Деревенские уроки

С косой обращаться меня учил Игорь Сергеевич – мудрый и внимательный старик, ветеран войны:

– Ты пяточку-то прижимай! Не заваливай! По многу, слышь, не бери! Прокашивай, прокашивай до конца!

Я был ещё совсем мальчишкой, лет девяти, не больше – коренной горожанин, впервые оказавшийся в настоящем селе среди внушительных крестьянских хозяйств с обширными огородами, пасущимися гусями, коровами, козами, овцами и даже лошадьми, которые вызывали у меня безграничное восхищение. За короткие летние каникулы я вознамерился освоить все премудрости деревенской жизни, и коса мне показалась тем заветным инструментом, что выгодно отличает истинного селянина от неуклюжего дачника, на которого я ни за что не хотел быть похожим.

Полностью исправный инструмент я обнаружил в старом приземистом сарае, служившем прежним жильцам столярной и слесарной мастерской. Отдельно от лопат, вил, граблей и мотыг, аккуратно, словно казацкая сабля в горнице на почётном месте, на стене сарая висела огромная коса. Таинственная, несколько сумеречная атмосфера очень крепкой и просторной изнутри постройки, где кругом на своих местах было множество разнообразного ещё неведомого мне инструмента, внушала благоговение и почти сакральный трепет. Я бережно снял косу со стены и вышел на яркое солнце.

С высокими зарослями возле самого дома я справился без особого труда – рубить перезревшую крапиву было одно удовольствие: крепкое стальное орудие запросто секло, ломало и перерезало колючие одеревенелые стебли, вклиниваясь в самую гущу «неприятельского стана». Я воображал себя былинным богатырём-спасителем, вышедшим на бой супротив несметного вражеского войска. Вскоре живописные заросли стройной крапивы превратились в непроходимый увядающий бурьян с неприветливо торчащими из него обрубками острых стеблей – настоящее побоище, но мне тогда казалось, что я ловко справился со своей задачей. На очереди была высокая, почти по пояс, трава, которая, как оказалось, с лёгкостью уклонялась от моих сокрушительных ударов, а мне то и дело приходилось выдирать косу из какой-нибудь кочки, затаптывая вокруг симпатично разросшуюся луговую ромашку и запушившиеся одуванчики. Я уже начал совсем уставать и был готов бросить на время утомительно-однообразное и, видимо, малоуспешное занятие, когда вдруг услышал в стороне за забором незнакомый голос:

– Что, не получается?
– Крапива почему-то легче косится, – натужно улыбаясь, сказал я в ответ и совсем смутился.
– Это ничего, сейчас разберёмся, – подбодрил меня старик и уверенно направился к нашей калитке. – Игорь Сергеевич! – певуче, широко улыбаясь, представился он, протянув мне жёсткую и шершавую, словно нетёсаная дощечка, руку. – Я сосед ваш, вон из того дома, – старик указал на высокую бревенчатую избу с новой кирпичной трубой.

Из летней веранды к калитке, заслышав мой разговор с незнакомцем, навстречу гостю вышли мои родители – взрослые познакомились и разговорились… Я задумчиво стоял рядом, и, будто заворожённый, внимательно вслушивался в благозвучную речь старика, в его странную манеру говорить, в особенные сельские интонации и мягкий, хрипловатый тембр. Его добродушное выражение лица, морщинки на внешних уголках смеющихся глаз располагали к доверию, и мне тотчас стало понятно, что общительный и открытый Игорь Сергеевич, по-соседски приветливый и по-стариковски любопытный, всегда готовый бескорыстно откликнуться и прийти на помощь незадачливым москвичам – самая подходящая кандидатура в мои учителя и наставники. Родители были не против. Так начались мои деревенские уроки.

Поначалу коса меня не слушалась, то и дело вонзалась носом в землю или застревала полотном в спутанных у основания стеблях колосящейся овсяницы... Тогда Игорь Сергеевич вставал у меня за спиной, брался вместе со мной за тяжёлое окосье, обхватывая меня сильными плечами, и потихоньку исправлял неровности моей неумелой работы. Коса, словно почувствовав хозяйскую руку, тут же выправлялась – шла плавно, радостно, оставляя за собою по левой стороне красивые пегие космы аккуратно уложенной травы.  Убедившись, что я усвоил урок, дед осторожно отпускал меня в свободное плавание: сначала, на первых двух-трех взмахах, коса, казалось, становилась совсем покладистой, признав во мне опытного косца, послушно погружалась в зрелую, сочную зелень, и, следуя очертаниям земли, уверенно выбирала траву под самое основание, радуя глаз гладкой прокошенной дорожкой. Детское сердце переполнялось победным восторгом, который длился, увы, недолго, потому как немного погодя острый носик косы начинал заметно подрагивать, капризно задираться, а строптивая пятка своевольно подпрыгивать и спотыкаться – волшебный инструмент вновь переставал подчиняться, демонстрируя свой непокорный характер. Все начиналось сызнова...

На долгие годы кладовые моей детской памяти сохранили для меня самые первые и самые, наверное, дорогие сердцу деревенские впечатления от протяжно-певучего утреннего многоголосья скашиваемой травы – сельской музыки, пленяющей воображение своим спокойным, размеренным и сочным шелестом: сшвых… сшвых… сшвых…  Сильные и запевные, тихие и мелодичные, ровные и звонкие, с всплеском и мягко затухающие к концу – на все лады доносившиеся на утренней заре через приоткрытое окно ласковые звуки услаждали моё ухо предвкушением нового дня: «Ещё нет и шести, – думал я сквозь сон, – значит ещё часик можно честно поспать...» Я всегда понимал, что угнаться за деревенскими мне не под силу, но вставать после восьми, когда торопливо-жаркое летнее солнце уже вовсю припекает, выпаривая остатки росы из подсыхающей травы, я считал для себя зазорным. Что тогда скажут мои деревенские учителя?!

Ох, как же мало теперь осталось мест, где можно вдоволь насладиться этими чарующими сердце звуками! Времена меняются, и на смену деревенской косе пришли рыкающие мотокосы и монотонная трескотня электрических газонокосилок...  И конечно же нет в них ничего плохого, просто вместе с распевным шёпотом деревенских кос пропала, ушла в прошлое волнующая тайна старой русской деревни.