Телеграф. Часть 1

СОЛНЦЕ АФГАНИСТАНА


  Еще не успела остынуть от вчерашнего зноя земля, как снова с востока, всплывает огромный медный диск. И не успел диск показаться из-за каемки гор, похожей на излом яичной скорлупы, как нужно ловить время, чтобы полюбоваться ласкающим, безобидным солнцем. Через полчаса, и того менее, это солнце исчезнет. Появится другое, несущее массу тепла, но и требующее к себе беспрекословного повиновения. В стремительном беге к зениту диск сначала уменьшается, затем исчезает – появляется ослепительный фонарь вольтовой дуги. К одиннадцати все заливается светом этого фонаря до потери очертаний; поверхность земли превращается в раскаленный пол огромной печи. На горизонте вереницы холмов теряют очертания своих подножий – в слоящемся от жары воздухе колеблются лишь верхушки. К двенадцати термометр неумолимо отмечает ежедневно то 65, то 60С. Немного остается до точки кипения, если принять еще во внимание высоту над уровнем моря.

  Но люди, занятые своими делами, мало обращают внимания на этот зной. Нужно ехать или идти пешком из Герата в Сабзевар, нужно в кишлаке исправлять запруды арыков, нужно работать в степи над столбами телеграфа. Все двигаются и работают. Летнее время считается рабочим временем. Если нужно работать, чтобы жить, зной тут не причем. Тем более человеческий организм устроен чудесно: при самой сильной жаре тело сохраняет постоянную нормальную температуру. Сохраняет также, как вода, налитая в кувшин из пористой глины.

  Но ходить, ездить и работать под щедрым, но и смертельно опасным солнцем, можно лишь при условии сохранения полного спокойствия, не обнаруживая склонности к раздражению. Если заняты делом днем и под открытым небом и начинаете волноваться, вы естественно ускоряете темп ваших движений, еще больше раздражаетесь, а в результате – пересохшее горло и полное изнеможение. И тут уже никакая вода вам не поможет, хотя бы вы выпили ее целое ведро – ваше существование превратится в пытку. Другое дело вести себя ровно и невозмутимо, облекая это и в характер ваших движений. В течении дня можно обойтись без единого глотка воды.

  Мне приходилось наблюдать, как афганцы-рабочие прекращали работу среди работы. Это происходило потому, что по какой либо причине они были взбудоражены. В момент высшей точки раздражения лица этих рабочих из бронзовых превращались в грязно-белые. После, в тот день, они работать уже не могли. Мне много приходилось слышать, почему на востоке люди медленно ходят и вообще всем движениям придают характер важности. В предположениях доходят до указаний, что мусульманский мир одряхлел и разложился в среде своих политических идей. Поэтому медленная, отчасти ленивая, походка перса или афганца характеризует именно инертную фигуру в чалме в мировом ходе к культуре. Насчет отсталости в культуре может быть и верно, но что физическая сторона походки говорит за отсталость, за прострацию – это глубокое заблуждение. На востоке, в частности в Афганистане, ходят, ездят и работают так, как диктует солнце, а целому народу характер движений привился не от верхов, а от низов, имеющих большой опыт, как вести себя по отношению к солнцу. Это они, афганские хлебопашцы и рабочие, указывают своим поработителям, как нужно ходить под афганским солнцем, чтобы жить.


*  *  *



ПЕРВЫЙ ЭТАП: ОТ ГЕРАТА К КАНДАГАРУ


  В 5 часов вечера 12 июня сотрудники Управления покинули стены Бак-Карте и двинулись в рабат Шах-Бед, который расположен в 45 верстах к югу от Герата, среди небольших гор.

  Как только выбрались из усадьбы на дорогу товарищи Поляк, Вихорев и часть других сотрудников в сопровождении секретаря афганской Комиссии Гулям Наби Хана и нескольких сипаев, уехали вперед, а мне с товарищем Дьяконовым, в силу некоторых обстоятельств, пришлось остаться при караване, на котором было погружено имущество канцелярии.

  Караван двигался медленно. Вьючные лошади от боли израненных спин метались из стороны в сторону и роняли ящики, но их опять грузили и гнали дальше.

  Первые часы в дороге проходили довольно забавно: товарищ Дьяконов – большой весельчак, непрерывно лепетал о чем-то, смеялся, в особенности когда навстречу попадалась афганка, едущая на ишаке, сзади подгоняемом мужчиной, и старавшаяся не заметным образом поднять свою чадру и разглядеть русских. Это служило материалом для нашего разговора на целых два часа.

  Вскоре мы очутились в открытой степи. Пустили своих лошадей рысью и ускакали немного вперед от нашего каравана. Болтовня нам скоро надоела и, погрузившись каждый в свои мысли, мы ехали молча.

  Солнце давно скрылось за горизонтом, кругом царила тишина. Лишь караванный звон издалека доносился до нас и едущий с нами сипай напевал восточный мотив, в котором было трудно понять смысл: говорилось ли в этой песне о Мамаджане, влюбленном в девушку, но за неимением денег не могшем ее приобрести, или же о несчастном верблюде или ишаке, споткнувшемся и сломавшем себе ногу.

  Проехали верст десять. Наши лошади еще раз сбросили с себя груз и нам пришлось остановиться, ожидая когда погрузят сброшенные вещи вновь на непокорных животных.

  Вдруг вдали показались огни. Это был рабат Мирдауд, в котором в то время стояла колонна товарищей Гусевых, и последние зная, что мы должны переезжать в этот день – сигнализировали огнем. У нас было страшное желание попасть скорее в рабат и поделиться своими впечатлениями с товарищами.

  Наконец в одиннадцать часов прибыли в рабат. Товарищи Гусевы нас встретили очень радушно, оживленно обменивались впечатлениями, рассказами.

  На утро мы погрузились и отправились дальше. В этот день товарищ Дьяконов, чувствуя усталость, не слишком был находчив и разговорчив. Его больше всего занимала мысль о Москве, о жене и о том, как бы скорее уехать из Афганистана.

  Не далеко от рабата Шах-Беда наливал столбы товарищ Иващенко. Мы повернули к нему, обменялись несколькими словами затем уехали дальше.

  В рабат Шах-Бед прибыли в 11 часов утра.

  Как и все другие рабаты, Шах-Бед обнесен высокой глиняной стеной, внутри который разделяется на два двора: один двор скотский, вдоль стен которого имеются специальные глиняные кормушки для животных, а второй – для путешественников с небольшими комнатушками без окон и с отверстием вверху для прохода дыма во время топки; посредине двора имеется большая мечеть, а в сторонке – женская половина, в свою очередь обнесенная стеной.

  Местом для Штаба было избрано женское отделение, верх которого пришлось покрыть брезентом для защиты от ветра и пыли.
  Сотрудники усердно принялись украшать свои комнатушки, для чего пустили в действие всякие имевшиеся у них тряпки, ибо каждому хотелось создать маленький уют. Часа через три было все закончено и убогий вид сарайче превратилось в европейский квартал с русским населением, но по своему внешнему виду напоминая Махновский квартал в Бердичеве.

  За стеной у нас в нескольких комнатах без всяких украшений расположились наши друзья, сотрудники афганской телеграфной комиссии.
  Штат их гораздо меньше чем у нас: председатель комиссии, секретарь и тахвильдар. Эти три чиновника знаменуют собой афганское Управление и легко справляются со своими делами.

  Чтобы создать свое благополучие, кроме прямых обязанностей, они перегружены побочными. С каждого афганского рабочего на постройке телеграфа, им необходимо взять известную долю его заработка, из которой часть идет им, а часть высшему чиновнику. Не смотря на то, что несчастный рабочий под зноем палящего солнца и при десяти часовом рабочем дне зарабатывает одну рупию, из которой ему нужно пропитать семью и себя.

  Не упускают из виду так же и нас. При удобном случае они устанавливают таксу на продукты, доставляемые нам и если продукт в кишлаке стоил 2 рупии, то мы могли его достать за 4 - 5 рупий.

  Можно предполагать, что некоторым подспорьем им в этом деле оказалась и наша амбулатория. Если афганский рабочий хотел обратиться к нашему врачу за помощью, то ему необходимо было пройти фильтр, начиная с председателя комиссии и кончая рядовым солдатом. Каждому из этих паразитов он отдавал последние гроши своего заработка.
  Остальные помещения рабата были заняты охраной и слугами.

  Таким образом рабат Шах-Бед превратился в квартал двух дружественных народов - русских и афганцев, которые должны были вести совместное сотрудничество по постройке телеграфа, и которые так далеки друг от друга по своим даже физическим требованиям.

  Первые дни было довольно тихо и работа в нашей канцелярии протекала надлежащим порядком. Правда, во время работы легко можно было обнаружить на столе, и где хотите, бегающих фаланг, сколопендр и пр.ядовитых гадов, которые в первое время производили ужасающее впечатление на сотрудников, но со временем все это усвоилось и вошло в постоянный обиход.

  Спустя несколько дней начали дуть сильные ветры, которые срывали брезент, засыпали все пылью и уносили бумаги. Такая работа страшно действовала на нервное состояние сотрудников, а высота места доходящая до 5000 фут. и большой недостаток в питании оставляли большой след на их здоровье.

  Благодаря всей этой обстановке вскоре наши сотрудники почувствовали колоссальный упадок сил. Невязка же с работами в колоннах без конца нервировала бетмастеров, последние подавали рапорта об увольнении, но после ряда выяснений оставались продолжать работу.

  Трудно было подобное что либо обнаружить у наших друзей - наоборот: они целыми днями сидели в своих комнатушках, ничего не делая, питаясь лепешками, пловом и бараниной, то есть вели самый нормальный образ своей жизни.

  Вскоре наш лагерь сделался неузнаваем. Брезенты все были сорваны, носились тучи пыли, валились кирпичи. Канцелярию пришлось поместить под сводами галереи. и чтобы была возможность работать, все проходы нужно было завесить брезентами.

  В такой обстановке протекала наша работа в рабате Шах-Бед до переезда в следующий рабат.


*  *  *



ПОСТРОЙКА МОСТА


  Через Адресканд у рабата того же названия строится мост.

  Строитель его афганский инженер – халифа Гератской провинции, специалист по дорожному и мостовому строительству, Гуль-Джан-Хан, прозванный нашей экспедицией «толстым инженером».

  Гуль-Джан-Хан имеет около 45 лет, роста выше среднего, полный и с крупным брюшком. Одет в серый полу-афганский полу-европейский костюм, без воротничка и галстука. Воротнички и галстуки запрещено носить мусульманским законом в толковании его афганцами. На голове – серая шелковая чалма, брюки – шаровары белые, холщевые. На ногах туфли шитые золотом и с высоко поднятыми носами. Взгляд немного утомленный, но умный. Человек без образования и лишь своей практикой, сметливостью и умом дошел до понимания сущности строительного дела и в настоящее время руководит большими работами в афганском масштабе.

  К числу его работ принадлежит постройка кирпичного двух-арочного моста через речку Руди-Газ, между рабатами Мир-Аля и Адрескандом; постройка грунтовой дороги Чельдухторан – Герат, в местности сильно пересеченной горами и другие.

  У афганцев проекты составляются очень быстро. Приехал инженер, смерил ширину русла и поймы, узнал сколько человек утонуло в ней во время половодья и приступил к составлению рисунка и сметы. По составлении проекта инженер делает доклад Генерал-Губернатору, получает утверждение и ассигнование сумм.

  Проект состоит из рисунка и сметы. Рисунок составляется по данным изысканий. Изыскания состоят из промера поперек реки и поймы помощью рулетки. Из расспросов бывалых людей и местных жителей определяется высота подъема воды. Живая сила воды определяется по сравнению с известными уже реками, количеством жертв во время весеннего разлива в месте постройки моста. Скорость течения и расход воды определяется на глаз и то не по необходимости, а как-то чутьем. Смета делается грубым подсчетом материалов, рабсилы и транспорта без расчленения на детали.

  Изыскание реки Адресканда в данном месте по сравнению с речкой Руди-Газом дали следующие результаты: в половодье река подымается на полтора аршина, ширина разлива 140 саженей, люди почти не тонут, тогда как в Руди-Газе, с почти тем же подъемом воды и с более узкой поймой, каждое половодье погибает не менее десяти человек, то есть скорость, уклон и живая сила воды в реке Адресканде менее чем в реке Руди-Газе.

  Не берусь судить как протекает мышление инженера и, перерабатывая полученные данные изысканий, претворяется в такой, а не другой рисунок.
  Рисунок построен без масштаба. Фундамент не показан. По ту и другую сторону моста предположены дамбы, но на рисунке их нет.

  Также не точно, как и сам рисунок составляется смета. Она заключает в себе перечисление всех необходимых материалов, количество рабочих и вспомогательную промышленную постройку – завод кирпичный и для обжига извести.

  Для моста через реку Адресканд уже несколько месяцев заготовляют кирпич из глины с лессом и частью песком на месте производства работ у рабата. Сушат кирпич на солнце и обжигают в печи. Печь напольная, с топкой обращенной на восток. Когда часть кирпича была заготовлена и свезена к воде, приехал инженер для ведения постройки и привез с собою рабочих.

  Приготовленный кирпич им был забракован, но так как его делали не подрядчики, а служащие Гератских властей хозяйственным способом, то он предполагает употребить его куда нибудь в забутку.

  Для приготовления лучшего кирпича Гуль-Джан-хан решил построить другую кирпичеобжигательную печь меньшего размера но с топкой на север, так как дующий здесь все время северный ветер будет продувать печь, чем достигается равномерный и сильный обжиг.

  Для удобства ведения каменных работ русло реки отвели в сторону. Для отвода воды главное русло перерезали заградительной дамбой и на некотором расстоянии прорыли канаву, соединяющую загражденную часть русла со старым руслом.

Заградительная дамба сделана насыпкой камней, песка с галькой, затем лессовыми дернинами, на которые наложены фашины и сверху все прикрыты растительным дерном.

  У осушенного русла приступили к выравниванию флютбета, который будет вымощен булыгами на алебастровом растворе. Под быки будут вырыты котлованы до 1,5 аршина и забучены конгломератовыми обломками соседних холмов. Алебастровый раствор предположено употреблять как на кладку флютбета, бута, и быков, а также и для сводов, так как он скоро затвердевает.


*  *  *



МОАБИР


  Это слово я долго принимал за мусульманское имя и очень удивлялся, почему ко мне на работу пришли все моабиры. Переводчик четырех рабочих назвал этим именем. Позднее я узнал, что моабир в переводе значит – сапер. И так, большинство моих рабочих – саперы; с ними мне нужно пройти разбивкой дорогу от Адресканда до Феррахской границы.

  Не только моабиры, но и Асман – житель Гератского кишлака и еще старик из самого Герата – лопату и кирку в руках держит мастерски. Однако в моей работе не все будут участвовать с лопатой и киркой. Кому-то нужно идти с мерной лентой – отсчитывать величину пролета между столбами, а кому на лошади собирать и подвозить вперед вехи.

  Рабочие сами распределили места в работе. Рабочие только сегодня собрались вместе в первый раз, но уже сегодня решено, что вехи верхом будет собирать, конечно, Осман, с красивым, не симпатичным и вкрадчивым лицом; старик из Герата будет вести промер – ему будет помогать один из саперов, немного горбатый, всегда смеющийся и в очень странном платье. Это платье до того не мусульманское, что даже теряется чалма. Какая-то ватная жилетка, не в меру длинная и туго перепоясанная, владельца делает похожим на военно пленного солдата. Ну, а два здоровенных афганца из Кабула, очень похожих на украинцев, два моабира, будут копать ямы.

  Вот мы уже начали работу и она пошла отлично. Правда, старик вначале путал число саженей, на его место стал рабочий в телогрейке. У старика есть какая-то забота – он рассеян. Совершая вечерний намаз старик всегда кончает молитву с напудренным лессом лбом, а особенно кончиком носа, и ходит измазанным, пока не ляжет спать.

  Мои рабочие очень веселы, когда работа спориться. Но если работа вышла плохой и ее нужно переделывать – рабочие превращаются в угрюмых людей и работают без подъема, без желания. И самые лучшие отношения не спасут от нескрываемого недовольства.

  Как то нужно было переделать разбивку трех верст. Когда был отмечен последний пролет злополучной третьей версты, я сказал рабочим, что нужно начинать работу снова на другой день. Весь остаток дня на стоянке рабочие допытывались, не изменил ли я решения о переделке, советовали не переделывать. На утро я сказал переводчику чтобы ехали рабочие к началу вчерашней работы. Поехали, переделали, но рабочие в течении дня не говорили со мной ни слова. Только на следующий день восстановились вполне прежние отношения.

  Афганские рабочие получают от афганской казны очень мало. От 20 до 40 коп. Этих денег едва хватает на ежедневную пищу – чай и хлеб. Хлеб очень дорог, в особенности испеченный и в безлюдных рабатах. Ман – 8 фунтов доходит до рубля на наши деньги. Хлеб – основа питания афганского простолюдина. Поэтому и говорят: «будем есть хлеб» вместо – «будем обедать». Так говорят даже в том случае, когда в обед входит баранина.

  Афганское правительство, платя гроши, все-же заботится о рабочих. В рабаты, к которым приближается наша работа, из Герата высылается капитан. Этот капитан привозит письменную таксу на хлеб главным образом и затем словесное внушение населению округи.

  Афганские рабочие бескорыстны по отношению ко мне. Не зависимо от того, помогал я им хлебом, мясом и деньгами или нет, они всегда горой за относительность вещей. Я с ними – в чужой для меня стране. Поэтому мне, с моими деньгами, очень тяжело. Афганцы, питающиеся крохами и в изорванном до лохмотьев нищего платье, у себя дома. Значит на их стороне превосходство с этической точки зрения, старой, как сама жизнь. С первых дней общения с рабочими я заметил это неподдельное, высоко-гуманное чувство, без всякой примеси условностей сегодняшнего дня.


*  *  *



РАИС АБДУ-САТАР-ХАН


  Это – начальник риасата. Спокойный старик. Сидит на крыше рабата и смотрит, как и что делают находящиеся внизу люди. На голове у него высокая барашковая шапка. Одет в костюм полу-афганского, полу-европейского покроя защитного цвета. Когда он слушает своего собеседника, то время от времени, как-бы для подтверждения слышанного или, как будто, заменяя «да» или «так» произносимые нами при слушании какого либо рассказа, - складывает губы для свиста, но вместо этого резко и коротко втягивает в себя воздух производя шум.

  Он грамотный и развитой человек, с гордой осанкой. Когда с ним встречаются рабочие или мелкие люди, то, подходя к нему, целуют его руку.
  Он курит чилим – табак вроде махорки. Сосуд для курения состоит из резервуара наполненного водой, через которую проходит табачный дым. Вытягивающая трубка до половины метра длиной. Табак насыпается в особый резервуарчик и на него накладываются угли. Весь прибор разукрашен тонкой медной проволокой, бусами и разноцветными шерстинками. Резервуар бывает металлический гравированный или же глиняный. Слуга приносит чилим, становится перед раисом на колени. Чисто азиатская картина: слуга в чалме в белом афганском костюме, лицо его смуглое, глаза грубо подведены черной краской, волосы черные; он подает раису чилим предварительно продув его; в нем видна рабская покорность, унижение. А раис горд. Он не замечает слугу. Втягивает в себя раза два три дым и отворачивается, выпуская из рук трубку.
Также молчаливо и покорно слуга уносит чилим.

  Деловые беседы с раисом не бывают продолжительными. Он человек прямой и элементарный. Несколько раз произнесет «бисьяр хоб» и беседа закончена, вопросы все улажены. Но на самом деле все равно ничего не делается. Как и вообще восточные люди, он может пообещать сделать для вас все, что хотите, но через некоторое время с таким же милым видом откажет ссылаясь на самые невероятные причины. Так в феврале было приступлено к работам, а затем афганцами она была остановлена. Причиной, по словам раиса, было в течении полутора недель ежедневное преставление рабочих Генерал-губернатору, а затем Генерал-Губернатор не мог спать из-за того, что агент НКИД товарищ Назарьев будто бы распорядился не впускать в Кушку одновременно более 40 верблюдов и потому головные боли Генерал-Губернатора не давали возможности приступить к работам.

  Вообще вывернуться из какого либо неприятного положения для раиса не составляет труда, так как он может, применить, нисколько не смущаясь, совершенно не логичные, невероятные, фантастические, явно вымышленные рассказы.

  Но единственно невероятный случай был, когда раис вместе с тахвильдаром и саркатибом при всей своей изворотливости не могли придумать причины отказа от исследования реки Адресканда.
  Ко мне обратились с просьбой дать им совет и указания, как построить через реку Адресканд у рабата того же названия мост. Я согласился, для чего предполагал произвести нивелировку. Когда все подготовил и собрался выйти, мне сообщили, что изыскание им делать не надо. Причины не указали. Тогда я предложил им, прежде чем решиться, беспокоить человека, обдумывать свои поступки.
  Первый и чуть ли не единственный раз они все промолчали, не найдя ничего для ответа.

  Чванство у раиса колоссального размера, но он в то же время не погнушается взять полкрана в неделю с каждого рабочего. Взятки или вернее налог для собственного благополучия – явление вполне нормальное. Это – не отделимое от афганского чиновника.
  Когда раис приезжает на работы, то ему рабочие устраивают палатку, где он засыпает. Приятно спать на работах.

  Он страстный охотник и меткий стрелок. О деле он говорить не любит, но зато поговорить о чем-нибудь постороннем, о Кабуле и даже женщинах он может сколько хотите.
  С большим видимым удовольствием встречается с русскими. В нашей экспедиции есть у него два друга.

  Странный прием выражения удовольствия или чего то другого имел место у раиса к одному из русских друзей. Раис подошел к своему другу, поздоровался и в продолжении нескольких минут легкой беседы не выпускал из своей руки руку друга. Затем, когда тот сказал ему приятную остроумную фразу, старик быстро двумя ладонями провел по щекам своего друга.


*  *  *



ИЗ РАБАТА ХОДЖ-УРИЯН В СЕБЗАВАР


  Разбивка дотянута до половины пути к Сабзевару. Сегодня мы оставляем Ходж-Уриян, нагнавший уныние не только на меня, но и на афганцев, которые со мной. Этот рабат совершенно пустынный. Единственный признак обитаемости – это чугунные гири, хранящиеся в одной из комнат, присланные клейменными из Кабула. Ходж-Уриян стоит одиноко у начала бесплодной степи, скатывающейся к Сабзевару и к пойме реки Адресканда.
  Вокруг рабата лишь гуляет ветер, сплошной и мощный, наводящий мысль о гигантских ветряных двигателях.

  Рабочим Ходж-Урияна опротивело не потому, что по рассказам в рабате ютятся мелкие герои большой дороги, исчезающие с появлением путников. Просто рабочие удручены безлюдием вокруг, а Сабзевар, крупный населенный пункт притягивает рабочих как магнит.

  Вот погружены последние ящики на ябу, у которых спины сплошь покрыты язвами. Я, по обыкновению в примитивном афганском костюме, собираюсь сесть в седло. Но раздается общий и веселый протест. Рабочие говорят Шарифу, моему переводчику, что в Сабзевар мне явиться нужно одетым как следует. Делать нечего, пришлось развязывать сундуки, одевать сапоги брюки и френч. И если уже на то пошло, нацепил массу ремней и одел защитные очки. Рабочие оглядели меня со всех сторон, остались довольны. Можно ехать.

  Дорога от Ходж-Уриян к Сабзевару прекрасная как четырех-саженное полотно без рытвин, но ужасно однообразная и томительная. Сабзевар уже виден с третьей от Ходж-Урияна версты и это еще более разжигает нетерпение. К виднеющейся зеленой равнине нужно ехать 4,5 часов.
  Едущие вместе со мной афганцы, сидящие на лошадях поверх груженных ящиков и тюков, стараются разогнать скуку, овладевшую ими. Приглядевшись, я заметил, что центром внимания является афганец каракеш. Он, сидя поверх груза, забавляет кавалькаду всевозможными выходками, какие только можно показать на лошади. Вот он стучит в жестяной таз, лошадь пугается и несет, а каракеш в это время меняет посадку лицом к хвосту. Раскуривает чилим и предлагает желающим, потом постепенно дошел до игры на губах. Каракеш-весельчак обратил внимание на меня. Поровнялся и начал строить уморительные рожи, приговаривая: «э, Бирюковт, сейку, сейку». Мимикой он изобразил ограбление на дороге. И это у него вышло не дурно, когда он закричал воображаемой жертве, по русски: «деньги давай, давай деньги!»
  Этому каракешу уже за сорок. Он весь седой, но еще замечательно бодрый и подвижный. Лицом он очень похож на старого француза-солдата служаку.
  Позже мы как-то с ним вместе купались в Адресканде. Каракеш выделывал такие сальто, прыгая в воду, какие не в ловкости многих молодых. Но под конец он все-же здорово ударился головой, до крови.
  Тут же Шариф рассказал, что бабай-каракеш мастер не только на веселье. Он еще большой любитель игры в карты и кости. В Адресканде бабай обыграл многих рабочих.
  Бабай хозяин восьми лошадей, получает за каждую лошадь ежедневно 2 рупии. Он живет в Герате и жалуется на дроговизну. У него семья из шести человек (две жены) и ежемесячно нужно добыть 200 рупий. Вместе с бабаем у нас на работе еще один каракеш, наемный от бабая. Этому каракешу, красивому здоровому парню едва исполнилось 20 лет, но он успел уже побывать в Кабуле.

  Пока мы приближались к Сабзевару, Абдурахман – молодой каракеш рассказал нам, как он ездил в Кабул и не видел самый город.
  Когда Абдурахман сказал, что он ездил в Кабул, я задал вопрос – какой город лучше Герат или Кабул?
  На это Абдурахман, сам смеясь, сказал мне, что год тому назад он возил одного «большого человека» из Герата в Кабул. В Кабул после долгого пути, приехали поздно вечером. Абдурахман разгрузил вещи и ночью уехал обратно, добравшись до первого рабата. А Кабула так и не видел, потому что было темно.

- Но Кабул калян шар. Как же ты, афганец добрался до главного города и не дождался утра?

- В Кабуле джоу и коу много требуют денег, лошади были голодны, а в рабате корм дешевле.

  Так объяснил Абдурахман бегство из Кабула.

  Уже переезжаем первые поперечные арыки, я различаю самый рабат, позади рабата виднеются развалины. Через полчаса мы уже в рабате, истомленные зноем.


*  *  *



ЛЕГЕНДЫ


  Литература каждого народа есть зеркало его общественной жизни. В ней отражается вся жизнь данного народа, переживаемой им эпохи как общественно-политическая, так социально-экономическая.

  Афганистан переживает момент, когда молодая письменная литература только что начинает пускать свои корни в глубь твердых почв, окруженных гордыми высокими горами. Она еще не успела благодаря своей молодости вытеснить из среды так называемую устную литературу, которая еще весело продолжает перекочевывать из края в край вместе с горными племенами независимого Афганистана.

 Следовательно не безынтересно было бы поговорить об этой молодой литературе, но к сожалению, ввиду отсутствия во-первых времени, а во-вторых недостаточности располагаемых мною материалов и их не разработанности приходится отложить в ожидании благополучного случая, который устранил бы эти недостатки.

  Однако подобное обстоятельство не лишает нас возможности познакомиться с устной литературой страны, причем хотя бы даже не первый раз с легендами, которыми так богат и которыми так горд Афганистан.

  На самом деле, как только мы, прощаясь с трудолюбимым переселенцем – Украины и молодым красноармейцем, переступаем границу высокого Афганистана – проникает в наши непривычные уши таинственное слово «чельдухторан» что значит сорок девушек.

  Всем нам известно, что в Чельдухторане, кроме афганских солдат пограничной охраны, состоящей из двух отделений с одним унтер-офицером, никого нет, если не считать вдовца старика Маджид-Хана со своей молодой дочерью Бибигуль и мальчиком Гаффари. И то, следуя существующей у афганцев пословице: «если хочешь умереть, поезжай в Чельдухторан», он в малярийный период нехотя оставляет свой уголок и живет где то далеко в кишлаке. И только от времени до времени приезжает для того, чтобы орошать свой клочок земли, засеянный пшеницей или ячменем.
  А ведь, как вы уже знаете, Чельдухторан – само название говорит, что когда то жили люди, притом одни девушки – было сорок человек. Это подтверждает их могила, которая находится не вдалеке от крепости и рассказывает нам о них легенда, не лишенная интереса и возможности поднять завесу прошлого.
Послушайте, если хотите, я вам расскажу. Но только не сейчас, а в следующий раз.


*  *  *



СЕБЗАВАР


  В том месте, где река Адресканд круто поворачивает на восток и омывает подножье хребта Хаиафана, долина реки расширяется на север протяжением до восьми верст. Эта долина соединяется с покатостью – степью, которую прорезает дорога от Ходж-Уриян к Сабзевару. Место соединения – излом поверхности, около Сабзевара обозначен искусственным валиком. Валик отделяет более горизонтальную поверхность долины от ската – бесплодной степи и в то же время валик служит для скопления осенней и весенней влаги, стекающей после дождей над степью. Когда нужно – открывают ворота валика и вода устремляется на поля, подходящие от Сабзевара вплоть к излому.

  Это первый источник жизни густо заселенного Сабзеварского оазиса.

  Затем следует тоже искусственное сооружение, дающее влагу и жизнь; оно виднеется слева когда проезжаешь по дороге в Сабзевар. Виднеется в виде четырехугольных насыпей, расположенных по прямой линии. Это Сабзеварский кариз, водой которого орошается большая половина земель вокруг города.
И наконец ниже, Сабзеварскую равнину окаймляют рукава Адресканда. От реки, выше по течению ответвлены арыки, орошающие лишь прибрежные земли. Большая разница уровней не позволяет завести воду Адресканда к самому Сабзевару.

  Плодородные и культурные поля орошаются каризом те, что расположены вокруг города Сабзевара. Поля тут поделены на маленькие участки, межи напоминают края цветочных вазонов. По засеву полей идет сначала пшеница, затем рис, ячмень и наконец в ничтожном количестве хлопок. Пшеница только что собрана, всюду золотятся скирды соломы и уже приступили к первобытной обработке этой соломы. Ее накладывают кучей в круг; по кругу водят пару волов, впряженных в тяжелый валик, до тех пор, пока солома не превратится в труху – саман.
Рис еще затоплен, но зерна уже налились, скоро его будут снимать серпами, сделанными кузнецами в Герате.

  К северу от центральных полей, по обе стороны дороги расположена впадина – выгон. Ежедневно сюда сгоняют коров, ослов и лошадей. Вместе они представляют оригинальное стадо.
  От выгона начинаются снова поля, вплоть до валика. Эти поля большие по размеру, плохо вспаханы, усеяны пустырями. Тут засевают пшеницу и ячмень.

  К югу от центральных полей, расположены тоже жалкие поля, не смотря на близость реки. О плодородии дают знать лишь поля, засеянные кормовыми травами – клевером и нашей тимофеевкой. Кроме пшеницы и кормовых трав тут изредка попадаются бахчи.

  На базаре в Сабзеваре масса винограда, яблок, слив и арбузов. Эти плоды частью из садов города, частью из окружных кишлаков, расположенных густо на запад и восток от Сабзевара.

  В середине полей, орошаемых каризом расположено селение называемое городом. Около двухсот усадеб, развалины прежнего города и базарная площадь с хаузом Гератского типа образуют этот город.

  Усадьбы – кубические домики, большей частью в два этажа, окружены сначала садиком фруктовых и просто деревьев, потом стеной из глины. Стены образуют тенистые улицы. Город изрезан арыками. В этом маленьком городе нет следа Гератской грязи и скученности. Нет потому, что этот город – просто большой кишлак. В городе попадаются усадьбы, влекущие изяществом глиняного домика, уютом и массой зелени.

  Развалины старого города издали имеют живописный вид даже при ярком солнце. А когда небо облачно и появляется игра теней и красок, с развалин можно писать картину – видение глубокой старины.
  Развалины – не давнее местопребывание хакима. Еще можно различить дом, где он жил, бани, расположенные около этого дома. На против бань – мечеть, а у входных ворот – казармы гарнизона и вдоль по улице, пересекавшей город, лавки торговцев.

  Городская стена – обычная китайская стена, родня всем стенам подобного рода. В ней отличимы наслоения жизни многих поколений. От кладки булыжной до глинобитной и до амбразур из жженого кирпича.
  Археологам покопаться, и не без интереса, следует не только над развалинами Сабзевара.

  Над всей Сабзеварской округой на высоком каменистом утесе возвышаются развалины, волнующие стариной так же, как картинка в книжке, изображающая ворота циклопов.
  Развалины загадочные. Они представляют собой город длиной около полуверсты. Очертания этого города следуют неровностям утеса, и городские стены в настоящее время изображают гирлянду, одетую на утес. На первый взгляд создается впечатление крепости. Но это не крепость. Нет, это очень далеко от обычных представлений.
  Город сохранил название «Кале Духтар». Слева утеса города приютился тоже город, но крохотный и изящный даже в настоящем виде развалин.
Глядя на обе развалины чувствуешь настроение, передаваемое округе даже развалинами.

  Думаешь, кто тут жил, кто так удачно красиво расположил оба города с тем, чтобы пришельцы слышали постоянный возглас: «посмотрите, как мы живем!»


*  *  *




(продолжение следует)