Глава 11

11.

- Лиза, нет! - немедленно откликнулась молодая женщина. - Не смей! Не надо! Пожалуйста!

Тональность ее высказывания, на этом коротком словесном промежутке, смещалась - от раздражения, основанного на абсолютном неприятии высказанного предложения, через простое несогласие и вплоть до искренней просьбы - в надежде на хотя бы какое-то понимание...

К вопросу о понимании. Элли попыталась обосновать свое мнение, для большей убедительности.

- Не торопись, девочка моя! - произнесла она громко, четко и искренне. - Прости меня, но ты сейчас не вполне адекватна. Вот только что, сейчас я… истязала тебя. Да-да, не спорь, - с жаром возразила она молчаливому несогласию, которое Лиза обозначила лицом своим, - все обстоит именно так! Твои чувства, твое мышление... Они искажены перенесенным тобою страданием! Прости, но тебе, для начала, необходимо успокоиться! Вот прямо сейчас ты в принципе не способна ответственно подойти к тому, чтобы надлежаще выразить твою истинную волю, осознать твои настоящие интересы и... Самое главное, их защитить! Защитить их... От меня!

- Если ты считаешь зуд... Там, сзади, у меня, на нижних-мягких, таким уж непреодолимым препятствием, то...

Лиза усмехнулась и указала коротким жестом на карман своей Старшей.

- Воспользуйся «русской мазью», так, как ты хотела. Нет ничего проще! - заявила девочка. - Ты знаешь, она подействует сразу.

Произнеся это, Лиза немедленно перевернулась на живот и устроилась в этом положении, подложив под голову руки и повернув лицо набок, в сторону собеседницы.

Приглашение… вполне себе откровенное и недвусмысленное. Не понять его было невозможно. Не исполнить - тоже.

Элли повернулась набок, ей навстречу, оттолкнулась-поднялась, в ту же позицию, что и прежде - то есть, на колени, только в другую сторону. Достала из кармана требуемый медикамент, переложила тюбик в левую руку. Правой рукой она решительным движением задрала девочке подол на спину, обнажив операционное поле – теперь уже это выражение можно было использовать безо всякой иронии или же каких-то там иносказательных аллюзий, а почти что в точном, в медицинском смысле этих слов. Оценила профессиональным взглядом, так сказать, специфику предстоящей работы – именно по части лечения.

На покрасневшей коже виднелись параллельные багрово-синие полосы, вполне себе налившиеся. Ну и самая яркая из них – та, которая, образно выражаясь, уже пролилась – троекратно, пускай и мелкими каплями. Сейчас это выглядело, пускай и весьма эффектно, но все же, не так впечатляюще, как несколько ранее.

Первая мысль, мелькнувшая у нее, звучала примерно так: «В детстве моем у меня все такое-подобное было… куда как суровее! А это… Да ерунда это все и мелочи жизни! А там… на войне… Мы и не такое видали!»

И сразу же, после этого, пришла картинка-иллюстрация… Вернее, серия картинок-слайдов, из ее личных воспоминаний. Тех самых… о войне. Об одном эпизоде ее военного прошлого.

Герат... Вертолетная площадка, рядом с госпиталем, специально для санитарных бортов. Винтокрылая машина рокочет в воздухе, потом заходит на посадку, обдавая все вокруг ураганным ветром, от бешено вращающейся мясорубки лопастей несущего винта – того, на котором машина держится в воздухе.

Старший группы, придерживая рукой панаму камуфляжного цвета, отдает команду «READY!» - читаемую только по губам, из-за шума.  Как только полозья вертолета касаются земли, все дружно, по взмаху его руки, бегут к двери, уже сдвигающейся в сторону хвоста машины и открывающей уже доступ к телу. В смысле, к очередному, едва живому телу – тому, в котором еле теплится душа…

Впрочем…

Бывало и так, что та самая душа уже успевала начать осваивать пространства инобытия, и все реанимационные процедуры оказывались тщетными. Однако их все равно проводили, полностью и тщательно, от начала и до конца, согласно Регламенту. В надежде на чудо. Которое иной раз случалось, подтверждая мнение о том, что все-таки есть, присутствует некое особенное милосердие Свыше - к тем, кто лезет в горы, так сказать, поближе к Вышним силам.

Но случалось и так, что Ангелы на вертолетах доставляли только труп очередного незадачливого бойца из частей генерала Рейнольдса – еще не хладный, но уже конкретный. Труп одного из тех, кто словил пресловутую свинцовую маслину от местных жителей – дикарей, которые ходят по этим горам вовсе не по картам и уж тем более, не по навигатору… и стрелять умеют более чем неплохо.

Увы и ах… Лишняя работа отцу Генри… Ну, а группе, работающей на «первичке», очередная волна нервотрепки, излишняя и, по большому счету, бессмысленная. Однако именно этого требует тот самый Регламент… а также Присяга и совесть военного медика. 

Впрочем… Судя по тому, что тело издало короткий стон и даже шевельнулось на складных носилках-каталке, при попытке их выдвинуть за борт, здесь вовсе не такой фатальный случай. И это радует!

Сержант Джонсон отработанным, можно сказать, отточенным движением на себя вытягивает это мобильное ложе персонажа категории «ранбольной». Вытягивает не полностью, а так, чтобы оно крайней частью своей осталось на борту вертолета, в отверстом зеве его дверного проема, ведущего в грузовой отсек – в смысле, в отсек для санитарного груза. Сейчас сержант держит носилки за свободную пару ручек, со своей стороны. Он ждет момента, когда его напарник, рядовой Миллиган – между прочим, убежденный пацифист, из патриотических соображений записавшийся в добровольцы-медики, чтобы, как он выражался, беречь жизни GI, которых занесло в эту горную мреть – сбросит вниз сложенные в шарнирах «ноги» на колесах и встанет в готовности снять вторую пару ручек с порога Ангельского борта.

Вот… Короткий лязг опорных «ног», выпущенных и коснувшихся земли. Теперь щелчок стопора, закрепившего их в этом выдвинутом положении. Вот уже второй санитар берется за ручки, и носилки оказываются вне транспортного средства целиком и полностью, доступными для манипуляций с телом того, кто на них возлежит.

Визуальная оценка состояния прибывшего, к этому времени, уже произведена. Старший группы бегло просматривает карточку-сопроводиловку. К этому времени двигатель вертолета уже выключен, шум, понемногу стихает и это дает возможность озвучить ее содержание для тех, кто ведет медицинскую работу здесь, в поле.

- Так… У нас сержант Д. Горовиц, 22 года. Ранение в левое плечо и ожог верхней части бедра правой ноги. Обстоятельства происшествия: экстренное покидание подбитой бронемашины и последующий огневой контакт с противником. Время получения травм… - взгляд на часы с последующей прикидкой случившегося относительно текущего момента их общего совместного бытия, - приблизительно, минус сорок, - имеются в виду минуты. – Время принятия на борт для эвакуации – минус пятнадцать. Время перевязки – минус двадцать пять.

Далее, короткая пауза – при этом, Элли буквально читает содержание его размышлений, рассуждений и выводов, поскольку сама все видела и поняла, примерно так же точно, как и он сам.

«Ага… значит, перевязывал его кто-то из сослуживцев. Кстати, достаточно грамотно – рукав грубо обрезан, почти до шеи, повязка наложена прямо на кожу, а вовсе не поверх обмундирования. Значит, это пока что терпит – в смысле, с обработкой плеча имеет смысл подождать до приемного покоя. А вот ожог…»

Проследив за взглядом своего начальника, Элли мрачнеет лицом. Да… с этим ожогом нужно срочно что-то делать…

Так… Непосредственное наблюдение раневой поверхности невозможно, поскольку одежду с этой части тела бойца никто не снимал. Однако, там у него все более чем серьезно, поскольку передняя и боковая часть его бедра – от колена и до дистанции чуть менее половины фута от уровня паховой области – это сплошное запекшееся… нечто. Ткань буквально пригорела к коже…

И этот стон…

- Обезболивающие! – не выдержал, рявкнул, почти прорычал начальник, обращаясь к Ангелу в грузовом отсеке санитарного вертолета. – Что ставили? Когда? Почему ничего не сказано?

- Кончились! – мрачно отзывается тот. – Давайте своими и… быстро!

- Элли! Действуй! – начальник обращается к ней.

Впрочем, выполнять алгоритм действий, стандартных для такой ситуации, женщина-медик начала уже сама, не дожидаясь распоряжения.

Шаг первый. Достать шприц-тюбик с лекарством.

Шаг второй. Зубами стянуть с него колпачок.

Шаг третий. Сделать укол в краевую часть предполагаемого раневого поля – прямо сквозь одежду… Молясь о том, чтобы храбрец, выживший в перестрелке, не умер от болевого шока…

Слышен еще один стон. Кажется, есть еще надежда на то, что это все-таки вздох облегчения...

Видение-воспоминание отступило. И накатило другое...

Ощущение стыда.

Казалось бы... стоит поздравить себя, любимую, за наличие проблесков проявления нормальности. Хотя бы условной.

Однако нет. Все обстоит куда как более странно. Почти на грани безумия... Просто потому, что это вовсе не стыд за все... совершенное лично ею, в отношении этого доверчивого ребенка... Девочки, которую переполнило чувство вины, и которая желала от него, от этого самого чувства избавиться - как говорится, быстро и эффективно! И ты, откровенно говоря, воспользовалась этим ее желанием. Воспользовалась в корыстных целях, мерзких и низменных, а именно: для извлечения из этой пакостной ситуации выгод личного, особого... можно сказать, усладительного рода!

Понаслаждалась? Прекрасно!

И вовсе даже не испытала по этому поводу ни малейшего неудобства, так сказать, нравственного порядка? Замечательно!

А теперь... попробуй-ка сообразить своей головой... и припомни, чему тебя учили. Ну, просто так, для начала. Чему был посвящен твой личный-персональный опыт... Между прочим, опыт медика-анестезиолога!

Когда-то ты рассказала об этом своей девочке... По календарю это было совсем недавно. Однако если смотреть по насыщенности жизни твоей разными внезапными событиями - значимыми и не очень - то может показаться, будто это все произошло-случилось не просто давным-давно: скорее уж, в каком-то другом томе твоей личной Книги Жизни, много-много страниц тому назад! Так вот, тогда твоя девочка просто тебе посочувствовала. 

Забавно, правда? Жертва твоих истязательных наслаждений тогда пожалела тебя - дескать, ты, чья профессия спасать людей от излишних страданий, вынуждена будешь преодолеть себя. Взять некий внутренний барьер - ну, когда ты соберешься причинять боль именно ей.

Ну что же... Некий барьер внутри самоё себя ты, безусловно, преодолела. Ты ведь прекрасно знаешь, что поступила дурно... И это еще мягко сказано! Но стыдишься ты сейчас вовсе не этого...

Ну, а если рассказать о том, чего именно ты сейчас устыдилась... Сказать честно и без экивоков...

Знаешь, подобного и в пьяном... Да что там пьяном, в наркотическом бреду выдумать невозможно! Сейчас ты имеешь внутри самоё себя некое занятное ощущение неловкости, связанное с тем, что ты, сама по себе, не испытываешь стыда от... Скажем чуточку уклончиво, от вполне конкретного направления своих деяний. Эдакая избирательная стыдливость. Можно сказать, в некотором смысле, это даже проявления своего рода селективной нравственности. Суть которой для нормального человека вовсе даже непостижима.

Между прочим, это очень даже удобно! Ну... для того, чтобы нагло пользоваться нежностью и... откровенно говоря, глупостью одной отважной девочки. Той, которая... снова ведет себя не вполне адекватно!

Впрочем, это как посмотреть. Соответствуют ли ситуации - в частности, воспоминаниям и мыслям твоим, о себе любимой... слезы на глазах этой девочки и ее объятия...

Да, Лиза выскользнула из-под руки своей Старшей. Вскочила-поднялась на колени и живо обхватила руками свою незадачливую врачевательницу, которую пробило на болевые воспоминания так не вовремя – прямо в присутствии настроенной на нее девочки-ментата… Имеющей перед нею свои собственные заморочки, по поводу вины… Уже своей вины. Вины перед нею – перед адресатом объятий.

Вины перед тобою…

- Нет! Нет! Нет! – кричит эта девочка, в ужасе от увиденного.

Ну, разумеется! Она тебя читала… Ну, или как там это называется – по части ментальных видений-озарений-ощущений… Да, вот прямо сейчас!

- Элли! Не смей! – продолжает воспитанница. Твоя воспитанница, между прочим! – Не смей так думать про себя! Слышишь? Это я! Я во всем виновата!

- Не говори… глупостей… - отвечаешь ты ей. И в сердце твоем снова поднимается волна нежности к этому ребенку, желающему тебя защитить – даже в такой… откровенно пакостной ситуации.

Да… Она на твоей стороне. Что бы не случилось… И что бы ты не сделала с ней – она все равно, постарается тебя оправдать. Вот как сейчас.

Однако… Вправе ли ты принимать от нее подобную помощь, в части оправдания и понимания?

Ответ на эту мысль… Нет, не прозвучал – был обозначен со стороны собеседницы действием. Лиза отпрянула от Старшей, убрав от нее свои руки. Девочка переступила на коленях, сдвинулась назад, сместившись в небольшом пространстве кладовой до самой стены, почти что прижалась спиной к полкам, задав между собою и молодой женщиной своеобразную дистанцию отрицания.

Далее… Была очередь словесного удара – короткого и безжалостного, облаченного в форму просьбы. С ее, подчиненной стороны.

- Элли, пожалуйста… Присядь на скамейку.

Нейтральный, сдержанный тон обращения резко контрастировал с тональностью предыдущей ее просьбы. И это настораживало, мягко выражаясь.

С другой стороны, имело смысл повернуть разговор в несколько иное русло. Хотя бы попытаться это сделать. Если получится.

Миссис Эллона Мэйбл немедленно поднялась с колен. Тут же сразу, она сдвинулась назад и в сторону. Потом присела на скамейку, после чего хлопнула ладонью по деревянной плоскости, рядом с собою, приглашая девочку присоединиться.

Однако адресат ее жеста отрицательно качнула головой. На вопросительное движение бровей Старшей, девочка отозвалась-ответила еще одним своим мимическим движением отрицающего рода.

- Почему? – тихо сказала Элли.

- Потому, что я… причинила тебе вред, - так же тихо откликнулась ее воспитанница. – Потому, что ты судишь меня сейчас… за все, что я натворила.

- Ты созвала консилиум, - напомнила ее Старшая. – У нас равные права. Равные права при голосовании по этому вопросу, - обратила она внимание своей воспитанницы. – Значит… ты и я должны быть наравне!

Вывод, который она сделала, оказался неприемлемым для стороны, обозначившей всем своим видом подчинение ее воле.

- Я… причинила вред… тебе… моими способностями. Так что… все  правильно… Все справедливо.

Лиза говорила медленно. Каждое слово давалось ей с трудом. Однако девочка при этом смотрела в глаза своей собеседнице, прямо и точно. Показывая ей свою полную искренность.

С одной стороны, это радовало. С другой стороны – ставило в тупик. В части смыслового наполнения слов и деяний подопечной. Значит… имело смысл пойти на компромисс.

Элли кивнула головой ей в ответ – обозначив тем самым свою реакцию. Условно нейтральную и достаточно неопределенную.

Это оказалось не самым лучшим решением. Девочка тут же, немедленно, оживилась лицом своим – явно рассчитывая на победу. Хотя бы в этом… раунде.

- Ты… согласна со мною, да? – уточнила она.

- Нет! – Элли спохватилась и попыталась отыграть назад.

- Я, так уж и быть, не возражаю против того, чтобы ты подчинялась мне… В том числе, показывала это все визуально - в смысле позы! – уточнила она, сразу же и без промедления. – Но в части того, что ты заявила… Знаешь, это полная чушь!

 - Не чушь! – Лиза по-прежнему твердо глядела ей в глаза. – Я… вмешалась в твое сознание! Заставила тебя воспринимать то, что ты делала со мною… иначе, чем обычно! Чтобы ты могла наслаждаться всем… этим!

- Это… дурное наслаждение! – заметила Элли. – Наслаждение тем, чего должно стыдиться!

- Тебе можно! – уверенно заявила ее воспитанница. – Я так решила.

- То есть… Ты оказала на меня какое-то ментальное воздействие, в результате которого я… не чувствовала стыда, от того, что я делала с тобой? Ты, образно выражаясь, избавила меня от химеры совести… ну, по этому поводу. Так?

Молодая женщина интонациями голоса обозначила некоторое количество иронии.

- Я хотела, чтобы тебе было хорошо, - ответила девочка. – Чтобы ты сделала все, что пожелала… Что ты пожелала в своих мыслях. И не мучилась больше тем, что ты считаешь неправильным.

- Лиза… Это вряд ли возможно… в принципе! – Элли откровенно ей улыбнулась. – Знаешь, я не оспариваю самого наличия у тебя этих твоих… особых ментальных способностей, - слово «особых» было выделено ею сугубо ироническими нотками в голосе. – Но представить себе, что некая девочка, которую хлещут лозой, снимает при этом моральные запреты на такие деяния… жестокие и болевые... Снимает эти запреты у хлещущей стороны, между прочим – так, на минуточку! Знаешь, ты не смогла бы сделать ничего подобного, от слова совсем. Хотя бы на рефлексах… Обычных человеческих рефлексах, требующих защитить свое тело. В общем… Не говори глупостей, ладно? И не возводи на себя напраслину! Чтобы я не заподозрила каких-нибудь комплексов… у тебя. Хорошо?

Мягкой улыбкой она подчеркнула иронию своих слов. Ну, чтобы слишком сильно не обидеть их адресата. По возможности.

- Ты мне не веришь... Не хочешь верить...

Произнося это, девочка просто констатировала факт. Вполне очевидный... и для адекватного своего понимания каких-либо эзотерических техник вовсе даже не требующий.

В ответ на ее слова молодая женщина молча пожала плечами. Как бы неопределенно - но в то же время, с явным намеком на подтверждение высказанного.

- Но ведь я... говорю правду! - не сдавалась ее воспитанница.

- Хотелось бы верить!

Элли снова позволила себе ироническую интонацию - на лице и в голосе своем.

Зря.

Девочка немедленно потупила очи долу. И вот тогда миссис Эллона Мэйбл...

Нет, не увидела... Просто ощутила, почувствовала у себя изнутри - на какой-то неведомой волне, частота модуляций которой вряд ли будет когда-то измерена прибором каких-нибудь «ученых-носов-копченых»! - что у ее воспитанницы слезы сейчас навернулись на глаза и комок подкатился к горлу.

Быстро. Исправить ошибку, неловкость... Убрать эффект от собственной своей реакции на искренние ее слова - реакции не вполне уместной, надо честно признать!

Молодая женщина сделала свой ход тут же и незамедлительно. С учетом сложившейся ситуации - так, чтобы это было доходчиво и эффектно. Элли зажмурилась и...

Вместо слов, она воспользовалась своим же собственным воображением. Представила себе лицо своей девочки - глядящей на нее, в ожидании значимых слов от Старшей, а вовсе не так, как это происходит между ними вот прямо сейчас! И прошептала только два слова: «Ко мне!» 

Прозвучало это более, чем условно - в том самом, внутреннем ее пространстве мыслеобразов. Произнеси она вслух... такое... Нет, слова такого рода прозвучали бы отвратительно и грубо - то ли на грани оскорбления, а то ли даже за гранью. Как некая команда, адресованная-предназначенная домашнему животному, а вовсе даже не человеку! Однако, высказав такое именно вот так - в смысле, изнутри самоё себя! - миссис Эллона Мэйбл все-таки смогла... Да, она сумела окрасить сказанное особой интонацией, и еще - мягкой улыбкой такого, ободряющего свойства. Придав словам своим совершенно иное звучание. В конце такого... мимического жеста мыслительного рода, Элли сделала еще короткое движение губами, изобразив поцелуй. Ну, а потом она отправила все это, единым динамическим образом, прямо в ментальное пространство своей воспитанницы. Не шутя, совершенно точно и очень даже адресно, всерьез рассчитывая на то, что искренняя обида вовсе не помешает девочке ее читать.

Она не ошиблась.

Когда миссис Эллона Мэйбл снова открыла глаза - не сразу, задав, тем самым, некий промежуток времени для исполнения своего ласкового распоряжения - ее воспитанница стояла уже совсем рядом с нею. И, между прочим, на ногах - что особенно радовало! Девочка замерла одесную своей Старшей, в ожидании дополнительного... то ли приказа, то ли распоряжения.

В этот раз Элли предпочла общаться с нею языком жестов. Она просто хлопнула ладонью - однако, теперь уже вовсе не рядом, вовсе не по деревянной плоскости скамейки, а прямо по собственному колену, выказав, тем самым, для своей воспитанницы своего рода оферту, причем, куда более личного рода, чем предложение, сделанное несколько ранее - в ее же адрес, но только словесно.   

Девочка, хотя и сторонила все еще свой взгляд от Старшей, оценила предложенное по достоинству и немедленно пристроилась задней частью тела своего на указаное место, даже не поморщившись! Элли подхватила-обняла-удержала свою девочку и высказала новое предложение - словесно и по-тихому, почти интимно.

- Расскажи мне... свою правду, - обратилась она к девочке - мягко, но так, что никаких сомнений в том, что это именно требование, а вовсе не просьба, больше уже не осталось! -  Расскажи мне о том, что и как ты сделала со мною. И зачем ты это сделала, - добавила она со значением  голосе. - Скажи мне точно так же, как я тебе... Тоже на ушко, чтобы знали об этом только мы с тобою - ты и я.

Лиза в ответ коротко кивнула - почти испуганно. А ее Старшая поспешила уточнить свою позицию.

- Но помни, дорогая моя девочка, - добавила она, - что я, почти по любому вопросу нашей с тобою жизни, тоже имею свое мнение. И если сказанное тобою окажется несогласно с тем, что думаю о том же самом я... Попробуй, если уж не понять, то хотя бы принять тот факт, что я тоже вправе думать так, как я считаю нужным, делая собственные выводы из того, что лично я вижу и слышу. Да, я могу ошибаться... Но при всем, при этом я, уважая твое право быть услышанной, оставляю себе мое личное право держаться собственных позиций во всем, что видится мне значимым и существенным!

- Я… понимаю.

Лиза непроизвольно перешла на шепот. Сейчас она говорила несколько в сторону. Однако Элли все прекрасно слышала. В тишине их общего дома… не оглашаемого свистом хлестких прутьев, стонами и даже криками одной отважной глупышки… ну и прочим экстремальным.

В ответ на очередную покаянную мысль своей Старшей, Лиза обхватила молодую женщину и прижала ее к себе. Девочка прижалась лбом своим к ее шее. А дальше…

Миссис Эллона Мэйбл ощутила странную волну – вверх и вниз от места касания. В смысле, в горло, в нос и под глаза, до ощущения готовности заплакать – это вверх. И еще, при этом, прямо в сердце, до сладкой окраски этих невыплаканных слез – это вниз.

И еще.

Голос девочки зазвучал у нее в голове и в сердце одновременно – как будто эта сентиментальная волна сделала их податливыми к таким вот ментальным эскападам.

«Я знаю, ты медик… И то, чему тебя учили, заставляет тебя сомневаться во всем, что выглядит так… не научно. Но ты… обратилась ко мне изнутри меня. Я догадывалась, что такое возможно. Но ты это сделала… на самом деле! И у тебя получилось! Ты сказала: «Ко мне!» И еще ты… улыбнулась мне! Значит, ты все-таки веришь, что такое возможно. Если ты слышишь меня… Если ты способна понять то, что я сейчас тебе говорю… вот так... изнутри… Тогда скажи… Произнеси странное слово «Мутабор!» Произнеси его вслух! Я… прочитала его в одной книжке. Очень старой, ее издали еще до моего рождения! Она, эта книга… осталась в той моей жизни, где была Мама. Эту книгу никто не знает. Даже сестры в приюте о ней ничего не слышали, я проверяла! Если ты сможешь… Если ты скажешь мне: «Мутабор!»… Тогда я буду точно знать, что ты меня услышала! Что ты можешь слышать меня изнутри! Элли! Пожалуйста, услышь меня! Скажи мне это! Докажи, что я не зря… Что мы вместе можем даже такое!»

- Гауф.

Это слово, вернее, имя, молодая женщина действительно произнесла вслух. Негромко, но явственно – для доверчиво прижавшейся к ней девочки. Которая, похоже, восприняла сказанное всем своим телом сразу и… Да, поначалу она вовсе не смогла, не сумела понять и определить в точности, какие чувства и ощущения сыграли в этом главную свою роль.

Возможно, тот, кто читает чужие мысли, всегда опасается, что вообразил себе несуществующее, излишнее – в смысле, принял за чужие ментальные проявления нечто сугубо личное, свое. Проще говоря, боится обмануть сам себя, выдавая желаемое за действительное.    

Ее Старшей пришлось повторить и даже несколько усилить сказанное. 

- Вильгельм Гауф, - Элли назвала эти имя и фамилию спокойным, обыденным тоном, как будто речь у них здесь шла только и исключительно о неких книжных делах, вроде общего знания ими обеими какого-то малоизвестного произведения иностранной литературы, из категории «В школе не изучают, ибо нафиг оно вообще кому-то нужно!». – Автор книги, которую ты читала. Это издание… Старая такая, потертая книжка, в крашеном коленкоровом переплете, темно-синего цвета. Название… звучит немного странно. Необычно, я бы сказала, несовременно. «Сказки немецкого романтика». Своего рода выжимка из его… волшебного творчества. Вот где-то ближе к середине книги есть одна новелла, которая называется «Калиф-аист». Слово, которое ты запомнила… Оно оттуда, из этого текста.

Девочка отпрянула. В смысле, отстранилась от нее – резко сдвинулась всем телом, оказавшись теперь на дистанции, с которой она могла теперь уже заглянуть взрослой своей собеседнице прямо в глаза. Проверяя, не ослышалась ли она, в своем желании особой близости, иного рода, куда более значимой, чем прежде. Правильно ли поняла она сказанное… И главное, все ли обстоит в точности так, как она хотела, мечтала… надеялась услышать.

Элли удержала ее на своих коленях. Впрочем, девочка и без того, сама цеплялась за нее - прямо, как за спасательный круг. Хотя… В общем, так оно все и было. Ощутить эту странную связь с той, кто ее любит, почувствовать внятный отклик на действия и обращения, которые грозили остаться односторонними на всю ее жизнь, без шанса на точное, полное и внятное понимание…

Это было сродни тому, чтобы внезапно, в тот самый миг, когда силы уже на исходе, найти опору в бурном море всех этих волнений и странностей ментального рода. В том самом море, которое девочка пыталась до этого момента преодолевать в неком условном подобии одиночного плавания - без серьезной надежды на какую-то помощь и поддержку… даже со стороны той, кого сама судьба, казалось бы, послала ей навстречу.   

Глаза в глаза. На самой короткой дистанции. Когда ошибиться уже никак не получится.

- Так уж вышло, что нам когда-то довелось прочитать одну и ту же книгу, - тихо произнесла ее Старшая. – Мутабор, моя девочка! Сигнатура заклинания, которое превращает обычного человека в нечто иное… Задающего иные координаты бытия и восприятия сущего… Кажется, у нас с тобою действительно, кое-что и вправду получилось!

В ответ на эту сентенцию – в общем-то банальную! – девочка снова к ней прижалась. На этот раз она стиснула в объятиях молодую женщину почти до боли. И еще…

Лиза проорала одно только слово, троекратно. По убывающей громкости и, напротив, прибывающей нежности – утонченной и светлой, пронизывающей каждый звук, с нарастанием и в глубину.

- Спасибо!!! Спасибо! Спасибо...

Однако этот крик был услышан одним лишь только адресатом. Изнутри самоё себя.

Наверное, это правильно.