Плач Франкенштейна

...Челюсть разинул –
                рыдает урод,
рожу
      за злую
              гонимый:
«Меня вам
               негоже
                бояться, народ,
каким бы уродом
                я ни был.

Это я с виду
             ужасен и зол.

А так – я ведь сущий овечка:
                лук и бобы
украшают мой стол;
мысли
         приходят
                о вечном...


...Но нет мне отрады!
Не верит –
             никто!
Один я
      на белом
                свете!»
И вновь из страшилища
                вырвался стон:
«Как же ужиться
                с этим?

…Да что уживаться…
                Стоит ли жить??
Ответь-ка,
             отец Франкенштейн?!
…Руки ли взять
                на себя наложить?
Свернуть самому себе
                шею?

Нет же!
        Нельзя нам себя убивать,
наук шаловливых
                проделкам!
…Так может, к людишкам подкрасться,
                как тать,
с феерией
             шуточек
                мелких...?


Но люди-то правы:
                я тварь – ещё та,
лютым чета
                троглодитам;
ребенка, поди,
                говорят, неспроста,
готов
         аж живьем
                проглотить я...


А что, если правда?
                Народ,
                он не врёт.
Народ
       – это грозная сила.

Возропщет с испугу
                и даже добро
втопчет
         в зловонную псину.

...Вижу, молчишь ты,
                отец Франкенштейн,
жизни
      содетель безбожный.

Поздно мне слушать
                твои утешения!
Ты имя
        мне дАруй
                – твоё же!

...Азъ – Франкенштейн!!
                – ферштейн, папА?!
Я сам –
      всему суд и порука!
Так вот,
        сочленивший меня,
                – и попал
ты в мщения
                первую
                руку!»

Свершилось:
                вершит
                над творцом
                самосуд
тварь
      безо всякой пощады.
«Гер Франкенштейн,
                ведь это – абсурд:
твое же
         гнобит тебя
                чадо...?


...Да что там...
               И чада уж близок черед:
загубят
          страшилище
                люди.
К уродам у них – свой особенный счет.
Знаю,
       как всё это
                будет...


Когда же случится,
                и рОковым днём
меня
     опрокинут на вилы,
в ока
         мгновение
                имя моё
       
для вечности явиться милым.


Легендой я стану
                с момента, когда,
адски
     мне вшитое
                сердце
кровавое выжмут,
                немедля отдав
псам,
    дабы вшивыми
                есться!

 
...Но вот ведь на что мне неведом ответ:
о чём это
            травы с цветами
в утренней неге,
                встречая рассвет,
плачут
        росой,
               как слезами...?»

 
И вновь закручинился страшный урод,
упал,
     замотал головою,
и прежнего пуще
                разинувши рот,
взвыл
      несмолкающим
                воем...
               
апрель, 2003 г.