Глава десятая. Поденщик

Я получил письмо, которое обещало мне серьезные перемены в жизни. Мне надо было ехать в Курган и проживать там у Раи. Сборы мои долгими не были. Какое-либо имущество отсутствовало. Одежонка на мне была так-сяк. А преддверие моего отъезда, было, можно сказать, скоропостижным, за два дня до получения письма, Косарев набил мне морду. Повод, по его мнению, был. Я получал деньги и не докладывал ему о полученной сумме. Я написал заявление об увольнении, чем несколько удивил администрацию фабрики, и получил расчет. Вечером зашел в школу и сказал, что я уезжаю, и еще мне нужна справка о том, что я учился в школе рабочей молодежи. Все что требовалось я получил. Особо прощаться было не с кем, Анна Федоровна отпустила меня с добра, а Косареву я сказал: «Вырасту и мы с тобой встретимся, а там будет разговор!».

Денег на билет мне хватило. Вагон жесткий, общий, какого-либо комфорта — ноль. Паровоз ревет гудком, мимо окон пролетают искры. В вагоне грязно и прохладно. Попутчики то и дело шарятся в своих котомках и узлах и жуют-жуют. У меня с собой ничего не было, я как-то о пропитании не подумал. Совсем неожиданно появилась тетка с корзиной всякой-всячины, я разорился и, слава богу, был сыт. Что за город Курган я знал по разговорам и рассказам старших. Это большая деревня. Сравнивать я мог: это не Харьков и не Новосибирск. Сравнения с ними быть не могло.

Состав прибыл на первый путь. Выйдя из вагона я огляделся. Одноэтажное здание вокзала было низким и блеклым, и в то же время хмурым. На перроне, у входа в вокзал, в большой клумбе стоял И. В. Сталин. В откинутой руке он держал трубку, а сам пристально смотрел на всех кто приезжает и уезжает. Скорее всего вождь задумался над тем, что стоять ему здесь недолго, наступают другие времена.

Я вышел на привокзальную площадь, если, конечно, можно ее так громко назвать.
Прямо на юг уходила дорога с серыми изрядно покосившимися домами, которые образовывали собой улицу. Она именовалась улицей Красина. Правее высился большой рубленый двухэтажный дом, на его фасаде облупленные буквы извещали всех словом «Промтовары». Направо от вокзала была высокая насыпь, скорее всего это была дамба. У ее подножия приютилось хлипкое строение, что-то вроде ларька или киоска, там стояла небольшая очередь. Я остановился возле. Мужик на деревянном протезе разливал-продавал керосин. У крайней в очереди тетки я спросил, где находится улица 1-ая Степная.

– А милок! – ответила она доброжелательно, - Пойдешь прямо, до ограды кладбища, и немного возьмешь правей, вот тебе — 1ая Степная. Номер свой найдешь. Она коротенькая — всего несколько домов.

- Спасибо, - поблагодарил я тетку.

Я шел и разглядывал местность, в которой мне придется обитать. Дамба была довольно высокая и по ширине представляла собой проезжую дорогу. По раздолбаной колее изредка проходили машины. Справа и слева дамбы блестела вода — болото. Рос камыш, дурбень, крякали утки. Кладбище обозначило себя железной решеткой и изгородью, в которой местами были оторваны звенья. В воздухе стоял запах тлена и запустения. Все вместе взятое не вызывало восторга. 1ая Степная вот она. Я свернул вправо и оказался на тихой улочке, где царствовали большие тополя и акации. Было похоже, что не они росли около домов, а дома нашли приют под их сенью. Под тополями виднелись несколько лавочек и на них даже кто-то сидел, скорее всего, бабки коротали предвечернее время.

Вот и нужный мне дом. В письме был указан адрес дома, в котором Рая с мужем снимали квартиру. Я толкнулся в калитку и вошел во двор. Две ступеньки крыльца и приоткрытая входная дверь. Мне стало как-то неловко и немного боязно. И тут из дверей вышла мать.

– А! Появился! – не то обрадовалась, не то огорчилась она. – Ну, давай! Проходи.
Через сени и кухню мать провела меня в комнату. У стола сидела Рая, но она была не такой как на кордоне, я ее не видел очень давно. Мне было известно, что она окончила дошкольный техникум, что она вышла замуж и что у нее будет ребенок.
 Рядом с Раей сидел мужик. При виде меня он поднялся, подошел ко мне и сказал:

– Ну что ж, с приездом.

Я ответил:

– Спасибо.

– Проходи, садись.

Я сел на стул. Рая сказала:

– Это мой муж, зовут его Дмитрий Семенович.

С первых дней проживания я повел себя крайне неправильно и, слава творцу, что меня вовремя поставила на место моя гениальная мать. Дело в том, что я был не в меру умен и начитан, и подростковая дурь лезла из меня наружу, не принимая во внимание ни времени, ни обстановки. Я называл его сначала дядя Митя, хотя следовало называть по имени и отчеству, но я считал, что знаю лучше и сам себе голова. Дмитрий Семенович был человек общительный в меру, а также был сдержан в словах. Особой грамотностью и интеллектом не отличался, уровень грамотности был как у семилетки. Он отслужил в свое время в Германии. У него был удивительно красивый почерк. Видимо поэтому он прослужил все три года писарем в полку.

Как-то я завел разговор о человеке-невидимке Герберта Уэльса, утверждая при этом, что никакая это не фантастика, а самая настоящая правда. Дмитрий Семенович пытался меня переубедить и опровергнуть мои домыслы. И, наверное, применил те слова, которые пришлись мне не по вкусу. Дальше-больше. В итоге я ляпнул, что он ничего не понимает и вообще, наверное, эту книгу не читал и не знает кто такой Герберт Уэльс. Только вмешательство матери прекратило поток моего словоизвержения. Дмитрий Семенович ко всему прочему имел такую привычку замолчать и, причем надолго, ничего никому не отвечая и ни у кого ничего не спрашивая.
После нашего разговора о фантастике, молчания не случилось. Я начал выдумывать и задавать всякие вопросы, заранее предвкушая, как я посажу его в калошу. Он называл мои вопросы дохлыми и, к моему огорчения, отказывался на них отвечать. Еще в первый день моего приезда я взял из пачки сигарет, что лежали на столе и сказал, что курю уже давно. Выбрав момент, мать залучила меня во дворе.

– Вот что, милый сын…

Я знал, что у нее слово «милый» часто употребляется в переносном смысле.

– ...ты че, приехал изъезжаться? – это слово было в обиходе и означало «издеваться», «куражиться» или что-то в этом роде. – Веди себя смирно! Че у Косарева не жилось, а?!

Мать окинула меня взглядом с головы до ног.

– Ты меня понял или нет? Я одним приемом всю грамоту из тебя вышибу, урод несчастный! – подытожила мать.

Я сделал выводы. Спорить и задавать вопросы перестал. В доме не курил и вообще старался с папиросой никому на глаза не попадаться. Курево для меня было большим дефицитом, я довольствовался бычком или папиросой дяди Мити, не самовольничал ни в чем и не выпучивался.

Курево в те времена было отменным. Для такой голыдьбы, как мы, ассортимент был прост и умещался в двух названиях: «Огонек» и «Байкал», стоимостью в шесть и семь копеек. То есть это были папиросы самого низкого качества. Народ называл их «гвоздики». Табак был чрезвычайно крепкий и горький. Удовольствия было мало, но вредная привычка уже засела во мне крепко.

Однажды Рая принесла полную авоську названного табака и сказала:

– Вот Митя работает и курит, а ты? Где я на вас на двоих денег наберу. Папиросы больше не тронь и у Мити не проси. Всё!

К дальнейшим действиям меня подтолкнули собственные размышления и разговор матери с Раей, содержание которого я подслушал случайно.

– Мама, – начала Рая, – как мы вообще дальше будем жить. Ты не работаешь, Витька приехал, я не работаю (она была в декрете), Митю направляют на курсы, скоро зима – и денег нет и дров тоже.

Рая заплакала. Мать (я представляю себе, как сдвинулись ее брови) громко сказала, как бы спросила:

– Я не работаю?! А кто по дому все делает?! Да и огород к тому же при мне! Что, может еще мне на квартиру идти?! Это я вас, видимо, зря воспитала – вот ваша благодарность! Что ты мне еще скажешь?!

– Не знаю, – всхлипнула Рая.

Мне было стыдно и неловко, как будто я подслушал очень личный разговор. Как сейчас зайти в дом и сесть за стол? За нашу пусть и скудную трапезу?

Митя работал кочегаром на паровозе. Из поездок возвращался в разное время. Работа поездная выполнялась в два плеча. Первое: Курган – Челябинск, второе: Курган – Петропавловск. Конечно, он, наверное, здорово уставал. Он заходил в дом и его было трудно узнать: на лице белели одни зубы. Отмывался он долго, в заранее приготовленных водах и в холодной, и в горячей. Надо сказать, выполнялась помывка очень тщательно, хотя вся процедура занимала много времени. По пути домой с работы, когда рано, когда поздно, он приносил внушительную доску или полено «горбылину», это не важно. Это добро копилось в сарае и привезенная машина срезки обещали на зиму хоть какое-то тепло.

 Митя был круглый сирота. Начал работать с тринадцати лет. Хлебнул, надо полагать, горячего через край, и, видимо, хорошо знал вкус нищеты, скорее всего по этой причине он вызволил меня от Косарева к себе. Я выдвинул для себя два лозунга, звучали они в моей душе примерно также обязывающе, как призыв Ленина: «Все на борьбу с Деникиным!». «Работать!» и «Учиться!» – вот их содержание.
Несколькими днями позднее я приступил к реализации своего плана. В районе железнодорожного депо я отыскал деревянный дом (длинный барак). Вывеска на нем гласила: «Вечерняя школа рабочей молодежи станции Курган». Я вошел и отыскал дверь с вывеской «Учительская». За столом сидела полная тетка, была она светловолосой, в годах и очень хорошая собой. Я поздоровался и подошел к столу.

– Что тебе мальчик? – она подняла голову, оторвавшись от какого-то толстенного журнала.

– Я хочу учиться в вашей школе.

– Учиться? А почему именно у нас? Тебе следует учиться в дневной школе. Сколько тебе лет?

У меня мелькнула мысль соврать, но «зачем» – подумал я, и ответил:

– Пятнадцать.

– И сколько ты закончил классов?

Я ответил, что семь.

– Где ты учился?

– В Новосибирске.

Она несколько удивленно на меня посмотрела.
 
– У кого ты живешь?

– У сестры, – я решил не говорить, что живу у нее с матерью.


– Вот что, – тетка немного поразмышляла и продолжила: – Тебе, сынок, прямая дорога в дневную школу. У нас обучается работающая молодежь и не только она, учатся люди и более взрослые.
 
Я решил проявить упрямство.

– Но ведь я работающая молодежь, у меня есть справка!

– Да, ну? – сказала она, с неподдельной иронией в голосе, – Покажи!

Я достал бумагу и протянул ей.

– Где ты работал?

– Я работал на шорно-седельной фабрике города Новосибирска.
 
– Как тебя приняли на работу?

– Вот так. Взяли и приняли. Работал я по четыре часа. И пошел в вечернюю школу, в восьмой класс. Жил я у сестры, но у нее муж был пьяница, да к тому же дрался постоянно. Пришлось уехать к сестре, она живет здесь в Кургане.

Не знаю точно зачем, но тетка полезла в карман и достала платок. Стала вытирать им не то свои глаза, не то очки.

– Я понимаю ситуацию, в какой ты оказался, но сейчас я тебе ничем не помогу, ведь сегодня ты не работающий? Нет. И завтра ты работающим будешь вряд ли. Постарайся понять одно: надо пойти в дневную школу.

Я вышел на улицу, сел на крыльцо и закурил.

– Вот ведь еще как! И брать не хотят! А еще трещат, что всякий, то есть каждый, должен иметь среднее образование. Где же его взять? Ведь не берут!

Я очень хотел отыскать виноватого. Дома, то есть у Раи, вопрос о моей учебе не поднимался вообще. И в принципе чем я должен был заниматься никто не говорил. Ну приехал, ну живет, ну и ладно. А то что нужно жить, пить, есть, что-то делать, а дальше-то что?! Вот Рая плачет. Мать не работает. Я – нахлебник и дармоед. А кто виноват? Косарев – гад. Наде в Харькове я не нужен. Просковье я был не в большую радость. Что же делать?

Я докурил, швырнул окурок и зашагал домой. И тут меня озарило. Наверное, ученый, открывший закон всемирного тяготения был даже менее рад, чем я. Лично у меня садиться за парту в дневной школе рядом со всякими сявками не было никакого желания, я считал себя совсем взрослым. Надо просто найти работу и дело тогда в шляпе. Тогда и в школу возьмут без разговоров. Ведь приняли на фабрику в Новосибирске? Приняли. Потому что я изо дня в день искал работу, обивал все пороги и брался за любое дело, при этом быстро обучаясь.

Однажды после долгих блужданий по разным закоулкам я оказался на товарной станции «Курган». От бесконечных хождений устали ноги. Я отошел от железнодорожных путей и сел на какую-то тумбу. Подошел парнишка, примерно моего возраста и такой же заморыш.

– Ты че сидишь?

– А че?

– А ниче! Задавит паравоз!

– Не бзди, не задавит,  – ответил я.

– Ты откуда?

– От верблюда, вот откуда.

За истекшую неделю я настолько изучил всю округу, что считал ее своей.

– Что пристал?! «Че-че»! Работу ищу. Все обошел, нигде не берут.

– Ты не воруешь? – парнишка посмотрел на меня выжидающе.

– Нет! – насколько мог громко рявкнул я, – Шагай, давай, мимо, а то я тебе сейчас морду набью!

– Да ладно!

 И парнишка пошел прочь. Но вдруг вернулся и подошел ко мне. Я почуяв неладное на всякий случай спросил:

– Че? В рожу захотел?

– Да, нет. Ты, вот что. По конторам не ходи. А лучше у работяг спрашивай.

И он махнул рукой в сторону маячивших там и сям в яркой оранжевой одежде рабочих.
 
– Дело! – воодушевился я.

Наблюдая за работающей группой рабочих, среди которых было больше женщин, я вник в суть их труда. Они высоко взмахивали кайлами, вонзая их в щебенку между шпалами рельсового полотна, тем самым уплотняя основу стального пути. Остановив свой выбор на пожилой тетке, что уж очень старательно махала инструментом, я спросил у нее, когда она разогнулась вытереть со лба пот:

– Тетенька, вы не подскажите, где мне найти работу?

Тетка оперлась на инструмент и бодро ответила:

– А на какую? А куда? Начальник отделения дороги в отпуск пошел, может заменишь?

– Да нет. Я серьезно спрашиваю. Мне хоть куда.

– Ты это… вот что! Иди к Макароновичу!

– А кто это?

– Бригадир это. Поденщиками командует.

– Кем командует? – спросил я.

– Ну, это рабочие, которые работают поденно. Надо тебе день проработать и он тебе вечером расчет произведет. Неделю работай, без работы не останешься.

– Правда?! – возрадовался я.

Тетка посмотрела на меня и сказала:

– Да ты сынок очень-то не радуйся. Не то это место, где деньгами сыплют. Не то. Видать, не от хорошей жизни работу ищешь. Не воруешь?

– Нет, не ворую, – ответил я. – А где мне этого бригадира найти?

– Вон, видишь, мужики стоят возле вагончика. Там его и найдешь. Только вот что, Макароновичем его случайно не назови. Макарович он. Это мы его так называем.
 
Я двинул к мужикам. Макарович был мной обнаружен легко. Так как к нему постоянно обращались, называли его не по имени, а по отчеству.

– Здравствуйте, – поздоровался я, – мне нужен Макарович.

– Да, ну? Неужели нужен? Тогда это я! – повернулся ко мне невзрачный мужиченка с замусоленным блокнотом в руке и карандашом за ухом.

– Мне бы на работу, – я запнулся и добавил: – на любую.

Кто-то среди мужиков хохотнул:

– Смотри, Макарович, какое пополнение к тебе пришло! Любая работа его устроит!

– Сколько лет тебе? – после некоторого раздумья спросил Макарович.

– Шестнадцать, – брякнул я.

– Да уж больно худой ты. Да и малорослый какой-то. От шпаны или от беспризорников?

– Нет. Я от дома.

– Так. Ну, значит, завтра утром приходи к конторке. Там и посмотрим.

– А где эта «конторка»?

– Да вот же она, – указал он на вагончик, что был выкрашен в ядовито-желтый цвет. – Паспорт-то у тебя есть? Шестнадцать тебе, говоришь.

– Еще не получил, мне еще через неделю, а может через две его выдадут, – на ходу врал я.

– Ну, ладно. Хвостом не крути. Сказал бы: «пока нету» и делу конец.

Вопрос был исчерпан и Макарыч потерял ко мне интерес.

Ворочаясь на жесткой подстилке на полу, где мне приходилось спать, я строил на завтрашний день радужные планы. Поднявшись ни свет, ни заря я уже был готов к трудовым подвигам. Мать хмуро посмотрела на меня:

– Че поднялся?

– А меня на работу приняли.

– Куда?

– На товарную станцию. Там работать буду.

– Что делать?

– А что скажут – то и буду делать.

– На обед приходить будешь?

– Не знаю еще.

– Ну, ладно. Иди. Попробуй поработать.

Я вышел из дома, видимо, слишком рано, так как у названной «конторки» еще никого не было. Накануне я издержал весь свой наличный капитал: два рубля четырнадцать копеек. Купил пачку «Севера» и пачка «Байкала». Стали подходить мужики и женщины. Один из подошедших мужиков сказал:

– Во! Молодая смена уже здесь, да еще и с папиросой. Угостишь?

Я достал пачку и протянул мужику. Тот извлек папиросу.

– Куришь, сынок. Вот это напрасно. Зря.

– Да я и на фабрике курил.

– Это на какой фабрике? – спросил он.

– Да мы ее звали «шарага», а на деле это новосибирская шорно-седельная фабрика.

– Вот как. Так ты уже человек бывалый. А почему в школе не учишься?

– Да так. Долго рассказывать.

Народу насобиралось прилично. Люди были разные: молодые и в годах, женщины и мужчины, подростки, но явно все старше и крепче меня. Рассаживались кто-где и разговаривали о своих делах.

– Идет! – сказал кто-то. Это явно относилось к Макаровичу.

Подошедший Макарович поздоровался со всеми и начал разнарядку. Макарович толковал кто и куда пойдет и что будет там делать. Какими знаками и записями он пользовался, но они заносились в его объемный блокнот. Я пока стоял в сторонке, ожидая своей очереди. Когда народа почти не осталось, он кивнул мне и сказал трем мужикам:

– С собой возьмете.

Перед нашим уходом он занес в свой блокнот мою фамилию и имя, а также поставил дату дня. Я шагал за мужиками по лабиринтам между вагонами и составами, пока не пришли к приземистому строению, именуемому «складом». На огромной двери, воротах, была жирно намалевана надпись: «ПЧ – 4». Мужики споро открыли двери склада и я увидел большое помещение, зал. Было там великое множество стеллажей. Возле стен высились штабеля железа и труб различных диаметров. Почти рядом с воротами проходила железнодорожная колея. Один из мужиков сказал:

– Ну, вот! Только сейчас вагон подадут, будем его разгружать вот в этот склад. Груз сегодня подручный. Вот тележка тебе, нагружай, вези, выгружай, складывай. Как один вагон разгрузишь – сразу требуй другой.

– Да ладно тебе, Тима, напугаешь парня, сбежит ненароком, – и захохотали.

– Ниче, малыш! Не робей!

Они закурили, закурил и я.

– Ого! – крякнул Тима, – Да мы совсем взрослые!

И ничего больше не добавил.

Рядом со складом что-то залязгало, и, на малой скорости, по колее стал выдвигаться вагон в нашу сторону. Когда вагон поравнялся с дверью склада, Тима ловко сунул под колеса железный башмак. Вагон дернулся и остановился. Мужики открыли двери вагона и установили широкий деревянный трап. В вагоне большими аккуратными стопами лежало оцинкованное железо очень небольшого формата. Для чего и куда – это меня не касалось, да и было для меня не интересно. Другое дело – как его таскать. То что оно должно оказаться на складе – это я понял сразу.

– Значит так, – командовал Тима, открывая двери внутри склада и выкатывая оттуда несколько тележек, – Закатываем, привозим, выгружаем, аккуратно складываем. Понял? Давай начинай, а мы тебе подмогу пришлем. И у нас другие дела.

Мужики удалились. Я вкатил тележку в вагон, взял один из листов, он показался мне довольно легким и положил его в тележку. Дело пошло. Я брал и клал, брал и клал. Но когда взялся за ручки и начал двигать телегу на выход, она оказалась крайне тяжелой. Ну, ничего. Это я в начале не сообразил. Я тут же часть железа выложил обратно. Я работал очень усердно и старательно, до тех пор пока у меня не заболела спина, а руки стали черными от мазута или смазки, которыми железо было покрыто. Я отдыхал, перекуривал и снова работал. Захотелось пить, а еще больше есть. Времени прошло изрядно. Пришли мужики и с ними два пацана.

– Вот тебе пополнение. Покажешь что и как. А вы, – он поглядел на новую рабсилу, – включайтесь и от работы не отлынивайте.

Я начал понимать, что Тима это и есть тот самый зверь, про которого говорили два подростка, когда утром я дожидался Макаровича. Второй мужик, Сергей, был как бы на подхвате. Почему зверь? Мне Тима представился очень добрым.

– Ты обедал? – Это уже ко мне.

– Нет, – протянул я.

– Это уже не дело, – изрек Тима, – Давай за нами. А вы – чтобы порядок был везде! Малыш, придешь, проверишь результаты труда.

Вслед за Тимой и Сергеем я забрался в вагончик, стоящий неподалеку, но уже в другой колее, и увидел его изнутри. Тима оглядел по-хозяйски и толкнул Сергея:

– Ну, шевелись, однако.

В вагоне стоял большой стол, несколько чурбаков для сидения, недалеко от стола стоял шкаф с двумя дверками. На полу мусора не было, возле шкафа стоял веник. В дальнем углу вагона виднелась лежанка-кровать, видимо, для отдыха.

– Давай садись, малыш. 

На столе появилась буханка хлеба, развернутая газета, две банки консервы с красивой рыбиной на этикетке, в отдельном пакете была завернута зажаренная курица, банка с соленными огурцами стояла на столе. Тима, продолжая наполнять стол провизией сказал:

– Сергей, по части кипятка позаботься, – и протянул ему пузатый чайник.

– Это я сейчас, мигом!

Сергей вернулся быстро с чайником в руках.

– Ну, приступим.

Тима очень шустро и умело ударил ладонью по донышку бутылки с водкой и забулькал в стаканы.

– Ну, давай, Сергей, с богом! А ты, малыш, ешь до сыта сколько и чего пожелаешь.
Мужики выпили, крякнули, похрустели огурцами. Тима с треском разломал курицу на куски.

– Ну, давай, Серега, еще по одной!

Выпили еще. Когда бутылка опустела, они закурили и заговорили о чем-то своем. Я объелся и сидя клевал носом под их разговор.

– Ну как? Ты сыт? – это Тима ко мне обратился.

– Большое вам спасибо, я сыт по горло.

– «По горло» это хорошо.

Тима убрал со стола все лишнее и сказал мне:

– Ну ладно, иди шевели свою бригаду и спуску им не давай.

Я вернулся к вагону, в вагоне заметно убавилось, тележки катались туда и обратно. Ребята присели отдохнуть и обратились ко мне:

– Ты здесь давно?

– Давно-недавно, вам это надо? Катай тележки и ничего не спрашивай, ясно?

– Да нет, мы просто так. А обед здесь во сколько?

– Не знаю, – набычился я, – хватит сидеть, а про обед что, как и где спросите у Тимы или Сергея.

– А закурить у тебя есть?

– Есть.

Я вытащил пачку «Севера» и дал им по штуке. Мы продолжили работать. Уже темнело, когда работа была закончена и вагон опустел.

– Во дают! – изумился подошедший Тима, закрывая ворота. И сказал вроде как про себя:

– Я уж думал, не сбежали ли все по домам или кому куда. Завтра к конторке подходите, расчет Макарович выдаст, я скажу ему сколько. Малыш, тебя это не касается.

Я шагал домой и ноги у меня почему-то задевали одна другую. «Вот и поработал на славу» - размышлял я. Умывался долго и тщательно, подражая дяде Мите. На все вопросы отвечал не спеша и по возможности солидно.

– Че? Да мы поработали немного, кое-что поделали, – тыкая вилкой в тарелку с отворенными рожками, я смертельно хотел спать.

Наш домашний рацион состоял в основном из серого хлеба, отваренных рожков, иногда их поджаривали на сковороде, используя маргарин или гидрожир, был такой продукт. Если чуть отвлечься, то можно два слова сказать еще о еде: любая еда готовилась на керосинке, этот агрегат представлял собой реконструированную керосиновую лампу. Фитиль был большой, полукруглый, горел здорово, потребляя керосин, залитый в емкость керосинки. Над фитилем на специальной подставке помещалась миска, сковородка, кастрюлька и вообще все что угодно. Суп мы варили почти каждый день, но с мясом он был редко. Мясо попадало в дом в виде обработанных коровьих хвостов, в магазине оно называлось просто «мясо», народ довольствовался и этим.
Шло время, я довольно быстро вошел в колею и стал лучше соображать что к чему. Особенно тогда, когда Макарович при всех похвалил меня за трудолюбие (с Тиминой подачи). Я был очень собой доволен: «Вот ведь можно все решить», – повторял я сам себе.

Получая наряд на работу, Тима с Сергеем (они получали наряд последними) брали меня с собой. Однажды я услышал, как Тима сказал (дверь была приоткрыта):

– Ты, петух лагерный, малыш с нами будет всегда, понял?

Макарыч ничего не ответил. Вот это да! Макарыч, видимо, не шишка, сидел в тюрьме, наверное. Это слово блатное, и выходит, на деле, что Тима и Сергей здесь главари. Я спрошу обо всем Тиму.

«Зачем?» – одернул сам себя, – «Не лезь, куда не просят».

Как только мы приходили на разгрузку, Тима с Серегой исчезали и вскоре появлялись, ведя с собой двух-трех пацанов, которые вкалывали на отведенном для них участке.

Однажды Тима отвел меня в сторону и сказал:

– Ты это очень, малыш, не гнись. Пусть работают, а ты не спеши, понял меня?

– Я все понял. И еще понял, что так не честно и не правильно.

Шло время, Дмитрий Семенович уехал на курсы в город Карталы Челябинской области на шесть месяцев. Он получит специальность крановщика железной дороги. Кран его будет называться «грейфер». Он предназначен для загрузки и выгрузки сыпучих грузов.

Однажды Тима и Сергей на работу не пришли.

– Загуляли, соколики! – громко возмущался Макарыч, – Так куда я тебя пристрою? – озадачился Макарыч. – Митрохин! Возьми парня с собой на денек, а может быть больше, пока эти охломоны нагуляются. Всё, иди с ним!

Я и не думал, что все эти действия и слова дадут такой резонанс. Я шагал за новым работодателем, мы остановились возле пульмана – вагон без крыши и без дверей. По всей ширине, до верху, он был загружен сосновыми шпалами.

– Будем разгружать, – бодро сказал Митрохин и полез в вагон.

Посередине вагона был оставлен проход, чтобы из штабелей справа и слева можно было  брать груз. Для меня шпала оказалась практически неподъемной, для мужика – вполне нормально. Я с большим трудом поднял шпалу, Митрохин шел первым, я – вторым. Он шагал широко и быстро, меня мотало из стороны в сторону. Наконец, я обессилил и выпустил шпалу.

– Ты че?! Охерел! – заорал Митрохин. – Так ты мне все ноги переломаешь! Давай-давай, зря деньги не платят!

Сколько мы перенесли шпал, я не помню, я выдержал до обеда и с большим трудом убрался домой.

– Ты че, заболел? – мать встретила меня в дверях.

– Нет, не заболел, просто сегодня нет работы.

У меня очень болела спина и что-то кололо в боку. Я отказался от ужина и проворочался всю ночь. Утром стало чуть легче и я пошел на свою «товарку» – так мы ее называли. Я увидел Тиму и Серегу.

– А, малыш! Ты че рано?

Тима подошел и дохнул на меня перегаром. Он хлопнул меня по плечу.

– Ништяк, Витя, прорвемся!

Меня качнуло, я чуть было не упал.

– Ты че?

– Болею я, вчера надорвался.

– Где ты вчера был? С кем?

– Да, ниче я не знаю! Шпалы заставили таскать, я с обеда не пришел на работу.

Тима мигом въехал в обстановку и тут, как черт из коробочки, появился Макарович.

– Вот, все прогульщики налицо! – начал он.

Тима потемнел лицом и сгреб Макаровича за его засаленный пиджак.

– Ты, сучара, че творишь?! Ты че парня угробил? Ну загуляли, ну и что дальше? Нам с тобой детей не крестить! В печенку тебя и в селезенку! Ты че, паук, мало имеешь? Я тебе сделаю так, что ты гораздо раньше меня пойдешь на зону. И спать тебе, знаешь где? Знаешь! Не буду повторять.

– Да ладно-ладно, – замахал Макарович руками. – Скажи парню пусть идет домой, я ему день поставлю.

– Че, спасибо сказать тебе?! За то что заработано – по карманам ложишь!

– Да хватит тебе, хватит! Ну, понял же я всё!

Я, не чуя ног, рванул домой. Мне полегчало, и утром я был у конторки. Все было, вроде, как обычно. Только под глазом у Макарановича чернел синяк.

– На дверь налетел нечаянно! – пояснял он зачем-то чуть ли не каждому.

Я до обеда, да и после него находился в вагончике, там, где мы обедали. Три пацана разгружали вагон, Тима с Сергеем изрядно опохмелились и были в настроении.

– Пойдем, посмотрим на работяг, – сказал Тима мне. Помолчал, а потом сказал: – Серега, где бугай работает? Сходи, пригласи в гости, а мы сейчас вернемся.

Мы с Тимой дошли до вагона, он что-то сказал парням, и мы вернулись в каптерку. Почти следом за нами появился Сергей, и с ним мужик, с которым я таскал шпалы.

– А, бугай! Ну, проходи-проходи.

Мне показалось, что это было сказано как-то зловеще.

– Проходи, – повторил он, – Да убери свои клешни! Я тебя сюда не целоваться пригласил. Ты зачем, сученок, издевался над парнем?

– А я не знал, что он ваш, – ответил бугай.

– Ты, похоже, хочешь знать больше, чем положено. Хочешь знать?

– Нет, не хочу, – ответил бугай.

– Иди ко мне поближе. Да не трясись! Не трону.

Тима наклонился к Митрохину и что-то зашептал ему на ухо.

– Да понял я! Понял! – закивал головой Митрохин.

После всех событий стало понятно, что Макарович – просто так, для вида, как занавеска. Тима занимал королевский трон. По какому-то случаю Тима, да и Сергей, взяли надо мной шефство. Внушили Макаровичу что можно, а чего нельзя делать, что им выполнялось неукоснительно. Даже когда Тима и Сергей в загуле Макарович меня вообще не трогал или отпускал домой, иногда отправлял понаблюдать за новенькими.
Приближался новый 1956 год. Он сулил мне многое. Я с нетерпением ожидал 18 марта. И не потому что это был день Парижской коммуны, а потому мне исполнится шестнадцать лет и я получу долгожданный паспорт. Мне представлялось, что с его получением всё резко изменится. Каким образом? Я пока это себе не представлял.
Время шло, Весна, правда, очень робко напоминала о себе, но она должна была прийти без опозданий. Как-то в очередную пятницу Макарович выдавал очередную получку. Он был одновременно и прорабом, и бригадиром, и «бюстгалтером», и кассиром, и местным профсоюзом. Но что было определенно ясно: то что он был подставной уткой. Он долго рылся в своем уникальном блокноте и, наконец, отслюнявил мне несколько пятерок, и, поймав хмурый взгляд Тимы и Сергея, вытащил из кармана сто рублей и протянул мне.

Я был на вершине! Во дела! Вот это деньжищи! Торжеству моему не было предела. Так и разбогатеть недолго! Конечно, все это мной было несколько преувеличено. По меркам новосибирской шараги здесь я получал мизер, если там я работал четыре часа, с восьми до двенадцати, и получал в месяц семьсот-семьсот пятьдесят рублей, а взрослые – тысячу, иногда больше. Нельзя отрицать тот факт, что правительство в те годы обращало внимание на детский труд. Я подсчитал, что в среднем у Макаровича я получал триста- триста пятьдесят рублей. Правда, и то неожиданное шефство было значительной подмогой. Я оказался постоянным едоком в нашем салоне. Там пили водку и коньяки, кроме меня, разумеется. Ели куриц, жевали колбасу. Колбасы были с разными мудреными названиями. Консервы на столе были постоянно. Однажды я по своей серости и незнанию спросил у Тимы, кому нужно платить за это. Тима и Серега одновременно хохотнули, и Тима, отхлебнув коньяку, сказал:

– Ну, на то она и база, да причем, товарная, поэтому должна поставлять. А вообще-то малыш, проблема не твоя. Пошли-ка выйдем, – это он мне, – покурим.

Мы вышли.

– Курить не бросил?

– Да пока нет.

– Бросать надо. Ладно, сейчас бугай подойдет.

– А почему «бугай»?

– Да так, кликуха это.

Через пару минут к нам подошел Митрохин. Поздоровавшись он полез в карман и протянул мне две сотни.

– Держи.

Я разинул рот, желая спросить, за что такие блага, Тима жестом остановил меня и кивнул.

– Все, бугай, свободен.

Мне показалось, что Митрохин очень даже обрадовано покинул нас.

– Ниче-ниче, – протянул Тима, – Так надо. Большой и сильный – не всегда главный, понял? Когда вырастешь, малыш, не гнись ни перед кем, ничего ни у кого не выпрашивай.

Тима помолчал и добавил:

– Со шпаной не связывайся. Я иногда о многом жалею. Но да ладно, это я так, к слову.

Дома мои заработки переполоха не вызывали, они просто причислялись к общему бюджету, как рядовой факт. Дни шли за днями, неделя за неделей. Однажды подходя к конторке я увидел Макаровича, Сергея и Тиму и еще нескольких мужиков. Все они громко разговаривали и нещадно матерились. Макарович перед ними, наверное, уже десятый раз излагал суть:

– Всё! Баста! Прикрыли нашу контору! Ликвидировали! В общем всё, мужики! К обеду все подойдут и получат расчет.

Дома по возвращению я объявил, что я безработный, прикрыли контору. Завтра пятое марта. Третья годовщина всенародной скорби, умер Иосиф Виссарионович Сталин. Этот день считался нерабочим. Повсеместно проходили митинги и собрания, на которых выносились решения ударным трудом крепить оборону и мощь государства, и идти сталинским путем по заветам Ленина. Этот день начинался со включения радио и траурной музыки. Замирала вся великая страна, от края до края, на полчаса. Но пятое марта началось необычным образом.

В шесть утра диктор бодрым голосом пожелал всем «доброго утра», полилась веселая музыка, потом зарядка и далее по программе. Все диву давались! Что же такое произошло? Про Сталина ни слова. Народ терялся в догадках. Но в неведении оставался недолго. Советское радио и пресса извещали о прошедшем заседании политбюро ЦККПСС и предстоящем съезде партии, который будет больше походить на крутую разборку власть имущих. Распри внутри верхушки достигли апогея. Хрущев рвался к власти и сумел уцепиться за трон, несогласных с постулатами Хрущева объявили антипартийной группой, в лице Маленкова, Шверника, Кагановича и примкнувшего к ним Молотова.

Эта группа представляла собой не только оппозицию, но и реальную угрозу правлению Хрущева. Не забывая о завещании Владимира Ильича Ленина, что любые фракции и группы в партию не допускаются, а посему, названную группу немедленно вывели из состава политбюро и предали политической анафеме. Молотов сумел откреститься, и его оставили в покое. Маленков был отправлен в Красноярский край директором гидроэлектростанции. Он проследовал к месту назначения через город Курган. Я не преувеличиваю. Всё обозримое место возле вокзала было запружено народом. Отдельные  чуть ли не висели на фонарных столбах. Все ждали поезд. В открытую калитку вокзального перрона без какой-либо охраны вышел Маленков. Как пушечный залп грохнули аплодисменты. Он  поприветствовал всех, поблагодарил за встречу, затем громко и отчетливо произнес короткую речь. Суть его выступления была в том, что он не считает себя наказанным, что едет туда, куда послала его партия и он не пожалеет ни сил, ни здоровья, чтобы оправдать ее доверие. Мне кажется, что народ ему не поверил. Паровоз увез его в красноярскую даль. И на этом его имя от слуха граждан было отрешено. Поезд ушел, а люди как будто чего-то ждали. Случись так, что Георгий Максимильянович крикнул бы:

– Граждане! Социалистическая родина в опасности! К оружию!

Трудно представить, что бы могло произойти. Кто знает!

Я получил паспорт, который так долго ждал. С фотографии три на четыре смотрел подросток в клетчатой рубашонке и остриженный наголо. В паспорте было четко написано, что это именно я, и то, что я являюсь гражданином Советского Союза. В областной газете, которая в те времена называлась «Красный Курган», я прочитал объявление, которое гласило, что строительное училище номер один объявляет прием юношей и девушек для обучения строительным специальностям без требования к уровням образования, в возрасте от шестнадцати лет. Срок обучения десять месяцев, обеспечиваются жильем, форменной одеждой и бесплатным трехразовым питанием. Это ведь как раз то, что мне надо, возликовал я. Не ведая и не подозревая, что я на пороге мышеловки, которая захлопнется, и я буду законно приписан к стройкам народного хозяйства сроком на четыре года без возможности уволиться. Я был обречен на каторгу на четыре года. Просто-напросто, вывеска ФЗО (фабрично-заводское обучение) на «Строительное училище». О том, что там было и как было, я постараюсь написать отдельно.