Старое сочинение Грабова

Граб пододвинулся поближе и его жирное, лоснящееся лицо заслонило от меня весь остальной мир. Толстые, влажные губы над мясистым, прыщеватым подбородком кривились в ухмылке, а взгляд бесцветных глаз был холоден и пуст.
– … и вот он сказал: «Знали бы вы, как она хороша в постели...».
Речь шла об одной из наших одноклассниц — Варе Беловой, а Граб пересказывал откровения одного, якобы приятеля, весьма влиятельного и уважаемого среди «пацанов».
Повторение…
Он повторялся. Впервые эту гнусную историю я от него услышал ещё в конце семидесятых, и вот теперь он её повторял почти слово в слово. Вообще-то я давно для себя отметил, что сплетничать и рассказывать всякую дрянь о знакомых — одна из любимых забав Граба. Наверное, по хорошему счёту мне следовало давно выбросить этого человека из своей жизни. Но жизнь складывалась по другим, неведомым принципам, и в итоге всё пришло к тому, что я сейчас, в середине  второго десятилетия двадцать первого века  сидел с ним за столиком летнего кафе.
За чашкой кофе и рюмкой коньяка мы по традиции  предавались воспоминаниям о школьных годах. В сущности, наша встреча была выстроена таким образом, что  вспоминал, болтал без умолку Граб,  а я был предназначен для того, чтобы способствовать оживлению в его памяти картин времён былых. Я слушал его вполуха и, потягивая кофе размышлял о том, что бывает так: человек почти жизнь прожил, но ни умом, ни мудростью не прибавился, а к пятидесяти пяти превратился в постаревшего подростка. Злого, глумливого и высокомерного. Сейчас, как и тогда, когда я впервые услышал от него эти «откровения», он гадливо улыбался, наслаждаясь от обсасывания мерзких подробностей глупого и подленького повествования какого-то юного подонка.
А может быть и не какого-то. Может быть он сам выдумал эту мерзость, и она ему очень понравилась. Так понравилась, что и через сорок лет он не мог, да и не хотел от неё избавиться.
Тем не менее, я почувствовал, что это нужно как-то прекратить. Совсем не потому, что мне в школьное время была симпатична эта девушка. Мы были просто одноклассниками, вполне безразличными друг к другу. Просто надо было дать понять Грабу, что весь его рассказ – дерьмо, а сам он не лучше, раз пересказывает мне не в первый раз. И может быть, не только мне.
Поэтому я сказал.
– Ложь.
Он осёкся но полуслове, вскинул брови и отвёл глаза. Сделал вид, что закашлялся. Скривился в непонятной гримасе, которая, по его мнению должна была означать, что он самый честный человек в мире. Он прокашлялся, прикрыл лицо салфеткой. Молчал, ждал продолжения моей мысли.
– Ложь, - повторил я твёрдо, – всё, от начала до конца. Ложь вам рассказал твой «авторитетный пацан». Она не захотела с ним дружить и он ни до чего более умного не додумался, кроме как придумать и рассказать о ней гадость таким же идиотам, каким был сам. Наверное, сидел ночью на кухне, дрочил втихомолочку и представлял себе «как хороша она в постели».
Граб напрягся, ему явно не нравился ход моей мысли и  то, какой оборот принимает наш разговор. Но я, не давая опомниться окончательно и не обращая внимания на его мимику, жестко продолжил.
– Видишь ли, Грабов, в чём дело. Когда мы учились в девятом классе, наши девочки были чисты и непорочны. За всех не скажу, но за наших одноклассниц — уверен. Ты и сам это знаешь:  семидесятые, комсомол, кружки по интересам, «чистая любовь» и всё такое. А Варвара была из простой, рабоче-крестьянской семьи, где ей, когда она стала девушкой, доходчиво объяснили, что девственность это  единственное  её богатство, поскольку особым умом и способностями она не отличалась. Так что кто-кто, а она просто по определению не могла в шестнадцать лет  быть с кем-то «хороша в постели».
Граб молчал. Наверное, он просто не знал что сказать, поскольку привык, что раньше я ему безоговорочно доверял. Он вообще всегда считал, что оказывает мне великую честь своим вниманием. Мне показалось, что он просто выжидает момент, когда можно будет свернуть тему и поговорить о другом. Но в этот раз я был беспощаден. Я знал, что он это мне припомнит и будет мстить. Мстить жестоко, исподтишка бить в самое больное и в самый неподходящий момент. Но я не остановился.
Глядя ему прямо в глаза (он торопливо нацепил противосолнечные очки, хотя было достаточно пасмурно), я продолжил.
– А может быть и не было никакого «авторитетного пацана», а, Граб?
– Н-не понял, - выдавил из себя мой собеседник и я вдруг представил его на унитазе, в страданиях от запора.
– Всё ты понял. Сочетания слов «как хороша она в постели» просто не могло быть в лексиконе полудурочного шалопая из среды перебравшихся в город селян. Эта комбинация из другой оперы, точнее из другой культуры, а скорее всего из какой-то романтической книжки. Вот ты, Граб, как лучший читатель в классе,  любитель творчества Грина и Мопассана,  мог так сказать, а этот твой якобы «авторитетный пацан», дитя улицы  - нет.
Граб молча опрокинул рюмку коньяку. Могу спорить, что он уже продумывал способы, как и когда сможет отыграться. В последнее время у нас всё чаще случались такие «нескладухи», мы медленно, но неуклонно расходились в разные стороны. Более сорока лет для «дружбы» (именно так он определял наше общение), это слишком много. Особенно для людей с разным восприятием жизни, действительности, отношению к другим людям.
Трещина разрасталась, и в следующий раз, как я и предполагал, она стала ещё глубже и  шире.
Но это уже совсем другая история.