Рассказец 72

    Проснулся Парамонов на рассвете и сразу, не позавтракав, сел за написание рецензии. Удовольствие, которое он получал от каллиграфии перьевой ручкой фирмы «Пеликан», компенсировало нежелание писать на эту тему.
    Три дня назад Парамонов был приглашен в магический театр на Солянке, на премьеру спектакля «На всякого верующего довольно простоты». Поначалу пьеса имела название: «Оскорбленный верующий», но потом режиссер с драматургом решили, что в эти мутные времена штатные православные с фалеристами в казачьей форме не дадут нормально провести премьеру спектакля с таким названием. Правда, смена названия не помогла, хотя, могло быть и хуже.
    Эти люди появились у театра за полчаса до начала спектакля. Они шумели, хватали зрителей с билетами за рукава и предрекали им после смерти самые страшные муки в аду. Затем, каким-то непонятным образом они заполонили зрительный зал и уже в первом акте три раза пытались сорвать спектакль, но потом появился человек, серый, невзрачный, но, по-видимому очень влиятельный в той среде, и казаки исчезли, как и их загадочный начальник.
    – Слава богу, разрешили, - выдохнул сосед Парамонова.
    – Кто разрешил? – поинтересовался Парамонов, и сосед с таинственной улыбкой ткнул указательным пальцем в потолок. Парамонов долго потом гадал, кто это был, но так ни к чему и не пришел.
    Спектакль Парамонову не понравился. Пьеса была написана библейским стихом и иногда больше напоминала пародию. Правда, сюжет позабавил Парамонова. В пьесе главный герой, православный христианин, с помощью машины времени отправляется в далекое прошлое, встречается с апостолом Петром, и тот по секрету сообщает ему, что на самом деле плод с Древа познания съели не люди, а человекообразные обезьяны, которые потом эволюционировали в хомо сапиенс. Люди же, Адам и Ева, послушно бродили по райскому саду и, от избытка свободного времени давали названия животным и растениям. Как драматург пояснил Парамонову, он попытался соединить христианство с теорией Дарвина, и что такая трактовка лучше объясняет историю человечества и то, что мы сейчас наблюдаем. Именно драматург, давний приятель Парамонова, и попросил написать рецензию.
    Благодаря завиткам и петлям, черновик получился даже слишком красивым. Этот стиль Парамонов начал осваивать еще в далеком детстве на уроках чистописания, во времена чернильниц-непроливашек и деревянных ручек с железными перьями.
    Перечитав текст, Парамонов понял, что сдавать рецензию можно только в таком виде, вставив в рамочку из темного дерева. Опубликовать не опубликуют, но и не расстреляют.
    Позвонил его школьный товарищ по кличке Везувий. Такую кличку ему дали в пятом классе, когда проходили историю Древнего Рима. У Везувия, как у медведя, начисто отсутствовала предупреждающая мимика, поэтому взрывался он неожиданно и очень страшно, правда, быстро успокаивался, но еще долго ходил с виноватым видом. После школы они совсем не общались, но как-то Парамонов встретил его в метро. К тому времени Парамонов забыл его фамилию и с трудом вспомнил имя. По внешнему виду он определил, что дела у Везувия идут плохо и то, как он уныло бодрился, подтверждало его догадку. Общаться с однокашником у Парамонова не было никакого желания, но все же он согласился обменяться номерами телефонов, о чем потом сильно пожалел. У Везувия была удивительная способность звонить именно тогда, когда Парамонов был чем-то занят или собирался уходить. Но самым необъяснимым было то, что, позвонив, однокашник здоровался и замолкал. Пауза затягивалась, и Парамонов сам начинал расспрашивать, как у того дела. Как правило Везувий отвечал: «Да, никак. А у тебя что?». Это бесило Парамонова, и он начинал рассказывать, что с утра выпил чашку чая, потом сходил в сортир, потом выпил еще чашку и опять в сортир. На однокашника это не действовало.
    В этот раз Парамонов решил выяснить, что будет, если самому не заполнять паузы. Помолчав секунд тридцать, Везувий поинтересовался:
    - Как у тебя дела?
    - Нормально, - ответил Парамонов. – Извини, я сейчас занят.
    Не дожидаясь ответа, Парамонов отключил телефон. Поблуждав взглядом по комнате, он взял черновик, порвал его на мелкие клочки и швырнул под потолок. Затем он подошел к окну. Из окна его квартиры были видны такие же серые, безликие многоэтажки с бесчисленным количеством окон, за которыми проистекала человеческая жизнь, разная по проявлениям, но одинаковая по существу. Там ели, спали, плодились, растили плоды любви, и в этой нескончаемой канители Парамонов чувствовал какую-то мучительную тайну. "Для чего все это?" - подумал он и тяжело вздохнул.
    Отойдя от окна, Парамонов позвонил Круглову.
    - Привет. Что делаешь? – спросил он.
    - Я в мастерской, - нервно ответил Круглов.
    - Я сейчас приеду, - сказал Парамонов. Отключая телефон, он услышал истеричные крики друга: - Я завязал! Завязал! Я работаю!
    Походив по комнате, Парамонов собрал клочки черновика, попытался их соединить, но потом скомкал и отнес в мусорное ведро. После этого он сел за компьютер и начал писать рецензию.