Алмазная пустошь

Автор обложки: https://ficbook.net/authors/645693
Посвящается Андрею Ожиганову

Хищный, пышущий жаром огненный шар Солнца медленно катился за горизонт, а осмелевшие под вечер тени наползали на земли пустоши. Холодок уже забирался под отворот сапога. Посильнее шумя ремнями да пряжками [он был слишком счастлив для большей осторожности], мужчина, шалым взглядом окидывая по сторонам, бежал к холмистой гряде. Он упивался. Будь его воля, возможно, даже завопил бы. Но рыжие локоны, давно спутавшиеся и лезшие с каждым вдохом в приоткрытый рот, приходилось рьяно откидывать назад. Ай, это всё неважно! Горгий вёл за собой небесных агнцев! Так называла их любимая дочурка. Облака. В свете заката казалось, что кто-то выпустил много-много-много позолоченных воздушных шариков.

Взмахи. Искатель сбился, пригнулся. Чьи-то кожистые крылья задели кустарник совсем близко. Горги тихо выдохнул, больно сжал большой рукой подбородок, проходясь по окладистой бороде. Ему нужно успокоиться. Будет обидно, если он наступит кому-то на хвост за несколько сотен ярдов до периметра. Хотя следовало торопиться, встретить ночь мужчина хотел бы уже дома. И, снова закинув худенький мешок на плечи, продолжил путь, только уже рысцой.

Заходящий день не назвать особенно удачным, но жаловаться — грех. К тому же сегодняшняя вылазка оказалась почти безопасной. Только к полудню ему встретилась стайка ликих*, что пригрелась под низким деревцем. Как он их понимал. Глупы те, кто думает, что здесь нет места удаче. Пустошь его любит, может, поэтому он позволял себе иногда лечь на сорную траву вблизи редких ручейков и, закрыв глаза, расслабиться на час. За это и прозвали Везунчиком. За это и недолюбливали.

«В Алмазной Пустоши нет слова «показалось», если что-то услышал, увидел, почувствовал — лучше быть трусом, не лезть, обойти», — учил когда-то его отец Искателей-новичков.

Надолго они не задерживались. Все знали: раз-два обойдётся, на третий точно погибнешь. Поэтому, достав горстку самоцветов, возвращались обратно в города. Но старик его умер, а потом приехали двое. Псой и Алет. Тогда — кто-то опытней, кто-то менее — они встретились. Друзья. Хорошее было время. Их запомнили, несомненно, все холмы. Они проходили многим дальше остальных, одержимые желанием узнать, что же за равнинной местностью, потрескавшейся землёй, ещё ближе к сердцу. Вот так, забыв про осторожность, любили играть с судьбой. А она их щадила: молодые были. В тот же раз они согласия не нашли. Удача удачей, но после ночи в Пустоши ещё не возвращались. Алет повернул назад. Двое решились.

— Везунчик!

У периметра Горги приостановился. Он опёрся ладонью на криво вбитый колышек и перешагнул через проволоку, что была ему немногим выше колена. Всё. Можно расслабиться. Глупая улыбка всё же вылезла на лицо.

— Эй! — раздражающий вскрик повторился. — Подойди, есть разговор!

Мужчина задрал голову и скрипнул зубами от досады: модная укладка, бородка вокруг рта. Грустно. Ему не почудилось. Чуть выше, преградив единственную тропку, стоял Левк. Такой же старожила, седина почти охватила поднятые высоко надо лбом волосы. Подобных ему хотелось уважать, но этого как-то не получалось. Алчный до шика, тратящий огромные деньги на поездки в столицу, а продолжающий возвращаться.

— Что нужно? — спросил громко, грубо.

Левк — Искатель опытный, но истеричный, как женщина. Выходы с ним небесной каре подобны.

— Зачем перекрикиваться? Дело есть, говорю же!

Из-за спины показался юноша. На вид едва ли двадцать будет. Он во все глаза вытаращился на Везунчика.

— Иду! — невесело отозвался Горги, нехотя преодолевая разделяющие ярды.

— Это Янни, — отрекомендовал Левк новичка. — Неделю как из города приехал.

— Чего вы хотели? — проигнорировав рукопожатие, продолжил. — Если обменять что-то, то…

— Нет. Мы предлагаем тебе Выйти. И хорошую добычу, — старожил хитро ухмыльнулся, сверкнув золотой вставкой на зубе, подмигнул парню рядом.

Горгий вопросительно изогнул брови, так, что на лбу выступили складки, и склонил по привычке голову ниже.

— Ну что же ты, неужели забыл о легенде?

— Левк, уж не думаешь ли ты идти к Саркофагу? — Везунчик, отступив назад, так и замер.

— Не веришь?

— Да. Чтобы ты — и захотел отправиться к месту, о котором поём в балладе? Не уверясь в правдивости строк? — мужчину рассмешило приглашение.

— О. Это уже сделал. Старик Балу был там.

— Сказки. Он всегда следовал за моим отцом. Я бы знал, доберись они.

— Нет. Слова этого сумасшедшего похожи на твои. Более — он рассказал, что за потрескавшейся землёй, — Левк скрестил руки на груди. — Ты Выходишь завтра?

— Нет. Встречаюсь с перекупщиком.

— Вот и славно. Зайди после к нему.

Горги молчал, задумавшись. Он услышал, на что тот рассчитывал. [Ты же и сам верил. Веришь.] Перевёл взгляд на мальчишку, потом обратно.

— Левк, ты ему сказал? — кивнул на Янни.

— Почти.

Значит, не сказал. Вскружил молодому голову сокровищами [смертнику] — и доволен.

— Тогда до завтра.

Мужчина поспешил пройти мимо собеседников, скорее подняться по узкой тропинке. Ему стоило всё обсудить с женой. Теперь есть, что терять, и бездумно доверяться случаю — карательно. А Балу действительно сумасшедший, раз решил в свои-то восемьдесят вновь вступить в Пустошь.

Бревенчатая хижина Искателя показалась на вершине. Низенькая. Горгий принюхался. Запах горячего мясного бульона приятно защекотал внутри, и мужчина незамедлительно постучал два раза в дверь. Послышалось шлёпанье маленьких ножек.

— Папа! — рыжее солнышко трёх годков выглянуло в дверной проём сбоку, стоя коленками на табурете [сама она ещё не доставала до щеколды], и застенчиво улыбалась.

— Агния! — отец подхватил малышку, закружил её прямо на пороге.

Девочка громко засмеялась.

— Иди кушать, милый, — позвала его жена, ставя на стол полную плошку.

И Горгий послушался. Он опустил ребёнка, потрепав по голове, повесил тяжёлую куртку и ремень с ножом на вешалку, сменил сапоги на кожаные тапки на меху. Пройдя в помещение, умыл лицо колодезной водой из бадьи, сдёргивая наваждение жаркого дня.

Сидя за столом, глотая похлёбку, наблюдал, как Майя укладывает дочь в постель в дальнем углу. Она рассказывала сказку про солнечных зайчиков, что по утрам пробираются на кухню через жалюзийные ставни. Мужчина улыбнулся. Помнил, как сам любил было проснуться рано и, затаив дыхание, смотреть на незатейливую игру света. Очень любил.

В горнице внезапно стемнело. [Золото уснуло.] Горгий повернулся к окну, медленно привстал, а там — облака теперь глядели на него иссиня-чёрными очами. Кошмарными. Пустыми. Они тянули, тащили Искателя к себе, в проклятую землю. Закричала одичалая тварь в пустоши, холодя кровь в жилах женщины, заставляя дрожать. Кривой оскал у мужа почудился ей.

— Я слышу тебя, — прошептал он. — И я приду.

Холодный порыв ворвался внутрь. От него Майя отмерла, бросилась плотно закрывать ставни, задёргивать занавеску. А потом уперлась руками в подоконник, опустила голову, силясь успокоить сердце. Она всё поняла.

— Майя?

Щёлкнула керосиновая лампа. Звякнуло что-то. [Это Горги вытащил из мешка находку.] Женщина в ночной сорочке почувствовала, как со спины её обняли одной рукой крепко, прижали жарко. Её поцеловали в шею, а на грудь и плечи опустилась тяжесть, лязгнула цепочка. Между четырьмя крупными чёрными каменьями в колье-пластроне* поблёскивала дюжина золотых прямоугольных пластин.


— Тебе очень идёт.

— Да. Чудесный подарок, — она пощупала тонкие гравюры на золоте.

[Успокойся.] Как вовремя. Он всегда умел придушить чужие тревоги.

— Думаю, Агнию тоже следует порадовать завтра новым платьем. Давно я не баловал своих любимых девочек.

Жена коснулась его ладони, обернулась и поцеловала. Горгий совсем утих, разговор уже не нужен. Она дала своё согласие.

Следующим днём в таверне, где играла скрипка, виола и бубен, он прошёл главную залу со множеством махоневых длинных столов. Шумную. Здесь пели и веселились приезжие. Протиснулся между спинкой скамьи, покрытой меховым покрывалом, и большим квадратным каменным очагом, стоявшем в середине. От котла на нём пахло горячим вином и острыми пряностями. За ним, во второй части помещения, было менее людно. Столики поменьше у задней стены, разделенные перегородками до потолка, создавали уютную атмосферу для бесед без лишних ушей. Горги сразу подсел за один к человеку в пыльном плаще, сбросив с плеча на пол тяжёлый мешок.

— Чем порадуешь меня, Везунчик? — начал тот без лишних церемоний.

— Обычные алмазы от одного до десяти карат, — Горгий доставал кожаные свёртки. — Тут чуть больше фунта. Семь голубых алмазов по три-четыре карата, два зелёных по одному.

Перекупщик внимательно разглядывал каждый камень, хмурился, взвешивал. Служка — молодой паренёк — принёс мужчине фруктовый чай с красными цветами, потому тот не торопил торговца. Только тихонько пододвинул ещё один свёрток, продолжив при этом смотреть на компанию, видимо, тоже прибывшую сегодня.

Вдруг его собеседник вскочил, опрокинув стул.

— Сколько в нём карат? — отчеканивая каждое слово, спросил, разглядывая поданный последним предмет.

Грохот в их углу заметили. С соседних мест стали выглядывать заинтересованные лица.

— Примерно триста, — нарочно ответил громко, широко улыбаясь.

Тут уже к их столику с возгласами подбежали все, чтобы увидеть диковинку. Нежно розовый алмаз собрал много восхищённых и завистливых взглядов. И дальше дело пошло веселее. Горгий поставил на стол крупную шкатулку с украшениями: ожерелья с серебряной чешуёй, кручёные кольца с паважами из бриллиантов, браслеты. На дне — несколько мешочков с монетами, талисманы из меди, пугающие рубиновыми глазами, наконечники стрел. Кто-то не поленился проверить их остроту — алые капли незамедлительно упали на салфетку. По толкающим локтям, чуть не выбившим у самых губ кружку, стало понятно, что сегодня можно и поторговаться. Потому часом позднее он проходил низину за холмом с заметно увеличившимся кошельком, а в руках нёс аккуратный бумажный пакет. Платье дочке льняное. Синее. И сапожки.

У Балу его уже ждали. Старик сидел в плетёном кресле-качалке. В вязаном свитере, длинном шарфе, обмотанном вокруг шеи раз шесть. Немытые серые патлы, криво остриженные у висков, не знали расчески. Спутанная борода колом, круглое лицо едва угадывалось в морщинах. А маленькие глаза смотрели дико из-под заросших бровей.

— Все? — визгливым голосом спросил он, обводя собравшихся взглядом.

— Один прибудет ночью, — отозвался Левк, хозяйничая на кухне старика. — Не успевал на позавчерашний обоз.

Янни нашёлся на лавке. С прямой спиной, руки на коленях, весь подобрался, жадно внимая каждому слову старших. А новое лицо — мужчина с трёхдневной щетиной, кучерявый, с чёлкой, разглядывающий череп зверя на стене — производил впечатление. Сапоги все в царапинах выдавали в нём частого ходока.

— Тогда начнём, — потянул последний слог, осёкся. — Тут не все знакомы.

Реплику поняли. Человек оторвался от созерцания чучел и вернулся к остальным. Сунул для пожатия ладонь гостю:

— Корон. Сорок один.

Несколько шрамов на лбу и глубокий на шее. Выжил после таких? Убить трудно будет. Отлично.

— Горгий. Пятьдесят три.

— Уточним о Выходе? — Левк уселся в свободное кресло, отнеся прежде Балу чай.

— Нет, — Горги хотел убедиться. — Старик. Расскажи, что ты видел?

— Сомневаешься? Да! Я видел его, когда ты мальчишкой ещё был! Сиреневые вересковые поля за выжженной землёй, сад с карликовыми деревьями и группу тысячи колонн. Алмазы там под ногами по щиколотку, глядеть больно — слепят. Саркофаг? Он был! В порушенной пирамиде, что в середине колонн.

Янни соскользнул с лавки, опускаясь на колени рядом со стариком и, трясясь от возжелания ответа, цепляясь за его руки, прошептал:

— Вы открыли его, Балу? Открыли?

— Нет, мальчик мой. Они не дали нам, — погладил золотые кудри юноши.

— Они? — переспросили несколько.

— Они. Твари Пустоши. Вопили голосами Ах–Пуча*. Казалось, свистело в самом мозгу. Товарищи кричали, кружились стреляным зверьём, врезаясь друг в друга. Меня толкнули, и я упал, стукнувшись оземь. Ледяной водой окатил страх, утянув сознание. Очнулся, когда твой отец, Горгий, тащил меня за рукава. Только и помню, что вереск под спиной, да сапоги, каблуком оставляющие дорожки между его кустами.

— А что же остальные?

— Не вернулись.

Смолчали ходоки. Представили себя там, в этой пляске. И в глазах напротив старика застыл, озвученный дрожью, вопрос. [Что же был должен сделать я?]

Горги хорошо помнил, как отца не было многим дольше. Что глубоким сном раздалось истошное: «Павна!». И мать убежала к тропинке помочь дотащить бьющегося в лихорадке Балу до их постели. Как свалился потом без сил отец. Сын снял с него исцарапанную куртку, бросил в бадью, а глянув на отчего-то вязкие руки, осел на пол. Он впервые увидел тогда столько крови.

— Веришь? — затхлый и мрачный выдох надежды.

— Верю, — кивнул Искатель.

Уверенно направившись к выходу, добавил:

— Выходим на заре.

— Постой!

— Не мне учить вас Её причудам, — хлопнул входной дверью, — Пустошь уже сама о них раскричалась так, что города услыхали, — плюнул себе под нос.

Меркнувший гигант держался совсем низко. От подошв бежали, перегибаясь через дальние холмы и играя парад, тени спешных шагов. Смешно. Маленьким его сильно пугали эти, дышащие в спину. Помнится, Псой их тоже возненавидел, когда приехал. Говорил, что в городе таких не увидишь: чёрных, резких. Безголовых. Однако, предвестниками они были лестными, хороший день был Искателями выбран. Только бы последующие оказались такими же. Горгий усмехнулся. И побежал. Туда, где горели огни в окне — домой.

— Папа, папа, у тебя барашек! Дай, расчешу! — новые сапожки оказались велики и смешно спали, когда малышка забралась с ногами на высокую кровать.

На четвереньках она проползла по шкурам, скатившись в углубление, где под весом Горги просела плетёная металлическая сетка. Взяв гребень из папиных ладоней, поднялась с трудом, шатаясь, и стянула резиночку, подвязывавшую высоко рыжий хвост удачи Везунчика. Каскад волос упал на широкие плечи.

— Я сама расчешу, тебе пора спать, — подхватила Агнию под мышки мать, закончившая вечерние дела, и передала дочь мужу в кольцо скрещенных ног.

А сама присела на край напротив, губами коснулась его лба. Напевая, она тепло глядела на малышку:

— Тихо-тихо колыбельную выпеваю, чтобы сладко спалось тебе, малыш. Иш-Чель* сон твой пусть охраняет, лунным светом в одеяло укрывает. Ночь приходит одолеть усталость, чтобы спали цветы и в пустоши камни. Спи и ты с ними, пока звёзды зевают, пока мышка в норе отдыхает. Спи и ты с ними, в ручей окунаясь, от Кими* мертвоглазого спасаясь.


Девочка улыбнулась, устроила голову на сгибе локтя Горгия и задышала ровно. [Так мало надо, чтобы попасть детям в грёзы.] Майя любовалась.

— Вы обе такие рыжие для меня.

Женщина усмехнулась. Потом отнесла дочку в её кровать. Вернувшись, устроилась за спиной супруга, стянув через голову с него рубаху, настойчиво надавила между лопаток, вынуждая выпрямиться, приподнять подбородок и замереть. [Он знал. Мешать нельзя.] Четыре зубчика из слоновой кости с горизонтальным изгибом полумесяца скользнули в волосы. Продолговатое прямоугольное основание, заканчивающееся дугой ребра, оно покрыто резьбой с ленточным ацтекским орнаментом и зажато подушечками пальцев к центру кулака. [Потому что человек, держащий его, начинал ворожбу.] И любимый шёпот в темноте стал неродным:

— О, дарительница немилости, не проси человека к себе вновь. Не кроши его кости, не высушивай его кровь. Не трогай вены. Из вен, из тела, костей и глаз, из рук и ног изыди враз. Я гребнем черту веду, разделяю, мужа от тебя освобождаю. Волос сплетаю, заклинаю: силой не белой — чёрной — тебя отвергаю. Не будет словам моим переговора. Ицамны* крепче воля наговора.

Майя повторяла и повторяла эту молитву. Расчёсывала, косу заплетала, потом расплетала. Снова брала в руки гребень и так, пока не вспотели руки, и не порезала она сгибы пальцев о густой крепкий волос. Тогда ворожившая поднялась, вытирая ладони о передник, — теперь с кровавыми пятнами, — взяла бадью с водой за кручёную верёвку и вышла на крыльцо, оставляя её на ступеньке. Пока зажигала свечные фонари по обе стороны от крыши над крыльцом, Горгий появился с табуретом. Он, легонько прикрыв дверь, сошёл по ступенькам, ступая босыми ногами в холодную от ночи траву, поставил табурет, садясь на него, откидываясь немного назад для удобства в ожидании завершения заговора.

Жена, также стоя за спиной, правой рукой зачерпывала горсть воды, а левой — отделяла прядь, приподнимая, чтобы из-под низу промокнуть её в набранную воду и провести до концов. Затем, сжав сильнее, проводила ещё раз, убирая лишнюю влагу, и смахивала её, приговаривая над каждой прядью:

— Жажду чужую возьми, вода, водица, словам моим о спасении внемли. Заговор скрепляю, на волю Бога Чака* уповаю. Кровью зарок налагаю — на жизнь долгую силу уступаю.

Когда под ногами стала видна просачивающаяся в землю лужица, накапавшая с волос, и такие же розоватые струйки бежали у Горгия по спине, — ритуал на крови закончился. Майя в последний раз заплела тугую рыжую косу и отправила мужа спать, сама убирая место, ставшее свидетелем её ведовства. Совсем скоро лучина была задута, а дом погрузился в беспокойный морок.

Стук. Утром за дверью хижины собрались.

— Не открывай, Майя. Подождут на крыльце. Я уже ухожу, — застёгивая последние кнопки на куртке, обутый, он вернулся к столу, забрать оставленный давеча наточенный нож с клинком-каплей.

Жена стояла тут же. Бледная. Держалась о край. Горги, помедлив, налил из кувшина холодной воды и поднёс кружку к её губам.

— Вернусь, — шепнул.

— Я не Богов, а Смерть вчера просила. Вернёшься.

— Никому не говори, — поцелуй лёгкий к мокрым губам. — Куда мы пошли.

Искатели не ждали — спустились к ограде из проволоки, где Горгий и увидел последнего прибывшего.

— Алет? — неверяще позвал.

Густые брови и любимая борода-короб, овал лица — всё было знакомо в человеке, поднявшем глаза.

— Гор, — с земли встал молодой мужчина, оставляя потуги собрать тёмно-русое каре до плеч в хвост без вылезающих петухов.

Его виноватая улыбка заставила оцепенеть.

— Сегодня я с тобой.

[Нет.] Медленно, но Горгий заставил себя шагнуть вперёд, обняться, едва касаясь друга. [Нет.] Вдруг — неистово сжал, что у городского хрустнули плечи. [Нет!] Как ни старался, Искатель не смог скрыть от наблюдавших неудержавшуюся на ресницах слезу.

— Пойдём прямо, через низину с низкорослым кустарником, до первого ручья, — прервал Левк.

— Короткий путь никогда не лучше, в обход безопаснее, — ещё раз повторил правило Пустоши Корон.

— А он на удачу ставит. Мою удачу, — недобро отозвался Везунчик, с Алетом подходя ближе к группе.

— Именно так. Ты проходишь там, где другие сдыхают. Так что, скажешь что-нибудь на дорожку?

Горгий сразу повернулся к Янни:

— Для тебя: выжги это на подкорке — в Пустоши всегда что-то происходит. Избегай любую живность — нормальная отсюда давно убралась; остались те, кто смог приспособиться. И их перемена тебе при встрече не понравится.

— Понимаю, — поблагодарил новичок.

И, словно по немой команде [кто просто повернувшись, кто подойдя ближе], все переступили низкую проволоку, за которой — Алмазная Пустошь.

Они шли быстро. Корон и Горги почти несли старика под два локтя. Руководство, преобразившись, сосредоточившись как короткохвостый золотистый пёс равнин на охоте, взял Левк: бродил взглядом через изумрудные линзы очков по полупустынной местности. Сухая трава шуршала под ногами прямо как в тот проклятый день, после которого Горгий продолжал иногда приходить в маленький клуб Искателей, что в часе пути от таверны [через два холма], где обстановка ничуть не поменялась. Всё осталось ровно на тех местах, как будто вот сейчас он откроет дверь и увидит у барной стойки сонного Алета, сидящего и потягивающего через соломку тыквенный сок. Семнадцатилетнего и счастливого. Сядет рядом, закажет то же самое, а спустя время колокольчик на двери звякнет, и войдёт Псой, пришедший из Пустоши только этим утром, уставший как твари знают кто, но довольный, нашедший снова какую-то интересную штучку. В их деле не принято рассказывать о Выходах, но они просидят вместе до вечера, травя байки и даже шутя. [Но ничего этого больше нет.] Псой погиб в Пустоши. Он — обзавёлся семьёй и продолжает Выходить слишком часто, всё что-то ища, ища. А Алет завязал: устал от безысходности, от гнилого чувства тревоги, что не подозвать теперь Псоя — всегда уверенного, такого живого, поэтому уехал обратно в город, сливаясь с серой массой клерков. Больше о нём Искатель не слышал тридцать лет. Много. [Очень много для повторения.]

К полудню, когда солнце было в зените, впереди показалась оранжевая линия карликового кустарника, и Левк заблаговременно остановил группу.

— Дальше цепочкой. Корон, на тебе поддержка старика со спины, потом Алет, Янни и ты, Горгий, в конце. Идти по моим следам. Кустарники руками не трогать, ветки отодвигать только ногой. До той стороны низины четыре часа ходу, потом ещё час и выйдем к ручью.

— А почему не трогать? — насторожился Янни.

Левк цыкнул, набрал в лёгкие побольше воздуха, готовый уже развернуться и произнести короткую на повышенных тонах лекцию о соблюдении рекомендаций от старожила, но не успел.

— Лисичка тут живёт, — сжалился Корон. — Большеухий корсак зовётся. Мелкая, с фут ростом, но, если подойти к ней ближе, чем на два куста, — кидается с отчаянностью боксёра. Зубки острые и прыгает хорошо, так что только наклонись, и сразу в лицо вцепится, без глаз останешься. Но ботинки ей не прокусить. Если кинется — сапогом её придави и нож в шкурку.

— Понял, — повеселел паренёк, крепче стягивая лямки походного рюкзака между собой, готовя складной нож и шагая словно в море в кустарник до пояса.


Растение формой оранжевых листьев походило на метёлковидный куст черники, но с красными ягодами и множеством раздражающих тонких ворсинок. Старик то и дело поминал своих предков до десятой ветви, живших тут эпоху назад и, по историям, привёзших диковинку на корабле. Остальные только сильнее вытягивали рукава, стараясь прикрыть чешущиеся запястья, прижатые к груди. Алет же грустно улыбался, всматриваясь против солнца до чёрных кругов перед глазами куда-то в сторону и видя, как сейчас, три спины. В больших по размеру куртках и широких штанах с пришитым кожаным уплотнением от бедра на колено. Трое резво перескакивали заросли, гоняясь за серыми кончиками слишком длинных ушей борзого зверька в кремовой шубке. На поясе у одного охотника уже висел за пушистый хвост второй такой же. Бегали с криками, стуча в маленькие, с ладонь, двухмембранные барабаны, похожие на песочные часы, креплённые к ремню с ножом. С ножом с роговой рукоятью, на шнурке, а не с таким аккуратным из современных термопластиков, купленного в городе для Выхода. Раньше им хотелось ещё что-то понять, изменить, добраться до правды, теперь Искатели идут сюда ради денег. Но вот зачем здесь он? Привыкший уже не ощущать себя жертвой Высших сил, видя единственный ночной кошмар. Нашедший постоянный достаток и тёплую комнату. [И бьющий от истерики стаканы об стену.] Так и есть. Он боится. Боится, что в этот раз не вернётся Горгий, как не вернулся Псой. [Ведь тогда он не выдержит, скажет, доставая из верхнего ящичка стола карманный револьвер: «Парни, я с вами!»]

Тихий писк. Алет очнулся от мыслей, резко тормозя, получая толчок в поясницу от не ожидавшего этого Янни. Какой-то грызун пробежал под поднятой подошвой Балу. Тот нелепо взмахнул руками, сбиваясь с шага, и стал заваливаться вбок. Треснула ветка в кустарнике. Корон едва успел подхватить старика, дёргая за воротник на себя, как корсак, прыгая почти на три фута из кустов, взлетел по телу к шее:

— Балу! — старик дёрнулся — корсак промахнулся, впиваясь клыками в левую ключицу.

Хруст. Вопль. Корон с ноги ударяет лиса каблуком, сбивая его с Балу вместе с рвущимся рукавом куртки, но зверь зубов не разжал — повис на куске ткани, вмиг краснеющем. Алет из-за спины тут же вогнал в горло хищника нож насквозь, чудом не вспарывая старика ещё раз.

— Второго ищите! — гаркнул Горгий прежде, чем ещё один корсак выпрыгнул сбоку.

И в непосредственной близости от лица Янни Искатель тем же движением проткнул белое пузо зверя. Оранжевая низина утонула в леденящем душу плаче, предсмертном вое лисицы — одичалой охотницы.

— Они парами обычно ходят, — Алет тряс первого зверька, чтобы высвободить остаток рукава из челюсти и скинуть его с лезвия на землю рядом с подружкой.

Поворачиваясь к новичку, спросил:

— Не задела она тебя?

— Н-нет.

— Кровь! Остановите кровь! — услышал он наконец Балу, кричавшего, пока Левк прижимал ладонь к рваной ране, разматывая шейный платок.

— Корон, вторую руку себе на плечо и потащили его! — скомандовал, перевязав от плеча и под мышкой старика. — Горгий, веди!

И они побежали. Под стоны Балу и хрипы юнца от колющего бока. Останавливались при похожем писке грызунов. Алет с Горги не церемонились в поисках, ставя больше на попытку спугнуть.

— И так о нас уже все узнали по воплю корсаков, — ответили на очередное возмущение Левка.

Везунчик вёл их к ручью, но другому. Сойдя с прямой дороги, пробираясь на девяносто градусов левее, напрямик к подъему из низины, чтобы по верху дойти уже до выбранного им места для привала. Он был уверен, что до потрескавшейся земли сегодня они не доберутся.

— Руку, — велел Алету, помогая позже забраться на край обрыва по пояс, за которым Искателям оставалось подняться по склону для выхода из низины.

Поставив ноги на ширине плеч для более твёрдой опоры на пологой земле, вместе с Алетом потом наклонился: на раз-два-три они подняли старика, а свободные ладони протянули, чтобы подтянуть остальных. Взобравшись на ровную поверхность, Горгий помог перевязать Балу ещё одним платком. Отметив, что кровотечение не остановилось, сообщил о необходимости наложить настоящую повязку, и с предложенным новым маршрутом согласились все.

Уже через час они оказались на просторном месте, с которого хорошо проглядывались окрестности, где был маленький ключ и нагретая солнцем каменная крошка. Лихорадочно установив проволочный капкан вокруг и проверив все бугры на наличие змеиных нор, все малость успокоились. Левк принялся обхаживать Балу, а Алет вытащил из рюкзака походную горелку на спирту и пару консервов.

— Что вы пьете, Горгий, угостите? — Янни улёгся на спину, подложив кожанку под голову, рядом с сидящим так, чтобы смотреть снизу-вверх в глаза напротив.

— Настой на травах. Бодрит.

— Вот-вот! То-то у тебя удача хмельная, — пробурчал Левк, надув губы, заканчивая с прижиганием раны и перебинтовкой. — Плесни-ка и мне!

Горгий оглянулся на остальных, вытянувших свои кружки вперёд, обречённо закатил глаза.

— Старик?

— Вам бы всё с градусом. А мне вода слаще, — кряхтя, но перевернувшись на живот, он потянулся губами к воде и струю ключевую начал тянуть.

— Не так много. Нельзя тебе, —предупредил Левк.

Горгий отлил каждому из фляжки для глотка, сетуя, что взял всего пинту* настойки, а следовало две. В сложившейся ситуации бы пригодилась, ведь смотря на стремительно покрывающиеся румянцем щёки Балу, греша на лихорадку, становилось ясно, что старик дальше не пойдёт. Теперь оставалось только убедить его в этой своей неспособности. В противном случае можно искать могильный камень.

От серых мыслей Горги отвлёк звук первой порции булькающих консервов на маленьком огне, к которой он поспешил подтянуться с ложкой. Поздний обед проходил почти в тишине, каждый думал о своём. Левк под нос кидал проклятия, бесился от беспомощности, взывал к остаткам благодушия. Алет только гонял кусочек мяса по почти пустой жестяной банке, с содроганием следя за меняющимся светочем поднебесья. Корон и Янни последовали же примеру Везунчика — уже через десять минут улеглись чуть поодаль от ручья: лишённые сосущего под ложечкой чувства возбуждения, они быстро погрузились в сон. Первый в чуткий, второй в глубокий. Они поступили разумно, считал Горгий, решив подумать над дальнейшими действиями уже после заката. Снова безмятежно раскинувшись и любуясь небесным потолком и пушистыми облаками, он время от времени смачивал пальцы в ручейке и брызгал на лицо. [Всё как тогда. Алет повернул назад, напугавшись желания двоих, а Псой и он решились.] Прямо на этом месте. Правда, тридцать лет назад ключ был побольше. Им даже удалось сперва попрыгать по нагретым валунам, лежащим в его течении, а сейчас едва ли кружку целую за раз зачерпнёшь. И снова кто-то пойдёт отсюда домой. Что ж. Везунчик закрыл глаза, шумно выдыхая. Открыл. Снова закрыл.

Открыв в следующий раз, поперхнулся. Над ним высилась серо-фиолетовая стена с ярко пурпурными просветами. По лежачему телу тянулся хладный воздух, сталкиваясь с горячими парами земли, поднимая туман. Горгий спешно, но, чтобы никого не разбудить, перекатился на живот, сложил ладони ковшом и обтёр лицо. Потом положил голову у самой кромки воды, почти касаясь её носом, и притих. Ему нужно, просто необходимо сбросить липкий сон! Уже поздний вечер!


— Ммм-рр! Рра-уу! — со стороны послышалось рычание, походившее на кошачий крик.

Сзади зашевелились. Кто-то заворочался на жухлой траве.

—Рав! — громкий, высокий крик-лай заставил Янни перевернутся со спины и встать на четвереньки. — Рав!

Искатели подлетели на ноги, вытаскивая ножи.

— К-кто это?! — заикаясь, спросил Янни.

— Гуара, — Корон всматривался.

Выгнутая спина и вставшая дыбом шерсть не сулили ничего хорошего.

— Рав! — разносился над пустошью предупреждающий горловой рёв золотистой собаки, говоря, что они на его территории.

В сухом гребеннике слышался шорох хвоста.

— Левк, бери-ка Балу с правой стороны. Быстро, — тихо повелел Везунчик. — Идём отсюда, живо! Корон, если он за нами побежит — сдерживай, как можешь.

Янни сразу смекнул и, обогнав старших, припустил к потрескавшейся земле, что находилась от них, как ему сказали, в семи тысячах ярдов.

— Куда?! — крикнули сзади.

А между тем тёмный маджентовый закат блёк, погружая небо в глубокий синий. Туман уже не виднелся в опустившемся мраке. Они бежали. Бежали непростительно медленно.

— Нет, нет, нет, нет, нет, вы не тронете! Ахах! Не посмеете!

— Старик, ты что несёшь?! — прошипел Левк на вертящего головой.

— А вот, за нами, вы не видите? Это Ах-Пуч! Он пришёл! Пришёл! — визжал Балу, вырываясь из ватных рук Искателей. — Поднялся из Шибальбы*!

Все обернулись. [Крик застыл у них во ртах.] Поднимаясь с колен, к своду небес вставала громадная фигура с неравно длинными ногами. Предплечья будто иссохли до костей, а бёдра и верхние части рук — раздулись. У Бога был голый череп, за место убора — голова совы с выступающими ушными пучками, прижатыми.

— Да-а, — выдохнул Корон, — Протягиваю к тебе руки!

— Как твоя честь, хозяин-Бог? — вспомнил Горгий, как надобно приветствовать Вездесущего.

Сильный порыв ветра ударил в спины мужчинам. И ещё один. Черепа на нитях, привязанные поверх набедренной повязки фигуры, застучали друг об друга. Что-то прояснилось в глазах Корона:

— Возрадуйся, Ах-Альпух! Голубого гуирака в твоих дырах увидев, готов я поверить в работу двух*. Речениям стариковым вняв, про мужа пустого, неполного, и услыхав, как поёт твоя большая сова про мёртвого* — даю своей жертвой тебе зарок. Пусть помнит милая Тенок — ни миц йолмайток, — произнеся это, он яро распахнул куртку и рубашку на груди, вытянул вперёд руки, держа кинжал лезвием на себя, и под сдавленный окрик Левка — Нет! — со всей силы вогнал его себе в грудную клетку.

Завопил тут же Балу, кидаясь вперёд, стареньким томагавком кромсая только ему видимое вокруг Корона. Не замечая, что осевшее тело уже мертво, продолжая прогонять тварей, чьи голоса разрывали ушные раковины. Тянули свои худые руки из черноты, тащили с разных сторон за одежду. Он едва успевал отрубать их конечности, не понимая, почему же остальные ничего не сделают. И вдруг за ним, трясущимся в руках клинком, скривившись в злобной гримасе, сделал выпад новичок. Одним ударом прекратил творившийся приступ истерии, попадая в поясницу, чуть сбоку от позвоночника. Ещё несколько секунд рот старика открывался и закрывался безмолвно, пока Янни не отпустил нож, и Балу мешком не упал на землю. Горгий в противоположном конце поляны тоже сделал выпад. Захватывая предплечьем крутившегося на месте Алета за шею сзади, он свободной рукой перехватил его запястье с ножом, горячо зашептав:

— Уже нет тут никого. Алет, да очнись ты! — пресекая упирания, дёрнув, выбив почву у того из-под ног, толкнул, опуская на колени.

Из походного мешка выудив бутылку, зубами вытащив пробку, приложил друга щекой к земле, обливая водой. Послышался кашель и ругань.

— Всё, всё. Закончил! — Горги отпустил волосы мужчины.

Поспешил достать заготовленный факел, чиркнуть спичкой, зажигая. Обернувшись, позвал:

— Левк. Левк!

Старожил неотрывно смотрел вверх. Его била мелкая дрожь, а глаза — дикие-дикие: распахнутые, зрачок затопил роговицу. Тогда перевёл взгляд на Янни, рвущего на себе кудри и говорящего что-то.

— Алет, он на тебе! Надо добраться до потрескавшейся земли! Там надёжно, — впихивая в руки Левка его холеный рюкзак, потянул за собой.

Алет, тяжело поднявшись, помедлив, подхватил вещи новичка на второе плечо, вцепился в запястье и потащил за Гором.

Начало земли он не заметил даже с фонариком. Только многим позже почувствовал, как сапоги идут по чему-то некрепкому. С каждым шагом носок уходил под песок сильнее каблука. Но это не мешало ходокам уноситься к центру Пустоши. Затыкая уши на вой, жмурясь при внезапном громком шипении. Бежали, пока первые лучи не прорвались через серо-жёлтую вязь на небе. Пока с земли, шедшей трещинами в верхнем слое твёрдой песочной корки, не стала подниматься утренняя дымка. Наваждение последних часов спало, но впечатление от пережитого заставило размахивать двумя зажжёнными факелами, в надежде быстрее согреть воздух. Через несколько минут, осознав, что вокруг стоит гробовая тишина, Левк осмотрелся. Никого. Только они. Ах-Пуч остался далеко за их спинами. Одичалые жители Алмазной Пустоши тоже. Искатели стояли, вдыхая полной грудью через рот, сжимали до побелевших костяшек кулаки. Смотрели друг на друга, ища в чужих глазах остатки случившегося безумия. Как будто кто-то из них мог сейчас схватиться за оружие и наброситься — на себя или нет — неважно.

— А почему здесь такыр*? — мужчины подпрыгнули от внезапного вопроса Янни.

Левк сообразил ответить не сразу:

— Если верить слогам баллады, то раньше тут был солёный водоём. Люди цивилизации называли его Духовы Молитвы.

Искатели рассеянно побрели вперёд. В животах урчало, и усталость наваливалась из-за этого сильнее.

— Смотрите! — воскликнул через какое-то время Алет. — Там небольшой кратер!

И правда. Всего в девяти ярдах виднелся вход в гнездо. Горгий про себя посмеялся. [Такое маленькое чудо Пустоши, а острота в голове его отпустила.] Давно на пути не попадались колонии медовых муравьёв.

— Я разворочу. Гор, металлический термос достань, — Алет скинул рюкзак, натянул перчатки.

Присев на корточки, очистил верхний слой от плиток песка и ножом вертикально прорезал квадрат земли.

— Что вы делаете? — недоумевал новенький.

Горги помог воткнуть задутый факел в образовавшийся периметр и надавил в сторону, поднимая в четыре руки вырезанный квадрат. Тут же в разные стороны из дыры побежали крохотные чёрные муравьи. А на вырезанной перевёрнутой фигуре Искатели увидели крупные янтарные виноградные грозди.

— Медовые бочки! Не верю. Они же питаются юккой, а здесь этих растений давно не сыщешь! — всплеснул руками Левк.

— Давай, собирать помогай.

— Может объясните? — склонился к старожилам Янни, также надев перчатки.

Аккуратно отрывая от бывшего потолка муравейника прицепившихся лапками особей с разбухшими золотыми брюшками, не способных даже перевернуться на руке, бросал в протянутую ёмкость.

— А ты попробуй!

— Их? Так?!

— Наш мастерский деликатес! — положив очередное насекомое на язык и раскусив, Горги зажмурился от удовольствия. — Свезло же найти! — повторял он, смакуя карамельные капли.

Слов не нужно было. Момент оценили все. Заполнив две посудины крупными, с фалангу, муравьями, отошли на приличное расстояние. Лакомство легко заменило брошенную горелку. Разнеженные к полудню фараоном звёзд, все уснули, не поставив даже смотрящих. Только вот Горгий всё вертелся на горячем песке. Не спалось ему. Вспоминал, что произошло здесь в прошлом. Что росли на потрескавшейся земле те самые юкки. Что слизывали муравьи её нектар и медвяную падь*, так часто встречаемую на границе Пустоши с Землёй. Вспоминал, как к вечеру первого дня, когда Алету следовало уже добраться к периметру, он с Псоем был далеко за чертой невозврата. И мелькнула тогда на задворках сознания мысль, что слышится им шуршание не четырёх ног, а восьми. Обернулись, а по пятам, не отставая, не скрываясь, шёл гривистый волк. Гуара. Рыжий, как живой огонь. Чёрная полоска короткой, но пушистой гривы украшала его хребет. Стройные, сильно высокие ноги делали его проворным, очень опасным хищником, который в своих скачках становился выше человека.


«Бежать бесполезно», — предупредил Горги Псоя.

Так и шли до самого захода солнца, пока не поднялся от земли туман — что странно — только местами. Агуарачай начал отставать. Обходил марево. Они обрадовались, рванули через туман, думая, что спасаются бегством от зверя. [Зверь ждал впереди.] Налетел, как волна, прыгнул на жертву длинный дракон с лицом беззубого старика. Он смеялся, плотно закрыв глаза. Псой повалился назад, потеряв равновесие, — Ицамна вился вокруг них, цеплял за бока и спины шестью ягуаровыми лапами. Горгий рухнул, прикрывая голову. Кричал от пронзительной боли от рёва Верховного Бога. А взглянув, увидел, как лицо с римским носом, возникшее перед его другом, меняется. Нос вытягивается в клюв, лысая голова покрывается красным хохолком птицы-кардинала, склера и радужка чернеют, и дракон, приготовившись к новому прыжку, проглатывает Псоя.

Горгий вскрикнул, просыпаясь, заозирался. Ветер гнал прочь облака, а время близилось к полудню, если верить разбившимся часам.

— Пора в путь, — громко и чётко сказал он, поднимая остальных. — Надо идти. Я хочу добраться до вересковых полей сегодня.

И все без разговоров пошли. Быстрым и широким шагом, точно вернувшись в начало. Вновь цепочкой во главе с Левком. Они спешили. О смертях, случившихся ночью, они старались не думать. Только решительнее видели цель. Но когда через час после полуночи их огни осветили неровную полоску маленьких цветков, реденько вылезающих из-под потрескавшейся земли и тянувшихся паутиной вдаль, долго стояли, потеряв горячность. Не решаясь сделать первый шаг.

Наконец Алет ступил, и ещё, и ещё, и рассмеялся как ребёнок, смотря на ботинки средь цветов, а потом, задрав голову, на звёзды. Он так боялся. Боги, так боялся, что только ступит в это проклятое место, и всё пропадёт! [Гор пропадёт.] Его лицо светилось трепещущей улыбкой. Искатели, не дожидаясь, повторили действия, медленно продвигаясь дальше. Вскоре перед ними уже раскинулось густое вересковое поле. В свете факелов становилось понятно, что цвет у него лиловый.

— Надо же, даже на холмах не встретишь такую живую траву, — поразился Левк, проводя рукой под шапками вереска, касаясь зелени.

— Остановимся здесь? — спросил Горги.

— Нет. В балладе пелось, что впереди сад карликовых деревьев. Дойдём до него, — возразил Левк.

Так и сделали. Карликовый сад с жёлтыми продолговатыми плодами Искатели увидели за несколько часов до светлоты. Он плавно перетёк из вересковых кустов в травяной покров между стволами. Мужчины быстро нашли поляну, откуда виднелась верхушка храма. Камнями выложили круг и развели в нём костёр. Расселись вокруг, смотря на успокаивающие языки пламени, наслаждаясь тишиной, певшей голосами маджисикад*.

— Левк, а спойте балладу этих краёв? У нас в городе знают только отдельные её строчки, и целиком слышать ещё не доводилось, — попросил новичок.

— В трактире, что же, не слышал?

— К вам торопился, даже не сходил.

— Ну-с, тогда слушай, — старожил нахмурился, вспоминая мотив струн музыкантов. — В краю суровом много тайн — Богам молитву всегда читай. И прежде, чем в Пустошь ступишь, за алмазом руку пустишь, благословения проси у Ицамны волею судьбы. Чтобы провели тебя, служитель, в наследия древнюю обитель. Да не съели тебя твари и Боги преисподней — Шибальбы — отродья, встающие с туманом на солнца заходе, каждую ночь за жертвой на охоте. Коль встретишь их — не бойся, нырни в воды моря, укройся. Забудешь про всё. И твои, и мои грехи останутся здесь, у подножия страны, где растут вереска лиловые цветы и раскинулись карликовые сады. Тысяче ликам в поклон опустись, по ступеням храма поднимись. В нём саркофаг, в коем несметное сокровище дороже золота, жизни и прошлого. Его сила — только возьми, и этот мир навеки станет для тебя совсем другим.

— А почему мы не читали никаких молитв перед Выходом?

— Эх, парень. Строчки молитв не знает никто. Возможно, их передают из уст в уста потомки родов, ушедших отсюда. Да где их сейчас найдёшь, — тяжело вздохнул Левк. — Поговаривают, что молитвы эти были далеко не добрыми. Традициями почитались человеческие жертвоприношения.

А ещё они читались только жёнами, про себя добавил Горгий. На душе стало дурно.

— Получается, что потомки родов прямо избранные, которые так вот просто ходят среди нас? И они легко могут пройти через Пустошь в одиночку?

— Выходит, что да. Но я родился здесь и всё равно не видел ни одного такого.

— А что это была за страна?

— О, она была богатая. Маленькая, но богатая, окружённая морем. На его месте сейчас потрескавшаяся земля, пустошь и наши холмы. А раньше сюда приезжали торговые корабли, покупали у жителей алмазы и золотые изделия. Город у них был весь из жёлтого камня и издалека походил на солнце. Потому после мореплавателей назвали его Козтик-тлалли, что в переводе с науатля* значит Жёлтая земля.

— Но почему люди ушли, если их жизнь была столь сладка?

— Никто не знает. Про тварей нет никаких заметок. В то же время, если море было на месте пустоши, то, по словам баллады, — коль увидишь их, нырни в воды моря, укройся — они должны были появляться в тех местах, где сейчас города. А об этом записей, опять же, нет. Уж я в городе спрашивал.

— Ты за этим туда так часто ездил? — удивился Горгий.

— И за этим тоже, пока не понял, как в городах весело живётся на нашу добычу, — ответили ему, скривившись.

Все помолчали, обдумывая неясность, пока Горги не захрустел сорванным плодом:

— Янни, Левк, сломайте ещё веток для костра? — попросил он, склонив подбородок в лёгком знаке последнему.

— Как скажешь, — в ответ получил такой же.

Левк сунул нож в карман и, проведя языком по губе, удалился во мглу сада. [Смертник ушёл за ним.]

— Слушай, Гор, а как бы ты объяснил такую размолвку?

— Не поверишь, но легко. Балладу сочинили всего несколько веков назад, когда моря здесь уже не было, зато ключи остались. Про них потомки и написали. Думаю, что тварям есть научное пояснение.

— Ты в это веришь?

— Кажется, это ты с города приехал, а у меня спрашиваешь о вере в прогресс?

— Так-то оно так, но мы же сами Ах-Пуча видели. И вы тогда с Псоем Ицамну-дракона. Ты говорил, что его целиком проглотили, — Алет передёрнул плечами.

— Да. И всё равно я в этом уверен, — возразил Горгий, смотря на светлеющий воздух. — И смертям тоже есть толкование. Мы чуть не переубивали друг друга, но Корон отреагировал совсем по-другому.

— Если честно, я ничего не замечал в тот момент.

— Он выкрикивал о синем гуираке — символе верности, вечности и печали. Ещё он сказал: «Ни миц йолмайток». Это науатль. Значит: «Мое сердце чувствует тебя» или «Я скучаю и помню тебя». Он посвятил строчки своей покойной жене Тенок. Ты веришь, что всем виделось испугавшее до потери сознательности, а ему что-то напомнило умершую жену? С таким лицом не от тварей спасаются, а в руки к Богине Иш Чель с молитвой идут, — Горгий встал, обходя костёр, и остановился за спиной Алета, положив на плечо ладонь.

— Подожди, Гор, — Алет убрал локти с колен, выпрямившись, на лице промелькнуло неверие. — А как ты смог сохранить чистый ум? И тогда с Псоем тоже? Ты ведь даже слова его последние принёс, а я сейчас и действий своих не помню.


— Знаешь, у этой баллады ведь есть ещё один куплет. Он не даст правды, но кое-что прояснит в домысле, что я тебе поведал.

— Что?

— Последний куплет про сокровище в саркофаге. Слушай. Ты взойдёшь как правитель на трон везде, где покажешь монет этих звон. Но помни, что платить тебе дорого. Счёт за жизнь особенную — сколько чаш крови змею нальёшь, столько фунтов назад унесёшь, — на лоб Алету упала солёная капля, скатилась по носу на язык.

— Гор?

— Прости.

Горячая кровь побежала, пачкая рукава, пока булькало в горле. Горгий, отходя назад, закрывая себе уши, оседая на траву, шептал:

— Прости, прости, прости, Алет. Я не хотел. Правда, не хотел, чтобы ты знал, — он закусил воротник, заглушая свой вой.

Слёзы лились из глаз так долго, ведь бездыханное тело уже не встретит новый день. Как не встретил и Псой, вынудивший Горги. Видит отец, что пытался он его отговорить. Много лет пресекал неотвязное желание, но не удержал. А про тайну им знать было нельзя. Никак нельзя.

Тёплые лучи коснулись карликовых деревьев, когда мужчина уложил друга, а в кармане уже лежали девять приготовленных голышей. И только сейчас до него дошло, что Левка всё ещё нет. Он поспешил в ту же сторону, куда ночью увёл тот новичка, и уже издалека увидел поблёскивание изумрудных очков. Разбитые, они валялись в траве. Чуть дальше лежал старожил, заколотый в сердце. Сначала Горгий не поверил сам себе, но картина медленно начала складываться. Он бросился к храму — четырёхступенчатой пирамиде, обрамлённой несколькими ровными рядами колонн вдоль каждой стороны. Изображённые на них грозные лица смотрели далеко, а основание колонн уходило в бетонный пол. В первой ступени виднелся бездверный вход, по бокам вилась фигура змея. С одной стороны хвост, с другой — морда и лапы, держащие глубокую чашу. Мужчина, замедляясь, успокаивая дыхание, подходил к ней настороженно и услышал непривычно колкий тон:

— В краю суровом много тайн, про край суровый поэт красиво слагал. Да только здесь нет давно ничего, что было, то из истории ушло. Служитель, что тайны хранил — легенду в жизнь и воплотил.

В пирамиде, на квадратном ступенчатом возвышении, кончающимся на высоте третьего уровня, стоял саркофаг с отодвинутой в сторону крышкой. На его краю, вальяжно закинув ногу на колено, сидел блондин. Янни с сочувствием смотрел на пришедшего. От его робости и смешонности не осталось и следа.

— Я тут сказать тебе хотел, служитель, а не затянулась ли легенда? Меня высылают из дома, рассказывая о наследии древней цивилизации в крови. Отправляют в даль без дорог сменять ходока, упоенно повторяя, что срок пришёл. Отец плачет: «Как такая честь не выпала ему?» А между тем, тайну Пустоши я легко разгадал и без их пояснений. Страна-то погибла из-за чего? Простая засуха. Таких примеров в истории старого времени много. А найденная порода камней после осушения моря позволила тронутым последователям их знати хитро претворить в жизнь религиозные обычаи. Я получил такой камень на руки и успел хорошо его изучить. Испарения, возникающие при соприкосновении холодного воздуха и нагретой поверхности, вызывают галлюцинации. Поэтому в балладе сказано нырнуть в воду. Влажность сбивает действие. Вот почему ты всё время лицо сбрызгивал. Эффект пропадает также быстро, как и возникает.

— И чего ты хочешь?

— Закончить всё хочу. Скольких ты уже убил, следуя изуверству? Впрочем, мне это не интересно. Меня просто не прельщает остаться следить за людьми. И ради чего? Чтобы они до пустого саркофага не добрались? Это в то время правитель, проткнув уши, приклеив изумрудные пластины к зубам и изготовив для себя гробницу, всходил на трон для всех племён. Сейчас будет иначе. А что ты собирался делать, когда закончатся алмазы и золото, которые по Пустоши разбрасываешь? Сверкающих камней по щиколотку я у пирамиды не заметил.

— Ты не посмеешь.

— А мне и не нужно. Как думаешь, что сделают с твоими рыжими девочками, когда узнают о чёрных молитвах? Я нашёл достаточно свидетельств тому, что она жрица. Описания проведения ритуалов, а главное — тексты самих наговоров, — всё записано мною в тетрадке. И сегодня в обед она будет зачитана по моей просьбе в таверне. Люди — народ легковерный. Они не оставят твоих Майю и Агнию в живых, увидев схожесть перевёртыша в овечьей шкурке с тобой. А до периметра — два полных дня бежать!

Выпучились страшные глаза, бросился Горгий прочь от храма, прямо в сады, прямо в вереск, а за ним не утихал в заходящемся смехе юнец от мысли, что всё у него получилось. Что не проведёт он остаток своих дней, услуживая глупой легенде о стране, убитой временем, Пустоши, хранящей сокровища, и саркофаге, означенному историей. Всё получилось.




Ликой — порода кошек, возникшая вследствие мутации шерсти; видом схожа с оборотнем из европейской мифологии.

Колье—пластрон — массивное украшение, спускающееся с шеи на грудь и закрывающее большую её часть.

Ах–Пуч или Ах—Альпух — в миф. майя один из богов смерти и королей Шибальбы (преисподней).

Иш—Чель — в миф. майя богиня луны, радуги, супруга верховного бога Ицамны.

Кими — в миф. майя бог смерти.

Ицамна — в миф. майя верховный бог, владыка неба и дождя, покровитель правителей, основатель жречества.

Чак — в миф. майя бог воды, дождя.

Пинта — ед. объёма в англ. системе мер, равна 0,6 литра.

Шибальба — в миф. майя преисподняя.

Работа двух — традиция майя не допускает ни холостяков, ни вдовцов; дом должен принадлежать двоим.

Когда поёт сова, умирает индеец — религиозное представление майя.

Такыр — форма рельефа, образуемая при высыхании засолённых почв в пустынях и полупустынях; характерны трещины усыхания, образующие узор.
Медвяная падь — сладкая жидкость, выделяемая некоторыми насекомыми, питающимися соком растений.

Маджисикада — род периодических цикад.

Науатль — астекский язык.