Сказ Второй. Глава Тринадцатая

13.  КРЕСТЬЯНСКИЙ СЫН, НО НЕ КРЕСТЬЯНИН.

«- Добьюсь своего! Добьюсь!»
П.П. Бажов

А в слободе Чусовской за время отсутствия слободчиков народу нового прибавилось значительно. Со многими, конечно, Гилёвы знакомы по землям Обвинским были, а иных и не знали вовсе. Но всех надо было селить, помогать хозяйством обзаводиться. А вот как помогать и чем? Ежели в прошлом-то 1652 году пришедших и немного случилось, и восемь семей первопоселенцев справились с трудностями, то тут уже подмога требовалась на подъем. Вообщем, с одной стороны радость, а с другой – одна печаль.

Вот тут-то и объявился в слободке Фрол Арапов. Афанасий с Семеном с ним еще с Обвы знакомы были, Араповы в недалеком от них погосте Верхнем Рождественском крестьянствовали. И отец его, Иван Ильич, землю пахал, и дядьки его хлеб растили, а у Фрола Ивановича не лежала душа к земле. Случается, такое порой с детьми, другой доли хотят, а иначе бы исследователей земель и морей дальних, да и космонавтов не сыскать было. Фрол-то и не записан был в переписях прошлых лет как крестьянин оброчный, ходил где-то, как в ту пору говорили «гулящим человеком» был. Грамотным слыл, и язык подвешан, мало кто в споре любом состязаться с ним смел. И всегда бодр и весел, и всегда идеями всякими переполнен. Авантюрист страшенный и врака! Ну разве что Остап Бендер затмил бы Фрола в авантюрах, ну так Остап из другого времени, тогда государственное устройство подрасшаталось в скрепах своих.

Рады были Афанасий и Семен приезду Арапова, весело с ним всегда, и голова на плечах, да еще и языком тотарским владел, и договаривался с ясачными беспременно к выгоде своей. А толмач Гилёвым ой как нужен был. Ну вот, за разговорами всякими с Фролом и поведали Афанасий с Семеном о крепкой нужде в денгах, на подъем внове прибранным крестьянам, да о «самодуре» князе Измайлове, который и слышать о проблемах Чусовской слободы не желал. Рассказали и о поездке своей к воеводе Тобольскому, и что не обнадежил их князь Хилков Василий Иванович.

Фрол-то Иванович такие проблемы «на раз» решал. Заторопил слободчиков:

- Вы только с Тоболеску прискакали, а значит, челобитные ваши еще и до Москвы не дошли, и не ведает воевода Верхотурский про них. Но может кто-либо и с Тоболеска на Верхотурье поехать, да князю Измайлову сказывать, что видали вас у воеводы Тоболского. А уж князь-то Измайлов враз скумекает, по какой надобности вы ко князю Хилкову приезжали. Значица, мы всех упредить должны, сей же час надобно за денгами на Верхотурье отправляться.

Поехали вшестером: Афанасий и Фрол, и порутчики их, первопоселенцы Лев Парфентьевич Якутов, Фома Микитич Кузнецов и Иван Пиминович Коуров, да пришедший в прошлом годе Трофим Андреевич Гробов. Без порутчиков, сказывал Фрол, денги подъемные никак не дадут. А в остальном он велел Афанасию и не заботиться, то Фрол на себя взял.

Про иных порутчиков не скажу, а вот Лев Якутов точно был нашим, Гилёвым наполовину. Дело в том, что Якутовы, аж три брата, по переписи Кайсарова 1623 года «имели прописку» в деревне Гилёва на речке Памиде (изначально в 1579 записана на роднике). Всего-то 8 дворов в деревне насчитал Михайло Кайсаров, в двух из них Гилёвы жили. Думаю, коли царевичи заморские на сватанье в ту деревню к заневестившимся девчонкам из рода Гилёвы не явились, то и заменили их Якутовы надежно. А иначе, чего бы Левка Якутов одним из первых на призыв Афанасия и Семена откликнулся и в Сибирь всей семьей двинул: с сородичами он на Чусовую пришел! А вот как Якутовы фамилию свою получили, только ли с земель Якутских возвернулись в Русию, али крови якутской были? То вопрос непростой.

Дорога-то на Верхотурье дальняя, и чтобы скрасить ее, я вам байку расскажу. История эта случилась еще до написания Первого Сказа. Как все российские граждане, в какой-то год мы с супругой моей, Наталией Николаевной, свой летний отдых с Черноморского побережья на Турецкие берега перенесли. Но, кроме того, чтобы в море теплом поплескаться да блюд заморских отведать, была и еще причина. Решил я на даче нашей дорожки плиткой выложить, чтобы грязь в непогоду не месить. А сказывали мне доподлинно, что в Турции наловчились дорожки такие по новой технологии обустраивать. Что как только осень поздняя подойдет, да туристы все поразъедутся, турки под будущие дорожки землю песком выравнивают, бордюрчики в размеры ставят, и поливают водой. И все! К весне, дескать, плитка-то сама из песка прорастает, ровненькая да узорчатая.

Вот и смотрел я плитку ту, хотел даже выковырять одну, проверить, есть ли корни у нее в песке, да не посмел. В первый отпуск, на обратную дорогу, килограммов с десять в чемодане песка с побережья привез. Да-да, все верно, большинство отдохнувших соотечественников фрукты везли, а мы – песок. Бордюрчики уложил, песок выровнял и полил водичкой дождевой. Понятное дело, один-то чемодан с песком – велико не разложишь, остальную часть дорожки нашим, речным песком засыпал, да плитку тротуарную уложил, нашу, уральскими умельцами изготовленную. Пришла весна. Нет, не прорастает плитка на песке турецком! Ну, думаю, не то место выбрал. Другую дорожку затеял, на нее песок турецкий переложил. Поливать взялся, а тут как обухом по голове: турки-то дорожки свои будущие морской водой поливают! И опять мы в Турцию полетели и литров пять соленой воды привезли! И больше бы взяли, да строг контроль на взлет. Домой-то вернулись, я песок турецкий морской водой полил, да весь остаток лета и всю осень в ненастную погоду место это укрывал, чтобы соль дождями не разбавить. Ну, а остальную часть дорожки, опять на речном песке уральской плиткой выложил.

И другая весна пришла. Нет, не прорастает плитка на песке турецком! И тогда стал я названивать по телефону знатоку тому, что доподлинно про турецкую технологию сказывал. Говорю ему, мол все дорожки на даче нашей плиткой уральской замостил, а хоть бы одна турецкая плиточка из песка поднялась. Выслушал он меня внимательно, про все эксперименты неудачные, да разом и огорошил. А про солнце-то, говорит, яркое турецкое позабыл? Без солнца того плитка расти не станет. Ну что тут делать будешь: опять надо в Турцию лететь!

Полдень, идем мы по тротуарам ровнехоньким, да красоте радуемся. А я все головой кручу. Что, думаете лестницу великую выглядываю, по которой за солнышком с клещами за спинай полезу? Да будет вам! Разохотились на байки-то. Далее настоящая скаска начинается. Кручу я головой значит, кованые турецкими мастерами изделия высматриваю, да фотографирую иные из них. Удивительны порой решения ковалей: уж сколько лет ковкой интересуюсь, а все что-то новое для себя открываю. А солнце печет, никаких сил терпеть нет. Супруга моя Наталия Николаевна, казачка кубанская, она знамо дело, жару легче меня переносит, да и ей в полдень-то нелегко приходится. Ну вот и взялись мы перебежками от одного магазинчика до другого продвигаться, в смысле от одного кондиционера до следующего. Вот так и и попали в тот магазинчик.

И стал я по залу ходить, мелочи всякие в витринах разглядывать, да воздухом, охлажденным дышать. Оглянулся, а хозяин магазинчика на меня смотрит, прям глаз не сводит. И чего, думаю, за мной следит, и другие покупатели имеются. Опять оглянулся, а турок уже и с супругой моей разговаривает. Вышли мы из магазинчика, я и интересуюсь, о чем этот турок с супругою моей беседовал. Наталия Николаевна засмеялась. А спрашивал, говорит: «Скажи, мама, а твой папа якут?» Весь вечер надо мной тихонько подсмеивалась, да вопрошала риторически: «И почему якут?» Узнали мы о том на следующий день, встретили турка на улице. «Давай подойдем, - шепнула мне супруга, - интересно же!» И подошли, поздоровались. Хозяин магазинчика нас сразу узнал, заулыбался: «Добрый день, мама и папа!» Наталия Николаевна медлить с вопросом не стала: «Не сказали вы мне вчера, почему мой папа якут?» А вот какой ответ турок нам дал, попробуйте угадать? Только, чур, ниже не подсматривать!

Турок еще раз посмотрел на меня и сказал просто: «У меня жена якутка». Во как!
«Она здесь с вами живет?» - «Нет, в Якутии. Врачом работает.» Супруга моя выразила сочувствие: «Тяжело вам в разлуке?» Турок заулыбался: «А она в следующем месяце приедет. На пенсию выходит!» Тут уже и я заинтересовался, спрашиваю, сколько же лет «сынку»? Аж целых пятьдесят, оказалось…

Так вот якутом я и стал. Думаю, иногда, может и вправду разглядел «турецкий сынок» во мне что-то от народа северного, кроме глаз, на солнце ярком сильно сощуреных? Так и не разгадал эту загадку.

(А если серьезно, то никак не мог наш Лев Парфентьевич Якутов по крови северному народу принадлежать. Вот такие имена носили настоящие якуты того времени: Неня Ибаков, Ябыдак Семгуев, Кылтай Тюлабев, Тюреней Моргожин, Етега Тунуев).

Ну все, хватит скаски сказывать, добрались наши герои до Верхотурья. В избу съезжую к воеводе Фрол только Афанасия с собой взял, остальным велел в сторонке ждать. Пошутил еще, что двум Львам в одной избе тесновато будет. Жаль, не увидели порутчики того лицедейства умелого, что Фрол Арапов перед воеводой творил. Наскоро перекрестившись на образа, Фрол отвесил князю Измайлову такой низкий поклон, что и государю великому не всякий во дворце кланялся. Потом шажок сделал, совсем маленький, да внове поклонился. И еще раз. И заговорил с таким умилением на лице, что впору и «сумасброду» было внимать Фролу, не перебивая.

А Фрол Иванович с вдохновением рассказывал, что и в землях пермских прослышали уже про истинно великого воеводу на Верхотурье, про гениального князя Измайлова Льва Тимофеевича. Как талантливо он уездом управляет и государев указ по строительству дощаников справляет. Кому еще такое под силу? И на Москве Фрол много хорошего про князя Измайлова слышал, знает и любит народ Московский князя Измайлова Льва Тимофеевича. Да и много чего еще цветисто выговаривал Арапов, и по всему выходило, что лучшего князя в Русии и не было никогда.

А воевода Верхотурский, заслушавшись, аж млел от восторга. Понимал, конечно, что привирает маленько Фрол-то, но уж больно гладко стлал, паршивец этакий. Да и другим служилым не грех послушать, кто в приказной избе в это время случился, проникнуться, так сказать, мыслью о том счастье великом, какое выпало на их долю служить под рукою Льва Тимофеевича.

Но вот и Фрол Арапов закругляться в возвеличиваниях потихоньку стал. Сказал, что и сам твердо решил в слободку Чусовскую перебраться, под заботу великую воеводы замечательного Верхотурского, князя Льва Тимофеевича Измайлова. На удивление всем быстро растет слободка Чусовская, всякий внове пришедший с удовольствием под взором талантливого воеводы в ней селитца учнет. Вот только бы денежек на подъем тем новопоселенцам, людям вольным, вдобавок к годам льготным, как государь великий в своей грамоте указывал.

Вздохнул тяжело князь Измайлов. Вот и закончились прекрасные мгновения, опять по слободке решать что-то надо, всякий раз решать. Нет, а каков этот крестьянин красноречивый! Жаль только, что крестьянин он, близко не приберешь, а ведь и прикащиков иных в словесах-то обскачет. Надо его в слободчики Чусовские определить, в пару Офонасию Гилёву, пусть Гилёв-то поучится, как с большими дворянами разговаривать надлежит.

- Дал бы я вам ссуду подъемную, - сказал воевода Верхотурский. – Для тех новопоселенцев в слободке вашей. Да вот не догадались вы порутчиков с собой взять, а без них никак нельзя.

- Во дворе порутчики наши дожидаются, - быстро ответил Фрол Арапов и опять низко воеводе поклонился. – Все рвались в избу приказную князя несравненного Льва Тимофеевича Измайлова лицезреть, да мы их с Офонасием не пустили.

- Ну, коли так, ведите порутчиков своих, - устало сказал воевода.

А пока Афанасий с Фролом за Чусовскими крестьянами выходили, успел князь Измайлов с подьячим таможним Леонтием Поповкиным переговорить. Предыдущего таможняго и заставнаго голову Василья Губина воевода Верхотурский переменил, не захотел почему-то человека Рафа Родионовича под боком держать, и теперь у князя Измайлова был свой, надежный голова, Леонтий Пуповкин.

Вот Пуповкин-то и выдал слободчикам Чусовским Фролу Арапову и Афанасию Гилёву серебряных двадцать два рубля, а оформил выдачу не подъемной безвозвратной ссудой, как государь указывал, а в виде заемной кабалы. Мол, роспись потом на двадцать два рубля представите, да и спишем с вас кабалу. Под этой кабалой и подписались Фрол с Афанасием и порутчики их. Довольны были крестьяне, а более всех князь Измайлов: появился в его руках документ, которым можно было «козырять» по-всякому; в окружении царевом выучили его таким делам.

(Пишу и «рубль серебряный», и «рублевик», а вот и не было в Росии в 1653 году монет такого номинала. В ходу были: полушка (четверть копейки); денга (полкопейки); и сама копейка. Все они чеканились из перелитых западноевропейских серебряных талеров, «иоахимсталеров», прозванных «ефимками». Кстати, официально, во внутреннем обороте расплачиваться «ефимками» государь запрещал, ну как «евро» с «баксами» сегодня, да еще и отбирать пытался, но торговые люди не очень-то слушались. Неудобно было «в копейках» большие суммы и таскать, и пересчитывать.

До мужей больших царских со временем это тоже дошло, и в 1655 году (хотя клеймо на всех 1654), на государевых монетных дворах стали серебряные талеры перечеканивать, и аверс и реверс на руский лад переиначивать. Попытались легкий перечеканенный «ефимок с признаком» за полноценный рублевик выдать, а весу в нем 29 грамм, да народ не принял, потому как 100 копеек весили цельных 47 грамм. В результате «ефимок с признаком» уценили до эквивалента в 64 копейки. Ах, да, «ефимок» еще и рубили пополам, и называли полукружье «полтиной», а четверть «полуполтиной».

Про медные аналоги напишу только, что не прижились такие деньги в Росии того времени. Тут же руские умельцы взялись фальшивые медяки чеканить, да так развернулись, что даже бунт народный случился, прозванный «медным»).

Правду сказать, Фрол Иванович Арапов, слободчик новый (так воевода решил, а Фрол спорить не стал), к записи трат отнесся ответственно. Все записывал, где, у кого, какой инструмент крестьянский приобрели, какую животинку в Арамашевской слободе сторговали, и за сколько. И под всякой купчей продавец роспись оставил, Фрол указал, как записывать, и даже дату покупки. Ну, а потом, в Чусовской слободке, обратная процедура: кому и что передано на подъем. Одним словом, роспись для Пуповкина Арапов подробную составил.

Возвращались веселые, Лев Якутов с Иваном Коуровым даже песни пели. Лишь Фрол Иванович смурной несколько был.

- Что не весел, Фрол? – обратил наконец внимание Афанасий. – Али дума гложет, что на денги болшие накупить?

- Да были бы болшие, - Фрол поморщился. – Сам, Офонасий, видал, как я перед князем-то Измайловым раскланивался, да как возвеличивал его. Думал, рублев сто он нам от щедрот даст. Да не из своих, государевой казны.

- Будет тебе, Фрол, болшие денги получили.

- Эх, Офонасий, что ты в болших денгах понимаешь? Я вот на Москве бывал, там бояре жеребят Ногайских по шестдесят рублев покупают. За восемнадцат берут дороги двоелишные. А наши двадцат два рубли все на дороги черчатые ушли б.

(Если «Мерседесами» того времени читателей заинтересовал, то поясню: дороги черчатые – это дроги красные узорчатые, удлиненная повозка без кузова, передняя и задняя части соединялись продольными брусьями; дороги двоелишные – это дроги двухцветные, раскрашенные двумя красками)
 
- А посмотрим еще, воевода Верхотурский, как ты меня в следующий раз привечать будешь! Готовь денюжки…

Увы-увы! Не удалось Фролу Арапову иных подъемных у князя Измайлова выпросить, ибо узнали доподлинно слободчики Чусовские, что получил воевода Верхотурский весть о челобитной Гилёвых, на Москву отправленной. Сказывали служилые, ярился князь Измайлов дюже. А потом ничего, подуспокоился, когда с Москвы-то ему грамоту цареву прислали, что всем челобитчикам в просьбе перевода слободок под Тоболской разряд отказано.

(Не знаю доподлинно, а теперь и не спросишь, связал ли князь Измайлов пойманного в Чусовской слободе Ивана Арапова с Фролом Араповым? Фамилия-то редкая. Скорее всего, то событие мимо внимания воеводы прошло. А история такая приключилась. Ниже привожу документ, извлеченный из архивов Алексеем Геннадьевичем Ушениным – поклон ему низкий).

«Отписка Ивана Тыркова об отправке из Чусовской слободы на Верхотурье крестьянина Ивана Арапова (10.12.1653)

РГАДА. Ф. 1111. Оп. 1. Д. 57/2. Л. 141. Подлинник.Набор текста: А. Г. Ушенин.

(л. 141) Государя, царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии воеводе Лву Тимофеевичю, Михайлу Онисимовичю Иван Тырков челом бьет.

В нынешнем во 1653-м году прислана ко мне с Верхотурья наказная память, а по той памяти велено мне сыскать в новой Чюсовской слободе крестьянина Ивашка Арапова, и сыскав послать на Верхотурье. И того яз крестьянина Ивашка Арапова в новой Чюсовской слободе сыскал и послал к вам на Верхотурье с Арамашевской слободы с беломестными казаками с Елфимком Федоровым, да с Михейком Онтоновым, да с Емелькою Карповым, да с Ваською Засыпкою декабря в 10 де(нь).

(л. 141 об. посередине вертикально) (Адрес:) Государя, царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии воеводе Лву Тимофеевичю, Михайлу Онисимовичю.

(л. 141 об. вверху) (Помета:) Колодника принять, а к Панкратью послать память».

(Вишь, оно как, не удалось Фролу Ивановичу Арапову отца-то сберечь. Казалось бы, в самые чащи лесные сибирские упрятал, а все едино служилые люди нашли. А вот за что в колоды Арапова старшего заковали? То не ведомо мне. А только ведомо, что Иван Тырков на Верхотурье был сыном боярским, а Панкратей, которому Память послали – был прикащиком слободы Арамашевской, Перхуров Панкратей Семенович, который для поимки беломестных казаков дал).