Были и мы рысаками когда-то

       Мой старый приятель Эммануил  Цимес, для  своих -  Халва, талантливый инженер, на седьмом десятке лет вдруг превратился из читателя в писателя.
       Писал с большим воодушевлением и при этом весьма высоко оценивал свое творчество.

     - Читал мой последний шедевр? –  спрашивал он и  почти всегда с негодованием отвергал любую, даже маломальскую критику.- Ты еще не дорос до понимания подобных  произведений!

       Мне в такие моменты вспоминался Булат Окуджава: «Когда я нахожу себя гениальным, я иду мыть посуду».

      -А я тебе не Окуджава какой-нибудь!- тут же  парировал  Моня.
       Для него не существовало авторитетов.  «Гений» мог танком пройтись по Пушкину, Довлатову, Евтушенко. Так что Окуджаве  грех было обижаться – попал в хорошую компанию.

       Фанфаронство Халвы не раз повергало меня в шок, в человеке бушевал неукротимый дух противоречия. Впрочем, за гениальными людьми такие странности водятся.

       Я соглашался с  Эммочкой, в том смысле, что «не дорос». Убаюкивая его тщеславие словами «на вкус и цвет товарищей нет», ибо не видел никакого смысла спорить и что-то доказывать.
       Между тем, каждый свой опус  Цимес  продолжал присылать мне по электронной почте, ожидая  письменного вердикта. А потом, уже по телефону, требовал проговорить то же самое вслух.

       Все рассказы Мони  имели свою «фирменную» особенность. 
       Во-первых,  они были автобиографические. Во-вторых, охватывали жизнь героя почему-то только в период от 14 до 40 лет. И, наконец, в них  обязательно присутствовала ЖЕНЩИНА.

       Причем, дамы были  непременно целомудренны, как дева Мария, чертовски красивы, будто греческая богиня Афродита, дьявольски  умны, словно  египетская  царица Клеопатра, и страстно жаждали его внимания.
       Они кидали на автора томные взгляды, вздыхали, трепетали даже от  легкого прикосновения. И были бесконечно счастливы, когда Эммануил отвечал взаимностью.

       Вывод напрашивался сам собой.  Женщины в рассказах были нужны нашему «гению» лишь для того, чтобы лучше оттенять  такие черты Мониного характера, как благородство, ум, честь и совесть, снисходительность к слабостям других, умение взять ответственность на себя, нежность, мужество, инициативу, смелость, решительность, чувство юмора.
       Его героини, как правило, всегда  играли роли второго плана. Все они существовали лишь затем, чтобы на их фоне ярче расцветал САМ. Ну, вы понимаете кто.

       Признаться,  эту особенность  «творческого метода» приятеля я обнаружил не сразу. А когда заметил, то изводил его своим вопросом:
      -Почему никто из них ни разу не послал тебя куда подальше?

      -Зачем? – искренне  удивлялся Цимес
     - Во-первых, потому что нельзя постоянно всем нравиться. А, во-вторых, мне было бы  это приятно,- отшучивался я.

       Халва смеялся, но упорно продолжал гнуть свою линию.

       Женщины в  произведениях Эммочки действовали по одному алгоритму, словно запрограммированные. 
       Начиная читать  его новый опус, можно было уже заранее предсказать, что вот-вот появится некая Маша, Глаша, Саша, Наташа, которым очень нравился Моня. 
       Они были счастливы постоять, посидеть, походить рядом с ним в обнимку или, по-пионерски, держа друг друга за руки.
       Все красавицы, потеряв терпение и поборов стыдливость,  на прощание робко спрашивали Халву: «Нравлюсь ли я тебе?» И, получив утвердительный ответ, тут же с легким сердцем исчезали куда-то. Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться.

       Я только улыбался в усы над какой-то детской наивностью  Цимеса. Мне не дано было понять, почему мой  креативный друг вдруг «забуксовал на ровном месте», повторяя  один и тот же прием. Пока однажды не услышал анекдот.

                Два украинских туриста, находясь в Тбилиси, случайно
                забрели на грузинское кладбище. Ходят среди
                надгробий, читают надписи.
                На одном написано: «Резо Жвания 1905 – 1990,жил три
                года».
                Ну, думают хохлы, ошибка, наверное. 
                Читают второе «Нодар Сиралидзе  1908 – 1998,жил пять
                лет». 
                Мужики  ничего не могут понять, пошли к сторожу
                разбираться.

                - Слушай, дядя, у вас тут какие-то странные  тексты 
                на могильных плитах.
                Если верить написанному, человек оставил это мир,
                когда ему исполнилось 85 лет и  при этом  почему-то на
                камне выбито, что он «жил три года». На втором
                надгробии  даты 1908-1998. Значит, усопший  топтал эту
                землю 90 годков. А пишут: «жил пять лет». Расскажи,
                пожалуйста, что за ребусы!

                Грузин отвечает:   
                -По нашим понятиям, жил это не значит существовал.
                Жил – это когда тебя окружали красивые девушки, 
                денежки водились, вино рекой лилось, шашлыки-машлыки,
                курорты-мурорты, тырым-пырым. Все остальное не
                считается. Понимаешь, да?
                - Да, понятно, - говорит Микола. - Короче, Остап, коли
                я сдохну, напиши «Родился мертвым»

      И тогда только до меня, наконец, дошло. Мой Моня сегодня живет воспоминаниями о тех годах, когда он был молод, удачлив, пользовался успехом у девушек.
 
      Прошлое  не отпускает Халву потому, что, судя по всему, период с 14 до 40 лет был самым счастливым временем в его жизни. И он готов  вновь и вновь вспоминать, «как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя».
      Эти воспоминания греют ему душу. И, вопреки всем критикам, он сознательно  будет наступать на  эти  "грабли», чтобы еще и еще раз почувствовать себя любимым. Пусть даже для этого надо что-то немного  нафантазировать. Ну, кому от этого будет хуже!

      Мне  стало неловко за то, что я частенько подтрунивал над приятелем. Эммочкины рассказы подобно сказкам « 1001 ночь», наивны, но трогательны, как и он сам.

      Когда большая часть жизненного пути  пройдена, хорошо, если  есть что вспомнить. При этом не грех даже чуть-чуть приукрасить. Пусть все знают - были  и мы рысаками когда-то.