Карина

     КАРИНА

     Карина к вечеру сердито надула губы и перестала разговаривать со всеми домашними. С мамой, с папой, и даже со своей, пусть всего лишь на какие-то шесть минут, но старшей сестрой.
     Карина обиделась. Ещё утром. На что и на кого? Она и сама уже не помнила. Может, на всех сразу. А может... Но это ведь совсем не важно. Главное – обида была настоящая. Глубокая, как море и безграничная, как небесная высь. А мало ли на что может обидеться пятилетняя девица. Весомых причин для этого у неё не меньше, чем у взрослых. И даже больше. Всегда целый грузопассажирский вагон. И ещё маленькая коляска. Та, в которой Карина катает не только пухлого розовощекого пупса Степана, но и слишком ленивую, чтобы сопротивляться или убегать, трехцветную кошку Марфу. А ещё столько же не менее значимых поводов для недовольства. Ну вот, потому что, к примеру, все известные Карине игры закончились и играть больше положительно не во что. Или потому, что просто устала: день был таким длинным и утомительным. А главное, потому что взрослые всегда такие занятые и не чуткие. Они постоянно ходят с озабоченными лицами и всегда погружены лишь в свои проблемы. Где уж им уделить достаточно внимания ребенку. Или даже просто заметить печаль на его лице.
   – Ну и пусть! – подумала с горечью Карина. – Значит, так тому и быть: если никто не хочет принести извинения за причиненные ребёнку обиды, выходит – я никому в этом доме недорога. А если недорога, то и жить в таком доме нет смысла. Потому, пожалуй, уйду я из дома. Пусть, наконец, папа и мама радуются и наслаждаются свободой от забот обо мне. А сестра весело играет моими игрушками. Ведь забирать их, начиная новую жизнь, Карина посчитала лишним. Да и в рюкзачок, который она собрала в дорогу, они все равно бы не вместились: как известно, в дорогу берут лишь самое необходимое. Тёплую кофту, складной зонтик и розовые резиновые сапожки с серебристыми блёстками. Ну, может быть, ещё кипяченную воду во фляжке, перочинный нож, фонарь и спички. И немного провизии. На самое первое время. До первой охоты или сбора плодов с деревьев, растущих вдоль дороги. Хорошо бы легкие ржаные сухарики или черный шоколад в плитках. Только черный шоколад она не любит. А сухарики накануне закончились. Они всегда незаметно заканчиваются. Обидно, конечно! Но не откладывать же из-за этого побег!
     Поэтому Карина взяла небольшое желтое блюдце и вилочку из пластикового детского набора и отправилась на кухню за каким-нибудь другим провиантом в дорогу.
     В вазочках на столе горками лежали зеленые яблоки и леденцовые конфеты. С плиты из-под приоткрытой крышки весело булькающей кастрюльки вкусно пахло картофелем для пюре. А в плошке остывали сваренные мамой детские сосиски «Кроха». Ровно шесть штучек. Это значит каждой из сестёр по три штучки: взрослые такие сосиски не едят. А потому, подумала Карина, взять своё без спроса не очень зазорно.
     Она переложила три сосиски к себе на блюдце, подула на обожжённые пальцы, взялась щепотью за мочку уха, немного подумала и решила, что, если проявлять умеренность в еде, то этого может хватить дня на три – на дольше она ничего еще не планировала. А для окончательной уверенности взяла ещё небольшое яблоко и три апельсиновых леденца.
     Сосиски Карина переложила в желтую пластиковую кастрюльку и аккуратно уложила в рюкзачок, поверх кофты, а яблоко и леденцы втиснула в сетчатый кармашек сбоку, рядом с фляжкой. Примерилась к рюкзачку. Получилось отлично: сидит на спине удобно и нести не тяжело.
     Дальнейшие действия стоило серьезно обдумать. В какую сторону от дома отправиться странствовать «куда глаза глядят»: налево или направо? Надо ли оставлять какой-либо знак, что она уходит из родительской квартиры насовсем? И как, в конце концов, открыть верхнюю защёлку на входной двери, если достать до неё совершенно невозможно? Даже если при этом встать в полный рост на скамеечку в прихожей, на которую они с сестрой всегда присаживаются, надевая и снимая уличную обувь.
     Чтобы никто не мешал думать, Карина с рюкзачком за плечами отправилась в детскую. В дальнем глухом углу, напротив окна, располагались две палатки – уютные лёгкие шатры с небольшим окошком, разбросанными по полу подушками и застегивающимся на змейку пологом. Розовая с перламутром – её, Карины, а бирюзовая – сестры.
     Карина, сопя, втащила в розовую палатку рюкзачок, выбралась снова наружу, для маскировки своего присутствия с трудом придвинула ко входу, загораживая его, мягкий пуф и ростовую игрушку – рыжего львёнка Симбу с забавной взъерошенной челкой, мимишной мордочкой и растопыренными лапами – и, забравшись опять вовнутрь палатки, застегнула изнутри змейку.
      Обстановка располагала к неспешному обдумыванию возникших сложностей. А дурманящий аромат яблока напоминал, что наступило время полдника. К тому же так здорово размышлять, откинувшись на ложе из подушек и аппетитно вгрызаясь в сочный яблочный бок.
     Важные мысли текли неторопливо мимо, своим чередом, под сладкий хруст исчезающего яблока. Их было очень много. То семенящие друг за дружкой и изогнутые вопросительным знаком из подаренной мамой детской книжки, то сумбурные, так похожие на безумных лошадок, нелепо и угловато скачущих в папиной вечерней игре по чередующимся на доске черно-белым клеткам, они скользили у Карины перед глазами и, внезапно уткнувшись в затылок друг дружке, выстраивались в ряд. Одна за другой, стройной цепочкой. И на каждый, заданный Кариной самой себе, вопрос надо было обязательно найти ответ. Вот только яблоко неожиданно закончилось. Остался в липкой ладошке только хвостик и перепончатая сердцевина с выпадающими из неё коричневыми горькими зернышками.
     Карина аккуратно вытерла руки сухой бумажной салфеткой из яркой пачки, валявшейся в углу палатки, немножко подумала, ослабила узел на горловине рюкзачка и, вздохнув, достала кастрюльку с сосисками. Конечно, не очень хорошо было съедать сосиску, предназначенную на завтра, подумала она, даже очень нехорошо, но что же делать, если кушать хочется уже сегодня? Да и сколько там той крохотной «Крохи»? На один укус! А в дорогу нельзя отправляться голодной. Так всегда говорит бабушка Дина. А уж ей-то можно верить: она, по её словам, целую жизнь прожила!
     За первой сосиской незамедлительно последовали ещё две. Потом Карина довольно улыбнулась, сыто погладила живот, на всякий случай, исключительно из праздного любопытства, ещё раз приоткрыла крышку желтой кастрюльки, внимательно обследовала её пустынные недра – не заблудилась ли на дне ещё одна, отставшая от подружек «Кроха» –разочарованно вздохнула и закрыла на мгновение глаза.
     Стройный ряд ожидающих своей очереди мыслей тут же потерял стройность, голова Карины склонилась на подушку, а тело привычно свернулось клубочком.
     Она спала совсем недолго. Всего-то несколько минуточек. Так по крайней мере ей показалось. Но за это время в палатке стало совсем темно. Как, впрочем, и за окном. В этом Карина смогла убедиться, осторожно расстегнув полог и выглянув из палатки наружу. В комнате было необычайно тихо. Настолько тихо, что в распахнутую форточку влетали завывания ветра и звуки невидимых в темноте дождевых капель, тревожно барабанящих по жести подоконника. Да ещё за дверью, в гостиной, кто-то невнятно бубнил, словно жаловался и даже, кажется, негромко плакал.
     Карина внезапно подумала, что это плачет её сестричка, а мама, горько всхлипывая, жалобно признаётся опечаленному папе в том, что была порой столь невнимательна к пропавшему без вести ребенку, что не смогла удержать дочь от побега.
     Поразившая Карину мысль о горьких слезах и безутешных страданиях, которые испытали потерявшие ее родственники, немедленно привела к недолгому, но здравому размышлению о несомненной чрезмерности и жестокости наказания, которому она подвергла близких.
     Карина спрятала рюкзачок в дальний угол палатки, набросала сверху подушек и тихонько выползла наружу. Надо немедленно пойти, успокоить родных. То-то ведь обрадуются, когда увидят, что пропажа отыскалась.
     Мама сидела в кресле перед телевизором. Трехцветная Марфа, как собачонка, прикрывая нос хвостом, свернулась клубочком у ее ног. На экране кто-то из киногероев горько плакал, заламывал руки, сетовал на горькую судьбину и жалобно вещал о своей нелёгкой доле. Сестра лежала на диване и повизгивала от удовольствия. Её голова покоилась на коленях у папы, а он, не отрывая взгляд от экрана, массировал дочке кожу головы и корешки волос, раз за разом запуская пальцы в длинные распущенные перед сном пряди ее роскошной рыжей шевелюры.
   – Привет, соня! – улыбнулась Карине мама. – А мы уже тебя по всем углам обыскались. Едва нашли. И решили не будить. Даже поужинали без тебя. Картошка давно остыла. А кто-то, наверное, Марфа негодница – кошка лениво приподняла голову, снисходительно бросила сощуренный взгляд на маму и недовольно фыркнула, – утащил твои сосиски. Кушать будешь, Солнышко?! Может быть отварить твои любимые пельмешки?
     И в этот момент Карина отчетливо поняла, что все прошлые обиды, мнимые и реальные, и все поводы для недовольства, настоящие и придуманные, испарились. Исчезли мгновенно. Вместе с давно потерявшими строй и бестолково толпившимися в бесплодном ожидании глупыми мыслями.
     Карина улыбнулась, запустила пальцы в шевелюру сестры рядом с папиными пальцами, переплетаясь с ними и лаская сестру вместе с ним. Потерлась, целуя и приветствуя, как мультяшные малыши-эскимосики, холодным носом о теплый нос заурчавшего, как Марфа, от удовольствия папы, прижалась щекой к горячей маминой щеке, вдохнула дивный ягодный аромат ее волос и громко зашептала:
   – Я вас всех так сильно, так сильно люблю, что даже слов подобрать не могу!