Заонежские острова

   1. Даёшь острова!
 Однажды,полвека тому назад, жарким июльским летом, я впервые побывал в Заонежье, водным путем пройдя от Петрозаводска до Тамбиц на стареньком МРБ с моим товарищем Дугиным Юрой.  Путешествие предстояло интересное.  Я на его предложение согласился не раздумывая.
 Онежское озеро всегда манило меня своим величием и чистотой. Когда я впервые в десять лет сел за весла лодки, прозрачность воды его была изумительная. С берега дно озера просматривалось на десять метров вглубь, а его огромная ширина, уходящая за горизонт, манила заглянуть за неё.  С тех пор и началось постепенное освоение его водной глади и берегов. Сначала это была  Петрозаводская губа в районе Бараньего Берега, потом Ивановские острова.
Школьный друг Виктор Михалёв весьма расширил степень моего познания Онего. Являясь членом яхт–клуба,  иногда брал он меня с собой в прогулки под парусом. Так были впервые увидены Ялгуба, Суйсарь и Шардонские острова.
Но так далеко, как в этот раз, мне еще по воде забираться не приходилось.
Юрка упросил  своего отца взять меня в это путешествие. К родителю друга   приехал в гости московский его однополчанин,  и три июльских дня мы могли провести мужской компанией вместе. Когда тебе пятнадцать и ты зачитываешься Майн Ридом и Жюль Верном, то лучшего приключения и придумать нельзя.
Маршрут наш пролегал через  Онежское озеро, мимо маяка к  Климецкому острову и должен был завершиться на Вороньем острове, что между заонежскими деревнями:  Типиницы и Тамбицы.    
Погода была чудесная. Был полный штиль, озеро,  гладкое как зеркало, отражало солнце и легкие облачка, висевшие в небесной голубизне.
Оставив за кормой родной мне Петрозаводск, неспешно двигался по воде наш деревянный кораблик, мерно постукивая дизелем. Моторные лодки были тогда явлением не частым, а о таком судне, на котором мы шли, можно было только мечтать.
Мы наслаждались величественным видом огромного простора озера,  синью неба,   отсутствием земных забот и суеты, которые всегда были на берегу.   То мне, то Юрке разрешалось постоять на руле нашего судна. Сопровождал нас десяток чаек. Размах крыльев у некоторых был невероятно большой, больше чем мои раскинутые руки это точно. Мы развлекались тем, что кидали им кусочки старого хлеба, оценивая, как ловко они их снимают клювом с поверхности воды, а то и в полёте. 
Временами москвич, Иван Павлович, спрашивал у Юркиного отца: «Алексей, а там что за острова виднеются? А на горизонте, что там за полоска земли? Глубина под нами,  какая?
На все эти вопросы он  получал точный ответ. Юркин отец, работавший инженером на Петрозаводской РЭБ, не только отлично ориентировался на Онеге и знал много чего, он ещё оказался замечательным рассказчиком. В каждом его ответе была небольшая история или случай из жизни. 
               
    Миновали мы островок с большим маяком на нём, который рыбаки называли Камень Монак, похожий издали на всплывшую огромную подводную лодку и взяли курс  на Климецкий остров, так, чтобы обогнуть его с правой стороны.   
Проходя залив,  напротив деревни Конда, не могли мы не обратить внимание на величественные постройки, частично разрушенные временем и войной.  «Это Климецкий монастырь», – пояснил нам Алексей Иванович, – когда–то гремел на весь Российский Север, а теперь не действует. Восстанавливать – деньги нужны, да и борьбу с религией никто не отменял.  Только и остаётся, что представлять, каким же он раньше был.
   
  2. Олений остров
    Прошло уже больше четырёх часов, когда перед нами правее огромного Климецкого острова, начал вырастать, отделенный от него проливом, островок гораздо меньшего размера с лесистой     возвышенностью на нем. 
– Подходим к Оленьему. Юрка, на руль встань, держи точно на остров, я пойду, якорь отдам.
С заглушенным двигателем МРБ тихо скользил, замедляясь до скорости пешехода. Всплеск воды и мягкий толчок, остановивший его движение, возвестили, что якорь сброшен и за грунт зацепился.
–Займитесь делом. Юрка, Палычу мою удочку настрой. Черви в банке за трубой. Я их ведром от солнца закрыл. Ловите рыбу, а я обедом займусь. Будет готово, я к вам присоединюсь. А потом за стол.
– Есть, капитан! – шутливо отозвался ему сын, приложив руку к кепке.
Да он им и был фактически, капитаном судна.
Деревянные удочки из высушенной березы лежали связанными в пучок прямо на крыше надстройки над камбузом. Нынче такая снасть вызвала бы улыбку у рыболовов, своей неказистостью и весом. Однако дело она справляла. Черви были свежие и вскоре двухсотграммовые окушки начали клевать один за другим.
Через полчаса к нам присоединился и Алексей Иванович.  В руках у него была донка для зимней ловли.
– Удочка чем тебе плоха? – спросил его московский друг, который сиял от удовольствия, вылавливая зеленых, красноперых полосатиков.
– Хочу попробовать с кормы. Там глубина метров пять, удочка коротковата будет.
Он размотал леску с небольшой блесной на конце и насадил на крючок тройника глаз от пойманной рыбы. Через пять минут на дубовой палубе трепыхался окунь на полкило весом, которого тут же поместили в ведро, как и  остальных. Еще штуки четыре были им взяты за полчаса. Прозвучала команда: «Удочки свернуть. Пора чай пить».
 В МРБ имелся не большой камбуз с двумя рундуками, столом и маленькой газовой плитой. Вчетвером сидеть было свободно.  Бутерброды и крепкий чай, были очень кстати. Стоянку устроили мы на острове Южный Олений, как он значился  на карте.  Ночевать мы решили на нём. Волны нет и от комаров спасаться не нужно. 
На берег спустили коптилку, сваренную из листового железа и кое–какую снедь.
Мужики занялись дровами,  костром и коптилкой, нам же было поручено чистить рыбу. Фактически извлекались только кишки. Что в уху, что на копчение с окуня чешую не снимают. Уху поручили варить нам с Юркой. 
Его отец в это время укладывал на дно сухие ольховые щепки и подсоленных окуней, на решетки, устанавливал их в три ряда внутрь  коптилки, а потом, закрыв крышку, водрузил на угли костра. 
– А на Волге не так коптят, – с любопытством разглядывая действия друга, – заметил москвич.
– Ты–то откуда знаешь?
– К Фёдору Сыромятову ездил, помнишь такого? Он  в Саратове теперь живёт. На пенсии уже. 
– Как же я лучшего наводчика орудия забуду? Если бы не его работа под Курском, может, мы бы здесь сейчас и не сидели. И как же там у них рыбу коптят?
– Опилки у него были дубовые, а угли вовнутрь коптилки засыпают.
– У нас проще. А как вкуснее – у тебя будет возможность оценить.
Через полчаса коптилку с углей сняли. Накрыли стол на большем фанерном ящике и расселись вокруг.
Когда уху разлили по мискам и Палыч попробовал, то заметил:
– Мне говорили, что настоящая уха должна быть не такая…
– А какая? – хором спросили мы.
– В настоящую водку добавляют.
– Иван, не смеши меня, –улыбнулся наш капитан, – только не учи меня какой должна быть настоящая уха. Я понимаю, в Москве не просто из только что пойманной рыбы уху сварить, вот и придумывают всякую ерунду, чтобы улучшить своё варево. Я думаю, что кто–то в шутку сказал, настоящая уха должна быть «с водкой», в смысле стопку выпить, а ухой закусить. Потом эту шутку превратили в извращенный вариант добавления спиртного в уху. Попробуй. Потом сам скажешь. Впрочем,   для любого варианта возможность есть.

 Дугин достал из сумки бутылку «Московской». Выпив за встречу, мужики начали есть уху. Московский гость ел и качал головой от удовольствия.
– Да! Классная уха у нас получилась. Это же можно есть бесконечно.
Когда он налил себе третью миску, Иваныч, иронично посоветовал: « Ты в уху водку хотел добавить. Попробуй теперь. Иначе как можно сравнить?».
Его друг плеснул из стопки в миску с ухой и зачерпнул ложкой, попробовав –скривился.
– Что, не понравился тебе вариант «настоящей» ухи? – засмеялся капитан.  – Я разных видов ухи с два десятка пробовал. Все они хороши, какой выбрать – дело вкуса, но уху с влитой   водкой  не терплю.
Мы разложили на куске доски коричнево–золотистых, пахнущих дымком, копченых окуней и каждый мог выбирать себе понравившихся.
– М–м–м, какая вкуснятина, – приговаривал москвич, – уписывая крупного окуня.
Рыба и правда удалась на славу.
Потом друзья сидели, глядя на солнце, спускавшееся все ближе к горизонту и ленивые волны спокойного озера. Вспоминали, обнявшись как воевали, как теряли фронтовых друзей.
Мы с другом глядели на них во все глаза, с интересом слушали их разговоры и воспоминания. Боясь помешать мы не задавали вопросов, хотя не все понимали до конца. А ветеранам подробности были не нужны. Они понимали друг друга с полуслова.
В июле в Карелии ночи белые, поэтому на судно спать пошли уже за полночь.
Утром, после чая, с Юркой мы обследовали остров. Хотелось ягод найти.
Черника уже поспела, и налакомились мы ею вдоволь.   Вдруг наткнулись мы на странные сооружения. За висящей на столбах, оборванной местами  колючей проволокой,  были видны остатки каких–то зданий и две вышки по углам.
Вернувшись на бот, мы рассказали взрослым об увиденном.
– По описаниям похоже на лагерь для заключенных, – высказался Палыч.   
– Почти так, – ответил ему товарищ. – После войны на известковых разработках пленные немцы на острове работали. Скорее всего,  бараки от них остались.
– А что за разработки?
– Обогнем остров, сам увидишь.
Вскоре неспешно постукивая дизелем, бот шел по онежской водяной глади вдоль острова.  Вскоре на его оконечности,  за мысом,  стала видна  поляна и сложенные на ней штабеля из кусков желтовато–белого камня. За ними вглубь уходили пещерные входы в разработку высотой с человеческий рост.
– Далеко отсюда возить известняк. Его же еще обжигать надо, – высказал свое сомнение москвич.
– Смотря куда далеко. При царе половина Заонежья этой известью пользовалось. Кирпичные кладки на ней делали и печки белили. Позже выяснилось, что это не просто известняк, а особый вид – баритовый.    После войны пленных немцев сюда и пригнали. Баритовая известь нужна была для атомной промышленности. Очень хорошо барит радиацию задерживает. Ведомство Лаврентия Павловича отвечало за оба эти направления, так что здесь пленные и отбывали свою повинность.
– А кто такой Лаврентий Павлович? – спросил я у капитана бота.
– Большой был человек, – усмехнулся он, –  НКВД возглавлял. Слыхал, про такую организацию?
– Да, в прошлом году по истории СССР говорили, только я не помню такого Лаврентия.
– Берия, былая его фамилия. Расстреляли его.
– За что?
– Подрастешь – прочитаешь сам, – оборвал разговор   Дугин.
Тем временем Южный Олений остров остался по правому борту, а  МРБ изменил курс,  и мы двинулись в сторону островов, поднимающихся из воды.
Когда проходили Северный Олений остров и бот начал лавировать в проходах между мелкими островами, которые были слева и справа, я заметил:
–Не знал, что у Оленьего острова такая интересная история. Капитан, который внимательно наблюдал за обстановкой и вращал рулевое колесо то влево. То вправо.
– У него история интереснейшая. На нем археологи нашли самые древние захоронения на всем Северо–Западе, включая Скандинавию и Кольский полуостров. Им более шести тысяч лет.
– Вот это да! Остров совсем небольшой, а сколько интересного.
–Согласен, карельская история интересна не менее, чем какая–либо другая. Просто не все её знают.
Вдруг из–за островка, который мы обогнули, вырос во всем своем великолепии остров Кижи с огромным  собором. Он был необычайно красив в лучах солнца, которое поднялось уже высоко. Сложенный из брёвен, увенчанный куполом и деревянными маковками с крестами на них, он слегка серебрился от солнца и озерной синей воды.
– Может,  остановимся, разглядим его как следует? – попросил Палыч.
– Нет. В другой раз. Тем более, что у меня с тобой поездка в Кижи запланирована через три дня. Поедем на «Метеоре», с ветерком, на подводных крыльях. Мы в этом году скоростную линию запустили в Заонежье.
До острова с деревянной часовней и видневшимися старыми домами, построенными как принято было  в Карелии в начале двадцатого века, оставалось совсем немного.
– Деревня Насоновщина, – указал рукой капитан в сторону строений. – Мы к ней не пойдём, с другой стороны пристанем.
 
3. Волкостров.

а) Суровая встреча
Высадились мы на каменистый берег.
– Как островок называется? – спросил Дугина товарищ
– Волкостров.
– А почему не наоборот?
– Что наоборот?
– Остров Волк.
Капитан засмеялся.
– На карте так и есть. Однако в Карелии укоренилось уже веками, что суть названия входит в само имя. Есть у нас Сямозеро и Пялозеро, Сайнаволок и Вехручей, поэтому на картах в географических названиях, в сущности, узаконена тавтология. Посмотри на карту Карелии там сплошь и рядом: озеро Укшозеро, порог Войпорог, а дома вон на холме это деревня Волкостров..
– Чудно.      
      Первым делом мы забрались на часовню. Очень красивое деревянное сооружение. Хотя в Заонежье красивых деревянных церковных построек много, эта отличается своим каким–то изяществом.
– Петропавловская, – сказал Дугин, когда мы к ней подходили.
Я то думал, что только крепость в Ленинграде так называют, а тут вон что. О своих сомнениях я высказался вслух.
– Апостолы Пётр и Павел одни из самых уважаемых и известных святых на Руси с момента её крещения. Так что церквей и часовен с их именами немало.
Прошлись мы и по галереее вокруг часовни. Такое сооружение далеко не на каждой церкви или часовне имеется. Выяснилось, что называется оно гульбище, что для строгих православных уставов и канонов вроде бы и не совсем подходящее. Но слово это древнее и никто по–другому называть эту галерею и не собирается.
        За разговорами мы подошли к необычным сооружениям.  Из диких камней,  не очень большой величины были выложены стены высотой, где до пояса, а где и почти до плеч.     Чувствовалось, что они очень старые. Тщательно уложенная кладка из камней подобранных по размерам и выполненная без связующих материалов, оказалась весьма прочной.   
– Что за укрепления, папа? – спросил Юрка
– Не укрепления это, а ограждение разработанной земли. Видите же, что внутри одних участков, овес растёт, а в других уже горох созревает.
– А тут неплохо было бы оборону, держать. Такая стенка должна хорошо от пуль спасать.
– Может так и бывало когда, но не для этого их складывали.
– Откуда же камень привозили? – поинтересовался Палыч.
– Сюда привозить не нужно. Отсюда везут. В этих местах Карелии земля не очень плодородная. В Олонецком крае– там получше будет. Здесь каждый метр земли отвоевывали у природы. Камни, извлеченные из земли, и шли на  изгороди вокруг нее. Это не только на этом острове, такие же в Карелии часто встречаются. Только в этих есть то, что в других местах не увидишь.
– Обалдеть. Под Саратовом, иной раз, чтобы камни для дела взять, не один километр проехать надо, а тут вон как. Большой труд  сюда вложен.
   
       В то время как мужики наши обходили, беседуя и разглядывая это сооружение,  мы с Юркой перепрыгнули каменную изгородь поля с горохом. Заметив, что  стручки гороха выглядят уже вполне налитыми, нам пришла в голову идея их попробовать. Вылущив горошины из трех–четырех стручков и распробовав их нежную сладость, мы начали набивать карманы стручками, предвидя, что недолгой наша стоянка тут будет.
–Што творите–то?  Вас кто научил чужое добро себе брать?  Для вас мой племянник Васька, это поле пахал и горох сажал?
– Эй, бабуля, чего шумишь? Не обеднеет поле и без этого гороха.
Я обернулся. Зло  глядя на нас, за каменной изгородью, опираясь на кривую палку,  стояла старуха в какой–то кацавейке, длинной темной юбке почти до земли, с ситцевым синим передником на ней. Голова её была покрыта  темным платком.
Услышав Юркины слова, она погрозила нам своим тощим почти коричневого цвета кулаком,
–  Недоростки уж,  не дети малые. Вымахали, ростом выше мужиков, а розуменья нету. Пакостить заявились? Где родители ваши? Я вот возьму вицу, да как телят, что в поле дуром забрели, поучу вас уму–разуму, – громко выговаривала нам она.
На шум подошли наши взрослые попутчики.
– Доброго здоровья, вам, бабуля, – с улыбкой обратился к ней Палыч, – зачем шумим? Чего хотим?
– И тебе, милок,  не хворать, – резко буркнула она в ответ.   – Ноне, лянь ко, у мяни внуков добавлено стало, сподобил Господь, – ехидно продолжила она.
– Как же звать вас прикажете?
– Ольга Тимофеевна, мы будем. Огольцы ваши в мое поле залезли, да горох рвут как свой. Это дело ли? За колхозную потраву раньше срок давали, а нонь старухино, дак шарпать можно?
– А ну, быстро марш оттуда, – рявкнул на нас Юркин отец. – Стыд–то какой!  Скажите спасибо, что не мужик вас за этим застал. Огребли бы сейчас березовой каши.
Мы в мгновение ока перескочили через каменную стенку на дорогу.
– Кака забота вас на остров занесла? Сиверко нонь не задуват, Онегушко – лоско, окушков по лудьям вдосталь. Так и шли бы дале, а вы сюды. 
– Места у вас красивые. Часовня хороша, а еще камни необычные попадаются. Да и люди непростые.
Старуха, сощурившись, пристально взглянула на Иваныча: « Ты, милок, погодь попусту лявзать.  Коли у вас прийдено камушками самоцветными поживиться, то ступайте отсель. Не нать нам таких чужаков, повидано всяких. Сейгод по вёсне, шугу сиверком разваландало, да по чистой воде пароходишко поболе вашенскова карбаса причапал сюды. Приехано  мужиков нестарых, да жонок с иймя  десятка два.   Повыхожено  гуртом с пристани у ех было, вина попито, гудьбы с песнями затеяно.  Опосля на Татьянином поле ползагороди  разобрали. Которы камни с камушками были, собе забрали. Нам сказывали,  туристы ето заезжали, а по мне дак чисто разбойники. Им весело было, а Татьяна опосля  в тридни колготилась – загородь складывала».
В это время Палыч, слушая старухину воркотню вполуха, обходил каменный забор её поля, пристально вглядываясь внутрь кладки.   Один из камней привлёк его внимание.  Он, было, протянул руку, чтобы вытащить его из кладки, но вдруг явственно послышалось громкое шипение.  Из промежутков между камнями вскинулась змеиная голова. Разинутая её пасть с торчащими иглами зубов и дрожащим раздвоенным языком между ними произвели на всех нас ошеломляющее впечатление.
Мы замерли, наблюдая за ней.  Шевелящееся тело  пресмыкающегося, покрытое чёрной блестящей чешуёй, толщиной с полукопчёную украинскую колбасу, неспешно выползало из укрытия в камнях.  Шипение повторилось еще громче, а голова с неподвижными глазами приподнялась еще.
– Палыч, медленно руку убери и отступаем тихо и плавно,  – прошептал Дугин. В полной тишине его слова, казалось, проникали в мозг. Мы сначала медленно, не отрывая подошв от земли, а потом прыжками оказались в двадцати метрах от опасного места. Змея, показалось, зло глянув на нас, утекла своим чёрным телом с серым зигзагом по всей длине, опять в свои камни.
Послышался старческий смех. Это смеялась беззубым ртом, хозяйка горохового поля,  опираясь на свою клюку. В этот момент она похожа была на ведьму из сказки.
– Што, приторомкало, кады гада с ухоронки своёй прошугайдала? Вы гадьев не любите, а моя краля  чужаков. Добро моё берегит.  Самоцветы вам спонадобились? У меня поспрошали бы.
– А у вас есть такие?
– Чать, не намедни родилась. Сколь годов деды мои землю пахали, да жито ростили. А камень–то земля–матушка родит у нас. Подымали его, мыли, да чистили. В избе у мени, те, что остались лежат. 
– А можно в гости к вам? Посмотреть хочется.
– Добрым гостям мы завсегда рады. Байню возля берёзы видишь? А за ёй изба об четыре оконца на горушке,  тропка к ёй идёт. Тамотко гнездо моё и есть. Идите. Я опосля пришкондыбаю.
 
б) В доме Ольги Тимофеены               
 Мы подошли к большому деревянному дому, крышей крытой деревянной щепой. Начиная с крыльца и до самого конька крыши,  глаза невольно останавливались на затейливой деревянной резьбе. Московский товарищ наш с нескрываемым восторгом разглядывал и дом и резьбу. Поднялись мы на крыльцо и зашли в дверь, сделанную из плах шириной сантиметров больше тридцати каждая. Всё: петли,  засовы кованная, витая ручка – дышало какой–то былинной стариной. Отворив тяжёлую дверь, попали мы в просторные светлые сени. Вдоль стен стояли какие–то ведра, деревянные кадушки, по стенам висели старые сети и еще какие–то предметы, о назначении которых можно было только догадываться.  Из сеней за дверью, перешагнув  массивный порог, попали мы в жилое помещение.
В большой комнате, очевидно горнице, было светло. Четыре окна со стороны озера и одно боковое пропускали света достаточно. Из плах огромной толщины был сооружен пол, с домоткаными разноцветными половиками на нём. Выскоблен он был до блеска полированной мебели. Большая русская печь с лежанкой занимала значительное место справа. В левом дальнем углу висела темная от времени, судя по виду, старинная икона, перед которой горела лампадка. В правом углу также висела темная икона, на которой поблёскивал потемневший оклад. Из выреза в окладе строго и печально на нас смотрели глаза Божьей Матери.  От стены с окнами стоял прямо по центру комнаты большой стол, за которым могло разместиться человек десять. По бокам его были две крепкие скамьи из широких и толстых сосновых плах.  Чистота в комнате и, похоже, и во всем доме была невероятная. 
Мы топтались у порога, не решаясь без разрешения пройти. Озираясь, разглядывали убранство горницы, шкафчик необычного вида, утварь у печки, герань на окнах. Послышались шаркающие шаги и вошла хозяйка. 
– Обувь у двери снимайте, коли зашли, – буркнула она.
– Вы про камни говорили, – напомнил ей Палыч.
– У меня память еще не отшибло. Не торопись, будут тебе и камни. Она полезла куда–то за печку, кряхтя нагнулась, пошарила и достала небольшой камень, а потом еще.
Камни были красивые. Толщиной сантиметра четыре темное их основание сверху было усеяно сиреневато–фиолетовыми остроконечными кристаллами.
– Еты баски камни от деда ешшо осталось. Он добыл, да облузгал никчёмны места.
– Хорошие друзы, ровные, кристаллы без сколов,  окрас интенсивный. Такие самому найти непросто будет, – сказал Дугин, подержав камни в руке. – Еще жеоды с ними бывают.
– Это что за зверь? – поднял удивлённо брови его друг.    
– А вот сейчас спросим: «Ольга Тимофеевна, будьте любезны, поглядите, нет ли у вас или, может быть, половинки камня круглого, внутри которого такие же сиреневые камушки».
– Откуда знаешь? – прищурившись глянула на него бабуля.
 Она опять полезла за печку и вынула действительно половинку камня округлой формы. Внутри него как в чашке смотрели друг на друга темно– фиолетовые кристаллы.
– Ничего подобного не видел никогда. Ты, Лёша, такие интересные вещи мне рассказываешь, где таких знаний поднабрался?
– У меня друг геолог. Много чего мне поведал о карельских камнях. Я с ним договорюсь, можем геологический музей посетить после того, как в Кижи съездим.
– Погоди. Давай решим вопрос с камнями. Я бы один на память в Москву к себе увёз.
– Ольга Тимофеевна, камнем не поделитесь, уж больно другу моему он понравился.
– Алексей, как тебя по–батюшке величать?
– Вам можно и без отчества.
– Может, к чаю, что нужно, к столу возьмёте? Мы принесём.
– А  не откажусь,  если не последнее у вас. Хлеба мне ржаного буханку оставьте, да сахарку, если можно.  Денег немножко мне  дадите, тоже не откажусь. Этот красивый камень еще мой дед нашел, от него мне остался.
– Юрка, бери с другом ноги в руки и на МРБ. Оставьте продуктов нам на один день, а остальное в пакет и сюда.
Мы с другом помчались на судно, оставив взрослых в комнате.
Когда вернулись, то во дворе уже вовсю дымил самовар, бросал Палыч бросал щепки в его горловину, и пламя временами вырывалось из неё.
Вскоре самовар забурлил. Москвич занёс его в дом,  водрузив на стол. Самовар сия начищенной латунью. С двуглавым орлом и надписью «Тульский императорский заводъ» он был прекрасным украшением стола. Дугин выставил из мешка на стол две буханки хлеба, два батона, килограмм  рафинада в синей обёртке, брикет сливочного масла, которое уже весьма размягчилось и большую пачку индийского чая со слоном.
– Это Вам, Ольга Тимофеевна.
Старушка улыбнулась, сняла буханку хлеба и один батон со стола и отнесла к буфету, достав оттуда  чашки и блюдца. Потом принесла доску с затейливой резьбой и острый как бритва длинный нож с деревянной ручкой.
– Алёша, нарежь на всех. А вы за стол все.
Я немедленно занял место у самого окна, а Юрка напротив. Вдруг мы услышали:
– Куда это вы забрались? Молоды ещё. Вон туда, вниз стола.
Хозяйка ткнула своим корявым пальцем, указав  на две табуретки, стоявшие у той стороны стола, что была обращена к  двери.
Дугин захохотал:
– Что же вы раньше всех за стол полезли, да еще и куда не следует?
Нам с Юркой было фактически всё равно, где сидеть. Просто я то думал, что сидя у окна можно и чай пить, и округу разглядывать.

     Свежезаваренный чай из самовара и хлеб с маслом, были вкусны необыкновенно.
Хозяйка пила чай из блюдца, уложив на центр его четыре куска рафинада и подливая, из чашки, когда блюдце пустело. Такой способ чаепития я еще не видел. Он мне странным показался. Потом я понял: у неё же зубов нет, вприкуску она чай пить не может. А так он потихоньку растворяется и надолго хватает.
Порозовев от чая и удовольствия,  Ольга Тимофеевна спросила:
–Знаете как эти камушки самоцветные. у нас в деревне   прозывают?
– Нет, откуда же знать? Научное название у них – аметист. Во всем мире их сейчас так называют.
– Придётся вам рассказать. 

4. Царицыны слёзы
   
    - Теперя помолчите и чай не цфурындайте пока я говорить буду.
  Может, это байка досюлешна, а может, тоды так оно и было всё, - слегка на распев начала она свою иторию,- мне еще баушка моя сказывала. 
       Ольга Тимофеевна перекрестилась на икону Божьей Матери, приосанилась, даже спина её, казалось, прямее стала. Она посмотрела на нас с легкой доброй улыбкой, как на внуков смотрят бабульки иной раз, видя в них себя в детскую пору и начала своё повествование слегка распевным голосом.
– Готовы? Тады, слухайте как дело было.            
      Во время досюлешно, поди знай коды, опосля Грозного царя уже, стал  на Руси править царь Борис, что из Годуновых роду. Невзлюбил он бояр одних, те из Романовых были. За что, уж ныне и не вспомянит никто.  Робенка ихава  родня себе пригрела. Разлучили тады мужа с женой его. Постригли в монахи их обоих насильно. А как в монашеско званье произвели,  дак и сослали по разным местам. Филарета  в один монастырь, поди знай куда, вроде как  от Архангельска недалече. Сказывали до Холмогор рукой подать. А Марфу, голубушку, в Карелию, к нам в Заонежье отправили. Поселили  горемыку в деревню Толвую.  С той поры про неё люди помнят, да сказывают  о делах её. Она ведь знатного роду была из бояр московских наиважнеющих, а жила то в Толвуи не в хоромах боярских, а в избенке тесной. Все молилась Господу, да шибко слезами умывалась. 
  Шутка ли? С дитём и мужем в разлуке жить, а вестей не получать. Стража при ней была неотлучно, штобы бяжать куды и не вздумала. Вроде и не в тюрьме, а никуды не денисся.  Поначалу, года два дак, она окромя как в церкву на молитву, да ко причастию, никуды  и не ходила. Толи не можно ей было, толи сама не хотела.  Потом уж послабление ей вышло, стала по округе она погосты объезжать, в церкви, да часовни заходить, стала травы собирать. Побывала  она и в Шуньге, и в Типиницах, в Кижи, да в Сенную Губу заглянула, а уж обратным ходом и у нас побывала. В часовенку зашла, помолилась, робятам коврижек сладких дала, у баб про жизнь в наших местах поспрошала.  Про травы разговоры затеяла, для чего нужна, да где растёт. Тут одна из нашенских ей пучок цветков то и дала. А Марфа спрашиват:  «Што за цветочки таки голубеньки? Прям, как глазки моего сыночка синенькие, сердце мне ласкают. А ей в ответ: «кукушкины слёзки» эти цветки называют. Сказывают, что детей кукушка растеряла, по разным гнёздам, по семьям детей роздала, да и вспомянула коды, а уж не помнит куды. Вот по веткам порскат, кукует, деток кличет и слёзы по округе ронит».
Боярыня горемычная слёзами и облилась, платочком белым их промакиват.
Ей тоды подсказали: «Цветочки эти заварить надо и пить, коды горло застужёно,  облегчение даёт.  Кореньев отваром пользуют слабых опосля ранения  или родит кто, он силы прибавлят. Стары люди эти цветы с досюльных лет «одолень–трава» прозвали.  Она хвори одолеть помогат, а корешок с собой носить – то напасти отводит».
Она пучок травы с цветами и взяла, поклонилась людям да сказала, што  не забудет и пользовать будет.   Уже, было, в сойму садиться стала,  в Толвую возвернуться,  увидала она у девушки одной аметистовый подвес, что на шее у той на шнурке висел. «Это же краса какая, – говорит, – глянуть дай».
 Девушка со шнурком ево и сняла,  да ей с поклоном  протягиват, сказыват:
– Тятя, подарил. 
– Не видала,– бает Марфа, – я на селе у вас людей богатых, а таку купить – денег надо. Я таки каменья баски у царицы Ирины Годуновой в короне видала. Твои тока помелче будут.
Да и глянула вкруг себя. А робяты стоят: кто в лаптях, кто босый, много кто в рибушах были. Тут мужик, отец девушкин, и пробуркал:
– Так не с ярмонки корыстина. Сам сделал.
– А каменья откуль?
– Так отсель, с огороду.
– Растут, штоли?
– Бог знат, а только я с земли достал. У мени ещё найдено, коли пождёте недолго, так я бегом.
Повернулся он и к избе своей побёг, а Марфа знак гребцам и стрельцам дала штобы ждали. Мужик прибёг и каменья ей протягиват:
– Возьми с поклоном, на утеху, да на удачу, глянешь на них и душе твоей легше станет.  Тестенники бають, от зелья вражьего сохранить может, коли в кубок они поставлены.
– Спаси тебя Господь!
    Заплакала она опять,  перекрестила  его и каменья те взяла, а мужику деньгу серебряну дала –  цело богатство, для заонежан простых. 
Потом уж лет немного прошло, а слух по всему Заонежью пошел, что Годунов то помер и мужа Марфы, Филарета, на Москву позвали из ссылки.   Потом и вовсе он выше архимандрита стал –  патриархом всей Руси. Марфа тоже тогда на Москву поехала. Сынок их подрос за то время.  Взрощенника Михайла на царство бояре и выкликнули. Филарет благословенье дал и еговый сын царём всей Руси стал. Марфа – толвуйская заточница, горемыка наша, царицей русской сделалась, а врагов их в ссылку отправили. Всё как Господь Иисус Христос наш Спаситель сказал: «Кто возвысил себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится». Стары люди баяли, што царица те каменья, наши волкостровские,  велела себе в корону вставить.
Опосля, велика беда на Заонежье пришла. На нашу голову заявились паны из Литвы, да с Запорожья. Было их не одна тыща. Все на конях, все с саблями, а возносливы – куды боярам. Паны ети, народу много погубили, домов пожгли, в монастыре на Пальеострове монахов побили – нехристи. Разоренье всему краю было. По острогам стрельцы с огненным боем отбиться сумели от панов – супостатов. Кто в острог заскочить не успел, тех порубили,  да постреляли. Разбогатеть те паны  хотели. Пытали мужиков: серебро, да золото им давай. А где его взять то? Никоды эттока богатства не было. Вот они дома по злобе жгли, да часовни с церквами. Сеча была с ними у стрельцов на Падмозере, а в одном озере, сказывают,  свое богатство они утопили, чтобы от погони уйти. Много добра с собой они волокли,  в Архангельских поселеньях пограбили. Озеро это Панозером опосля прозвали. Убрались окаянные, а все хозяйство подымать, да избы строить нап. Царица Марфа тоды об нас грешных вспомянула, да денег послала на обустройство. Церкви новые в Чёлмужах, в Шуньге построили, в монастырь денег тоже дала. А батюшке что при церквы Толвуйской, да еще трем мужикам грамоты обельны дала. Это чтоб ни с них, ни с детей их податей не брать. Добрым словом её поминают по Заонежью.
А баски камушки, что ей глянулись,  у нас потом стали называть «царицыны слёзы». Так они похожи были на глаза её полные слёзами. 
Ольга Тимофеевна, закончив рассказ, горестно вздохнула, встала и снова перекрестилась на икону.
– А я читал, что в старину этот камень «вареник» звали на Руси, - подал голос наш гость Андреич
– Не знаю, может, где и звали, – поджав губы, ответила москвичу старая заонежанка, – я слыхала, так варёные пироги из теста хохлы называют. По нашим местам этот камень никто так не зовёт. Назвали бы вороник, еще ладно, стало быть, на вороний глаз похож, а то вареник – срам один.
Москвич выбрал себе камень и вручил за него старушке три рубля, а Дугин присовокупил большую банку говяжьей тушенки.
Хозяйка осталась довольна.
Видя, что разговор окончен, мы засобирались к выходу, распрощались с ней и вскоре дизель бота снова мерно застучал, призывая к продолжению похода по Онего.
  С палубы долго еще было видно темную фигурку бабы Оли на крыльце большого деревянного дома.

5. Вороний остров

 Чуть больше часа неполным ходом шли мы на боте до Вороньего острова. Московский товарищ наш попросил не торопиться, чтобы получше разглядеть и острова и деревни на них, и часовенки. Внимание его привлекла небольшая лодка с загнутым носом на которой гребли вёслами две старушки. Палыч аж рот открыл от удивления. Сидели они лицом к лицу, что для гребцов необычно. Старушки ловко управлялись с вёслами. Чувствовалось, что такой способ езды дело для них привычное.

–Гляди–ка, Лёха! Это что за чудо такое?

– Что тебя так смутило?

– И лодка необычная, и чтоб этак гребли я никогда не видел. Разве это удобно?

Дугин улыбнулся.

– Лодка для этих мест самая простая, кижанка называется по имени знаменитого острова, но шьют такие лодки почти по всему Заонежью.

– А зачем нос у неё загнут назад?

– Воротом вытаскивать удобно, железное кольцо в форштевень ввинчивать не нужно, к дереву привязать или на прицеп лодку взять – на все сгодится. Лодка ходкая и волну хорошо держит.

– А бабульки как додумались так грести.

– Опять же удобно. Заскучалось им, вот и поехали на соседний остров к подружкам чайку попить, да новости послушать. Они же не на гонках по гребле. Рулевой не нужен. Та, что на корме подруливает, опять же в дороге и поговорить можно и не тесно, как вдвоем на одной скамейке. Можешь на Волге рассказать, глядишь, и им понравится.

На острове вновь мы увидели бревенчатую большую часовню. Стоянку на острове мы и сделали.

До той часовни, что была нами увидена на Вороньем острове, этой было далеко. С маковкой, но без креста, она была еще в не очень плохом состоянии, несмотря на местами прохудившуюся крышу. Однако икон в ней не было, колокольни тоже.

Вдоволь мы накупались в онежской прозрачной воде. Нежились мы под ослепительным июльским солнцем, пока, в результате, не обгорела до боли, кожа спины. Накинув рубашки на свои облезающие красные плечи, обошли мы весь небольшой этот островок.

Недалеко от большой часовни обнаружили мы небольшое деревянное сооружение, что было ближе к берегу. Конечно же, заглянули мы и в него. Оказалось, что это тоже часовенка и, судя по всему, еще гораздо более старая, чем большая. В ней на приступочке над полом был какой–то крест, грубо вытесанный из камня. Крест был массивный больше полуметра высотой и практически равносторонний. Камень был похож на известняк. На нем виднелись остатки изображения какого–то святого, нанесенное явно не современной краской. Скорее всего, этот крест был здесь со времени еще до патриарха Никона.

Мы с интересом разбирали надписи на деревянных стенах часовенки. Частью они были вырезаны ножом или углом стамески, частью были написаны на выструганной части брёвен простым карандашом. Тот, кто писал, сильно нажимал на карандаш,

поэтому слова видны были хорошо. Были там записи относящиеся 18 и 19 веками Разбирать эти надписи было очень интересно.

Некоторые я до сих пор помню: «Шли на ярмарку с соленой рыбой из Повенца в Петрозаводск в 4 соймы. Было нас 6 мужиков и 2 жены. Шторм жестокий здесь три дня пережидали и молились о спасении».

Были записи и о санных поездах с товаром. После остановки, поклонения кресту и моления, возчики свой путь продолжили.

Наличие такого количества настенных записей подтверждало, что путь этот до постройки железной дороги на Мурманск, был весьма оживлён.

Дугин нам доходчиво рассказал, как в 17 веке везли через эти места поморскую соль, пушнину и железные изделия, позднее еще и Соловецкие латунные иконки, изукрашенные эмалью. Соленая рыба из здешних мест и лосятина с медвежатиной, спросом всегда пользовалась в Петрозаводске, да и до Петербурга их зимой довозили. А обратно уже поморы и заонежане везли в свои селения столичные товары.

Солнце после полудня стало прятаться за небольшие облачка.

– Поехали, порыбачим, – предложил наш походный командор.

Он уже успел с берега поймать на спиннинг щучку килограмма на два.

Оказываться никто не стал и вскоре мы уже закидывали удочки на луде в километре от острова. Клёв был невероятный. Полосатые красавцы окуни на перебой хватали червяка, когда он только шлепался об воду, не давая ему утонуть. Временами умудрялась между ними как–то просунуться крупная плотва. Мы их потом взвесили. Десяток потянул больше чем на три килограмма.

Наш московский друг буквально захлёбывался словами, выражавшими неописуемый восторг от рыбалки. Особенно его восхищало, что в прозрачной воде он видит, где стоит рыба покрупнее, и есть возможность удочку закинуть поближе к ней.

Между тем начал потихоньку подниматься ветер. Было принято решение сниматься с якоря и идти на Петрозаводск. Вскоре мы уже огибали остров Кижи с его собором и Климецкий остров, только уже с другой стороны, пройдя судовым ходом рядом с Гарницким маяком. Шхера издавна спасала рыбаков от волн и ветра. Помогла она и нам.

Когда бот снимался с якоря, капитан нам с Юркой поручил приготовление ухи. Голод, как известно, тётка, а мы все за купанием и рыбалкой, не вспоминали до отъезда о еде. Мы взялись за привычное дело и когда шли Кижской шхерой уже уплетали наваристую уху. Припозднись мы немного, и обедать было бы весьма затруднительно. Вскоре мы уже вышли из шхеры, взяв направление на Петрозаводск.

Ветер задувал с северо–востока. Решили идти не прямым курсом, а так, чтобы материк хоть немного прикрывал от ветра. Это несколько спасало нас от сильной бортовой качки при переходе через залив Большое Онего.  Прижимаясь от волны и ветра к Шардонским островам, острову Суйсарь, мимо Ялгубы и Пиньгубы, пройдя между Ивановскими островами, добрались мы до стоянки в гавани Петрозаводска.
   Так повторили мы на своем боте старинный путь от Заонежья до Петрозаводска.

2017. Эспоо.