Старость - не радость

 История первая. Одиночество.

 Спицы и нитки уже не слушались узловатых пальцев. Телевизор орал на весь многоквартирный дом совершенно непонятные новости о какой-то пандемии. Сидеть было больно. Спина ныла от самой шеи до копчика. Встать и прошаркать в кухню сил не было. Да и зачем? Есть не хотелось. Мысли вяло текли в седой голове: "Вот, если бы Люська забежала на пару часов, то можно было бы и кофе попить, и сырком побаловаться. Но эта ж зараза неугомонная укатила со своим благоверным на какие-то острова. И что им там делать на тех островах? Вот еще спортсмены выискались, по волнам на досках скакать! Теперь вернуться не могут. Пандемия. Опять эта пандемия. Чёрт её знает, что это такое, а весь мир на рогах стоит. Вот и Люська застряла на своих островах. Ждет, когда их оттуда спецрейсом вывезут. Кому они нужны? вывозить их специально. А потом, когда привезут на Родину, на две недели в карантин отправят. Так что, сиди, Анна Владимировна, на своей пятой точке и жди у моря погоды. Не скоро с дочкой повидаешься.

 Хоть бы соседка заглянула! С соседкой тоже можно парой слов перекинуться. Хотя, если подумать, то, о чем с ней разговаривать? Так только - лясы точить. Опять же ж о той же самой пандемии... Вон. в Китае-то, молодцы, за месяц управились. А начинали-то как. Жуть жуткая смотреть было, что с этими китайцами было. Город целый закрыли наглухо, ни поесть людям, ни воды напиться в их Ухани было, а теперь что ж, и не поминают их по ящику-то, управились уже со своими проблемами, раз-раз, и готово. Одно слово, китайцы. Уже и не вспоминают небось. А у нас, как всегда, пока раскачаются, пока дойдет до наших начальников, пока население дотумкает..., так и пандемия по всему миру уже пройдет, а у нас только начнется. Ох, и тяжел народ русский на подъем! Но зато, когда до нашего человека дойдет, тут только держись. А пандемия-то, говорят, надолго, как бы не навсегда... А как же ж Люська-то? Может так и помру дочку не повидав напоследок...
 Ох, грехи мои тяжкие, яблоко, нешто, взять? Хочется яблочка-то погрызть, как в детстве бывало, а зубы уж не позволяют. Придется на терке потереть. А в детстве прямо на яблоне бывало устроишься, полную запазуху яблок нарвешь и грызёшь до оскомины..."
 
 Анна Владимировна с кряхтением выбралась из кресла и побрела на кухню. А мысли тянулись всё той же ленивой чередой, не торопясь, с остановками: "Люськин подарок, оно конечно, вжик, и готово. Только больно громко жужжит эта таратайка, да и мыть её потом муторно. То ли дело терка, деды знали, что изобретать. Оно, конечно, подольше будет, чем в блендере Люськином, да и руки дрожат тоже. Прошлый раз так стесала палец, что едва кровь остановила потом. Да, уж лучше блендером. И где только он? Куда-то же сунула? Чтобы не путался под руками каждый раз. А теперь и не вспомню, куда дела. Наверное, в стол убрала, к мясорубке. Ну, точно. Вот он. А память еще ничего так, имеется. Не совсем из ума выжила. Как же он тут собирается? Ага, вот инструкция. Ну, и что? Так, так. А ничего сложного, оказывается".

  Старуха собрала блендер, аккуратно поставила на льняную салфетку-персонник, вымыла яблоко, разрезала его на четыре части, положила один кусочек в чашку блендера и запустила на полную мощность. Блендер задрожал всем корпусом, грозно зарычал, подпрыгнул и свалился со стола вместе с салфеткой, тарелкой и нарезанным яблоком. "Ох, грехи мои тяжкие!" - запричитала перепугавшаяся Анна Владимировна, - "вот не хотела ж с ним связываться, так, нет же, черт дернул с этой техникой морочиться . Да, угомонись уже, дурак конченый!" - она с осторожностью, со страхом глядя на взбесившийся агрегат, выдернула вилку из штепселя. Блендер замер. "Да, уж, вот и погрызла яблочка, как в детстве", - с иронией в голосе проговорила старуха вслух, глядя на сотворенное.

 В кухне царил погром. Куски яблока, салфетка, части блендера, осколки разбившейся тарелки валялись по всему полу. Анна Владимировна тяжко и нарочито громко вздохнула, еще раз чертыхнулась вслух и медленно побрела за веником.

 "А чего я его ругаю?" - задалась она на ходу вопросом, - "Прочитала же, что его надо на голом столе присосками закрепить, а сама, безголовая тут же на салфетку его поставила. Вот уж воистину, за дурной головой ногам покою нет. Эх, старость - не радость. И сидеть-то невмоготу, а теперь это ж сколько убирать теперь?! А ещё пол этот твердокаменный... Прав был приснопамятный Виктор Степанович: "Хотели как лучше, а получилось, как всегда". Надо ж было поддаться на Люськины уговоры с ремонтом. Был бы линолеум, как прежде, хоть тарелка бы уцелела. А тут теперь и шагу не ступить - эвон как, вдребезги расколошматилась тарелочка. Небось и в коридоре куски валяются. Хорошо, что тапки на резиновом ходу, а не войлочные, а то бы еще и из тапок пришлось бы стекла выковыривать".

 Анна Владимировна с придыханием бормотала себе под нос, словно искала себе не только собеседника, но и того, кто разделит с ней её удивление и сожаление: "Это ж сколько с одной тарелки осколков, мама дорогая! Ладно бы блюдо еще было, а то, так, десертная тарелочка. Эх, жалко, красивая была тарелочка", - Анна Владимировна с кряхтением подняла довольно крупный осколок и горестно вздохнув, покачала головой, разглядывая орнамент, - "последняя из сервиза свадебного. Это ж сколько лет прошло? А больше пятидесяти... Люське уже пятьдесят один будет, юбилей справляла в ресторане. Хороший юбилей был. Ничего не скажешь. И еда вкусная, хоть и ресторанная. И людей было не мало. А теперь бы, с этой пандемией, фиг бы она юбилей справила".

 Анна Владимировна снова вздохнула, бросила осколок в мусорное ведро и принялась собирать с пола части блендера, осколки тарелки, куски яблока. Наклоняться было трудно. И Анна Владимировна, каждый раз наклоняясь за очередным куском, опиралась о кухонный стол. Наконец крупные куски были подняты с пола, осколки выброшены в ведро, блендер собран, уложен в родную коробку и поставлен на полку к мясорубке. С сожалением посмотрела Анна Владимировна на куски яблока: "Эх, не надо бы их выбрасывать, да вдруг стекло проглотишь с куском каким... А может помыть их, да и дело с концом? Ну, нет, ещё не хватало куски подбирать. Есть с пола, как свинья какая!" И решительно бросила и их тоже в мусорное ведро. "Ну, вот яблочко и откушала с удовольствием", - вслух произнесла старуха и взялась за веник.

 "А с пола этого хорошо мести. Гладкий. Каждый раз радуюсь. Молодец Люська! знает девка, что почем и что получше. На линолеуме-то тоже небось тарелка разбилась бы, так и пол бы поцарапала, и убирать хуже", - старуха сгребла сор в ведро, поставила веник на место, наполнила таз водой, с трудом опустила его на пол, оперлась на швабру и удовлетворенно покачала головой, -  "Да, хорошо, что согласилась на эту плитку. Надо и в комнате сделать будет, когда Люська вернется. А то как-то некрасиво. В кухне и коридоре плитка, а в комнате паркет щербатый. Только пыль собирает... Да, что ж это я?! Хватит болтать уже. Пора и за дело приниматься. Ох-хо-хонюшки -хо-хо, вот где наказание-то! Какие там круги ада? Вот где он, ад тот - старость и немощи мои. И когда только смертушка моя наступит?"   

 Уборка потребовала от неё и много времени, и сил. Анна Владимировна с трудом разогнула спину, ставя швабру в угол после того, как вымыв пол в кухне, всё убрав по местам,  затеяла зачем-то еще и в коридоре уборку. Решение  это было спонтанное. Убирала она во всей квартире накануне, за это время ни к ней никто не заходил, ни она сама из дому не выходила. Но из опасений, что мелкие осколки могли отлететь в коридор, Анна Владимировна решилась на его уборку.

 Убирать ей было трудно. Болели все суставы. Голова кружилась. В общем, ничего хорошего. Но оставить начатое на полпути - это было не в её правилах. Анна Владимировна не давала самой себе спуску и из старческого упрямства, и по привычке, выработанной ещё в детстве строгой матерью, и из какой-то патологической страсти к порядку.

 Это у неё с рождения было. Каждой вещи своё место. Она совсем малая была, а каждый лоскуток от кукольных нарядов лежал в отдельной коробочке и каждая коробочка лежала на своей полочке, и никто не имел права взять ни какую из этих коробочек без её, Нюсиного, разрешения. А с возрастом её страсть к порядку приобрела характер, максимально утомительный для неё самой и ещё более напрягающий окружающих. Ей никогда не приходило в голову, что можно бы иногда вожжи отпустить. Вот и теперь она, не раздумывая о тяжких последствиях, о боли в коленях, локтях, плечах, спине, о сердцебиении, одышке и головокружении, принялась за восстановление порядка с соблюдением извечного принципа "уж как хочешь, хоть помри, а делай, как положено".

 "А хорошо, что прихожая маленькая", - подумала Анна Владимировна, - "вот была бы как у Люськи в её новой квартире, я б и до завтра не закончила, а тут, раз-два и конец. Конец - делу венец. Можно и отдохнуть теперь". Она села в огромное для её тщедушного тела кресло перед включенным на полную громкость телевизором. "Ох, да что ж я это? А блендер этот шарахнутый? Я его на место поставила-то?" - вспыхнула в её голове мысль, - "Что-то не помню". Анна Владимировна со стоном встала из кресла и прошаркала в кухню. "Тааак. Что-то я хотела? Зачем я сюда пришла? Что-то же мне здесь надо? Вот голова склерозная,ничего не помнит!" - в сердцах старуха махнула рукой и пошаркала в обратном направлении, но тут же остановилась: "Да, а блендер-то, блендер! Где он тут, голубчик? От я - молодец! Всё на месте! И когда я это всё поспеваю?" - Анна Владимировна приободрилась и, донельзя довольная собой, вернулась в кресло.

 Мысли вновь лениво потекли в прежнем русле, с переживаниями по поводу возвращения дочери с тропических островов, карантина, пандемии, массовых смертей от коронавируса... То ли мысли, то ли дрёма. Иногда её мысли обращались в далёкое прошлое. И она вспоминала, как в детстве ей всегда хотелось есть: "А теперь вот, яблоко захотела было и не хочу больше. В детстве бы это яблоко в секунду бы прикончила. А после зимы каково было? Первая трава только проклюнется бывало, а мы уже наперегонки её обгрызаем. И вкусная же трава была! А хлеб какой был! Ароматный, пахучий, вкусный-вкусный. Помнится, пока от пекарни до дома дойдёшь, половины корки нет... А какие пирожки с капустой бабушка делала... Да, я и сама тоже потом вкусно готовила. Какие столы накрывали! Сколько гостей за столами собиралось! И сколько веселья было... Как запоём бывало то "Катюшу", то "Калину", то "Рябину кудрявую"...

 Анна Владимировна выключила звук телевизора и запела дребезжащим голоском, - "Что стоишь качаясь, тонкая рябина..." Голос сорвался, старуха натужно закашлялась."Ох, грехи мои тяжкие, отпела бабка своё, так и нечего изображать из себя Зыкину. Н-да уж, а бывало как певала?! И муж покойный частенько просил спеть что-нибудь. Особенно любил Васенька "Там вдали за рекой загорались огни" и всегда подпевал тихонько, а еще всегда подпевал, когда начинали на застольях петь "Ох, мороз, морооз, не морозь меня" Она вновь попыталась запеть, снова закашлялась и замерла без движения. Слёзы тихо стекали по морщинам. Ни думать, ни вспоминать больше не хотелось. Анна Владимировна вновь врубила телевизор на полную громкость и закрыла глаза.

 "Вот так бы сейчас просто умереть. Просто тихо отдать богу душу. И ничего не делать больше никогда. Ни о чём не думать. Ни о чём не вспоминать... Может и с Васей встретиться снова доведется... Узнает ли? Столько лет уж прошло... Без малого двадцать. И как же это я столько лет без него? и зачем жизнь такая нужна? И Люська за эти годы уже совсем взрослая стала, и внуки выросли. Вон Димка какой амбал выбухал, как шкаф стал. Когда летом приезжал, едва узнала его. А Сонечка такая красавица стала, глаз не отвести. И чего замуж не идет? Женихов-то, наверное, хоть отбавляй, а она всё в девках сидит... Так и состарится без радости... Хотя, если уж выходить замуж, так не абы за кого. Жених должен быть не просто влюбленным, а надо чтобы человек был солидный, не пьющий, с хорошей профессией, а не бизнесмен какой. А то выйдет замуж за студента какого или, не дай боже, за какого предпринимателя бесштанного, и что это будет? Снова Люська будет тянуться для дочки. А у Люськи уже и у самой пенсия на носу, надо подумать о будущем. Какие-то накопления сделать... Впрочем, девочка она взрослая, сама решит, что делать. Девочка моя...  Уже по возрасту судить, так и совсем бабушка, а я всё думаю, что девочка...

 Пойду-ка я чайник поставлю, есть не хочется, а вот чайку попью с удовольствием".

 Анна Владимировна попыталась потянуться в кресле и встать, но  руки и ноги у неё дрожали после проделанной днём работы. Она не сумела встать из глубокого кресла. "Ох, это что ж делается-то?" - испугалась она, - "это что, парализовало меня, что ли? Это как же теперь я буду? Так и помру тут? Люська приедет, а я покойница? И вонища на весь дом... Ужас-то какой..." - Анна Владимировна живо представила себе обрисованную картину и, решительно собрав силы, заставила себя приподняться,встала, постояла мгновение в полусогнутом положении, потянулась, расправляя спину, придержалась рукой о спинку кресла, почувствовав легкое головокружение, и, шаркая тапочками, побрела в кухню.

 На кухне она включила электрочайник, достала с полки любимую чашку, блюдце, намазала кусок хлеба повидлом, застелила свежую салфетку на столе, заварила чай в сервизном чайнике, расставила на столе посуду для чаепития, на мгновение замерла и поставила вторую чашку и блюдце  напротив своего места. "Вот так-то, Васенька," - проговорила она вслух, - "сейчас мы с тобой попьём чаю и пойдём смотреть кино", - Анна Владимировна налила чай в чашки, - "скоро начнётся наше любимое. Помнишь, "Весна на Заречной улице"? Почти про нас с тобой. Ты тоже был не самым спокойным моим ухажёром. Не смущайся. Я тебе за всё за всё благодарна. Если бы не ты, я бы никогда не узнала, что такое счастье. Пей, Васенька, пей. Это очень хороший чай. Люська его из Египта привезла в прошлом году". Она выпила свой чай, аккуратно доела хлеб с повидлом, налила себе вторую чашку и, глубоко вздохнув, продолжила разговор: "Ты как хочешь, Васенька, а мне такая порция, как слону дробина. Это я только снаружи маленькая, а внутри у меня таких, как я, человек пять, не меньше. И все есть хотят. Ты даже не представляешь, какие они все голодные. Я же их сегодня ещё не кормила. Первый раз сегодня за стол села. Хотела было днём яблоко пожевать, а потом... Ну, ты бы посмотрел на эту картину маслом, как Люська выражается", - и она тихонько засмеялась дребезжащим смехом, - "только твоя жена могла так облажаться. Это ж надо было такой погром учинить! А блендер Люськин качественный оказался. Так лететь со стола на пол и не разбиться, просто удивительно! Хотя, погоди, а может он испортился? Дай-ка я его проверю".

 Анна Владимировна с кряхтением встала из-за стола, сложила чайную посуду в раковину, вытряхнула в раковину салфетку, протёрла губкой стол, подмела пол около стола и возле раковины, где могли оказаться нечаянные крошки, подумала немного и сначала решила вымыть чашки, а потом уже заняться блендером. Наконец, закончив с уборкой, она достала многострадальный агрегат, плотно прижала ножки-присоски к столешнице и задалась вопросом: "Это что же получается, его же не включишь просто так, надо в него загрузить что-то. А что мне туда грузить, если я уже поела и больше не собираюсь сегодня есть? А, придумала! Сделаю сейчас заготовку для сырников, а поджарю завтра. Как раз и манка идеально пропитается". И она с энтузиазмом загрузила чашку блендера продуктами для сырников. Нажала кнопку и испуганно глядя на блендер спросила: "Так, ты что, испортился?" Блендер стоял молча, словно провинившийся первоклашка. Анна Владимировна с огорчением посмотрела на него, погладила по крышке: "Ну, голубчик, давай, не подводи меня". Блендер стоял недвижимый и молчаливый. "Ах, ты, зараза такая! Техника раздолбайская! Подумаешь, упал он. А мне теперь отмывать его, бездельника!" - Анна Владимировна в сердцах отодрала блендер от стола и тут только заметила, что не воткнула штепсель в розетку.

 "Тю, дура старая, а еще на бедный блендер бочку накатила," - вздохнула Анна Владимировна и воткнула в розетку вилку блендера. Блендер загудел, задрожал всем телом, подпрыгнул и без разбега грохнулся на пол, где, вертясь волчком, начал выплевывать из своего нутра творог, яйцо, манку... Продукты разлетались едва ли не до потолка. Анна Владимировна в оцепенении смотрела на свершившийся кошмар. Непроизвольные слёзы потекли по её щекам. Она брезгливо и гневно выдернула провод из розетки и бросила блендер в мусорное ведро: "А иди ты, гад, куда тебе положено! Достал своими фокусами!"

 Предстоящая уборка наводила на неё ужас. "Кошмар какой-то", - вздохнула Анна Владимировна наполнила теплой водой таз и второй раз за этот день  принялась отмывать свою кухню.   Где-то в середине процесса ей постучали по батарее соседи. "Ну, чего расшумелись, ироды? Мешаю я вам,что ли?" - возмутилась старуха и насупившись продолжала оттирать пол. Соседи вновь постучали. Она решила ответить им тем же. Распрямилась, взгляд случайно скользнул по циферблату настенных часов. "Ух ты, а времени-то уже половина полночи! Ничего себе, время летит! Ох, а у меня там телевизор орет, как подрезанный", - бросив швабру-лентяйку, Анна Владимировна поспешила в комнату, убавить звук.

 Соседи успокоились. Анна Владимировна навела идеальный порядок в кухне и, окончательно обессилев, вернулась в своё кресло, смотреть любимый кинофильм. Она успела увидеть, как Рыбников робко помахал рукой и задумчиво улыбалась у распахнутого окна Танюша. Знакомая мелодия защемила сердце. Старая женщина горестно покачала головой: "Всё прошло, как с белых яблонь цвет. Всё прошло... Пройдёт и это". Она снова вздохнула с каким-то непроизвольным всхлипом и переключила телевизор на другой канал.

 Там кривлялся в нелепых шутках Арлазоров. Это было не интересно. Она переключила на РенТВ, там хоть и глупости тоже болтают, но хотя бы с серьезным выражением лица и не о пандемии. "Вот тоже выдумали. Пандемия. Небось, когда Европа от чумы вымирала, ни какой пандемии не объявляли, зато теперь все больно нежные стали. От обычного кашля и от насморка шарахаются так, словно их спидом заражают", - Анна Владимировна не имела сил ни на что, даже на то, чтобы произнести это всё вслух, но раздражение, накопившееся за этот нелепый день, от усталости, от собственного бессилия, привело её мысли в критическое русло, - "Это эти ковидные до старости не доживали. А были бы, как я, людьми в возрасте бальзаковском в кубе, так на эту пандемию бы и глазом не повели".

 Телевизор вещал страшным голосом о грядущих апокалиптических сценариях развития. Анна Владимировна, задрёмывая, уже не слышала ничего, кроме своих собственных мыслей о прошлом, о настоящем, о будущем, о дочке в далёких краях, о непутевом зяте, затеявшем так некстати эту их поездку, о внуках, не балующих её своими посещениями, о том, что за весь день съела только кусок хлеба с повидлом да пару чашек чаю выпила, о том, как она устала за этот чёртов день, о старости, которую не ждёшь, а она никуда не уходит, о том, что "надо бы встать и дойти до туалета... вот тоже зараза какая! хоть памперсы надевай..." и продолжала сидеть, обессилев после уборки. Она поминутно вздрагивала от собственных непроизвольных всхрапываний, зевала, снова думала о карантине и потерявшейся где-то в океане дочке, о своём одиночестве и о том, что хорошо бы было сейчас умереть, пока маразм старческий не превратил её окончательно в сумасшедшую развалину...


 История вторая.  Маленькие радости

 Виктория Павловна - дама видная,  никто не догадывается, что ей лет на двадцать больше того, что ей дают малознакомые. Она ходит с выпрямленной спиной, стараясь не шаркать подошвами. На голове у неё всегда идеальная укладка, губы она подкрашивает кармином, глаза и брови подводит темно-коричневым карандашом, а пудрой, настоящей французской, она умело скрывает мелкие проблемы кожи. Жаль, пудра не скроет второго подбородка, брылей и скорбных складок у губ и носа. Но Виктория Павловна маскирует второй подбородок роскошным шелковым шарфом, коих у неё множество.

 Никто из немногих остававшихся живыми знакомых Виктории Павловны не догадывается на какие средства она живет. Большой пенсии она нажить не могла. Откуда большая пенсия у обычной инженера-технолога, всю жизнь проработавшей на небольшом заводе? Но с ее невеликой пенсией, при отсутствии полном и тотальном мужа и детей, она каким-то чудом всегда была хорошо одета и обута, да и в продуктовых магазинах не ходила мимо полок, облизываясь на сыр и колбасу. Что хотела, то и покупала.

 Соседи и бывшие сослуживцы относились к ней с уважением, вызванным скорее её внешностью, нежели какими-то особыми дарованиями.

 И никто из них не знал о её тайной страсти. Она выращивала комнатные цветы на продажу. И продавала их по интернету с помощью нескольких бесплатных сайтов. Клиенты на её цветы не слетались стаями, появляясь не чаще двух-трех раз в месяц, но оставляя Виктории Павловне на столе иногда и пару тысяч за экзотического красавца, выращенного ею на подоконнике из скромного зернышка.

 Это были её три главные радости в жизни - цветы, интернет и дополнительные доходы. Какая страсть была главнее, она вам не ответила бы, не покривив душой. Потому что сказала бы - цветы. А на деле... - нет, не деньги, а интернет. Потому что здесь, в соцсетях, она была молода, красива и достаточно богата. В соцсетях у неё были поклонники из разных стран и городов. В интернете она дерзко назначала свидания и не приходила на них. Виртуальное пространство позволяло ей купаться в комплиментах и признаниях в любви.
 
 А что еще надо старухе восьмидесяти трех лет от роду?

 И вот на этот-то вопрос она точно не смогла бы ответить вслух даже самой себе. Потому, что надо ей было много. Много внимания.

 А внимания не было. Те, вполне искренние, комплименты её внешности, какие отвешивали немногочисленные знакомые, она не воспринимала в качестве знаков внимания. Это была, с её точки зрения, простая констатация реальности.

 Глядя в зеркало по утрам, Виктория Павловна видела дородную статную даму с потухшим взглядом выпуклых серых глаз с опущенными веками и суровой складкой меж седых бровей, и с бесцветными тонкими губами с опущенными уголками. Зрелище было унылое, а потому Виктория Павловна, тщательно промыв и вставив челюсти в запавший рот, бралась за карандаш, помаду и пудру. Даже для себя самой она должна была выглядеть достойно. Тщательный макияж завершался изысканными ароматами дорогого парфюма. Затем Виктория Павловна делала укладку из поредевших волос. Начес не скрывал просвечивающей проплешины на темени, но ей это было не ведомо. Затем она облачалась в широкий стеганый халат, купленный по случаю у какого-то туркмена или узбека на рынке, и, заварив в чашке крепкий кофе, усаживалась перед монитором.

 Просматривая объявления и новости вперемежку с полученными сообщениями в свой адрес, она забывала о времени и о своем возрасте, и о своих болезнях... Даже о своих экзотах в соседней комнате в эти полчаса - час она забывала полностью. Только когда старческая рука начинала дрожать и мышка сводила пальцы судорогой писчего спазма, она вспоминала, что еще не полила и не обиходила своих питомцев.
 
 Тогда она вставала с офисного кресла, потягивалась, растирала занемевшую руку и начинала "колдовские пляски", как она сама называла свои круги по комнате между кадушками и этажерками с финиковыми пальмами, манго, авокадо, пассифлорами, шеффлёрами, диффенбахиями, монстерами, аспарагусами и глориозами. Она замеряла деревянной спицей уровень влажности в каждом горшке, осматривала каждый лист и безжалостно обрезала каждый побег или лист с признаками заболевания. Готовила питательные смеси для своих любимцев. Настраивала освещение. Выбирала самый удачный, по её мнению, ракурс и фотографировала тех, кого приняла решение выставить на продажу. На эти дела у неё уходило порой до пяти часов, но она не замечала того, как летит время. Только покончив с заботой о растениях, она шла в кухню, где наскоро перекусывала бутербродами или творожной пастой с чаем.

 К пяти часам вечера  Виктория Павловна скидывала тяжелый халат, облачалась в брючный костюм и куртку или шубу, по погоде и по сезону, кокетливо повязывала шарфик, надевала шляпку с широкими полями и отправлялась в поход по магазинам.

Поход был вызван не необходимостью в пополнении холодильника, а желанием выйти к людям, встретиться со знакомыми и поговорить о погоде, выслушать комплименты и купить какой-нибудь экзотический фрукт, из семян  которого будет можно вырастить новое растение.

 Один раз месяц, после пенсии, Виктория Павловна на целый день пропадала в салоне красоты, где ей делали массаж, маникюр, педикюр, депиляцию, стрижку и подтягивающую маску. А на следующий день она шла в поликлинику, где участковая доктор отвешивала полной мерой комплименты её здоровью и внешности.

 Эти два обязательных ритуала наполняли Викторию Павловну чувством уверенности, позволявшим в течение последующего месяца задерживаться около компьютера для вечернего и ночного общения с мужчинами. Но даже омолодившись, она никогда не включала камеру. А аватарка на её страничке была просто рыжая кошечка с бантиком. Ей не хотелось терять велеречивых поклонников из дальних стран.

 Эта насыщенная жизнь держала Викторию Павловну в тонусе.

 Но наступала ночь. А с ней бессонница. И мысли. Мысли о прошлом. О прошлом. О прошлом... И никогда о настоящем или будущем. Настоящее не заслуживало размышлений. А будущее... Разве оно будет?


 История четвертая. Что такое не везет.

 Это было излюбленное присловье многих моих ровесников в годы нашей юности: "Что такое не везет и как с этим бороться". На самом деле большинство из нас расценивало в качестве "не везет" настолько мелкие неурядицы, что теперь и вспомнить о них невозможно. Это были обломившиеся ноготки со свежим маникюром, пробежка за уехавшим троллейбусом, поломанный каблук на новых итальянских(!) сапогах, очередь на морозе в ресторан, забытый дома купальник или дожди во время отпуска на море, потеря кошелька с тремя рублями, отсутствие билетов в кассе кинотеатра на нужный сеанс или опоздание на лекцию и, позже, на работу по вполне уважительной причине, которую никто, кроме тебя, за уважительную не считает.  Ничего более серьезного мне лично не припоминается. Разве что еще какие-то попытки познакомиться в общественном транспорте или на улице со стороны каких-то невнятных парней.

 Но это у меня и моих подружек были подобные проблемы в те далекие годы. Потом-то мы узнали, почем фунт лиха. Но тогда мы жили в ус не дуя. Слезы мы проливали в кинотеатрах и над книгами с душещипательными страданиями милых героинь. Нам тогда не закрадывалась и тень мысли о том, что кто-то, может быть в квартире за стеной, реально страдает от реальных проблем. И, если мы краем уха цепляли информацию о том, что некто живет в подлинных мучениях, то молниеносно делали вывод о том, что этот некто легко может решить свою проблему, если захочет.  Отец пьет? - уехать в другой город учиться. Муж бьет? - развестись немедленно. Ребенок болен? - искать толкового врача, который поможет вылечить. Зарплата маленькая? - искать другую работу. Мы были уверены, что нет неразрешимых проблем, а есть люди, не желающие свои проблемы решать.

 И были мы, я и мои ближайшие подруги, в этом уверены ровно до того момента, когда познакомились с Майей.

 Воистину говорят, как корабль назовешь, так он и поплывет. Придумать имя маятнее имени Майя сложно. А жизнь у нашей новой приятельницы оказалась настолько маятна, что всей нашей совокупной энергии на разрешение её проблем так и не хватило.

 Для неё всё началось ещё в роддоме, когда при родах двойней скончалась её мама. Отец без долгих размышлений отдал Майю на воспитание родственникам жены, а сына, предварительно наградив его именем Константин, отдал своей маме. И навсегда исчез из жизни своих двойняшек. Костя был уверен, что его бабушка - это его мама, но помогли узнать правду "добрые" люди, рассказали мальчику, кто есть кто. От Майи правда не скрывалась никогда. В её комнате около кроватки всегда висел портрет её умершей мамы. И бабушка, и дедушка, и незамужняя тетя нянчили Майю с причитаниями и слезами: "Ох, ты моя кровинушка, ты моя сиротинушка, бедная головушка, да как же тебе счастливой быть в этой юдоли несчастий. Даже братика тебя лишили". Вот под такое пение Майя прожила пять лет, а потом в один день потеряла и бабушку, и дедушку, и тетю в автомобильной катастрофе, в которой погиб еще и водитель машины, а выжила, не получив ни одной царапины, только она одна.

 За неизвестностью местонахождения отца девочки и неизвестностью наличия иных родственников (бабушка с Костей жили в другом регионе и связи с ними не поддерживались), Майю отдали в детский дом. Там она пробыла недолго. Её удочерила бездетная семья главного инженера градообразующего предприятия в далекой Сибири. Через год после этого у четы, прожившей в браке шестнадцать лет без надежд на своего ребенка, родилась своя, родная, доченька Светочка. И Майя стала в свои неполные семь лет нянькой младенцу. Сама Майя поначалу отнеслась к этим своим обязанностям как к игре в куклы с живой куклой. Но её быстренько научили отличать игры от обязанностей. Так прошло несколько лет, потом на заводе случились какие-то неприятности, главного инженера обвинили в халатности и еще чём-то (Майя не интересовалась в чём) и отправили в еще более удаленные от Москвы края на пять лет. А через несколько месяцев после суда отчим умер от сердечного приступа в тюремной больнице. Мачеха срочно распродала всё имущество и поехала с девочками в Поволжье. Зачем ей понадобился Нижний Новгород, она не объясняла. Родственников там не было. А еще через пару месяцев после переезда, когда еще даже контейнер с остатками имущества из их прежнего медвежьего угла не прибыл в Нижний, мать-и-мачеха свалилась с инсультом. И Майя в семнадцать лет оказалась в чужом городе с сестрой-шестиклашкой и парализованной матерью без источников существования. Зато в новой двухкомнатной кооперативной квартире, которую мать каким-то образом успела приобрести, вложив в неё все накопления. Квартира была новая, с ремонтом, чешской сантехникой и без мебели. Ни кровати, ни тумбочки. Свету хотели отправить в детский дом, но Майя сумела доказать в суде, что справится с воспитанием сестры и лечением матери.

 Школу ей пришлось бросить.

 И, разумеется, она не справлялась.

 А потому через год вышла замуж за сорокалетнего соседа, которому приглянулась хорошенькая девочка из квартиры рядом. По его планам квартиры можно было объединить в одну большую, маму-инвалида отправить в пансионат, а девчонку-подростка в детдом. Майя об этих планах не догадывалась. Её немного страшили настойчивые ухаживания старого соседа, но и льстили одновременно. Она понадеялась на него и в мае, сразу после своего дня рождения, вышла замуж за, как ей казалось солидного и надежного человека.

 А в результате ей пришлось вести с ним нешуточную войну.
 
 Я познакомилась с Майей, когда она уже выиграла эту войну. Брак был расторгнут. А наследием этого брака остались два сына-близнеца. Мама Майи уже скончалась. Сестра уехала в Москву учиться в театральный вуз и пропала почти без следов, если не считать одну открытку в год с поздравлением со всеми праздниками вместе. Майя после развода продала квартиру, половину денег отдала сестре. На вторую половину жила какое-то время на съемной квартире, потом устроилась нянечкой в заводской детский сад и жила со своими мальчишками в небольшой комнатухе в этом же здании. Вот тогда я с ней и познакомилась. Она была нянечкой в группе моих дочерей.  Меня удивило то, что такая молодая и симпатичная девушка выбрала такую физически тяжелую, морально сложную и совсем не престижную работу.

 Слово за слово, мне удалось её разговорить и с тех пор мы не дружим, у нас слишком всё разное для дружбы, но очень часто общаемся. За годы этого общения Майя несколько раз выходила замуж. И официально, и просто сожительствовала с какими-то персонажами. Каждый её брак заканчивался скандальным разводом или смертью партнера после неумеренной дозы спиртного. Все без исключения её мужья, а было их, если не ошибаюсь, пять или шесть, пили без просыпу, били её без жалости и нигде не работали. Во всех своих браках она ходила с синяками по всему телу. Пару раз дело доходило до сотрясения мозга. И каждый раз ей казалось, что вот теперь она встретила своего настоящего мужчину. Что вот теперь-то ей улыбнется счастье. Что именно это - любовь...

 И вот теперь мы обе уже старухи. Мы получаем пенсию и живем старушечьими жизнями - воспоминаниями, надеждами, болезненными ожиданиями, хронической усталостью, болячками во всех суставах и полным нежеланием что-либо менять в своей жизни. Но если мне особо менять ничего и не нужно, всё вполне стабильно благополучно, то у Майи беды не заканчиваются.

 К нашим общим недомоганиям у неё продолжаются её личные беды и проблемы. Несколько лет назад её с помощью центрального телевидения нашел брат Константин. Радость её была безмерна. И напрасно она обрадовалась. Брат оказался инвалидом, за которым требуется уход. Майя теперь привязана к его инвалидному креслу-коляске. Сестра Света канула в 90-е годы в Лету со своими редкими посланиями. Жива ли она, нет ли - не известно. Майя о ней практически не вспоминает. Но всё это только цветочки. Ягодки в её нескладной жизни созрели в начале 2000-х. Когда один из её близнецов в пьяной драке выбил глаз сыну какого-то сильно крутого чувака. Антон получил не хилый срок. На зоне втянулся в игры с наркотой, пристрастился сам и теперь ходит как сомнамбула, вечно под кайфом. Его брат, Андрей, производивший в детстве впечатление несколько заторможенного ребенка, оказался болен какой-то неизлечимой генетической заразой и все свои боли глушит той же наркотой, которую ему поставляет Антон. Андрей не может иметь детей, не может нормально есть, только жидкую пищу, а потому, вместо еды потребляет пиво. Пиво плюс героин скоро сведут его в могилу и хоть эта боль у Майи утихнет. Она ждет смерти, как избавления. Только, вероятнее всего, смерть придет за ней после того, как заберет Андрея, Антона и Константина. Если это случится в иной последовательности, то я удивлюсь. И посчитаю это несправедливым.

 Я спокойно перечислила все беды Майи и поразилась этому. Сколько слез мы пролили с ней на моей кухне, она оплакивая свои беды, а я от бессилия помочь ей! И вот теперь я просто перечисляю, констатирую факты и у меня в душе нет ни протеста, ни боли, ни горечи. Только непонимание , как одна жизнь может сконцентрировать столько горя? И продолжать жить. Ради чего? Кому нужна такая жизнь? Кому нужна такая старость? Старость с такими воспоминаниями и без искры надежды на будущее? Работать, терпеть, страдать - ради чего? А Майя живет и даже шутит.

 Юмор у неё, правда, плоский и с обилием мата.

 Ну, да ей простительно. Это её способ борьбы "с тем, что такое не везёт".



История пятая. Просто Марина

 Жизнь несправедливая категория. Казалось бы, счастье должно быть у тех, кто молод, красив, умён, душевно щедр и добродушен, кто не жалея себя, отдает себя другим, кто трудолюбив и честен. Кто любит, тот обязательно должен быть любим. Это так должно быть по законам справедливости. А по законам жизни - это всё полная ерунда. Если любишь, уже с тебя довольно. Не каждому дано. Если щедр, не жди благодарности. Если трудолюбив, не жди достойной оплаты твоего труда. Если честен - жди подвоха, тебя, точно, объегорят. Если добродушен и доброжелателен, то тебя точно начнут ощипывать, как липку. А если ты красив, умен и молод, то радуйся и не проси более ничего, тебе и так досталось с избытком. И пользуйся, пока у тебя это есть, ибо это дано не навсегда.

 Это настолько широко известно, что не стоило бы об этом и упоминать, однако, что тоже известно всем, никто не хочет брать эти соображения в расчет и мечтают о справедливости. Между тем, высшая справедливость заключается в том, что, раз уж невозможно чтобы все были молоды, умны, красивы, работящи, честны и чисты душой, то и нельзя чтобы все эти качества были у кого-то в полном наборе. Все блага и благости должны быть распределены равномерно. Кому красоту, кому любовь, кому воспитание, кому радости жизни, кому пряник, а кому ягоду клюкву...

 У Марины Сергеевны сомнений по поводу этих оксюморонов и пошлостей не возникало никогда. Она была просто Марина Сергеевна. Без излишних претензий и ожиданий.

 Так уж сложилось в её жизни, что лукавые мудрствования никогда не омрачали её гладкий лоб. Не дурнушка и не красавица, не отличница и не двоечница в школе, не стахановка и не лодырь... во всём и всегда она была серединка на половинку, ни рыба, ни мясо. И сама она это о себе хорошо знала. И никогда не строила из себя королевну. И не мечтала о принце на белом коне под алыми парусами. Принцев в мире сколько? и большая их часть - мусульманские шейхенята. А таких как она - пара миллиардов точно наберется. А потому Марина все свои губы закатала еще в подростковом возрасте.

 Однако годы шли, непринцы не спешили раскрыть свои объятья и распахнуть свои сердца навстречу Марининой любви. Марина любила часто. Многих. Но не долго. Любовь её вяла на корню, едва пробудившись. Может быть в этом была причина её хронического одиночества. Объекты её любви не успевали понять, что любимы, а любовь Марины уже стухала или переходила к другому объекту.

 Как бы там ни было, теперь Марина Сергеевна отмечала свой юбилей в пустой квартире. Телевизор, свечка на торте, нарядное платье - Марина Сергеевна сама себе сказала тост: "Будем!" и выпила одним махом, как мужики водку,  вино из мухинского стакана. Сразу потеплело. И воспоминания потекли беспрерывной чередой. И тут же подумалось: "Хорошо, что некому их слушать!" - но сразу подумалось другое: "Нет, Вы только подумайте, что это за жизнь такая, что хорошо, что некому слушать?!" - и Марина налила себе второй стакан, повторила свой замечательный тост, залпом выпила вино и задумалась:

 "Молодость прошла, словно её и не было. Красоты не было отродясь. И любви настоящей не было. Счастья тоже. Впрочем, несчастий тоже не было. Была просто жизнь с работой от звонка до звонка. Просто жизнь... Жизнь, которой словно бы и не было. Потому что теперь, в юбилей, нечего вспомнить".

 Но она вспоминала:  "Первый поцелуй. В школьном подвале, среди пыльных коробок, в темном углу за дверью в школьные мастерские, где мальчики строгали табуретки. Это был выпускной вечер. Как его звали? Бог его знает..."

 Марина Сергеевна потрясла головой отгоняя воспоминание. Он прижал её к стене и вцепился зубами ей в губы. А потом вдруг сплюнул и сказал: "Какая-то ты соленая... Ты что, кильку на завтрак ела?" И она больше никогда ни с кем не целовалась...

 "Как-то обидно это," - подумала она, "даже не то, что он сплюнул. дурак он был. Это точно. Обидно, что больше не хотела никогда целоваться ни с кем.

 Да это что? Еще обидней первая любовь.

 Первая любовь...

 Девочки из класса уже бегали на свидания, целовались-обнимались на задних рядах в кинотеатре и на переменках рассказывали об этом друг другу". Она живо вспомнила эти шушуканья. Ей было нечего рассказывать, но она рассказывала, врала о выдуманном ухажере и ждала, что встретит его реально. И встретила. В стоматологической клинике. Когда у неё был флюс. Щека распухла так, что заплыл глаз. Из этого глаза беспрерывно вытекали слёзы. Ей было плохо. Очень плохо. И тут мимо прошел он, тот самый, кого она выдумала. Высокий, стройный, в белом халате... Прошел, не взглянув в её сторону. Это было очень обидно. Но и хорошо, что не взглянул. А что бы он увидел? Кривую зареванную рожу. Зуб удалили. Флюс прошел. А она целый год ходила вокруг этой клиники и мечтала о встрече с ним. И врала на переменках девочкам о своих свиданиях с ним. А по ночам плакала от того, что не встретила его снова. А потом кто-то из девочек увидел её около этой клиники одну и ей пришлось признаться, что свиданий не было. Он был, а свиданий не было. И она больше никогда и никому не рассказывала о своих свиданиях.

 И вспоминать их даже сейчас не захотела. Зато вспомнился...

 "Первый секс.

 Лучше и не вспоминать об этом. Это был и не секс вовсе, а изнасилование какое-то". Дальше вспоминать не хотелось, но память напомнила этот позор: "Сама же поперлась к нему в квартиру. И сама знала, что этим может дело закончиться. И ничего хорошего из этого не вышло. Больно и противно. А потом оказалось, что  беременна от него, но выходить за него замуж - нет уж, увольте! Впрочем, он и не предлагал этого. Зато предложил сделать аборт"... И больше никогда у неё не было детей.

 Память соскочила с печальной темы и подкинула новый сюжет: "Первый экзамен в институте. Он же последний. Провалила этот экзамен с треском и больше никогда не делала попыток поступить в институт. Хотя и мечтала стать учителем в школе. Стала секретаршей в школе.

 Первый рабочий день. А что тут можно вспомнить? Что первый, что последний. Все одинаковые.

 Первый отпуск. Вот это другое дело! Отпуск, это вам не работа". А память сама собой рисовала картинку о том, как в свой первый отпуск она поехала в Батуми: "В августе. На две недели. Хотела загореть дочерна, наплаваться до изнеможения, познакомится с грузином и выйти за него замуж. Две недели лил дождь. Холодный, нудный и беспрерывный. Соседкой по номеру была сорокалетняя тетка, храпевшая по ночам. В номерах рядом жили семейные пары, пожилые пузатые дядьки и два аспиранта с физмата Тбилисского университета". Эти два парня сидели в ресторанчике при гостинице с ней за одним столом ровно один день. Едва она поняла, что кто-то из них - это её шанс, как они собрали свои рюкзаки и исчезли. А она две недели грызла семечки и играла в карты с соседкой по номеру и двумя пожилыми пузанами, делавшими недвусмысленные намеки и ей, и её соседке. Соседка заливисто смеялась, а она злилась и краснела, краснела и злилась. В Батуми она больше не ездила.

 "Да и черт с ним, с Батуми! Замуж-то в тот же год вышла. Первый муж... В первую брачную ночь был пьян в стельку. Медовый месяц не просыхал. Через полгода развод без скандалов и сожалений. Зато...

 Первый любовник.

 Этого добра хватило. Приходили, когда хотели. Уходили, когда хотели". Сами не знали, чего хотели от неё.

 "Первый... Господи, больше ничего и не было?!" -  Марина Сергеевна вылила остатки вина в стакан, выпила и заплакала: "Шестьдесят лет. Юбилей! Поздравить некому! Целая жизнь коту под хвост. За что? Ведь  даже и обижаться не на кого. Вот она старость. Вот она прошедшая жизнь. Вот пустая бутылка, пустой стакан и пустая жизнь... триединство пустоты". Марина Сергеевна засмеялась горестно сквозь слезы и запела в полный голос: "Ах, Самара-городок,
Беспокойная я,
Беспокойная я
Беспокойная я,
Успокойте меня"