10. Все было предопределено

Александр Зельцер

Перечитывая страницы «тетради в клеточку», написанной моим отцом Григорием Шмулевичем Зельцером в воркутинском лагере в 1953-1956 гг. , я долго не мог уловить его общего замысла.
Местами – автобиографические тексты (от рождения в бедной еврейской семье глухонемого сапожника до приезда в 1935 г. Сталинск на Кузнецкий металлургический комбинат). Это понятно: отец, видимо, хотел убедить нового следователя, что не мог человек с такой биографией вредить своей родине (после смерти Сталина он верил в возможность пересмотра дела и свое освобождение).
Далее он подробно излагает, какое участие он, как специалист-экономист, принимал в управлении комбинатом. Это тоже объяснимо, ведь предыдущий следователь, скорее всего, и не понимал роль экономиста-металлурга - для него это был просто «упертый тип в очках», который «пробрался» в руководство комбината, перебирал бумажки в кабинете и вредил, как мог. Главное было - выбить, вымучить из него признания во вредительстве, а еще лучше - в националистической агитации против СССР.  Вести допросы с целью разоблачения еврейских националистов - такова была установка их начальника, руководителя Следственного комитета МГБ Дмитрия Рюмина. Работа в этом направлении с группой из 8-ми арестованных специалистов КМК велась в особорежимной Сухаревской тюрьме МГБ в Москве с середины 1951 до середины1952 г. «Дело КМК» стало клоном другого - более известного - «Дела Еврейского антифашистского комитета». Таких дел, как известно теперь, было задумано по стране до 70, часть из них доведены до суда (дело «ЗИС», дело «Метростроя», процессы в Одессе, Киеве, Ленинграде и др.).
Отдельно отец вспоминает многолетнюю работу с директором комбината, так легко согласившимся на арест людей, на которых он опирался, чьи заслуги, компетентность и лояльность к власти никогда не оспаривал. Пишет также об отношениях со своим непосредственным руководителем (зам. директора), близость к которому по работе фактически и послужила поводом для обвинений его в преступной деятельности
Описывает ход следствия и странное, недружное поведение «подельников». Они просто губили себя и других. Наивный отец, он противоречит сам себе… В этой же тетради он «нашел» главную причину своего несчастья: ТАК было задумано наверху, в Москве, ТАК было нужно для государства и тогдашнего строя. При этом судьба восьми инородцев, пусть и с заслугами, не имела никакого значения. И не таких сажали и ставили к стенке в 30-х.
И я, наконец, понял, зачем он так подробно описал поведение товарищей по партии на собрании, когда решался вопрос о его исключении в 1950 г. Поведение всех до одного было обусловлено предопределенностью процесса. Партбюро «первички» по команде сверху лишь выполняло свою рутинную обязанность: исключить кандидата в подследственные с возможно жесткой формулировкой. Это соответствовало партийному постулату: «коммунист не может быть преступником» и создавало атмосферу ненависти и презрения к «подлым врагам, покусившимся… и т.д.».
Вот что пишет отец:
«Об обидном поведении людей, от которых можно было ожидать лучшего отношения.
Я не буду говорить об А., так как он боялся за свою шкуру и готов был продать отца с матерью, лишь бы самому выбраться невредимым. О Н. также говорить не приходится. Этот человек демонстрировал необычайную активность, выступил на собрании от имени бюро, добиваясь исключения, а потом успокаивал меня тем, что бюро дало обо мне хорошую характеристику  для горкома. Как я потом слышал, его исключили из партии за связь с кулацким элементом. О другом члене бюро Х. также говорить много не следует. Он не то, чтобы был против меня, но поддерживал обвинения. В действительности, этот Х. мне рассказывал о неправильном отношении к нему. В то время я еще не понимал, что Х. вел предварительный разговор и, если кого нужно было обсуждать, то его, а не меня. Я буду говорить о тех, кто должен был проявить чуткость, честное и принципиальное отношение к разбору моего дела.
1. Секретарь партбюро О. положительный человек. Относился он ко мне исключительно хорошо, но при разборе дела он явно прятался в тени. На партийном собрании он не выступал, а в личных разговорах успокаивал меня тем, что надеется на то, что горком меня восстановит. Члены бюро М. и другие просто отмалчивались. Они понимали, что я не больше, чем жертва клеветы, но мужества не хватало выступить против. О., Ш. и Е. меня успокаивали, советовали добиваться восстановления, не падать духом.
2. Зам. секретаря П. вел себя просто трусливо. Ведь он хорошо знал, что на вечере* ничего не было, но он даже побоялся со мной побеседовать. Я попросил его вызвать на очную ставку свидетелей, но он сбежал в цех, сославшись на занятость. А ведь он был на вечере, видел меня, я с ним разговаривал на другой день. Кого же брать в свидетели, если люди просто боятся сказать правду?
3. Секретарь … Т. также отказался от личной беседы – «Все разберем на бюро». Из членов бюро никто не выступал, кроме Е., который вспомнил, что я его толкнул, а он сказал: «Нехорошо так себя вести». (Ужас, какая глупость!)
4. Секретарь райкома Р. присутствовал на партсобрании и пытался воспроизвести явно клеветнические обвинения, которые были отвергнуты даже горкомом. Но я все же просил его поговорить со мной – ведь, как член бюро, он меня знал и доверял. Но он, несмотря на обещание, открутился от разговора.
5. С. слушал меня нехотя, ничего не говорил, не мог возразить против моих аргументов, кивал головой в знак сочувствия, но на бюро даже не выслушал тех, кто доказывал, что я не виноват, а механически проголосовал за исключение.
У меня сложилось впечатление, что все избегали разговора со мной, потому что знали, что я не виноват, но УЧАСТЬ МОЯ БЫЛА ПРЕДРЕШЕНА. Дело шло о формальном разборе. Даже следователь меньше всего настаивал на моей непосредственной вине. Он мне давал советы: «Признать, что виноват, но злого умысла не имел».
6. Коммунист .Е, когда я ему рассказал, в чем меня обвинили на бюро, возмущался клеветническими заявлениями П. и С. Он обещал, что на собрании расскажет, как в действительности обстояло дело. Но он взвесил обстановку, и хотя рассказывал, как он меня уговаривал и что я его не узнавал, что я ничего не говорил из того, что написано в заявлении П.и С., закончил так: «Возможно, это было позднее».
7. В., когда выходили, говорил мне, мол, бичуй себя сам, чтобы тебе поверили. Я не против самокритики, но должен ли становиться на путь самобичевания? Тот же В. по требованию следственных органов дал отрицательную характеристику, подделываясь под общий тон.
8. Коммунист Д. также на партсобрании молчал. У нас были если не приятельские отношения, то все же мы часто согласно работали – писали для П. статьи (он был референтом П.), доклады и сталкивались по прямой работе. Он обращался по разным вопросам и всегда получал нужный ответ и знал он мою работу не с плохой стороны. Когда же нужно было дать объективную характеристику, то встал на путь шельмования.
9. К. – заведующий статистическим отделом. Он, правда, беспартийный, и когда меня исключили, то успокаивал: «Не волнуйтесь, Г.С., мы все знаем, что вы честный человек». Затем, в качестве гл. эксперта, валил на меня то, в чем может быть виновен только он, т.к. он обрабатывал рапорты ОТК, и ни о каких ненормальностях он мне не докладывал.
10. Более всего обидело поведение К. Он был секретарем горкома. несколько лет, он хорошо меня знал, т. к.  я … и поддерживал с ним связь как начальник планового отдела комбината. К тому же, он был лично на злополучном вечере и знал, что ничего предосудительного с моей стороны не было. Незадолго до разбора дела К. Перевели в Кемеровскую область, и когда там разбирали мое дело, я к нему обратился и рассказал свои горсти. Он меня заверил: «Если ты к С. не причастен, то можешь не беспокоиться. Я знаю, что на вечере ничего не было, буду на бюро и скажу об этом».
На другой день состоялось бюро, но К. перед разбором дела отпросился с заседания (это происходило в коридорах во время перерыва). Я понял, что он решил не впутываться в это дело. Достойно ли такое поведение коммуниста, руководящего работника?
Вот так обстояло дело – боялись сказать правду. Когда коммунисты Д. и С. выступили в мою защиту, то при выходе я слышал, как им говорил начальник ТСО комбината: «Вы знаете, кого защищаете? У вас могут быть неприятности».
Инициатором во всех этих делах был Л. – он делал вид, что речь идет о заговоре, облекая все тайной. Ему достаточно было сказать представителю органов, что «мы располагаем проверенными данными», чтобы судьба моя была решена. В дальнейшем все обвинительные материалы фабриковались М., который снабжал ими и следственные органы. Он же руководил теми, кто составлял явно необъективные выводы экспертизы. И состав ее подбирался им.
Я не знаю, что дало повод вынесения такого неправильного решения и что мешает исправить эту несправедливость сейчас. Я твердо знаю, что не украл, не убил, не предал никого, не изменил своей Родине, не посягал на советский строй и не причинил ему ущерба и вообще неповинен в противозаконных действиях».

Мог ли представить отец, уходя с того злополучного собрания в декабре 1950 г. исключенным из партии, что он уже вступил на роковой путь, на котором  чудом избежит расстрела в сентябре 1952 г.? Скорее всего, нет.  Я думаю, он не был наивным относительно природы человека, да и за 20 лет в партии   многое увидел и услышал, помнил бурные процессы 1937 г. Но предчувствовать свое будущее ему мешала слепая вера в идеалы и вождей. Как можно согласиться оговорить давнего товарища по работе и партии? Не понимал он еще тогда, что все в его деле РЕШЕНО и ПРЕДРЕШЕНО в далекой Москве. Так было нужно государству…
К настоящему времени обстоятельства, повлиявшие на судьбу тысячи расстрелянных 40 тысяч выгнанных с работы, высланных из больших городов, ошельмованных и оклеветанных известны.
И.Сталин прекрасно понимал проблемы страны с послевоенное время. Огромные разрушения, людские потери, истощенная колхозная деревня с одной стороны; с другой- миллионы фронтовиков, узнавших как живет народ в Европе, набравшая силу и авторитет промышленная элита.

Что было у отца в душе по пути домой? Смятение и холодок изгоя: друзья и товарищи («ум, честь и совесть»!) в страхе отвернулись от него, как от прокаженного. ОН и другие БЫЛИ ОБРЕЧЕНЫ.

***
Жуткое было время.  Оно началось еще с первых политических процессов в конце 20-х гг. Была перевернута с ног на голову вековая логика юриста: преступление – расследование – суд - наказание. Здесь утвердилось нечто ранее невообразимое: сначала прямое указание из эшелона высшей власти, потом из собранной мелочевки «литераторы» в погонах рисовали схему будущего обвинения. Протоколы допросов шли напрямую членам Политбюро. В тюрьме старший по должности практически ежедневно подсказывал следователю, какие показания силой и обманом нужно выдавить, вымучить в соответствии со схемой будущего приговора.
Кто послабее духом (или похитрее), пытались обмануть судьбу, отвертеться, чтобы не заработать «вышку», часто меняли или отзывали показания (об этом отец пишет прямо),  подписывали себе во вред, поверив лживым обещаниям следователя. Но участь их была ПРЕДРЕШЕНА. Кто был последовательнее и тверже, получили «срока огромные» - по 25 лет лагерей.
Проект приговора новый (после В. Абакумова) министр МГБ Игнатьев доложил вождю, тот завизировал (фото из Инета).
Вот о чем с горечью думал отец, занося свои воспоминания в тетрадку. Все было предопределено заранее…
Убежденный коммунист-ортодокс, отец не знал того, что знаем мы теперь. За 70 лет трудами известных историков Костырченко, Е. Гениной и др. открыто много секретных документов. Картина открывается во всей простоте и цинизме. Такие, как отец, стали мелкой разменной монетой в большой игре: недаром послушные следователи приписали им начало преступной деятельности в 1946 г.  Условно это год   когда У. Черчилль в Фултоне обратился  к Западу с призывом объединиться против  СССР.  Чуть позже «великий вождь», неверно оценив положение в мире и свои возможности, поддержал сползание к холодной войне.
Увы, новые проблемы в обществе в послевоенное время не родили новых подходов к их решению. Подходы и методы остались старые, испытанные - из арсенала 20-30 гг. Для затягивания поясов и сохранения единства нужно было «заморозить» общество: в этой ситуации Сталин мог применить только широко опробованные в 30-х годах сценарии репрессий. Судьба беспомощного человека, поставленного на колени перед могучим и всесильным тоталитарным монстром, никому была не интересна.

Примечания.
Фамилии коллег в рукописи обозначены одной заглавной буквой или написаны сокращенно. Автор из этических соображений заменил эти буквы другими.

Источники.
1. Ред.А.Н.Сахаров. История России С древнейших времен до начала  XXIвека. Учебное пособие. М. Апрель. 2010.
2. М.Н.Зубов. Хроника истории России.IX-XXвв. М.Издательство «Дрофа», 1995.
3.Л.Млечин.  Зачем Сталин создал Израиль? М. «Дрофа», 2016.
4. Г.Ш.Зельцер. История моей жизни. Рукопись. Архив автора.

5. А.Зельцер. Пережитое.  «Мы из XXвека. Выпуск 1» , 2016г.Изд. «Порт-Апрель», Череповец.
6. Г.В.Костырченко. Тайная расправа и тихая реабилитация // Лехаим (Электронный ресурс).- Режим доступа:  www.lechaim.ru/ARHIV/164/kost.htm.
7.А.И Солженицын.  Двести лет вместе(1795-1995). М. Русский путь. Часть I-  2001, Часть II-2002/
8.Протокол заседания партбюро первичной организации ВКПб управления КМК от ...декабря 1950г. Архив автора.
9.Протокол заседания пленума парткома ВКПб КМК от ... Архив автора.
10 Протокол заседания пленума  Ордженикидзевского райком ВКПб г.Сталинска от... Архив автора.