Гипоксия

           Истошно ловить губами воздух, задыхаясь от страсти - это то, что жаждет каждый человек, повстречавшийся с любовью. И, пожалуй, я разделяю это простое человеческое желание. Когда некого любить, не зачем дышать. Rot wie die Liebe, Rot wie ein Rubin. Но если любовь - чувство, что заставляет тебя дышать чаще, может ли оно заставить тебя вовсе потерять связь с кислородом. Или, может, она действует как концентратор этого кислорода - и сквозь дым и тьму является единственным спасением. Невольно сравниваю эту самую любовь с гипоксией. Также теряешь голову, также иногда не вернуть назад. И тут только от тебя зависит - прогрессирует ли процесс или происходит санация. Ты то вливаешь в себя алкоголь, чтобы хоть чем-то восстановить сатурацию, что вообщем-то тщетно. То убиваешь себя сигаретой, будто ингаляторами - что тоже тщетно. То истошно дышишь другим кислородом - то с одной, то с другой. А иногда в спасение приходит один человек, который будто знал, что делать - и делает. Учит дышать тебя заново. Ты делаешь первый вдох, второй вдох, третий вдох. И восстаёшь из мира снов, в котором погряз по вине предыдущих. И ты просыпаешься, родившийся младенцем, готовым встретить новый мир. Мир, в котором будет кровь с кислородом, мир - в котором, увы, более не будет гипоксии. Жаль, ничего не происходит бесследно. И однажды, когда вышел на пробежку - старые раны заноют, ты останавливаешься, чтобы вспомнить эти истошные крики ночью от кашля, одышки и боли в груди и заключить - мне было страшно, мне было плохо. И начать снова этот цикл - бесконечного глотания последних капель воздуха. И хорошо, когда тебя приведут в чувство. Объятиями, поцелуем, чем угодно - и опять будто подключат к аппарату. Или в противном случае твои лёгкие разваляться на куски, как кусок губки. Так что несёт в себе страсть, любовь? Гипоксию или санацию. Дописывая эти строки, я говорю “да”выздоровлению. От тьмы, страданий, боли и беспощадного издевательства над собою.


                *******

       Будучи врачом, я всегда думал как поступать в тех ситуациях, когда помочь невозможно. Ты абсолютно знаешь, необратимость настала - нет никакого «золотого ключика», что приготовили для «буратино». В это время в сердце врача смешиваются разные чувства от отрицания и гнева  до принятия беспощадного фатума. Отрицания смерти, бесперспективности лечения, распространяющегося патологического и уже необратимого процесса; гнева - на себя, собственную бесполезность перед критичностью самого бытия; и принятия концепции «человек смертен, всегда и порою внезапно». Я сам по себе знаю, что такое пропустить через себя боль и стенания от неэффективности лечения. Не зря  терапию последней линии зачастую называют терапией отчаяния. Онтология этой идиомы является своего рода речевым силлогизмом на чувства врача, которые он испытывает. А чувства эти, поверьте, искренние. Все же в защиту хочу сказать, за больного бороться надо до последнего, перепробовать все и по-всякому. Притом, сделать это не для стимуляции собственного эго, но для многого другого, что определяет тебя врачом: гармонии с собой, отдачи сакрального смысла врачебному мастерству и здоровью больного, в конце концов ради медицинской науки. И, поверьте, примеров, когда «отчаяние» восторжествовало над смертью масса. Человеческое отчаяние сподвигало индивидуумов и не на такое. Это понятие как «философская категория» вообще в своём смысле интересное. Оно или убивает или становится мощным толчком прогресса. Смерть обязательно победит однажды с большим отрывом. Но это не значит, что мы должны пускать на самотёк все патологические процессы, происходящие в организме. Это значит, что мы должны бороться. Пусть это сложно, неведомо и не поддаётся существующим закономерностям. На пепле «отчаяния» однажды прорастут первые цветы веры.
          Я постоянно сравниваю коронавирусную инфекцию с пожаром, сжигающим лёгкие. И провожу аналогию с одним подожженным домом, который затем станет источником возгораний для всех остальных. Он будто упавшая в кровать сигарета начинает одну из тысяч печальных историй, разрешение которой зависит от тысячи факторов. Упавший уголек ещё долго тлеет, насмехается что ли, а в это время проходит инкубация, покуда разогревается шёлковое белье. И вот уже вся постель горит, как уничтожаются альвеолы в лёгких. А в это время человек, лежащий в ней мучается от ожогов, дыма и жара. И если бы сгорела постель, выпрыгни ты оттуда - хорошо. Огонь быстро перебрасывается - и вот практически пепел теперь представляют собой картины, мебель и утварь. И также поражается сердце, ЖКТ, почки и печень. И хотя кровать уже дотлела именно она служит причиной, почему отвалится пол и потолок, как станет причиной смерти для человека - респираторная недостаточность. А потом все дальше и дальше - пылает: другой дом, третий, район, город, весь мир. И пожар этот неотвратим без борьбы. И здесь представьте себе: первое, что должен сделать человек при пожаре - набрать 01. Но вдруг телефонный провод сгорел первым, как выключился противовирусный иммунитет под воздействием контагиозного зверя. И что остаётся? Остаётся бороться только кучке смелым, что остались живы здесь и сейчас - клеткам белой крови, жильцам дома. В жару, среди крови, дыма и пепла, они пытаются спасти, что осталось. Но не все - другие паникуют, только способствуя пожару, разбиваясь о горелки и сами сгорая, как сгорает весь организм в цитокиновом шторме. И что же здесь выступает песком и водою, которые потушат это пламя? Нам пока в точности не известно, но медицинская наука старается, приближаясь шаг за шагом к разгадке. В первую волну мы пробовали все: антибиотики и гидроксихлорохин, биологию и гормоны, но не всегда это оказывалось успешным. Мы видели, как человек угасает месяцами или уходит за считанные секунды. Во вторую волну мы получили первую надежду - противовирусные препараты и вакцину. научились пользоваться тем, что у нас есть и было в первую волну; в третью мы научились контролировать и прогнозировать процесс. Но мы так и не научились его лечить.
       Мне больше не нужно было слушать или смотреть, чтобы диагносцировать его. У меня на подкорке отчеканился страдающий этим вирусом образ человека. Я только появился на пороге, а мне уже стало дурно. Кашель, неистовый, истощающий, громкий, выдирающий лёгкие резонировал по металлическим трубам, чередуясь с громкими судорожными вдохами и выдохами. Я слышал его в коридоре, палатах и рекреации. В короткие секунды, когда кашель останавливался, я слышал плач и стоны от боли в груди. Иссохшее лицо, чуть запавшие глаза и лицо, человека ещё осознающего, что дышать невозможно, как-то в грудину вставили прут. И вот боль проходит и настаёт это чувство - когда торакс сложит пополам без попытки продохнуть. И мучения снова посетят страдающего. Он попробует задержать дыхание сравнимо с опущенным или нырнувшим в воду, но сначала одышка, а затем кашель разорвёт его грудь. Он попытается расправить полы рубашки, стереть пот; но цикл этот будет повторяться снова и снова. Больной то встаёт, то садится, то крепко схватит подушку, то пеленку. Сам того не замечая, переливаясь то бледностью, то розовым, то синим. И когда, кажется страх и боль отступили, и светлый промежуток настал - приступ прошёл, его ударит жар. Пот потечёт с него рекою, липкий, горячий, разъедающий  - ещё жарче. И снова, и снова, и снова. И когда, больше сил нет в приемном покое отчеканится мерцающее:

- Сука …

        Если мне раньше приходилось видеть мучения, то теперь я слышал их, чувствовал. И в голове моей было темно, страшно и смутно: куда я иду. Теперь в разгар пандемии я вполне мог стать одним из поражённых. Я застелил полу бахилы и натянул на себя перчатки. На шее единственный друг мой, который не подводил меня никогда - мой стетоскоп. Я шёл в грязную зону.
       Если вы меня спросите: боялся ли я умереть? Я отвечу со 100% точностью боялся. Боялся, остаться навсегда инвалидом, без лёгких и без сердца, в синяках и разводах. И почему пошёл? Потому что считаю, что миссия врача священнее всего на свете. Священнее одной человеческой жизни; жизни, человека, который боится бороться за медицинскую науку и здоровье человека.

                *****

         Что же в итоге приведёт нас к конечной точке? Что составит нашу с Вами  личную гипоксию: задохнемся ли мы от боли или от любви? Или останемся судорожно дышать между двух этих копий? Я не знаю, да и не хочу знать. Мне важно о чем, думает моя голова, когда я вспоминаю о тебе; и сердце, когда так стучит. Я сам выбрал этот путь задыхаться в крайностях; мою личную дорогу, долгую, тяжелую. И только один я способен ее вынести. Испытай я цитокиновый шторм или умирай от цианоза, я знаю: от меня более ничего не зависит. Как альвеолы мертвого пространства, что реагируют на вентиляцию, мои чувства или рассыпятся в крах или воспрянут от долгого сна. И в любом случае: я победил. Я буду чувствовать себя живым, освобождённым от пустоты, без кислорода. Да, я останусь живым. Живым, с твёрдым чувством: я могу бороться, бороться до последнего бронха. И, поверьте, до последней капли кислорода.

                *****

- Сука…

        Наша жизнь давно отличается от любой другой тем, что в ней присутствует борьба за кислород. Однажды, древние рыбы, борясь за пространство полное кислорода вышли на поверхность, а потом превратились в птиц. Однажды, вечнозеленые хвойные архея погибли от жадности к кислороду, навсегда сменённые лиственными деревьями. И однажды мы, человечество, сами канем в лету. Мы вредители, которые изменяют атмосферу, мы строим заводы, бросаем отходы, убиваем и производим. Ноосфера - прогресс человечества, эволюция вируса - плата за стабильный генетический код человека. И мы обречены на вечную борьбу с тем, что однажды нас создало. Мы и сами способны создать мощное оружие против себя самих, в насмешку или глупость. В один день, человечество заплатит за свою тупость ядерным грибом на половину поверхности Земли. Мы растворимся, будто нас не было никогда, никогда не существовало. Но природа никуда не испариться, она останется, воскреснув Фениксом из мертвых. И уже новый организм начнёт Всемирную борьбу за пространство и время. За кислород на Земле.
      Наш организм, как и природа, борется за последнюю каплю растворенного в крови воздуха, сохраняя то малое, что возможно. Превозмогая механизмы декомпенсации, он делает, что можно в условиях хаоса. А мы лишь помогаем ему малым. В этом проблема взаимодействия врача и организма: мы не делаем невозможного, мы делаем все возможное. Но если бы для нас были стёрты природные рамки, быть может, мы стали бы доминировать над болезнями. А пока - они доминируют над нами. Мы можем подавить гипервоспаление, но не можем подавить каскад патологических реакций, что настолько быстротечны: микросекунды, миллисекунды. В этом и проблема - мы с болезнью на разных скоростях. Она впереди врача на несколько шагов, пусть существует профилактика и здоровый образ жизни.
        Страх окружает задыхающегося человека, от того и мучительна гипоксия. Она страшна возможностью в любой момент прекратить существование. И когда лицо человека меняется: страх сменяется тревогой, тревога беспомощностью и снова страхом, он думает: неужели это я? я задохнусь. И как все меняется, когда маска уже на нем. Он жадно делает первый вдох, будто он самый последний. И отступает страх, но никуда не уходит тревога; она встаёт колом - там, под ложечкой. А поток кислорода все увеличивается; и вот цвет кожи его розовеет. Отступает кашель, лишь одышка напоминает ему об испытанной боли. И он со странной миной смотрит на тебя: что это такое? я жив. И теперь он, наконец, не один наедине со своим страданием. Он глядит на врача, а врач на него.

- Все прошло, сейчас полегчает, - говорю я - Вась, набери гормонов. Мы отправляемся в отделение на кислород.