Сказание об Анжелике. Глава VII

Авторы Ольга и Дмитрий Лейбенко


VII
1986
Как вы восхитительно жестоки! Не то чтобы я мазохист. Но не смел тебя даже в мыслях порицать, должен же я как-то реагировать, вот и выбрал восхищение. Твоё инквизиторское изуверство заставляет меня просто трепетать от восхищения.
Иногда мне кажется, что скоро мне будут мерещиться подсказанные кем-то или чем-то слова: я тебя почти ненавижу. Причём, подсказанные не человеком, а чем-то иным. Но принять эту подсказку – это значит предать свою любовь, а перед этим – себя. Человек не в состоянии писать и стирать чувства с помощью карандаша и резинки, но он может принять их или сопротивляться. И поэтому всё, что я могу – это броситься в запертой комнате ничком на пол лицом вниз и глухо мычать сквозь поскрипывающие зубы. Такой вот дуэт на два звука. Да толку-то. Дирижёр поправляет манжеты, тромбонист дожёвывает булочку, две ноты – это скучно, запомнить легко, хотя и не всем. Смерть всё равно не приходит, мне приходится приходить  в себя, отряхиваться, поднимаясь, и приступать к обычной жизни. О, как я счастлив, порою, что наши судьбы прикоснулись лишь на мгновение, что у нас с тобой не будет ребёнка, повторившего характер своей матери. Моё проклятье ещё и в том, что ты ни на кого не похожа. Я просто не могу встретить твоё даже бледное подобие. Я часами слоняюсь в толпе, но ни одна, слышишь, ни одна женщина не похожа на тебя. Единственно, кто повторяет твои черты, это наша преподавательница по ........., но Бог мой, ей же под семьдесят. И в то же время она всё еще прекрасна, черт возьми. Я думаю, что через три-дцать-сорок лет ты будешь так же прекрасно выглядеть.
 Ты очень редко мне снишься, почти никогда. Я просыпаюсь в ночи и скриплю зубами, рот мой яростно кривится, слёз нет, я никогда не плачу, я никогда не заплачу, твержу я себе, и меня бьет в бесслёзных, беззвучных рыданиях, только то, что об этом никто никогда не узнает, спасает меня от презрения к самому себе.
Моя судьба летит под откос быстрее, чем воинский эшелон, чей паровоз поднят на дыбы взрывом.
***
…Уже позади лето 1982, декабрь 82, лето 86 год. Я почти уничтожен. Они все твердят, что я должен сдаться, что мне от силы остаётся два-три года. Все трое. Если бы я не любил тебя, я бы наверно мучился от их пророчеств. А так мне всё равно. Почти всё равно. Я потом расскажу о них. Впрочем, если ты Богиня, ты знаешь всё и так. От любого из трёх можно спятить от страха. Но страха почему-то нет, правда есть горечь. Да и если бы я боялся, вряд ли бы спятил. Если любовь к тебе одарила меня безумием, вряд ли можно сойти с ума дважды. Как дважды два, всё ясно. Когда на меня посыпались эти катастрофы, я радовался, что мы не вместе. Иначе тебя задели бы осколки моей разлетающейся жизни.
Мне двадцать шесть как Лермонтову, а у меня уже борода с проседью. «И вырыли на горе яму». Я в третий раз собрал себя из кусков и построил себя заново. Я снова поднимаюсь вверх, ногти давно уже сорваны, вместо них кровавый маникюр на пальцах, зубы, которыми я цеплялся за ступени, выломаны или скрошены, я сплошной окровавленный клубок перепутанных нервов и жил. Каждый мой шаг оставляет кровавый след. Я иду к тебе, ты слышишь, я иду к тебе через жизнь. Но ты не бойся, умоляю, я не оскверню тебя своим прикосновением. Всё, о чём я мечтаю, это приблизиться к тебе и умереть, но на твоих глазах. Неужели даже это не будет мне дано?
* * *
Человек пишет стихи по разному поводу. Но поэтами становятся только от горя. Многим выпадает глотнуть глоток-другой из этой чаши. Потом они роняют или отбрасывают её. Это случается незадолго до двадцати лет, как правило. Затем горе иссякает, и они перестают рифмовать свои чувства, перестав пытаться выразить словами то, что словами выразить нельзя – Любовь. Так везёт не всем. Иным же, остановиться, сил не хватает. Они продолжают, невольно ускоряя шаг, они удаляются от вершины. Санки, мотоцикл, грузовик, танк. Их путь начинает уходить вниз, Чтобы их судьба служила уроком, чтобы их строки, их Евангелие от Любви, научили миллионы других любить и страдать, сделали их людьми. Их дару будут завидовать, но никто не будет знать какой ценой он им достался, а если кто дознается, то его зависть исчезнет, и он будет как от чумы шарахаться Творца, дар которого проистекает из раны в сердце. Люди им и вправду не завидуют. Но им одним завидуют боги.
* * *
– Даже если ты невысоко над землёй, падение может быть чрезвычайно опасным, если ты паришь над бездной.
– Если вопрос звучит просто, необязательно, что и ответ будет про-стым.
– На простой вопрос не всегда можно дать простой ответ.
– Если после пищи хочется пить, это пища «горячая», согревающая.
– Пепельница не должна стоять там, откуда на вас дует ветер, доносит запах. Жёлтые банановые шкурки, полежав один час на пепельнице, становятся черного цвета. (Столь же убивающее значение имеет сигаретный пепел для всего живого?) (Интересно, как насчёт иных видов золы? Антибиотик.)
– В избрании избранника жизни нужно быть осторожным: обращать внимание на его профессию и профессию его родителей, чтобы не пород-ниться с потомками палача.
– Говорят «дурной пример заразителен». Заразит не пример, заразит глупость.
– В любви, как и в джиу-джитсу, против тебя может быть использована твоя собственная сила.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– В жизни каждого человека куда больше упущенных возможностей, чем он думает.

* * *
1. – Почему она сказала: «Давай останемся друзьями», – через сорок минут после встречи возле её работы, мы успели доехать до Сквера Революции?
Нет, нет, она сказала сразу, что-то, что не будем встречаться, тогда, возле работы, потом повторила.
Не решилась? Считала так безопаснее? Вспомнила? Колебалась?
2.– Почему С. Н. сказал мне через два года, что у неё родилась  дочь? Он это всем говорил? Или решил, что именно мне это интересно? Откуда он мог знать?
3. – Откуда Лялька, спустя год я спросил её об этом, знала, кто я, даже если она однажды, в октябре восьмидесятого увидела нас вместе? (Да и видела ли она нас?) Третьего октября? Ведь мы ушли после начала занятий. До этого были в пустой комнате.
4. – Кто тот парень, который три года спустя стоял на том же месте у входа в метро, с которым она, наверное, вела ту же беседу, что и со мной? Неважно, мало ли кто он был.
5. – Не была ли она изначально  «засланным казачком», так как «они» хотели выбить меня из колеи. Может из мести?
– Да в чем собственно вопрос? Она была гораздо старше тебя, может на годы, может на века, гораздо развитее. Пока ты служил в СА, её жизнь шла полным  ходом. И тогда в октябре восьмидесятого, ей просто захотелось отвлечься, или развлечься, может её просто потянуло, и если ты приглядишься, то даже то, как она взяла тетрадки из твоих рук и положила в свою сумочку, когда вы переходили дорогу, это говорит о чём-то.

Ты был не нужен ей со своими детскими рассказами о тяготах военной службы, со своими стихами угловатыми и примитивными. Она была уже вполне взрослая, сформировавшаяся женщина. Может даже рассказы Ляльки о том, что она ...... равных нет, «с несколькими за одну ночь», были правдивы. Она пыталась уйти в это от своего горя. И уходила так, что прирождённые ....., такие как Лялька, были шокированы, и завидовали ей исподтишка самой черной завистью. Потом, наверно, родные, отправили её на лечение в психбольницу. Это вовсе не исключено.  Он ..............., и распутством она ещё и карала себя, её преследовало чувство вины. Она бросила институт, её изолировали, лечили, и потом, вернувшись, она несла на себе этот отблеск трагедии, он-то и притягивал нас к ней, и естественно губил. Она была бы у меня первой, я мог бы стать сто первым. Именно этот знак беды будет притягивать ко мне женщин три года спустя.
… Отсюда и её связи с Лялькиной компанией, её просто раскручивали от центра, она не дорожила жизнью, и, конечно, ей хотелось иной раз исповедаться, и может она каждый раз плакала на груди нового человека, давая себе этим разрядку. Я напрасно искал причину  разрыва в себе, каким бы я не был, и чтобы между нами не происходило, итог мог быть скорей всего один и тот же.
А моё прошлое её просто не интересовало, да и что могло понравиться в нём, в армии, двадцатилетней девушке? Ей что, было не о чем думать? Была ли она в двадцать лет целомудренна? Вряд ли. Может быть, если бы ты обошелся с ней более вольно, ты бы получил всё в первый вечер?
«Ну вот, ты уже целуешься». Ты отстранился. Это был не вопрос, не протест, это была констатация факта. Она была к этому совершенно готова, и может быть ждала и хотела этого. Скорее всего, так. Мужчины её круга развращены и циничны, подлы, как правило, вряд ли общаясь с ними, она могла видеть от них иной подход. « Какие хорошие у тебя руки», – это могло проистекать из стороны её души, не задетой жизнью, ещё из той детскости, которая, ещё, частично в ней оставалась. Слишком откровенное доверие к незнакомому чужому человеку, это синдром вагонного попутчика, говорят не ради него, ради себя, всё равно с кем, ведь он выйдет на следующей станции, и всё забудет, и они никогда не увидятся. Вот меня и столкнули с подножки поезда. Поезда судьбы.
Могла ли она оставаться старой девой, будучи из своего круга? Вряд ли.
 Может её привлекала ещё и моя неискушённая натура, конечно, она это почувствовала. Привлекла на миг, для разнообразия. Это её реплика, с облегчением в том смысле, что хорошо, что ты не из высшего света, что у тебя простые родители. А дело было просто – графиня решила развлечься с конюхом. Конюх оказался непонятливым, тем хуже для него – в шею его.
Она позвонила в тот же вечер, как получила номер телефона и обещала позвонить. Меня еще не было дома. Зачем? Она знать могла, что я еще не вернулся. Но она позвонила. Зачем? Прозвонить телефон, выяснить его принадлежность. (Свой она не дала.)  Что она могла хотеть, хотеть сказать, если мы только что три с половиной часа подряд разговаривали? Что такое она могла через полчаса пожелать сообщить? Полчаса, сорок пять минут, (я вернулся наверно через час). Разве что сказать о разрыве – нет. Она звонила. Она обещала позвонить – она позвонила. Её совесть была чиста. Она сдержала обещание. Она обещала, она позвонила, не её вина, что меня не было дома.( Хотя она знала, что дома меня оказаться не может, но это уже не её дела, что меня не оказывается дома, когда она звонит.) Поэтому и то, что она сказала «Давай останемся друзьями», не сразу, а когда мы уже добрались до института, она еще раз всё взвешивала, что же со мной делать – удержать, отпустить…
«Дальше будет труднее». О, она знала, о чём говорит. Может она просто пожалела меня, и решила не запутывать в своей орбите. Среди своей толпы. Именно поэтому она со странным взглядом и странной интонацией сказала о том, что видела пачку из-под моих сигарет возле своей работы.
Значит, она ждала, знала, что я буду разыскивать её, значит – это ожидалось. И случилось не в первый раз?
Её возможно полная откровенность в первый вечер, это был может и ход, способ вызвать на это и меня. Я ответил на вопрос, что я делал, – «Жил». (Очень умно ответил, не правда ли?) Мне надо же было просто признаться, что мне в общем и рассказывать нечего, но я постеснялся. Она же могла принять это за скрытность.
Именно оттуда, из её Цели, свихнуть головы побольшему количеству парней, ее уже несло, она просто собирала коллекцию голов, «охотница за головами».
Её вопрос, когда я провожал её до метро, и мы прошли сквер: «Ты рассказал обо мне своей маме?» Я ответил – нет. Она ждала этого с тайной радостью, но не потому, что хотела бы этого всерьёз, а так как ей это было привычно, это было квитанцией, что цель достигнута, объект взят.
Её избранник закончил дневное отделение, если его взяли в армию на полтора года. Наверно он был из её круга. Его отец встречает её у метро, из института, пока жених ушёл на полтора года. Не очень похоже на образ жизни слесаря, отца слесаря. Редчайший в моём понимании случай.
– Был ли и сердечный приступ, который создал наши встречи уловкой? Не исключено.
Подумай как жила молодёжь  в те годы, в том городе, особенно верхнего круга. Какие могли быть нравы, обычаи. Твоя собственная исключительность ничего не исключает.

Четыре года спустя на мой вопрос-просьбу о фотографии она ответила: когда буду менять паспорт.
Очень язвительно. Перечитывая об этом, то, что я написал тогда, я не мог удержаться от смеха.