В защиту Патриарха Кирилла

Кто в истории православной Церкви был самым худшим ее Патиархом?
Ответ все знают:  православный ветхозаветный Патриарх Каиафа - бессовестный и трусливый, унылый и властолюбивый, жестокий и жадный.
Почему именно он?
Так ведь именно он инициировал убийство Того, Кому он и служил в Его Храме.
В Храме Творца, единственном на планете. 
Причем он организовал убийство коварно -  чужими руками - руками Понтия Пилата.
А потом еще и заплатил воинам, чтобы скрыть факт воскресения Божественного Страдальца.

А кто в истории Церкви был самым выдающимся ее Патриархом?
Ну кто как ни святитель Иоанн Златоуст, автор православной Божественной Литургии, великий святой византийской православной Церкви?
Он занимал престол Патриарха в столице православной Византии – Константинополе.

Увы, это продолжалось всего лишь несколько лет!
Ибо святой Иоанн, в отличие от Каиафы,  имел совесть от Бога, а не от сатаны.
И потому не мог не обличать в грехах людей богатых, власть имущих.
И  даже великих, царствующих  особ.
Особенно если они обижали людей простых, бедных и беззащитных.
Обличал он не ради утешения своей гордости, но с любовью,  ради спасения этих самых зарвавшихся властителей и богачей.

Увы, лишь немного времени потерпев, обличаемые миряне, вместе с волчьей стаей православных епископов, свергли святого с Патриаршеского Престола и отправили – старого и больного - в далекую ссылку.
И очень возрадовались, что заткнули праведнику рот.

Но этого им, вскоре, показалось мало!
Осатаневшие православные братья и сестры Патриарха, крещеные и участвующие в Таинствах Церкви,  задолго до Ницше и Гитлера применили к нему  вовсе не евангельские заповеди любви, но заповеди сатаны: «Падающего - толкни! Слабого, больного, старого – добей!»



ПАТРИАРХА - В ССЫЛКУ!



Вот что  писал из ссылки святой, изгнанный из Византии высокопоставленными волками в православных, овечьих шкурках:

«Когда мы намеревались вступить в Каппадокийскую страну, многие встречались с нами на пути, говоря:
«(Православный епископ) господин Фаретрий ожидает тебя и всюду ходит, чтобы не потерпеть неудачи в деле встречи с тобою, и все делает и предпринимает, чтобы увидеть тебя и обнять, и показать всю свою любовь.
Он возбудил даже мужские и женские монастыри».

Я же, слыша это, ничего этого не ожидал, но представлял себе противоположное; впрочем, никому из возвещавших это я ничего такого не говорил.
Когда, наконец, я вступил в Кесарию, убитый, изможденный, находясь в самой высшей степени развития пламени лихорадки, грустя, страдая до крайности, я добрел до гостиницы, лежащей на самом краю города.
И старался найти врачей и погасить эту печь: это была самая высшая ступень развития трехдневной лихорадки.

Сюда присоединялось еще утомление от дороги, усталость, разбитость, отсутствие тех, кто услуживал бы, недостаток необходимых вещей.
И то, что у нас не было никакого врача.
И то, что мы были измучены напряжением, жаром и бодрствованиями.
Так что я вошел в город почти что мертвецом.

Тогда-то явились весь клир, народ, монашествующие, монахини, врачи, от которых я пользовался большим попечением, так как все во всем нам услуживали и помогали.
Однако и при таких обстоятельствах, теснимый сильным пламенем (лихорадки), я был в крайней опасности.

Наконец, мало-помалу болезнь начала прекращаться и стихать.
(Епископа) Фаретрия же не было нигде; он ожидал нашего отшествия, хотя почему у него так было решено, не знаю.

Итак, когда я увидел, что беда незаметно прекратилась, я стал наконец подумывать о путешествии, чтобы достигнуть Кукуза и немного отдохнуть от бедствий пути.
Когда у нас обстояло так дело, вдруг сообщают, что бесчисленное множество исаврян сделало набег на Кесарийскую страну, что они зажгли какое-то большое село и причинили крайние бедствия.
Услышав это, трибун взял имевшихся у него воинов и пошел, потому что боялись, чтобы те не напали и на город.
И все были в страхе, все в тревоге, жертвуя ради опасности самым основанием отечества, так что даже сами старцы занимались охраною стен.

Когда дела были в таком положении, вдруг около рассвета отряд (православных) монахов бешено напал на дом, где мы были, грозя спалить его, поджечь, причинить нам крайнее бедствие, если мы не уйдем.

И ни страх перед исаврянами, ни болезнь, так сильно теснившая нас, ни что другое не сделало их более снисходительными!
Они наступали, дыша такой яростью, что и сами преторианские воины испугались их.
Действительно, они и им грозили ударами и хвастались, что они уже постыдно избили многих преторианских воинов.

Преторианцы, услышав это, прибежали к нам и молили и просили: «Освободи нас от этих зверей, пусть даже попадемся в руки исаврян».
Городской префект, услышав об этом, прибежал к нашему дому, желая помочь нам.

Монахи не послушались и его увещаний, но и сам он оказался бессилен перед ними.
Видя, что дело в весьма затруднительном положении, и не дерзая ни посоветовать нам уйти на явную гибель, ни опять оставаться в городе, вследствие такого их неистовства, он послал к (епископу) Фаретрию, прося уступить нам немного дней, как ввиду нашей болезни, так и ввиду грозящей опасности.

Но и при таких обстоятельствах не было никакого успеха.
Напротив, и на следующий день они явились еще неистовее, и никто из пресвитеров не осмеливался заступиться и помочь нам, но, стыдясь и краснея (потому что это, говорили они, происходило по приказанию (епископа) Фаретрия), скрывались, прятались, и не внимали, когда мы их звали.

Зачем много говорить?
Несмотря на то, что грозили такие ужасы, несмотря на то, что почти очевидна была смерть и меня убивала лихорадка (потому что мы еще не избавились от происходящих отсюда бедствий), в самый полдень, бросившись в носилки, я был вывезен оттуда при рыданиях, воплях, проклятиях сделавшему это от всего народа, при общих сожалениях и плаче.
А когда я вышел из города, то и некоторые из клириков незаметно вышли и с сетованиями провожали нас.

И в то время, когда мы слышали, как некоторые говорили: «Куда вы отводите его на явную смерть?», другой из числа любивших нас говорил нам: «Удались, прошу тебя; попадись исаврянам, только избавься от нас! Кому бы ты ни попался, ты попадешь в безопасное положение, если избежишь наших рук».

Когда услышала и увидела это прекрасная Селевкия, благородная жена моего господина Руфина (она весьма о нас позаботилась), то увещевала и просила, чтобы я заехал в ее загородный дом, находящийся на расстоянии пяти миль от города, и вместе с нами послала людей, и мы удалились туда.
Но и там это злоумышление не думало отстать от нас.
Когда (епископ) Фаретрий узнал, то, как она говорила, высказал ей много угроз.
Когда же она гостеприимно приняла меня в свой загородный дом, я ничего этого не знал.
Выйдя к нам, она скрывала это от нас, управляющему же, находящемуся там, объявила, чтобы он доставил нам всякий покой, и, если бы напали на нас монашествующие, желая оскорбить нас или побить, собрал бы земледельцев из остальных ее поместий и таким образом приготовился к бою против них.
Приглашала она укрыться и в ее жилище, имеющем крепость и неприступном, чтобы мне избежать рук епископа и монахов.
Но я не согласился, а остался в загородном доме, не зная ничего, что за тем готовилось.

И этого для них было недостаточно, чтобы оставить свое бешенство против нас.
(Епископ) Фаретрий, как оказалось, сильно грозил ей, принуждая и заставляя ее изгнать нас и из загородного дома.
В полночь эта женщина, не вынося его докучливости, хотя я не знал об этом, объявила, что напали варвары, – так она стыдилась сказать о принуждении, которое потерпела.
И войдя ко мне в полночь, пресвитер Евифий разбудил меня спавшего, и громким голосом сказал: «Встань, прошу тебя, варвары напали, они здесь близко».

Вообрази, какой я был, слушая это.
Потом, когда я сказал ему: «Что же следует делать?
Убежать в город мы не можем, чтобы не потерпеть более тяжкого, чем то, что сделали бы нам исавряне», он начал принуждать нас уходить.
Ночь была безлунная, самая полночь, мрачная, темная; и это опять ставило нас в беспомощное положение; никого не было возле, никто не помогал, потому что все нас покинули.
Тем не менее, побуждаемый страхом и ожидая тотчас смерти, я, исстрадавшийся, встал, приказав зажечь факелы.
Но пресвитер приказал потушить и их, чтобы, как говорил он, варвары, привлекаемые к нам светом, как-нибудь не напали на нас.
Были потушены и факелы.

Потом мул, несший наши носилки (потому что путь был очень неровный, крутой и каменистый), упав на колена, повалил меня, находившегося внутри носилок, и еще немного – и я должен бы погибнуть.
Затем, вскочивши на ноги, я побрел, поддерживаемый пресвитером Евифием (он и сам упал с подъяремного животного), и таким образом шел, ведомый за руку, лучше же – тащимый, потому что по такой неудобной местности и недоступным горам идти в полночь было нельзя.
Представь, что пришлось терпеть мне, теснимому такими бедствиями, да еще в приступе лихорадки, мне, который не знал ничего из того, что было подстроено, а боялся варваров, дрожал и ожидал попасть в их руки.

Не кажется ли тебе, что одни только эти страдания, даже если бы со мной не случилось ничего другого, в состоянии разрешить многие из наших прегрешений и доставить мне большой повод к славе?

Причина же этих страданий, как я думаю, та, что тотчас, как только вошел я в Кесарию, все знатные люди, бывшие викарии, президы, софисты, трибуны, весь народ ежедневно смотрели меня, услуживали, хранили как зеницу ока.
Это, думаю, раздражило (епископа) Фаретрия, равно и зависть, выгнавшая нас из Константинополя, и здесь не отстала от нас, как мне думается.
Этого я не утверждаю, а предполагаю.

Кто мог бы рассказать об остальном, бывшем с нами на пути, об ужасах, опасностях?
Ежедневно вспоминая об этом и всегда нося это в мысли, я восхищаюсь от радости и ликую, как имеющий великое сберегаемое сокровище: так я чувствую себя.
Ввиду этого прошу и твою честность радоваться, веселиться, ликовать, прославлять Бога, удостоившего нас потерпеть такие бедствия.
Прошу иметь это при себе и никому не говорить, хотя и весьма естественно, что воины префекта могут наполнить весь город рассказами об этом, так как и сами они подверглись крайним опасностям.»



ЧТО ДАЛЬШЕ?



Дальше – больше.
Уже не власти, но именно  православные «братья во Христе» (новый православный Патриарх и его свора) добились перевода святого Иоанна из приемлемого места ссылки в края варварские, более отдаленные, худшие по климату.
Да еще и поместили его там в заточение...

Но потом – и еще больше!
Его опять погнали, погнали еще дальше - по многочисленным просьбам нового православного Патриарха Константинопольского и царицы.

Святитель умер по дороге в последнее место ссылки.
Дело в том, что солдатам было обещано вознаграждение за его смерть.
И он всячески добивали его: не давали отдыхать, на жаре лишили его головного убора, плохо кормили, не лечили.

Но до самой смерти святой был верен Христу: он благословлял врагов своих и благодарил Бога за всё!
И умер вскоре.

Враги его недолго радовались.
После смерти Иоанна и они вскоре кончили свои жизни, причем очень и очень страшно и грустно...
Но это уже другая история.



ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Многие православные миряне нынче ругают епископов православной Церкви, особенно Патриарха Кирилла.
Не зная истории и Предания Церкви они думают, что настали времена небывало мерзкие и что православная Церковь уже пала и благодати в ней нет. 

Между тем, происходящее ныне было и давным-давно.
Нет ничего нового под солнцем!
Все было и ранее, но сплыло!
Сплывет и  вся эта новая грязь и мерзость, которую являют делами своими некоторые современные церковнослужители.

Нам помнить нужно другое, гораздо более полезное и спасительное для нас.
Вот золотые слова отца Церкви, сказанные тысячу лет назад:
«В последние времена монахи будут как благочестивые миряне, одетые в монашеские одежды.
А миряне – как псы и свиньи!»

Наш Патриарх в ряду православных Патриархов отнюдь на самый худший.
Он хранит, он не портит, не искажает догматов веры (фундамента веры).
А значит, как это не покажется каму-то странным, он достойный хранитель нашей веры.

Он не меняет богослужений, разве что в неважном.
А потому, как ни странно, достойный продолжатель богослужения отцов и матерей Церкви.

Он не доводит до смерти, не проливает кровь братьев по вере, как это делали немало православных Патриархов и епископов в нашей истории.

Если он в чем-то и экуменист (это, конечно же, ересь, но хитрая, скрытая, молчаливая), то не заставляет быть экуменистами других и свой экуменизм в Церкви не распространяет активно и насильно.

Что касается его нравственных качеств, то сребролюбие, властолюбие, гордость, тщеславие и прочие гадости есть совершенно у всех нас, только в разной мере.
И нас не должны беспокоить греховность и испорченность других.
Но только наши греховность и испорченность - прежде всего и больше всего!

"Спаси себя и вокруг тебя спасутся тысячи!" - это сказал батющшка Серафим Саровский.
Чересчур активно спасающий других обычно являет тем лишь свою гордость.


Патриарх даст за свои грехи ответ на Суде, перед Богом, а не ныне и не перед нами.
А мы ответим за гордое и высокомерное осуждение церковнослужителей с высот своей праведности, которое делает нас хуже тех, кого мы осуждаем (так учат единогласно все отцы Церкви).

 

ИСТОЧНИК:
«Письма к Олимпиаде»
Святой Иоанн Златоуст



ПРИЛОЖЕНИЕ.

Кто первым добивал святого Иоанна?

404 г.
Патриарх Арсакий.
Он принял престол после св. Златоуста, быв до того времени пресвитером.
Арсакий испытал то, что обыкновенно испытывают непосредственные преемники мужей великих и вышеестественных.
Будучи сравниваем с несравненным в добродетелях Златоустом, он казался малым и не мог внушить того уважения к себе, которое имел бы при других обстоятельствах.
Правив патриаршеством один год и около 5 месяцев, он скончался в 405 году.