Буфет

Он выбрался на улицу и остановился. Идти дальше сил не было.
Старый буфет стоял на середине тротуара. Опёршись спиной на переполненный мусорный бак, он распахнул оставшиеся дверцы и тяжело дышал. Крутая узкая лестница из подвала вымотала его. Последние метры дались с трудом. Решимость уйти подальше от людей, которые его не ценят, испарилась вместе с каплями утренней росы, осевшей на пыльной городской листве.
Да, старый буфет взбунтовался! Было отчего. Три поколения людей обращались с ним бережно и уважительно. И вот молодёжь, которая не заработала ещё даже на приличную полочку для обуви, отправила его в ссылку. В душный, влажный подвал.
В первую же ночь мышата устроили на его просторных полках игру в салочки. Самая старая мышь начала, не торопясь, грызть левую ножку. Казалось, она нарочно громко проводит передними резцами по твёрдой древесине. Буфету было больно, страшно и очень обидно.
Ещё бы! Больше ста лет он простоял в самой большой и светлой комнате. Само его присутствие в семье было признаком достатка и благополучия. Буфет покупали, когда в нём было что хранить. Не золото-бриллианты, конечно. В нижней части, под замком, хранились многочисленные баночки с вареньем. Они были тяжелы, неповоротливы и необщительны. Их стеклянные бока болели от постоянного напора ягод. Тем было невмоготу сидеть закатанными. Не терпелось побродить. Иногда им это удавалось. Тогда жестяные крышки с громким хлопком срывались с венчика. Варенье выплёскивалось наружу. Хозяйка с ворчанием оттирала остро пахнущие сладкие шлепки. А хозяин с довольным видом «затевал бражку».
Наверху стояла особая посуда. Ею пользовались по большим праздникам. Когда в дом приходили важные гости. Узкие хрустальные бокалы были аристократично холодны, прозрачны. Посматривали на всех свысока. Их тонкие стенки издавали тихий мелодичный звон от малейшего движения. Невысокие кофейные чашки казались рядом с бокалами совсем маленькими. Поэтому к ним никто из обитателей буфета не относился всерьёз. Даже серебряные рюмочки для аперитива. Рюмочки тоже любили позвенеть. Получалось громче, чем у бокалов. Отчего те неодобрительно покачивали прозрачными чашами. Но рюмочки не замечали высокомерия своих хрупких родственников. И весело начинали звенеть при каждом удобном случае. Пробежится ли непоседливая детвора или хозяин пройдёт, тяжело ступая по половицам, рюмочки сразу воображали себя маленькими колокольчиками и радостно звенели.
От их треньканья просыпался старый пузатый графин. Он стоял за стенкой, в правой части буфета. В нём хранилась темная сливовая наливка. Оттого графин сильно важничал. И, покряхтывая, начинал урезонивать рюмки вести себя потише. Сливовая наливка внутри него начинала волноваться. Поверхность покрывалась мелкой рябью, плохо притёртая пробка подпрыгивала, графин принимался брызгать ароматной влагой и натужно кашлять.
Это раззадоривало розетки для варенья. Они начинали топотать витыми золотистыми ножками.
– Снова грузовики гоняют. – Озабоченно качала головой хозяйка.
Посуда заходилась от смеха. Шкаф, потряхивая полками, урезонивал своих поселенцев:
– Тише, вы. Беспокойная команда. От вашей возни полки съезжают. Мне-то ладно. Вот от кого-то одни черепки останутся.
Стеклянная утварь испуганно примолкала. Ненадолго.
Всё переменилось в один миг. Замки отомкнули. Дверцы распахнули настежь. Внутренности буфета освободили подчистую.
Хозяйка так поступала во время генеральной уборки. Поэтому буфет сначала ничего не заподозрил. Он тихонько двигал дверцами, впуская внутрь свежий воздух. Деревянные вещи любят дышать. Буфет радостно принимал воздушные ванны. Ждал, когда влажная тряпка начнёт проворно бегать из стороны в сторону. Он сильно удивился, когда дверцы захлопнули, под дно продели широкие ремни. И поволокли, покрикивая, прочь из комнаты.
Буфет ещё надеялся на простую перестановку. Так уже бывало пару раз. С любопытством поглядывал в дверной проём: где для него освободили место? Однако его вынесли прочь из квартиры. И поволокли вниз. В противный, тёмный подвал. Целую неделю он надеялся, что всё временно. О нём обязательно вспомнят и вернут. Вновь заполнят посудой. И буднично засуетятся вокруг.
Терпел игры мышат, скольких холодных слизней, пауков и их липкую паутину, капли влаги на стенках. Пока не стало ясно: его бросили. Предали и забыли.
Напрасно он дрожал над каждой тарелочкой и вазочкой.
Напрасно удерживал тяжёлые полки.
Напрасно отражал пространство продолговатым зеркалом.
Он больше не нужен. Раз так, он уходит. Сам. Навсегда. И бесповоротно.
Целую ночь карабкался старый буфет по выщербленным уступам узкой лестницы. Короткие ножки соскальзывали со ступеней. Пару раз он с грохотом падал навзничь. Поворачиваясь в пролете, потерял две дверцы. Он скрипел, пыхтел, постукивал полками. Но упрямо двигался к выходу из дома, где стал лишним.
Он не знал, что будет делать дальше. Главное - выбраться из этого жуткого подвала. Он придумает, как быть дальше.
– Вот народ! – раздался во дворе поутру зычный голос дворника.
– Шкаф утянули, а дверцы оставили.
Он поднял со ступеней две светлые дверцы и потащил их в свою каморку. Хороший дворник всему найдёт применение.
– Буфет. – проворчал беглец, спрятавшийся за мусорным баком.