Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 30

ПЯТЬ

Халим познакомился с Беллом по предложению Таяра, - "чтобы добавить понимание иного ощущения времени", - когда Иерихон был ещё частью Иордании. Но сам Таяр, хотя после Шестидневной войны представилась такая возможность, не возобновил своего знакомства с Беллом. Однако не по личным мотивам - то был вопрос безопасности.

Вопрос этот был оправданием правдоподобным и даже правдивым, но не в характере Таяра было обманывать себя, и он отдавал себе отчёт, что адаптирует требования безопасности к своему хотению. Были глубоко личные причины, по которым Таяр не желал видеть Белла.

Основной была та, что Белл, некогда живший тем же, чем живёт Таяр, выбрал другую жизнь. Таяр немного побаивался, что Белл может как-то сбить его с пути истинного. Кроме того, когда Белл был гранд-мастером шпионажа и аббатом-наставником, Таяр являлся лишь подчинённым ему монастырским послушником. И, наконец, чувства Анны к Беллу.

Так что всё было сложно, - тонкие материи, понимаете ли, - и Таяр отложил своё паломничество в Иерихон. Но с течением лет многое изменилось, особенно повлиял на Таяра глубокий внутренний разлад, пережитый им после Войны Судного дня.

Тогда Таяр ощутил бессмысленность откладывания, оттягивания встречи. "Почему ты избегаешь Белла? - спросил он себя. - Ты ведь не трус." Выбрался из гамака и поехал в Иерихон. И стало легко на сердце.



***

Всё, что имело отношение к Беллу, Таяр считал важным. И он никогда не забудет их первую после тридцатилетнего перерыва встречу. Рассчитывая застать хозяина в одиночестве, Таяр появился у ворот Белла ранним ранним утром. В летней роще жужжали насекомые. Таяр представил себе, как Белл, глядя с крыльца под кроны деревьев, изучает четыре его конечности. Нет, Белл не узнает эти башмаки и костыли. Железные ворота громко заскрипели под рукой, Таяр глубоко вдохнул и крикнул: "Есть кто-нибудь в этом доме под Богом и посреди апельсинов?"
 В ответ раздался сердечный, приветливый зов: "Входи, путник! Благодать на каликах у ворот, и нам от них."
Так всё и началось. Таяр прошаркал к дому. На крыльце, держась за спинку кресла, стоял Белл, выглядевший точно таким, каким Таяр его помнил. Таяр остановился у нижней ступени и широко улыбнулся.
- В последний раз мы встречались на берегу Нила, - сказал Таяр. - Тогда я многому у вас научился. Студент обязан помнить учителя, не так ли? В те дни у меня были ноги, и вы взяли меня на прогулку в пустыню, чтобы помочь мне и успокоить: я был напуган. Мне предстояло отправиться на задание, которое казалось мне очень опасным, и вы тогда сказали...



***

Белл был рад видеть Таяра, который в свою очередь был удивлён тем, как хорошо Белл его помнил. Ведь когда Таяр служил под началом Белла, он был лишь одним из многих.
Как ни удивительно, Белла, похоже, совершенно не взолновало явление Таяра. Для отшельника, по-видимому, всё было одинаково обыденно и одинаково фантастично.
Таяр намекнул, что сделал карьеру в секретной службе. Белл пожал плечами. С виду он был так же расслаблен, как бывал расслаблен у себя дома - лёжа в гамаке - его визави.
Они говорили о многом.

- Итак, вы делаете нужное дело, - сказал Белл. - Вы, должно быть, очень этим гордитесь. Это прекрасный способ провести свою жизнь. Если бы передо мной стояло такое дело, как ваше, - возведение Родины, - моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Но в конце Второй мировой меня не ждало ничего столь грандиозного, да и вообще ничего грандиозного. Совсем наоборот. То, что лежало впереди, виделось мелким. Дни Империи истекали, и я считал, что британцы попытаются отступать "сохраняя строй", а значит - с кровью и грязью. Я не хотел в этом участвовать. И поскольку я родился в Индии, а в Англии жил недолго, то внезапно обнаружил себя человеком без родины. Вечный изгнанник, в конце концов я оказался здесь.
Как и все, я был рождён не в своё время. - Белл улыбнулся. - Просто чудо, что мы что-то зрим сквозь тьму, за болью и страданиями. В основном мы слышим рёв мира, но доносятся до нас и псалмы; и эта земля, более чем какая-либо, слышала их. Возможно, именно поэтому за неё постоянно идёт борьба...

Открывая в то утро ворота Белла, Таяр ещё не решил для себя, стоит ли упоминать в разговоре Анну; что потянет за собой необходимость говорить об Асафе. Таяр только надеялся на откровенный разговор, и теперь, спустя всего несколько часов, оказалось совершенно естественным заговорить об Анне и Асафе. Белл был взволнован, доволен, и не скрывал этого.
- Как вам повезло, что вы знали её все эти годы, - сказал он.

Белл заговорил о своей любви к Асафу, о потерянном Юсефе и погибшем Али. Потом замолчал и принялся жевать губы.

- Может, лучше произнести это вслух? - спросил наконец Таяр.

- О да, - ответил Белл. - Я думал об Анне. Из всех моих трусливых и глупых поступков ни один не может сравниться с этим. Однажды в Иерусалиме у меня - только протяни руку - был целый мир, а я упустил его. Абсолютно непростительно, и я никогда себе этого не прощу. Дураки мы такие, что понимаем всё слишком поздно. Мой тогдашний поступок теперь представляется мне совсем невообразимым. Отчего я так поступил? И нет ответа, который бы объяснял и оправдывал сделанное, мог бы утешить сердце; трагедия. Была любовь, и я потерял её, я отвернулся. Эх...



Пришло время Таяру уходить, сверка и перезаписывание воспоминаний подошли к концу. Белл проводил его до ворот.
- Моя инвалидка поблизости. Я ещё приеду.

Они обнялись, и Таяр, вздымая облачка пыли, заковылял прочь. Белл прислонился к воротам и глядел ему во след. В полуденный час Таяр был один на дороге. Он не успел далеко уйти, как Беллу пришла в голову мысль:
- В тот вечер, когда мы гуляли по пустыне, - окликнул он Таяра. - Куда вас должны были отправить?

Таяр остановился и повернул голову:

- В Сирию, в Дамаск. Это казалось мне очень опасным. Но вы вытащили меня оттуда.

Махнул на прощание костылём и заковылял дальше.



***

Таяр, орудуя рычагами старой машины, медленно выехал из Иерихона. Медленно, потому что ему не хотелось покидать оазис: буйство красок: пурпурные брызги бугенвиллей и оранжевые пятна, и Белл, и дом в апельсиновой роще. Таяр размышлял. Конечно, он был нужен этому миру, и оставил глубокий след. Но человеку вечно чего-то не хватает, и Таяр не мог не думать о том, что образ жизни Белла имеет свои преимущества.
Таяр рассмеялся над собой, над своей склонностью к дурным предчувствиям. Если бы Белл был на его месте, он делал бы именно то, что делал последние тридцать лет Таяр. Несомненно. А если бы Таяр был на месте Белла, ну тогда, естественно...

И всё же удивительно, как со временем меняются хотелки.
Таяр думал о своём отце и отце своего отца, благочестивых иерусалимских раввинах, проживших в нищете и угнетении под властью турок, о людях тоскующих, для которых святой город на горе остался местом воображаемым, несбыточной мечтой. Люди в изгнании на своей земле.
И Белл находится в изгнании, по-видимому. Или нет?

Таяр улыбнулся, покачал головой и рассмеялся. Машина тяжело шла в гору. Дорога сделала поворот, и Таяр бросил последний взгляд на равнины Иерихона и Мёртвое море, а за ними - на Моавитские холмы, где Бог показал Моисею землю обетованную, в которую Моисей не войдёт.

Конечно, "мы понимаем всё слишком поздно". Такова жизнь, щито поделать.
Внизу лежала расчерченная арыками равнина Иерихона, иерихонский перекрёсток дорог, иерихонская мозаика...



***

После ухода Таяра Белл долго стоял под палящим солнцем. "Какой замечательный человек, - думал Белл. - Какую великолепную жизнь он сумел прожить с тех пор, как мы знали друг друга".

У Белла за все эти годы случилось только два или три друга, которых он считал близкими. В то время как Таяр, неустанно работая на благо общества, стал близок со многими.
Вот так, - думал Белл, - я меньше отдаю - и меньше получаю. А много ли между нами разницы? Оба-два калеки. Так зачем я стал затворником?
Он стоял у крыльца, глядя на обшарпанный стол и проперженное кресло. И эта убогая коллекция хлама есть всё свидетельство того, что он здесь жил? Он пересёк веранду и прошёлся по комнатам, сознавая, что в них почти ничего нет. Они были настолько голыми, что казалось, будто здесь вообще никто не живет, или, в лучшем случае, какой-нибудь странник останавливался на ночь или две.

Белл почувствовал себя измученным, опустошённым. Он вышел через заднюю дверь и скрылся в виноградной беседке. Эта пустота... какой от его жизни прок? Таяр был так рад его видеть, но Таяр-то помнил другого человека, умного и решительного, обладавшего властью, тайного предводителя монастыря…

Но Белл больше не был тем человеком. Теперь таким человеком был Таяр. Именно Таяр помогал людям делать больше и быть больше, он весело улыбался и поднимал маленькие клубы пыли на трудной дороге куда-то, в то время как Белл всё глубже погружался в свои мечты о рушащемся нигде - отшельник в вечном Иерихоне, захваченный ритмами солнца и гула насекомых, укутанный тенью апельсиновой рощи.
Этот дом, эта жизнь, - подумал Белл. - Это невыразимое убожество... ужас.
Это было настолько ужасно, что он даже улыбнулся. Он сам иногда удивлялся тому, как далеко зашёл в создании своего личного мира, где всё находилось в гармонии с его сущностью.



***

Когда Абу Муса подошёл к веранде на ежевечернее занятие шеш-беш, Белл так и сидел в виноградной беседке, его круглый единственный глаз зрил в корень вселенских вопросов.
А это ещё что за новость? - подумал Абу Муса. - Один, и без стакана?
Только воспоминание о потерянной любви может в это время дня удержать нашего святого от выпивки. Очевидно, ему нужна встряска. Даже святой, бывает, сомневается в себе.
Абу Муса осторожно раздвигает лозу и приподнимается на цыпочки… Белл слишком поглощён думами, чтобы что;то расслышать, но краем глаза замечает какое;то движение. Поворачивается, и вдруг видит одну большую темнокожую и белогривую голову, которая висит в обрамлении виноградной лозы.
- Боже мой, - вздрогнув, бормочет Белл.

- Я черна, но красива, о дщери Иерусалима, - прогремела голова. - А черна я потому, что обласкана Солнцем.

Голова исчезла. Смеясь, вздыхая и фыркая одновременно, Абу Муса вразвалку вошел в беседку и уселся на скамью.
- Цитата была из Песни Песней, - сказал он, - рассуждений доброго царя Соломона о любви и занятиях любовью. Эта фраза намекает на чувственные тайны гарема. Известно, что у Соломона было бесчисленное множество жен и наложниц, и, несомненно, что это был мудрый царь. Полагаю, достаточно ясно - где и в чём заключается мудрость?

Белл улыбнулся.
Не заостряя повторением, - учитывая статус сделанного им самим святого, - Абу Муса быстро перешёл к сказке. Абу Муса любил рассказывать истории и теперь пустился в запутанный рассказ о причинах провала миссии крестоносцев. По его словам, причина эта, - по которой крестоносцы профукали Святую Землю, - заключалась в их нижнем белье. Большинство крестоносцев прибывали из Франции и Германии, и они настояли на том, чтобы носить привычное им плотное шерстяное исподнее.
- В столь долгое лето? - вопросил Абу Муса. - Овечья шерсть под доспехами? Представляете, насколько это невыносимый зуд?

Абу Муса в ужасе содрогнулся, задумался и почесал свои гениталии.
- Другими словами, - заключил он, - отправляясь на поиски Святой Земли, будь готов к новому, а прошлое оставь за спиной. Оно не нужно в этой земле.

Белл рассмеялся.
- Что же тогда представляет собой эта земля? - спросил он.

Абу Муса стал ещё более задумчив.
- Это место… Пыль и апельсины? Чаяния об Адаме, освобождённом - в конце-то концов! - от пыла фанатизма? Прохлада у воды, тень и разговоры друзей на исходе дня? Для мудрого - жаркие дни любви. И святой, улыбающийся всему этому, потому что всё это правильно и хорошо.
- И всё же нигде в мире не было проявлено такого рвения и фанатизма, как здесь, - сказал Белл. - И почему это так, если все великие люди всех религий всегда проповедовали обратное?

- Почему? - сказал Абу Муса. - Потому что великие люди вникли и понимают пыль и апельсины гораздо лучше, чем все мы.
Потому что они знают, что человек - это пыль и апельсины. Потому что они знают, что все остальное ; это просто игра в шеш-беш, игра случая и мастерства, которую мы все называем жизнью... перестук костей. Сейчас наш ход. Моисей и самая чудная болтовня ждут нас на вашем крыльце, и мы с вами знаем, что человек , если он находится в Иерихоне, всегда находится в нужном месте…



***

В тот вечер, когда игроки ушли, Белл вспомнил чудесное видение улыбающегося лица Абу Мусы среди залитого солнцем винограда. Давным-давно, после Первой мировой войны, его войны, Абу Муса был недолго и счастливо женат. Его счастье, как и её, не знало меры. Его молодая жена хотела родить ему сына, и родила, но умерла при родах, а через несколько лет умер и ребенок, так что ничего не осталось. Больше полувека назад. И всё это время Абу Муса чтил в своём сердце утерянную любовь - похотливыми грёзами секса поистине эпического, черпал в памяти вдохновение для поэзии, добрых шуток и эротических сказок. Кто знает, не  настоящий ли это царь? - так думал Белл.
И ещё, как часто бывало, Белл подумал о Юсефе. И, как ни странно, вдруг вспомнил о человеке, которого не видел уже несколько лет, о загадочном авантюристе из Дамаска - Халиме.
Почему Халим пришёл ему на ум? Белл подумал и решил, что это связано с неожиданным визитом Таяра.
Связь казалась достаточно простой. Последний раз он видел Таяра три десятилетия назад на берегу Нила, когда тот готовился отправиться в Дамаск. И случилось так, что Белл знал в Дамаске только одного человека - Халима, арабского патриота, которого Юсеф так почитал и с которым так хотел встретиться.
Белл улыбнулся. Таяр, Халим, Юсеф... с чего это он вдруг пытается что-то из этого сложить? Он уже много лет не применял такой способ мышления. Он оставил его в Египте, давно, но сегодня появился Таяр. Таяр продолжал жить в мире тайных знаний, и, вероятно, Халим тоже; хотя Халим жил за рекой, по другую сторону проходящего через Иерихон Большого афро;сирийского разлома. Еврей Таяр и араб Халим были, конечно, врагами.
А Юсеф? Также житель другого мира, - ещё более непроницаемого, чем шпионаж, - где человеческая душа уходит за границы возможного. Неопределимый, утерянный для обычных людских путей Юсеф. Дух.
Таяр, Халим, Юсеф . . . Три совершенно разных отливки, отражения легендарной страны, где все великие люди всегда проповедовали свободу от фанатизма. Чем больше Белл думал об этих троих, тем больше связывал их в своём воображении: еврейский шпион в Иерусалиме, мусульманский Патриот в Дамаске, христианский школьный учитель в пещерах Иудейской пустыни. Однако эта связь вроде бы не имела под собой никаких разумных оснований. Притянута за уши? С их противными друг другу мечтами и  путями, что может таких людей связывать? Разве у них может быть что-то общее, кроме судьбы?
Кроме судьбы. Как будто этого недостаточно.
Тут Белл посмеялся над собой. Да бедняга Таяр просто хотел вспомнить прошлое. Такова была цель его визита в Иерихон, и зачем выдумывать и решать загадки, воображая связи, которых на самом деле не существует?
Но отчего же в разговоре с Таяром я забыл упомянуть, что знаю Халима? Я начал вести себя так же как Абу Муса, - подумал Белл. - Жить, думать в каком-то Иерихонском времени.

Белл поелозил в кресле, и устремил взгляд к звёздам.
А может, каждый человек есть тайна мироздания? - подумал он напоследок, и уснул.