Два дня кряду читал книгу. Если признаться, более ужасную в своей реалистичности, вещь редко встретишь. Попадаются, конечно, разного рода «жути» про мертвяков, всяких там упырей, «нечистую силу», разной прочей дребедени забугорной от Гунцев, даже Эко... Но серьезной, как эта — не находил. Оно, конечно, может, и есть книжки из данной серии, к тому же, похлеще, в отечественной литературе. Но мне не попадались.
Могу признаться, очень понравились фантасмагорические жути самиздатного Раптора. С интересом слежу за его выпусками, — как-то он приостановился: видать, слишком большую «рыбку» поймал, все с ней «колобродится-хороводится». Раптор, все же, из другой оперы, из серии «ужастиков». Хотя, — как сказать. Что ни говори, в его книгах много обобщений, претендующих именно не на триллистику.
А вот «Лярва», как бы ни несла «триль», действительно, о чем-то уж очень большом. Автор тут покушается на самого человека в целом, на его суть, способ и смыслы существования. Весь «космос», вроде, входит в повествование. Отсюда и, идущие далеко, замахи-размахи...
Вынося означенный (Да и нижеследующий) приговор, я о себе, своем видении. Честно, довольно некогда бывает читать. А ежели дорываюсь, — тогда не оттащишь, аки хрюшу от корыта... При этом, как бы мигом проглатывая содержимое, — вполне возможно, и слона-то мимо носа пропускаю, не за то хватаюсь. Тем не менее, хватаюсь за что попало, что, можно сказать, «под зубами» в момент этого самого мигового «проглота». Вот, так предупредив, как бы, снимаю с себя, по крайней мере, частично груз не то, не до, не так, даже пере, не (сказанного). К тому же, я редко отзываюсь о прочтенном, поскольку не до него бывает после, хотя бы, краткого вытеснения ненасытности. Вялость, сонливость, «комплекс удава» что ли, наступает...
Повлиявший на меня так, опус «Лярва» Иринарха Кромсатова легко находим в «паутине», потому не стану давать ссылку.
О нем, вообще-то, можно многое сказать. И вещь, на самом деле, заслуживает серьезного внимания. Как по мне, идеология мизантропии, доходящая до антропофагии, стало быть, конца человека с человечностью, по крайней мере, в нашей литературе не представлена столь натурально и обыкновенно, как здесь. Автор не просто открыл окно Овертона, но пошел дальше: можно сказать, проводит в жизнь данную идеологию. Пытается даже как-то ее с властью связать, легитимировать.
И, что примечательно, сами позиции автора — не ведал его до селе совершенно, в руках первая работа, сужу по тому, что при беглом чтиве отразилось в сознании, — также не новы. Явленная идеология в известных кругах по миру давно всяко тащится. Даже возведена во главу угла устроителями «нового мирового порядка». О ней, имеющей множество ликов, немало говорят, пишут, в том числе отечественные СМИ. Хватает публикаций об экофашизме и прочих, аналогичных, гадостях. Мелькает информация также о каннибалических веяниях, скажем, в той же Германии, — и только ли! Собственно, так называемые трансгуманисты, ратующие за постчеловека, за новый мировой порядок, — они ведь твердят не просто о непригодности человека устраивать современные достижения прогресса, а об изначальной порочности, негодности, зловредности, (вплоть до губительной «грибковости», «лишайниковости») человека как такового.
Не отсюда ли массированная разновекторная атака на сам факт существования современного человека, буквальное изживание его. Ведь невозможно поверить что, поразившая мир невесть откуда и как ковид эпидемия от загадочного до неимоверности вируса, который чудесным образом мутирует не по дням, а по часам, не искусственного происхождения. К дому же, прецедентов геноцида пандемической «казни народов» (причем, не только медико-фармакологическими средствами), в истории, особенно современной, очень даже хватает.
Точно также, уж слишком много развелось, кстати, еще задолго до Ницше прямо гласящих (соответственно, поступающих), что «человека должно преодолеть», превозмочь. И не столько из-за его слабости, неразвитости, неспособности удовлетворять интересы производства, науки и проч., сколько за «негативы», несущие зло, «гнусности». Какие только «болячки», злосчастья, тяжкие преступления, аморальность, сладострастие, — не коренятся в изначальном несовершенстве, злокозненности, порочности человека!..
Больше того. Даже само государство (этот «Левиафан», многоголовое, многолапое и многощупальцевое чудовище), другие общественные институты, право, насильственно-охранительные органы, — все это ведь только потому и существует, возникло, чтобы как-то сладить с беспредельным злом, несомым людьми.
Будь они добры по натуре своей, — разве надобно было возводить разного рода социальные средства защиты? Неужто пришлось бы охранять «доброго человека», причем, не только от другого, но даже самого себя?..
Верно, старая это (с приходом частной собственности) истина: «война всех против всех». Если некогда человека, в силу его «изначальной зловредности», сравнивали с каким-либо зверем (волком, крысой), то теперь отказываются от аналогий. Как обнаружилось, — кстати, автор показывает это на страницах книги, — «братья наши меньшие» не в пример гуманнее людей. Нет в них той беспредельной, безудержной злости и деструктивности, которые, — автор уверен вместе со многими единомышленниками, — дремлют в каждом человеке до поры до срока... Достаточно чуть ослабить защитные «шлюзы» (в том числе от «левиафана», культуры), как «миазмы» зла захлестнут весь мир (З. Фрейд).
Так что, зря это гласят: «Человек человеку волк». Того хуже — «крыса». И разве по отношению к себе подобным только он таков, разве лишь с самим собой воюет? Окружение свое, всю природу он хищнически рушит, пакостит, лишает жизненности.
Уж на что, в самой религии, где люди ищут спасения, искупления тягот жизни, добро, счастье, — и здесь человек предстает как изначально и неисправимо греховное (злотворное) существо. Собственно, не для того ли, опять же, религия существует, нужна (в подмогу левиафанам), чтобы как-то укрощать эту греховность, вплоть до Божественного ее искупления?..
В своем не очень-то большом повествовании автор не так далеко заходит, ища отвечное вселенское зло в человеке. Тем не менее, и оговариваемого круга вещей вполне хватает, даже с избытком, дабы явить его.
Нас убеждают на самых обычных, повседневных примерах, где, вроде бы, человечность, добро незыблемо, причем, настолько, что уже у животных беспредельно развито, — отношение матери к ребенку, табу на проявления каннибализма, неприкосновенность жизни человека, тем более, самого близкого, — нет запретов, преград, через которые в своей отвратительной порочности, низменности человек не преступит. Животное такое себе никак не позволит. А он, — еще и с наслаждением, упоением, остервенением...
Да, Автор не замахивается на батальные сцены, Вроде, говорит о довольно малом, локальном. Он, по крайней мере, прямо не поднимает осмысляемые факты на глобальный, международный уровень. Не касается геноцидов, Освенцимов, истреблений народов всевозможными средствами. Не упоминаются и различные войны, обретшие, кстати, перманентный и мировой характер с приходом XX столетия. Ничего мы не слышим о насылаемых на мир «всадниках» («белом», «рыжем», «вороном», «бледном»), о «промывании мозгов» кибер-и информационными технологиями, о гнусных планах и намерениях, вынашиваемых под лицемерной личиной добропорядочности и благих пожеланий современными властителями планеты, сильными мира сего.
Забегая наперед, спросим: не являются ли они (сеятели зла, причем, в планетарных масштабах) теми же Лярвами, только в несоизмеримо емкой и мощной данности по сравнению с Лярвами, живописуемыми автором? Как нетрудно заметить, именно это он хочет донести своими примерами-картинами, именно об том кричит (пусть часто молча, даже не совсем удачно) его рассказ...
Хоть, изображаемый автором предмет Не столь широк и емок, однако само изображение довольно претенциозно. Весь смысл его в том, что человек (Свифтовский «еху»), — это неудачная, созданная Богом (если только) тварь. Перед нами изначально порочное, самое вредное, «грязное», «безобразное», «мстительное» и злобное из всего того, что насоздавала природа (Бог). Повторюсь, эти и аналогичные идеи (им несть числа), — далеко не новы. Их, как из рога изобилия, сыплет упадочническая культура, кризисный мир, особенно современный. Он воочию обнаружил, что человек сегодня (с культурой, духом, всеми благоприобретениями) абсолютно выродился во что-то бессмысленное, ничего доброго и полезного в себе не несущее. Из него буквально фонтанирует зло, порочность, похоть и тяга к разрушению. Ничего созидательного уже не осталось, ни на что он уже в этом смысле не годен. Он стал «слишком человеческим». Авторы, держащиеся буржуазных взглядов, просветительства и даже постмодерна, — все в один голос рекут закат гуманизма. Стало быть, человека, беспросветность впереди, полнейший крах человеческого мира. И все, скажем еще раз, — в силу зловредности последнего.
А ведь совсем недавно, даже лет 100-200 тому, — прежде того пуще, — человеку пелись исключительные дифирамбы. Вспомнить только, как его восторженно славословит принц Датский, Гамлет. А замечательный гимн человеку, провозглашаемый Возрожденцем Пико Делла Мирандоллой где-то недалеко от Шекспира!..
И что же, переменился ли человек, стал другим? Вряд ли: не успел бы так сильно преобразиться, чтобы, вот, только вчера возносимый до небес, стал, вдруг, носителем безбрежной скверны, зла.
Но, может, проблема не столько в переменах внутри человека, хотя, они, конечно же, много значат, — но в переменах времени? Точнее, — того, что стоит за и под ним в качестве фундамента. Имеется в виду всеопределяющее, отправное движение, задающее тон времени, человеку и всему остальному вокруг, что бы ни вершилось. Движение данное выражает единый для всех них, способ существования, и как таковое именуется производящей практикой, производящим способом существования человека в мире (производством). Ниже мы его коснемся несколько ближе. Оно так обставляет дела в начале своего прихода (знаменуя Новое время), что человек был возведен в ранг «меры всех вещей». А.М. Горький еще в начале XX века мог вложить в уста своему персонажу романтически-пафосное: «Человек звучит Гордо! Все в человеке, все для человека! Остальное — дело рук его и мозга!». Кстати, герой провозглашает свой монолог, вознося к небу ребенка.
Не могло сложиться в описываемый период времени произведение, где бы человек преподносился противоположным образом. Конечно, были взгляды на людей, как «маленьких человеков». Появлялись россказни о Франкенштейнах, Големах. Эдгар По пугал людей своими мистификациями. Чуть отставал от него Гофман с братьями Гримм... Гоголь выходил со своими «Майскими ночами» да «ВИями». Где-то там, — то ли в дурдоме, то ли в застенке, — вырос, распустился садизм. А сатанизм, вообще, издавна и прочно геранится на обывательских окошках с приходом религии...
Разумеется, было все такое. Оно всегда есть, коль скоро мир, вследствие присваивающего отчуждения, расколот на сущность и существование, сущее и должное. Есть мир, «посюсторонний» и «потусторонний», есть «явь» и «правь», «свет» и «тьма», — от чего человек призван просто трепетать. Причем, «трепетать», держась-таки, добра, веря в прогресс, благополучие, в то, что «бог не оставит», за все горести и тяготы — «воздастся»...
Но сегодня вся эта «раздвоенка», вроде, преодолевается. Виртуальное и явное как бы взаимопроникают, становятся одним. Гнусь, обычно выносимая в виртуальность, разливается по актуалу, а то и наоборот...
Вот, тут-то и начинаются, вернее, постепенно наращиваясь крепостью, твердостью, обращаются в исключительно злоносный «ком» все те благие дела, способности, устремления человеческие, которые некогда (особенно на заре Нового времени) всевозможно воспевались, восхвалялись. Причем, — как именно «добрые», «естественные», самими Богами (например, Прометеем) даренные.
И, что характерно, они, на самом-то деле, и были таковыми. Не обладай человек данными качествами, способностями, не твори жизнь вокруг, реализуя их, — разве смог бы он обеспечить семимильно шествующий прогресс науки и техники? Удалось бы так высоко поднять уровень и качество жизни, окружить себя всевозможными благами и приобретениями цивилизованности? Как бы иначе он был способен сложить вокруг мир комфорта, уюта, культурного и материального благополучия, довольства, коими располагает?.. Разумеется, никак.
Но вот, проходит совсем немного в исторических мерах времени. Обозначаются, становятся непреодолимыми пределы способа существования, коим до сих пор люди утверждаются миром. И, по мере осознания очевидного, взгляды, оценки, главное — дела людей коренным образом меняются. И, как бы предвосхищая это время, вместе с тем, усматривая уже его, в мир приходят иные видения наличных порядков. Больше, предвосхищающие их негативы, особенно в последствиях. Вот, для некоторых героев (Свидригайлов) маячат вселенные, напоминающие «баньку, затянутую паутиной». Вот герои, утверждающие бесовство («Бесы»). А этот «умник» не принимает наличный, «Богом созданный мир». Другой («из подполья») — не приемлет рисуемый человечеству разумное будущее с благополучием и процветанием на основе цифры. Наконец, объявляется и зловещая фигура, снова пославшего на аутодафе Христа с тем, чтобы последний не помешал ему устраивать на Земле тот самый «дивный, дивный мир», который много позднее будут живописать Олдос Хаксли и другие авторы XX века. А международная транснациональная корпоратократия начнет свою «перекройку» мира по обозначенным лекалам....
Итак, по исчерпании созидательных возможностей собственного бытия в мире, с обозначением негативов, даже тупиков того, как существуют, — люди насыщаются совершенно противоположными исходным, смыслами, устремлениями, деяниями. По большому счету, за завесой видимого благолепия последних теперь проглядывает (даже не таясь) лишь разор, паскудство, все тяжкие. Кстати, не в первую ли голову относительно самих же людей?
Так, говоря предельно коротко, воцаряется безмерное в отвратительности зло. А виной тому, полагают авторы в один голос (и наш не составляет исключения) сами люди. Причем, как «обнаруживается», последние всегда были таковыми, их злокозненная природа неизменна. В лучшем случае, лишь как-либо затеняется, драпируется, скрывается и даже подавляется по возможности всевозможными «шлюзами» от «левиафанов», культуры (коль скоро она еще не выродилась), публичного существования людей. Как только последние ослабевают, — энергия зла, заметили мы, тут же заливает окрестности мутными потоками.
Здесь, правда, возникает недоразумение, на которое адепты означенного взгляда не обращают внимания. Если люди злокозничают, то не вина их в том, а в природе, доставшейся им от века. Не их, потому, следует винить, уличать в злодеяниях, пороках, а саму природу. Начиная фиксацию зла с человека, они заканчивают природой, Богом. Вообще, для всех авторов, держащихся означенных просветительских взглядов, характерен так называемый «порочный круг». Они постоянно барахтаются в поисках причин человеческих дел (особенно злодеяний) между, с одной стороны, самими людьми (человеком), а с другой — природой. Когда говорят о зле, творимом человеком, они апеллируют к природе, но когда осмысливают саму природу, — особенно как и почему возник человек, как природа обеспечивает, сохраняет его существование, равно всей жизни, — снова возвращаются к человеку, уличая его в «грехопадении», в вершимом зле, поскольку, надо согласиться, природа не может нести зло. Ибо, в противном случае, она бы и человека не создала, равно ничего другого. Зло ведь ничего положительного не творит, помимо разрушений.
Но оставим эти разговоры. Заметим только Характерное, вытекающее из только сто сказанного. Усилия, меры, пытающихся противостоять мизантропической антропофагической позиции, выглядят в книге беспомощными. У автора полная пригоршня аргументов и мер по их опровержению, дискредитации. И, очевидно, «в карман за ними» он не лезет. Но в том-то и дело, что в основном «доводы» эти довольно сомнительные, тенденциозные, не выбираются из означенного «барахтания» в порочном круге.
Что касается тенденциозности. Иной раз, просто недоумеваешь, как беспрепятственно и просто зло (мановением авторской палочки) творится, распространяется. Героине, худосочной, нездоровой женщине, удается без особого труда сладить с людьми, куда сильными и крепкими. Очевидно, автор обеспечивает ее успех, победу, показывая, что абсолютному злу, исторгаемому его персонажами, ничто не может противостоять.
Доходит до смешного даже, как Лярва легко справляется с почтальонкой, женщиной, в два раза крупнее, здоровее нее. И куда только девалась сила, способность постоять за себя? Куда пропали ее муж, дети, родственники? Где соседи, село? Почему их нет. Все распыленно, рассеяно, призрачно, где-то затеряно в кошмарном тумане злотворности.
Точно также курицей выглядит баба Дуся. А Колыванов (человек, обличенный большой властью даже) — не более чем глупый петух перед ястребом. Замалея просто слизняк, мерзость, хоть по жизни, вроде, состоял «каменной стеной» своим близким. Точно также мерзко пожираем «космическим злом» (в лице лярвы), не успевший раскрутиться до полнейшего проникновения последним, сам «Волчара».
Так что, любое злодеяние, мерзость сходит лярвам с рук. И если одна из них пожирает другую, то лишь потому, что последняя не успела, не способна собраться. Или... Исполняет волю своего автора.
И это все, между прочим, настораживает. Ведь не может быть, чтобы автор не ведал несерьезность, по крайней мере, ограниченность, относительность своей адвокации беспредельного зла. И, вообще, неужто он живописец мизантропии, писатель от сатанизма, — нет же! Ладно, человек вдарил в сатанизм. Но ведь зачем еще писать об этом, отстаивать его?.. Может, все же, чтобы отвратить, пробудить людей от «спячки», расшевелить-растормошить их?
Так, буквально кричащая беспомощность, беззащитность жертв перед злодеями, — не говорит ли она, не хочет ли автор показать на данном примере, — что добро человеческое, даже сильного человека самого по себе, в одиночку беспомощно, несостоятельно. Лишь преодолев свою распорошенность, разобщенность люди могут и должны отстаивать доброе, благо. Что же, будем надеяться, автор именно это все хочет сказать. Сказать молча, ничего не говоря, и, тем не менее, буквально крича, ввергая нас в возмущение описываемым. В частности, беспомощностью добра перед злом!..
Но, одно дело надежда, а другое — как есть, как видится. А видится так, что автор, равно другие, описывая современного человека, зная его, слишком обобщают, универсализуют свои видения. Часто не доходят до понимания, что современный человек, которого они живописуют, только и только буржуазный, человек присваивающий. Другого, помимо данного, нашим авторам не дано зреть. А ведь могли бы! По крайней мере, у многих (вполне возможно и автора) за плечами опыт советского, социалистического человека, человека, заведомо иной (осваивающей) формации.
Они, повторяю, везде и всюду держат перед глазами буржуазного человека, лишь его Знают, ругают, полагая при этом что замахнулись на человека вообще. А потому, коль скоро на него обрушиваются, «валят камни» с его же позиций. Им же себя же, против себя и для себя побиваху. Нету, нету просвета для такого человека и будущего у этих авторов. И наш, как пока можно судить, — отнюдь не исключение.
Просто обидно видеть, что человек скатился с высот современного приобщения к мудрости, в том числе человека, на даже допросветительские позиции. Оно, конечно, можно и оттуда кричать о вопиющестях, о «бедах», «лярвах». Но, право же, неприлично, не подобает слышать человека, вроде, долженствующего держать речь зрело, вопиющего недоистины детским голоском. Нынче, вообще-то, не кричать нужно о беде: спасаться, спасать надо! А как? Что автор может предложить, помимо (разве что) умолчаний, и каких-то намеков, которые буквально выцеживаешь...
В этом смысле автор (равно такие же) сам по себе довольно не безобиден, «Блюдо» его даже вредно. Вот, именно «наглотавшись» таких «блинчиков» (кстати, захватывающих, «вкусненьких»), недоумки (особенно современного образования, вообще, действительности) и начинают свои «чудеса» злодеяний. Причем, — прежде всего по отношению к другим.
Исходя из заведомой установки господства абсолютного зла в человеческом мире и даже космосе, автор как бы кромсает, распорошивает человеческое, подлинно доброе в людях прессом данного зла. И не случайно: в каждом человеке (кто бы он ни был) в известных критических ситуациях, где, вроде, предстоит проявить волю, саму человечность, — иначе, паскудство одолеет безраздельно, окончательно, а сил сопротивления нет, нет как удержаться, победить, — оно, всесокрушающее зло, захватывает, порабощает. Да, добро никак не устоит: всецело переплавляется в кромешное зло, и пропадает человек.
В целях самосохранения зло ничем не укротимо, безбрежно!.. И надо понимать, зло это, хоть и откосмично, но, вместе с тем, автор неоднократно указывает его укорененность в человеческой природе. При этом, повторимся, сам себе противоречит, утверждая где-то рядом, что без человека в мире нет никакого зла. Собаки, кошки, любые твари (помимо «еху») сами по себе, как и все в природе, не злотворны, не ведают добра и зла, есть так, как есть. Больше. В них царит не только инстинкт самосохранения, но также сохранения ближнего своего. Мы видим, в этом ключе, сколько своей непритязательной опеки отдает Проглот девочке! Кстати, не представителю своего вида, не своему детенышу, «близкому». И эта его доброта по сравнению с тем, как мать (Лярва) обходится с собственной дочерью, просто кричит!
Автор Буквально живописует ряд сцен самозабвенной защиты «братьями меньшими» (включая, Кстати, крыс) собственных детей, близких, противопоставляя это, опять же, тому, что наблюдается у людей, доходящих в безмерной мерзкости, до поедания своих чад.
Вот только, кто знает, откуда всекосмическое зло, вдруг, пронизывает лярв?.. Но оставим этот «дурацкий вопрос» на совести автора, ибо его нечего обсуждать из-за ясности без того. Автору важно показать, что именно человек зол до безбрежности, а откуда да как оно все, — это — другой, не столь важный вопрос. То ли ветром надуло, то ли напекло, толи от сырости, то ли с неба свалилось...
Но пойдем дальше. Из факта господства абсолютного «космического зла», автор безостановочно долбит читательское сознание: доброго Бога быть не может, добро в религии всегда паразитирует на зле и проч.
Вообще-то, это тоже, не новая установка. Обычно так добро трактуется многими буржуазными авторами. У них любое доброе дело, активность на добро, утверждение доброго непременно сопровождается изнанкой, где безусловно царит зло. На примере Колыванова, того же Шалаша автор это и показывает. Как бы, вроде, ни был добр, человечен человек, в нем всенепременно главенствующе сидит червь злодейства. Добром оно лишь прикрывается.
Дети, как носители добра («ангелочки», согласно ходячему представлению), в книге выглядят сущими дьяволами. И, кстати, в буржуазных приютах, бурсах, подобных клоаке (Парижские подземелья), это на самом деле, так и есть. Вспомнить только что о бурсах писал тот же Помяловский, другие авторы, даже Леонид Пантелеев... А какие только гадости можно найти о современных наших детдомах в паутине!..
Итак, нет и не может быть абсолютного добра. «Добро» в какие-то мгновения таково, лишь поскольку полностью провоцировано злом, под каждым добродеянием лежит злой умысел, злое жало, источник и проч., — вот установки автора. И Бог сам только то и делает, что злотворничает. Освенцимы, всякие там истязания людей, эпидемии, геноциды, вплоть до «слезинок ребенка», — все это его промыслы. Гибель ряда персонажей в книге, с последней мыслью о проклятии в адрес Бога, не об этом ли?..
Кстати, о Боге. Из протягиваемых в книге идей:
1) изначальной ненужности и беспредельной зловредности человека в природе;
2) торжества в нем абсолютного (вплоть до космичности) зла;
3) человека, созданного «по образу и подобию божию», стало быть, сам Бог таков (злокознен) как человек;
4) наконец, ложности религий без исключения, ибо изначально базируются на духе-уговоре торгашеского воздаяния; —
настойчиво навязывается ненужность и невозможность Бога в мире. Если даже он есть, В уста невинно пострадавших, мерзко уничтожаемых, автор не может не вложить проклятия в его адрес.
Несомненно, где царит абсолютное зло, Бога нет и быть не может. Когда есть Бог, есть ограничитель, покров, спасение, свет, матерь. Есть надежда на лучшее, вера. Когда же нет Бога, — нет надежды, все позволено. Точно также наоборот: если все позволено, значит, нет Бога, нет ничего святого. Вседозволенность выливается обязательно в беспредельность зла. Если все позволено, тогда всюду царит лишь зло... Зло — как темная, неизъяснимая, неразумная всесокрушающая сила. Зло во имя зла, разрушения без конца.
Если бы, далее, бог был, больше, сотворил человека к тому же, такого, который лишь сеет зло, то не столько человек виновен в том, сколько Бог. А если он сотворяет такое неподобство как человек, — вдобавок, «по образу и подобию своему», — и ничего с этим поделать не может, то какой же он Бог? А если и специально создал человека таким, как есть, опять же, какой он Бог, что божественного в нем, помимо дьявольщины.
Да и последняя, тоже, не может творить лишь зло. Зло ведь ничего не создает, помимо разрушения, деструкции. И чтобы ломать, опять же, нужно иметь то, что можно ломать. Потому, абсолютизировать дьявольщину саму по себе, которая, к тому же, злотворна, — значит: держаться безмерной ничтожности, ничего не держаться. Дьявольщина, вообще-то, только тогда имеет смысл, когда есть Бог. Без Бога дьявольщины быть не может. Она, скажем так, изнаночная сторона божественного мира.
Но, как мы только что поняли, в чем божественность мира, коль скоро он заселен неким существом, которое рано или поздно обрекает его на погибель, уничтожение? Что это за бог, который и за мир не способен постоять в виду этой зловредной сути, которую, к тому же, сам и сотворил?.. Если он ограничен, не всесилен, то какой же он Бог?
.
А если нет никакого Бога, и человек («еху») сам возник, естественным путем, — неважно как, — то это опять же, свидетельство тому, что он — какая-то нежданная случайность, нечто совершенно нежелательное всему остальному сущему вокруг, как-то гармонично сосуществующему остальным. Лишь человек таков, что все нарушает, все портит, поганит, вносит разор и грязь в свое окружение.
Поскольку же он сильнее всякого другого сущего, всякой остальной твари, уничтожить, побороться с ним принципиально невозможно естественным силам. Есть лишь одна единственная сила, способная побороть человека. Это он сам. И вся соль дела в современных условиях состоит в том, чтобы перестать служить прогрессу человечества, культуре, науке, чему бы то ни было человеческому. Такое служение, среди прочего, будет бессмысленным, самообманом, еще точнее, нагнетанием зла. Ибо никакого прогресса, кроме умножения человеческих злодеяний, стало быть, потворствования разрушениям и мерзостям, больше нет. НО, коль скоро нет нужды служить дальнейшему умножению злодеяний человека на планете, нужно создать такие условия, так человека настроить, чтобы он самоуничтожился. В том числе и прежде всего — через буквальное самопожирание...
Вот, примерно так рассуждает Дуплет в Эпилоге книги. Надо при этом не забывать: он представитель власть предержащих, высоко сидит. И, видимо, далеко не первый среди таких как он, сеятелей лярвовщины. Больше, не выражает ли он и авторскую заветность?.. Причем, — не столь узкоглядную, примитивную, имея в виду, что «самопожирание» человека, вершащееся не столь непосредственно, но косвенно, может быть куда успешным и результативным. Правда, не столь очевидным. К тому же, коль скоро условия так повернут в результате разрушений (расчеловечение, аморализация, диссоциация, одичание, болезни, нищета, холод, голод, невосстановимая порча экосистемы и т.п.), когда, впрямь, ничего не останется кроме самоедства...
Поскольку автор повсюду сеет мизантропическое зло, прибегает для этого к любым приемам, фантазиям, у него канализации, где надо и какие надо. Такие же ямы, болота, кладбищенские норы, могилы. Постоянно неожиданные гнусные страсти и силы на стороне мерзавцев, их полнейший произвол. Вместе с тем, — беспомощность, уродство (Лизавета на пути Раскольникова) сил добра. Если автор и изобразил Колыванова сильным, то ведь лишь с натяжкой, как дань фабуле, индивидуалистически, буржуйски изобразил. И как, в конечном счете, с ним жизнь обходится, как ужасно погибает положительность!..
Та же «Сучка» — страсть какая, правда! А ведь, как показывает, думает автор, любой ребенок это она в возможности, Даже еще хуже. Если кто и выражает добро, — не она ли? Но так паскудно, так ужасно обходится с ней жизнь (в лице матери родной)! А может, потому, что пока «зубы не выросли», еще не созрела, не пришло время, — не так ли, автор?..
А сколь же презренно беспомощно, мерзопакостно, вроде бы, ходячее добро в лице, скажем, того же Замалея? Как же старательно, вплоть до классичности, показухи, автор изображает сцену его гнусения, предательства самых близких, самых дорогих, родных, собственных детей. Только что ведь души не чаял в них...
Весьма примечателен во всем этом великан Петро (так, кажется, звали соседского сына). Ведь в нем полное понимание и согласие с тем, что творится. Молчаливое приятие всего гадостного (другого, видимо, нет), что он видит. Невозмутим, спокоен, все понимает и принимает «как должно быть»... Вот, подойдет некогда к нему Дуплет, и запрограммирует. Или, напротив, «запустит машину»...
Повторяем, нигде у автора не проглядывает сила совместности, общности людей, способности их объединенными силами, — причем, подлинными, здравыми, по-настоящему добротворческими, — защищаться, противостоять злу, утверждать мир. Собственно, откуда их взять в современном (русском ли, каком другом, сплошь частнособственническом, буржуйско-лярвном) мире?
Нигде также автор не усматривает обстоятельства, факторы, — в первую голову, то самое фундаментальное условие, — которое, выступая способом существования, сутью людей (практикой), принуждает их жить как живут. В частности, творя зло. Вместе с тем, данное условие отвращает от такой жизни, осветляет ее, будучи преобразованным, обретшим достойную человека, полноту реализации.
Есть замечательная до хрестоматийности простая идея, которую, надо думать, если автор получил образование в советской школе, должна бы втемяшиться ему в голову. А именно, та идея, что хоть люди и вершат свою жизнь, историю, привносят в окружение добро или, напротив зло, — все это с самого начала обставлено объективными условиями (временем), где они живут, существуют. Достаточно изменить по-настоящему эти, унаследованные от прошлого (предшествующих поколений) условия, время, — изменятся и сами люди. Потому не столько в конкретных людях нужно искать причины того, что они делают, как относятся к действительности, — в частности злодействуют или утверждают добро, — не их (по одиночке или оптом) нужно уничтожать, но именно эти условия, действительность, порождающие их. Не с конкретными людьми потому нужно бороться, дабы искоренять зло, преодолевать тупики, несправедливость существования соответствующего общества, мира. Прежде всего нужно бороться, преодолевая, именно с объективными условиями и факторами, вызывающими к жизни таких людей, классы последних. Их объективные причины, возможности и необходимость нужно преодолевать, устранять. Конечно, важно и с конкретными людьми вести борьбу, противостоять им по возможности, но все это как бы держится на втором плане, постольку, поскольку. Главным же образом, повторяем, нужно радикально менять объективные факторы, и обстоятельства, порождающие, вызывающие к жизни данных людей. Иначе ведь, борясь с последними, даже успешно, — уничтожая, победив, одного злодея, мерзость, — мы просто на просто расчищаем возможность прихода на освободившееся место других таких же, даже куда большего числа. Тут, впрямь, как в сказке: отрубил голову чудовищу, а на ее месте тут же вырастает другая, а то и две сразу...
В этих-то обстоятельствах главенствующую роль, место, несомненно, следует отвести способу существования человека, которым он живет. То есть существует, поступает, мыслит, переживает, чувствует себя и окружение. Этот способ существования человека в мире, отметили мы, называется практикой (с множеством своих синонимов).
Об этом у нас еще пойдет ниже речь. Тем временем, что в качестве данных объективных условий, окружения нам показывает автор? Просто мертвое село, точно такой же город. Не понятно какое, где-то там, призрачно существующее общество... Что общество, что кладбище, город, село, — одно и то же. Везде и всюду безраздельно богует зло, безропотное, всеподавленное приятие и утверждение его. Вплоть до разного рода смурных «общественных мер». Расследования преступлений какие-то фиктивные, самоотстраненные. Прокурорский надзор и, вообще, работа прокурора буквально испохаблена. Одним словом, все автор поставил, причем, правдами и неправдами, на протаскивание своей идеи fix, о господстве, безраздельности зла. Причем, — источаемого людьми, каждым человеком, подживляемого из космоса.
Только вот, невдомек автору, не принимается в расчет, что если б действительно в мире царило это самое зло, то как в таком случае возможен прогресс, движение вперед, умножение человеческих дел, человечества, культуры морали, света даже?.. Как и чем объяснить, что люди-таки меняются, в том числе и главным образом, в положительном плане? Законы принимают не столько на укрощение зла, а, напротив, на умножение добра, человечности, свободы, равенства и братства людей, ради роста их числа. Или все это — сплошные фикции, подобно тому, как смешна нарочитая беззащитность «доброго человека»?..
Что бы ни находилось негативного, как бы по видимости гадостно дела ни обстояли, пробивает же себе путь восходящее движение. Если б его не было, повторюсь, мы бы до сих пор грызли косточки друг друга. В конечном итоге, миром заправляли «крокодилы»-рептилии. И то, не дошла бы эволюция до них: ее бы просто не было.
Но, слава Богу, нет, нет этого! Есть и эволюция, ест история, прогресс человечества.
Пусть даже многих из нас в общем плане постигает судьба Иова,- она-таки, не бессмысленна: находит Иов оправдание мукам своим. А, коль скоро эти оправдания невозможны, нет их, нет спасительного света, то, снова и снова, спрашивается: как мы пришли уже к тому, к чему пришли в своем историческом процессе. Все же, долго ведь живем, и есть-таки у современного человека реальная возможность не исчезнуть (в том числе через самопоедание)...
Но, может, всякие «прогрессы», «успехи», «росты» человеческого, — это от того, что до поры до времени человекам есть на что обратить свои хищнические взоры, разрушительные силы. Мир же вокруг емок, широк: можно гадить, паскудить не оглядываясь. Природа наготовила запасов и возможностей до беспредела, — разбойничай, грабь, присваивай, не оглядываясь!.. Так видит дела до сих пор буржуазно устроенный индивид (лярва).
Однако, вот, наступает момент, когда, вроде, дальше некуда прихватывать, паскудить: все прихвачено, разорено, природа планеты буквально доживает последние дни. Остается, разве что, обратить деструктивные усилия на самих себя. Всеуничтожительным самопожиранием черед приходит, стало быть. Об этом всем и заявляет Дуплет в Эпилоге. Собственно, разве только он! Швабы на своих Давосах — не об том ли, переустройство мира на основаниях нового порядка, — не об том ли? «Золотой миллиард» — не то ли?.. А сами Дуплеты (во властях), — разве не то самое метят?..
Это — с одной стороны, а с другой, оно, действительно, нет и не может быть чистого добра, добра самого по себе, добра, которое как-либо не сопряжено со злом. Хорошо говорится, кажется, где-то в Талмуде, что зло — это окаменевшее добро. Что же это «окаменело» тогда, что сегодня в мире все злосчастится? Можно сказать, данная участь постигла почти всего, что делают, как живут, что есть вообще сами люди. Но главным и определяющим образом, «окаменел» тот самый фундамент, на котором довольно давно уже возводится дом человека и все человеческое. Выше мы как-то обошли стороной, еле-еле прикоснувшись, этот «фундамент». Приоткроем его сейчас несколько. Что понимать под ним, почему он пришел к «окаменению».
Несомненно, этим фундаментом, вообще, тем, откуда вырастает общественное бытие человека, включая современного, выступает производящая практика. В других своих работах о существе ее, динамике, характерных особенностях, включая, обусловливающие современное состояние мира и человека, нами сказано немало в ряде работ. Потому, здесь нет нужды пускаться в довольно пространные разъяснения относительно данного предмета как специфического способа бытия человека миром.
Укажем пока лишь два момента. Во-первых, с приходом в мир производящая практика (производство), как мы сказали, принесла с собой Новое время. А вместе с ним — невиданные до того просторы развитию человеческих сущностных сил, прогрессу во всех направлениях. Можно много говорить о положительностях, обретенных человеком, начавшем существовать производяще. Величайшие достижения науки, техники, не меньшие успехи общественного строительства снизу доверху, расцвет культуры, развертывание немыслимых прежде возможностей, способностей и потребностей человека, вместе с тем, обретение людьми фантастических по сравнению с былым прежде, богатств, комфорта, удобств, довольства, свобод и, благоустройства жизни, — это все сопровождает и результирует приход производства. Без него ничего такого не появилось бы. В том числе и человека, каким мы его сегодня знаем.
Человек никогда прежде не имел, не мог располагать, столь мощным и действенным импульсом, средством, формой и целью своего существования, раскрывающим его творческий потенциал до безбрежности. Да, все это и многое другое пришло в мир благодаря и силе производства. С его приходом, действительно, произошла величайшая цивилизационная революция. Сравнить с производством что-либо другое в протекшей истории по части благоносности, несомого добра, в том числе раскрытия человечности просто ничего нет.
Несомненно, производство в корне изменило существовавший до него мир человека. Увы, вместе с положительными новациями, так преобразившими человека, его способности и потребности, оно привнесло и многое другое, что идет от негатива, чего прежний человек и его мир не ведали. Во всяком случае, оно там пребывало лишь намеках, не более. Хотя, там имелись свои негативные заморочки, являющие то, что называется «изнаночная сторона». Они-то, собственно, не привели ли к своей замене производством, производящим человеческим бытием?..
Как и должно быть, негативы, свойственные производству, поначалу, когда данному способу существования человека в мире еще открыты бескрайние горизонты расширения и роста, не только не мешали его движению, но, напротив, лишь способствовали последнему. Лишь в последствие, когда производящие потенции стали иссякать, когда просторы заузились, превращаясь в нечто вроде горе известной «шагрени», — тогда-то эти негативы и стали превращаться в камень преткновения, стали обнажаться своей разрушительностью, в качестве выразителей конечности, краха производящей цивилизации. А вместе с последней, — самого человека, человеческого. Приход всевозможных кризисов, — экономических, социальных, культурных, локальных, региональных, наконец, глобальных, общепланетарных, системных, — как раз и свидетельствует, что именно эти негативы полностью окаменили производящее существование человека, превратили из доброго и благого (в начале своего шествования в мире) в нечто противоположное.
Производство отныне несет зло, распад, крах, смерть человека и мира. Именно это состояние сегодня мы переживаем. Чего бы ни коснуться, — все пронизано духом зла, уничтожения, бессмысленности, тлена. Из всего растрескавшейся, скукоженной жизни проглядывает, прорастает небытие: бездушие безоглядная низость с мерзостью.
Так что же это за негативы, приходящие вместе с производством, к тому же, дополняющиеся, множащиеся, куда, вместе с тем, перерождаются положительности, по мере его (производства) развертывания? Ведь только и только из-за них наш мир «окаменевает», человек осатаневает, проникается, выражаясь словами автора, «космическим злом». Именно они полностью вытесняют, преобразуя, доброе начало, коим, как были уверены довольно долго все, производящее существование (особенно на заре его) всецело исполнено. Надо видеть, разбираясь тут, что не просто наряду с положительностями появляются, развертываются негативы (хотя, в какой-то мере так и происходит). По сути же, сами положительности, как бы выработавшись, исчерпав свои возможности, преображаются в балласт, отягчающую помеху, тормоз на пути, болото, тупик дальнейшего движения. Больше, из чего-то негативного в пассивном смысле, они превращаются в негатив активного характера в качестве некоторой разъедающей, деструктивной «кислоты», «ржавчины», «порчи», несущей лишь небытие чего касаются.
А касаются они всего и вся, ибо производством захвачена жизнь целиком, включая человека: его дела, отношения, поступки, воля, мысли чувства. Когда что-либо изживает себя, в нем абсолютно все об этом напоминает и устремляет к уходу, исчезновению. Так и с производством.
Потому, перечислять качества, черты, коими современное производство характеризуется, будучи сплошь негативным, несущим зло, довольно непросто, ибо их слишком много. По сути, каждая черта производства, классически выглядящая чем-то положительным, служащим человеку, человечности, сегодня чревата совершенно противоположной энергетикой. И тем не менее, можно и следует указать хотя бы некоторые из моментов, всего отчетливей и безоговорочно выражающие, обеспечивающие зловещий характер современного способа существования человека. Стало быть, — его самого как такового. Благо, об этих моментах многими и издавна довольно много говорится. Говорим и мы в другом месте как моментах-проявлениях производящей практики как специфического способа бытия человека в мире.
Речь, разумеется, прежде всего, следует вести о таких особенностях именно человека (вернее, человеческого существования), которые, главным образом, толкают его к расчеловечению, вообще, отчуждению в бесчеловечность. Причем, — далеко не просто в животное состояние, но в некий негативный симулякр, где торжествует беспредельное зло, падение в бездну скверности, изощрение на все новых и новых изуверствах и т.д.
Все это обусловливает, конечно, индивидизация, доходящая до безграничного эгоизма, атомизации, превращающей человека в то, что называется «атомарная пыль», когда вместо человека уже нелюдь. Последняя полностью диссоциализована, для нее нет никаких традиций, препонов, законов, как-либо сдерживающих ее, помимо безмерной воли самовыживания. Морально-нравственные моменты совместного, общинно-человечного существования для окончательного результата индивидуации — разве что, воспоминания, заслуживающие осмеяния и использования ради совершения очередной мерзости. В современных условиях индивидуализация настолько распорошивает человека, что для последнего нет уже каких-либо ценностей, идеалов, мировоззрений, установок, веры, авторитета, коими он прежде и обычно ориентирован. Нынче наш индивид всецело информирован [см.: Алиев Ш.Г. Философские основания образования событийного человеческого бытия // А самое главное — оторван от бытия. Индивид (атом) ведь потому таков, что самостоятелен, самодостаточен, самонадеян. Тогда зачем ему какое-либо внешнее мерило, «зацепки», «покровы», «опоры»? Включая бытие (Бога).
Разумеется, такое сущее непременно отпадает не только от других, таких же, как оно, от общества, но также от мира, от бытия (Бога). Все вокруг сущее — лишь средство для его существования, безоглядного разора, уничтожения, порчи. Нет и не может быть ничего святого помимо самого себя, да и это — лишь постольку поскольку.
Коль скоро все вокруг сущее выступает лишь средством для потребления, для проявления эгоистических влечений, данное окружение, любой предмет здесь, о чем бы ни шла речь, включая самого эгоиста, — «вещефицируется». Другими словами, принимается за нечто, из чего извлекаема польза, что может быть утилизовано для тех либо иных нужд, что имеет значимость лишь как средство, материал для достижения других «вещей» и т.д. Так мир, окружающие вещи, — все предстает «вещами». В том числе чувства, желания, мысли, — одним словом, то, с чем производяще отчужденный человек сталкивается, живет, к чему стремится. В частности, — богатства, власть, собственный произвол («свобода») и т.п.
Следующий момент, который органично дополняет означенное, — это техника, технический характер производящего существования, творчества, поступков вообще. Производящему человеку не важно, что он делает, какой продукт выпускает, для кого творит. Он знает лишь самого себя и чем быстрей он удовлетворит свои устремления, желания, цели, тем лучше. Отсюда чрезвычайную важность приобретает скорость, метод, организация делания. Все зависит, прежде всего, от того, как быстро, как умело, как эффективно можно достигать искомое. И совершенно при этом не важно, насколько это отразится на тех, посредством кого (чего) желаемое достигается. Главное результат, а для его осуществления — как можно быстро его добиться. Между тем, посредством выражения «как», как раз и выражается то, что называется техника. Техника как совокупность приемов, методов, операций, вообще способов, каким искомый результат достигается. Производство в этом смысле всегда технично. Техника составляет суть любого производства. Важно только не сводить понятие техники к общепринятому на обыденном уровне толкованию.
Производящий человек живет, смотрит на вещи технично. В этом смысле его интересует не суть, что и для кого предметов, а как: их количественно-формальная, «вещественная» сторона. Отсюда, соответственно стремления учета и контроля, пресловутой цифровизации, манипуляции, так называемой «позитивности», инструментализма и т.п.
Что бы ни делал человек, производя какие-либо «вещи», он непременно орудует технически, пользуется техникой. Она главней всего, решает весьма многие проблемы. Достаточно сказать, что одну и ту же технику можно использовать в ряде процессов, которые во многом различны. И эффект, тем не менее, будет вполне обеспечен.
Именно техникой своей Лярвы выигрывают обыкновенных простофиль, для которых, как раз, важно что делается, что творится. А на то, как это делать, как всего оптимальней (не считаясь ни с чем, и кем бы то ни было, тем более, «моральностями») достигнуть результата, — об этом они мало пекутся. Потому, конкурируя, попадаясь на пути лярв, мешая, оказывая сопротивление злокозненностям их, — пользующихся техникой, причем, не брезгуя никакими средствами, не рефлектируя что делают, — эти простофили-лопухи оказываются легкой добычей, бессмысленной жертвой.
Множество моментов характеризует производство и образует существо лярвозности. Однако для ограниченных размеров нашего осмысления достаточно указать еще один, который, вместе с означенными, вполне обеспечивает возникновение и существование лярв как явлений сугубо производящего бытия человека в мире. Мы имеем в виду присвоение, производяще-присваивающее отношение человека к действительности.
Вообще-то, присваивающее существование характерно человеку не только как производящему. Оно возникает, формируется и в допроизводящих обществах, с появлением частной собственности. Но лишь капиталистическая частная собственность, возможная лишь благодаря производству, развертывает присвоение в полной мере.
Выражаясь буквально одним предложением, присвоение — это такой способ творчества, отношения к предметам, окружению, когда мы навязываем им внешним (вплоть до насильственности) образом свойства, качества и формы, именно нам нужные. Мы не считаемся, нужны ли, удобны ли они навязываемым предметам. Преследуется сугубо наш собственный, нам потребный интерес и ничто другое. Природа, другие предметы, люди, — все это лишь безропотные объекты (жертвы) нашего присваивающего навязывания, с которыми мы никак не считаемся, если это не в наших интересах.
Результаты нашей присваивающе-навязанной деятельности предстают «нашими» (своими). Считается, что мы, затратив присваивающий труд, их присвоили: сделали своими, «присамили», «приусобили» (В. Даль), превратили в частную собственность и проч.
Собственно, такая присваивающая активность, навязывание веществу природы (весьма различными, часто гнусными путями) качеств, потребных человеку, выступает трудом. Существует классическое определение труда, данное, между прочим, К. Марксом, которое именно все сказанное о присваивающей активности, выражает.
Так вот, благодаря своей присваивающей, технической, «вещефицирующей», индивидуалистически-эгоистического существования активности (труду), производящий человек живет. Все в этой жизни нацелено на «вещное» обогащение, получение потребного, прибылей, экспансивное покорение неприсвоенных поприщ природы, мира. Везде тут человек утверждает свою безраздельную и всемерную власть, все преобразуется, устраивается по его воле и устремлениям. И не важно, что довольно быстро в таком труде, благодаря отчуждению, человеческая воля к власти безоговорочно перехватывается самим производством. Отныне любой человек превращен в средство и материал производящего потребления.
Обычно, присваивающе действуя от имени и во имя производства (часто даже не ведая того, вроде, трудясь на себя), человек ни с чем и ни с кем не считается в добывающей, присваивающе-прихватывающей деятельности. И, действуя так, конечно же, не создает что-либо новое в природе и себе самом. Разве что, открывая, создает новые и новые технические средства для дальнейшего грабежа, безраздельного господства, подчинения себе (производству) все и вся в мире. Сам последний как таковой, природа (и человек как ее часть), будучи объектом-жертвой, только хищнически разграбляется, разрушается неуемной производяще-присваивающей деятельностью.
Субъекты данной деятельности, хозяева, капиталисты, как разбойники (лярвы), только и знают, где и как грабить, разорять, превращать природную жизнь, энергию, вещество в деньги, капиталы, в, что называется, «состояние». Вот, только спрашивается, чье состояние, какое состояние, чем оно измеряется? Служит ли возвышению, обновлению человечности, росту продуктивных потребностей и способностей человека? Нет, оно означает все то же, все туда же: средства дальнейшего накопления, прибылей, «вещного» обогащения, роста капиталов, «бизнеса».
Если и вершится прогресс культуры, науки, техники, уровня жизни людей, то лишь как следствие, задним числом, подчиненное, в конечном итоге, одному и тому же: капитализации. Капитализирующее производство «вещей» (и люди «вещи») безоговорочно подчиняет, обусловливает любую другую деятельность, включая производство людей...
И, что интересно, означенное отношение к жизни, к вещам, природе, самим людям наблюдается далеко не только в лице крупных капиталистов, частных собственников. В производящем обществе, вообще-то, все люди некоторым образом частные собственники, «присваиватели», технари, «гонщики» наживы, прибылей, «вещного» обогащения. Каждого гложет воля к власти. Он ищет что-либо присвоить (прихватить, «хапнуть»). Причем, любыми средствами, часто исключительно гнусными, подлыми, аморальными, бесчеловечными. Хорошо, конечно, коль скоро это все «в рамках закона», не нарушается принцип: « все, что не запрещено, позволено». А то и просто можно поступить: так расширить законы, так их раздвинуть, толковать, вплоть до устранения, что его не будет видно, от него легко скрыться. Будет размыта, упрятана черта преступности.
Оно ведь и понятно. Разве можно нажить несметные богатства, не преступив запретное, не совершив бесчеловечное?.. Стало быть, нельзя обойтись без грабежа, разбойничания, гнуси, пакостей (пусть и на свой лад). При существующих порядках крайне трудно (если принципиально не доступно) относиться к окружению, так либо иначе, нехищнически, не хапая.
Больше того. Не только к окружению, но и к близким, родным, к самим себе люди относятся по-волчьи, пожирающе. Царит правило: «Сильный всегда прав». И ради своей наживы, ради обогащения, власти, удовлетворения своих алчных потреб, как известно, хищники готовы идти на любые преступления. Нет здесь ничего святого и значимого, — будь то мать родная, или собственное дитя...
Мы говорим о давно известных вещах. Обо всем этом весьма много и многими сказано. Нет потому нужды далее расписывать природу и существо возникших порядков, соответственно людей с их алчной ненасытной психологией, жаждой самоутверждения, хищнической борьбы против всех ради достижения заветных интересов. Достаточно обратиться к любому экрану (причем, не только в отечестве), чтобы вся эта гнусь выплеснулась в лицо. За каждым преуспевшим во власть и в бизнес, течет своя «Угрюм-река», опять же, со своим бьющим поклоны встречным пароходам, «Филькой Шкворнем»...
Потому, оставив расписывание обозреваемой картинки, куда важней обратить внимание, что, в принципе, представшая здесь, жизнь, формы активности, отношение к «вещам», разбойничье-хищническая психология, — это ведь прямая копия с нашей Лярвы! Выходит, другими словами, люди (пусть даже не абсолютно все) в сложившемся обществе, так либо иначе, поступают, живут подобно лярве.
Так что выше мы не зря распространяли лярвозность на производяще-присваивающих людей. Каждый, живущий означенно, стало быть, по-своему, на своем месте, но Лярва! Одна лярва отличается от другой лярвы лишь тем, сколько успела урвать от жизни, на каком месте в социальной структуре общества расположена: какую власть имеет, какими богатствами (способностями) ворочает, какую роль выполняет, каким социальным статусом располагает. Находится ли человек наверху колеса фортуны, или же подмят им. Зависит это и от состояния означенных выше «шлюзов». Когда человек превращен в «атомарную пыль», для него их-то уже и нет. Нет их и для быстро формирующихся нынче постчеловеков...
Взять, скажем, того же Дуплета. Разве он не лярва? Причем, — куда страшней, куда опасней, зловредней по размаху деятельности, нежели та, раздавленная обстоятельствами, ни на что не пригодная, ни на что не способная, опущенно-опустившаяся донельзя тварь по имени Лярва. А ведь Дуплеты, — им же власть принадлежит, они богатства (способности, если не сами, так купят) имеют. Разве сравнить их прихватительские возможности, потребности с теми, там, на низу расположенными, «отбросами» мира?.. Дуплеты, они же и корпоратократы, они и самозванная «мировая элита», которая, вот, уже жестко взяла в свои руки бразды правления устроенным по их хотениям миром...
И уповать, что хотения эти подлинно человечны, подлинно гуманны, что они держатся каких-либо высоких принципов, — нет ни малейших оснований. Это уже видно по Дуплету. Вся его отвратительная гнусь, движима лишь самосохранением любой ценой уничтожением абсолютно всех, кто может даже как-либо помешать. Лишь бы он остался «живым», при всех «довольствах», вдобавок, «с чистыми руками», — вот его психология. Ведь, если смысл существования, что следует делать, как он полагает, в уничтожении человека, — к тому же, посредством каннибализма, — то почему сам не занят последним? Зовешь уничтожать людей поеданием, — почему не берешься за это сам? Причем, — начиная с близких: с родственников, детей своих. Особенно жены, — а то ведь ненароком, опять явит миру очередного лярвеныша. Может, он уже давно приобщен к данному процессу, только автору не известно? Нет, видать, его устраивает руководство всем этим делом: чтоб чужими руками свою мерзопакость вершить.
Ко всему прочему, не такой же он дурак, чтобы столь примитивно расправляться с людьми, изживая их пожиранием. Последнее же можно организовать куда эффективно, оптимально, на промышленной основе, придав ему опосрествованный характер. Не этим ли занята современная корпоратократия? Еще и на глобальном, общепланетарном уровне. Достаточно ведь для осуществления данной цели просто и окончательно расчеловечить человека. Например: наслать на него очередные «казни египетские». Всего более действенно, конечно, превратить человека в постчеловека, лишив, как давно известно, ума, морали, всяких «сдержек» (свидетельством чего, как раз, станет каннибализм) и проч.
Снова-таки, не совсем же он потерял голову, чтобы истребить абсолютно всех людей. Иначе ведь и самому придется распрощаться с жизнью. Чтобы обеспечивать, поддерживать ее, да во всей полноте, должны же оставаться на свете всесторонне оцифрованные постчеловеческие существа («мутанты»). Достаточно лишь собрать и организовать дозированное население в единый, скажем, общепланетарный «цифровой концлагерь». Не воплощаемы ли уже довольно скоротечно такие планы на Земле?..
Выходит, несметное число всяческих лярв с лярвочками в современном мире, куда не кинь глаз! Разве любой другой персонаж книги — не та же по-своему лярва? И, вроде, опростившаяся на старости лет, баба Дуня, лярва. И дети в приюте, вместе с «Сучкой» — все лярвы. Кстати, как-то неестественным даже сдается, как автор описывает психологию детской лярвозности — что-то даже не от мизантропии отдает...
Итак, лярвозность пронизывает производяще-присваивающее общество. По крайней мере, тут сегодня Каждый лярвозен, пусть, даже по-своему. Нет никого, кто бы не был таковым в книге. И всеобщая лярвозность — примета далеко не единственно нашего теперешнего отечества. Весь буржуазный мир залярвел, причем, давно. И это — не самая главная ли планетарная опасность сегодня!..
Конечно, мы, чтобы совершать какие-либо благие дела, должны, скажем, есть, пить, одеваться. Другими словами, «добывать хлеб насущный», убивая животных, растения, вещество природы. А порой и самих себя (войны). Приходится пользоваться другими как средствами даже, часто — помехами на пути, в том числе добротворчества. Как иначе быть, коль скоро царит частная собственность, социально-экономическое неравенство, отчуждение, расчеловеченность человека?..
С другой стороны, даже не будь человек расчеловечен, — все равно будешь вынужден относиться к другим вещам, людям, миру, включая самого себя, потребляюще. Библейский Бог, изгоняя Адама с Евой из рая, как известно, одел их в кожи. Спрашивается: откуда кожу-то достал?.. Короче говоря, невозможно жить, не относясь к окружению потребляюще, а при господстве производяще-присваивающей частной собственности потребительски, утилизующе.
Собственно, и в нечеловеческих условиях, где природа без человека, вещи взаимосвязаны тоже как бы используя, потребляя друг друга. Правда, здесь одновременно срабатывает другое начало, перевешивающее потребляющее отношение (о потребительстве, утилизации, являемом производяще-присваивающим существованием, и речи нет). Это отношение (или момент некоторого общего отношения), где, соприсутствующие во взаимосцепке, единстве вещи, не только берут необходимое своему сохранению, росту, из окружения, но также служат ему. То есть, отдают собственную энергию, информацию, вещество, физико-химические и иные импульсы, тем самым поддерживают, прочат сложившийся порядок, систему. Все, соприсутствующие в единой сцепке (системе) вещей, получают возможности, простор для своего истовствования, открыты бытию и друг другу.
Примерно также, между прочим, существует, строит свои взаимоотношения с действительностью человек, реализующийся осваивающе, событийно. Между тем, именно это все нарушается в частнособственническом, особенно производяще-присваивающем обществе. Здесь экспроприация, экспансия, насильственный грабеж вещного окружения, превращающее последнее в скопище утилизованных «вещей», только вносит деструкцию, порчу, ничего, ответствующего бытию, не создает.
Пока природа может терпеть, выносить чинимые частнособственническим разбоем бесчинства, она как-то это терпит, как-то даже восстанавливает собственными силами наносимый ей урон. Однако, в современных условиях перед лицом планетарно развернувшейся неуемно бешенной раскрутки производящей активности, ввергшей мир в глобальный системный кризис, она уже не в состоянии противостоять натиску человека: уступает, рушится. Стало быть, рушится основа, тот, скажем так, «уголок бытия», где только возможен человек. И сам последний как таковой разрушается, изничтожается.
Современники являются уже свидетелями (больше, жертвами) того, как человек просто вымещается постчеловеками. Последние, действительно истребят человека, но, как знать, в состоянии ли они сами хоть один день просуществовать реалиями, складывающимися с их приходом...
Выше, описывая лярвозное зло, мы, так либо иначе, выходили на добро, доброе начало в человеке. Надо бы уточнить высказанное, развить, дополнить что можно.
Согласно автору, добро как таковое принципиально невозможно. По крайней мере, в людях. И данное видение вполне справедливо, отталкиваясь от его трактовки человека с буржуазно-просветительских позиций как отдельного, атомизированного существа.
На самом деле. Полная беспомощность, беззащитность жертв (будь они добры) перед злодеями, — не означает ли это, что добро человеческое в одиночку, добро отдельного индивида, даже как угодно сильного, всегда проигрышно. Стало быть, невозможно. Ведь не должно же быть добро лишь намерением, нашим видением в людях. Оно должно и в делах, результатах жизнедеятельности обнаруживаться как таковое. А, коль скоро там его нет, то о чем вести речь?
Но, может, автор намеренно выставляет людей беспомощными, лишая их возможности самозащиты в качестве добрых. Вряд ли это так. Скорей, дело упирается в авторское понимание добра в качестве ненасилия, несопротивления злу (ударили по правой щеке — «подставь левое» и проч.) Автор, вслед за многими, хочет иметь дело с вечным, само себе равным добром, с добром в идеале. И, увы, впрямь не находит его. Тем более — у распорошенного в атомы, робинзонатического человека.
То же, что Лишь сообща, коллективно, совместно люди (будучи изначально и всегда общественными, мировыми сущими) способны справиться со злом, осуществлять, таким образом, добро, автору, как видно, не ведомо. Кстати, он здесь не одинок. Даже в «часе быка», как мы видим, Земляне, творя добро в одиночку, к тому же, понимая его в библейско-буддийском духе («не убий», «не вреди живому», «не отвечай злу насилием» и т.п.) оказываются не состоятельны сладить, найти общий язык с жителями Торманса, тоже по-своему лярвозными. Им нечего противопоставить разрушительному натиску последних, помимо пассивного недеяния, огражденного средствами технической самоизоляции.
Лишь преодолев свою распорошенность, разобщенность, сообща утверждая высшие (пусть на данный момент) устремления свободы, человечности, подлинной моральности и в свете бытия, можно и нужно утверждать доброе, благо. Отъединяющее людей, расчеловечивающее, разбытивляющее, отчуждающее, — что унижает, атомизирует, «овещняет», «темнит», превращает в прихватителей и разорителей окружения, — это непременно плодит, множит, крепит сегодня зло. Если некогда означенные источники зла были не столь очевидны и действие их не столь сильно сказывалось на самих людей, мир, — в современных условиях они становятся просто нетерпимыми.
А с другой стороны, добро, вообще-то должно быть «зубастым», и даже «когтястым». Это хорошо всем известно, как и древняя премудрость, согласно которой, утверждение добра сеет зло. В том числе, между прочим, когда искореняешь еще большее, даже в возможности, зло. Великий и добрейший Шива в индийском пантеоне был, как известно, «многорук, клыкаст», дабы было легче со злыми силами расправляться. В этом же смысле замечательно звучит славно известный вывод гениального мыслителя и практика: «Пьлоха революция, если не в состоянии защитить себя» (В.И. Ленин). А ведь революция – всегда от добра, для добра, в отличие от контрреволюции, которая лишь несет зло...
Известно также, что жизнь человеческая — нечто от хождения по лезвию с муками. И, разумеется, ежели мы где-то как-то да не так походили, сорвались, не туда пошли, — это следствия влечет. Если наше общество заболело («простудилось», скажем), а мы не принимаем меры, запускаем процесс, — во что оно выльется?! Если врач вовремя и как надо не подойдет к больному, — куда это приведет? Вон, Шалаш подходил с лечением к «Сучке». Разве так должен поступать врач, прикрывая преступление?..
А как быть, коль скоро (общество, особенно на закате, так устроено) — что ни делай, как ни крути, — все одна «мясорубка» выходит, с «камнями» приходится иметь дело. И сам каменно творишь. Ведь, до сих пор существовавшие в истории, общества отнюдь не блистают своей идеальностью. И, вообще, есть ли в мире что-либо идеальное (помимо самого идеального)! В том числе коммунизм, — разве может быть он идеальным в смысле безупречности, отсутствия в нем негораздов, противоречий... Нет вещей без таковых!.. Нет идеального, на все случаи жизни, равного себе добра, на что можно указать пальцем. А раз так, означенный выше, факт «окаменения добра никогда не следует исключать. Тем более, касательно обществ, человека, накапливающих в жизни своей «болячки», «неутряски», коллизии»...
Автор (вот уж, претенциозный) хочет добро видеть лишь идеальным, недвижным, непротиворечивым, безупречным, заведомо обрекая его на невозможность. А злу, между тем, придает все силы и окрасы бытия. Он (автор) в этом смысле, повторимся, слишком примитивничает, не поднимается еще за пределы просветительства, причем, в худшей данности.
Не хочет, не может он усматривать специфику диалектической взаимосвязи добра и зла, совмещать их в известных пределах, отношениях. Тут, хоть добро без зла невозможно, немыслимо, тем не менее, нет между ними равновесного, того хуже, взаимопереливающегося движения-сосуществования. «Добро» в каком-то смысле аналогично понятию «человек». Впрочем, не только. Многие понятия, выражающие мудрость, высшие смысложизненности в человеческом существовании («время», «событие» («коммунизм»), «практика», тем более, «бытие», сама «мудрость» и проч.) таковы.
Собственно, сходство добра и означенных понятий, особенно «человек» проистекает также из во многом тождества их. Как бы там ни было, оба понятия всегда носят конкретно-исторический характер. И на каждом этапе своего исторического становления люди, именно потому, что конкретно-исторически существуют, имея перед лицом, осуществляя конкретно-историческое добро, одновременно строят для себя образ того самого абсолютного и «идеально-безупречного» добра, к которому и нацеливают себя. Кстати, здесь дело обстоит примерно также, как с утверждением коммунизма (события, событийного человеческого бытия). А еще общее, человеческой сущности соответствующим (осваивающим) существованием [См. об этом: Алиев Ш.Г. Человек: смысл и способ существования // rar; его же: Философские основания образования событийного человеческого бытия //
К тому же, добро, — равно человек, другие понятия высшего смысложизненного достоинства, — нечто такое, что постоянно осуществляясь, схватываемое людьми, вместе с тем, непременно ускользает, отсваивается, убегает в некую тайну, неосвоенность, в нечто такое впереди. Отсюда оно и зовет, устремляет людей, светясь незримым светом, не улавливаемое окончательно никогда в беспрестанном восходящем движении человека.
В силу сказанного и, вообще, с еще одной стороны, трудно оно, добро, для определения. Нет тех четких дефиниций, куда бы его можно вложить. В том-то и суть, что человек на каждом этапе своего движения призван добро выбирать, определять, искать, утверждать. И все это, опять же, должно вестись в движении, комплексе, многопланово, заново. По принципу «Я знаю, что ничего не знаю»... Вот почему поиски и утверждение добра — далеко не полепереходящее дело. Dот почему, тут и кровопролития (в том числе собственные) возможны, не обойтись без жопоцарапаний, без ран. А иной раз — и без погибели.
Сколько людей, народов, цивилизаций, утверждая добро, ушли в лету! И, кто и что бы ни говорил, не зря они ушли: последующие поколения учатся их опыту, стараются не «ловить их шишки». Однако, беда в том, что последние, а также свои «шишки» падают каждый раз по-новому, иначе, чем прежде. Часто, к тому же, собственные «шишки» распознаются лишь по следствиям. Потому-то и должен быть чуток, силен, коллективен добротворец.
Он, далее, должен понимать, что, если и одинок в своем движении, то не робинзонатически, не атомарно распорошенный, вплоть до симулякрованности, а в том смысле, что шествует в первый раз. То есть, неторными путями, на свой страх и риск, свободно. А, с другой стороны он одинок, будучи, вот, этим обществом, миром человека, народом, в конечном счете, человеческим родом на известном витке истории. И в таком движении реализуется также неповторимое специфическое место и роль отдельных носителей и представителей данной общности.
Как мы видим, данное движение, вмещающее в себя также диалектику общего и отдельного в историческом процессе, весьма не просто. Видимо, нет более зыбкого моста, соединяющего сущее и должное, наличные порядки и будущее, куда оно (движение) устремлено. И, Как знать, не есть ли оно наиболее тяжким бременем, «невеселой наукой» спасения человеков в наши дни...
И хорошо это оно, что так непросто человек с добром и многими другими смысложизненностями строится. Действительно. Если б человек сложился в качестве раз навсегда данного, запрограммированного на лишь доброе, а доброе тоже было четко определенным, — что бы в итоге с человеком вышло? Куда бы он делся?
Есть у Леонида Андреева небольшая вещь, как поп писал для черта по просьбе последнего катехизис. Старался все прописать, все оговорить. Но, вот беда! Черт постоянно, после очередных практических неудач добротворчества приходил к писателю «добра» с претензией-обвинением, что, вот, не учел он того-то и того-то. А потому, у него (черта) творимое, вроде, доброе дело злым богом выходило. Так и не научился черт ничему...
А все потому такая коллизия случается, что как нет человека вообще, раз навсегда данной человеческой сущности, точно также не может быть абсолютного и равного себе добра. Встреться оно, — вечное, неизменное, всюду одно и то же, — каким же тяжким и, увы, злым оказалось! Правда, так ли уж приятна и выносима безраздельная и беспредельная доброта, — доброта без конкретики: «соли», «приправ», ни холодная, ни горячая, никакая, без, стало быть, известных границ. Не пришлось бы и от нее защищать человека иным «левиафанам»?.. Кстати, в истории предпринимались попытки устроить общежитие людей, отталкиваясь от факта абсолютной доброты человека по природе. Что интересно, данные устройства были симметричны организации жизни от злой человеческой природы.
Человек, между тем, в отличие от бесов, да и ангелов, — тот, который сам себе скрижали пишет-переписывает. Причем, Боги ему здесь помогают. Что же, возможно и так. Но ведь это не только не облегчает дело, но, напротив, лишь усложняет... Как бы там ни было, всегда у человека, сеющего доброе, нацеленного на доброе, огромны возможности ошибиться, не то совершить, не теми методами решать возникшие проблемы... Напомним себе, строить — не ломать! И как замечательна, вместе с тем ответственна такая человеческая участь? Без таковой и человека бы не сталось...
Когда понятно, что обнаруженный росточек приведет к приходу в нашем огороде нехорошего гостя (сорняка), — мы с росточком тут же расстаемся. Бывает, правда, и так (особенно, коль скоро мы слепы, недалеки), что вместе с мусором и ребеночка выметаем.
Да, много и всяко мы совершаем ошибки. И не только на индивидуальном, частном уровне. Как раз, здесь, — также во многих других обстоятельствах, прежде всего, производящем отчуждении человека, — коренятся представления о нашей жизни как некоем дурном бурлении куда-то кипящего варева, откуда невозможно понять ни человеческое бытие, ни его природу. Тем более, — способ и назначение в мире. И нет тут ничего такого, чтобы о спасительном просвете свидетельствовало. Отсюда же мизантропические, человеконенавистнические взгляды, включая авторские.
Нельзя не указать еще раз: при частнособственнических порядках царит несправедливость, кричащие диспропорции раздирают существование людей, антагонизмы пронизывают жизнь снизу доверху. На закатном этапе господства данных условий все пронизано волей к погибели. Здесь, действительно, зло празднует победу. И, опять же, обычно эти общества погибают, «каменеют», в лучшем случае, редко какому удается вырваться, найти спасительный путь. Нечто подобное и в биологической эволюции, между прочим, встречается.
Вот, скажем, нашей стране некогда удалось вырваться на путь подлинного спасения. Но долго шли, коротко, — а вышло-таки, обычное: «свалились» мы обратно. И таких подъемов-свалок в истории — пруд пруди. Данный опыт влечет к впечатлению бессмысленности, злокозненности, темноты происходящего.
И все же, идем же мы, идем, да так долго! И что же, пришли что ли? Многим так кажется. Видать, и автору.
Но... Да, может быть вся «Лярва» написана в качестве очередной большой картинки с маленькой действительности. Может, написана вещь в назидание нам, еще «бредущим», не «съеденным»? Может.
Больше. Не пишет ли автор, как бы взирая сверху, видя перед собой всю картину? Или книга, сам автор — это рассказ дуплета и не более?..
Но, может, перед нами рассказ того самого Колыванова? Он, вновь пришедши в мир, по-настоящему исполняя свое прокурорское расследование, все концы с началами свел воедино. И в «болоте» том покопался, и в канализационках, мусорных отвалах города. Всю подноготную описанного и за ним стоящего вывел на ясный свет. Возможно и так. Однако, черт возьми, нет в повести ни одного намека на то, что рассказ ведется от этого нового Колыванова.
А что, если рассказанное не что иное, как исповедь-предупреждение самого всемогущего космического зла, которое как бы подводит итоги проделанному на Земле? Рас-сказ всем, кто еще остался на ней, что их уже ждет... И вариант сей, как по мне, вполне приемлемый. У автора на этот счет немало зацепок. Павда, тут одно сумление остается. Как это извечное абсолютное зло космическое дошло до такой жизни, что, вот, выпестовало нас, вывело в люди. А потом, — вдруг, возьми и реши, что с нами след покончить. Терпело, терпело, и не утерпело!..
Что же, благодарить нам его за предупреждение? Да нет же! Какой смысл благодарить того, кто нам смерть отвратительную сулит. И не важно чьими устами!.. Если б он спасительный просвет дал, выходы указал... Нет же в книге ничего из этого. И, вот, этим-то ужасна, неприемлема данная книга.
И, все же, еще одна зацепочка! Не так ли дело обстоит, что позиции, видимо, совпадающие с главными героями (Дуплетом), достаточно определенны, ясны. А может, и не таковы, но, как бы не артикулируемые, — рисуя картину, как бы исподволь пробуждают гнев, протест читателя. Очищают его, толкают на пересмотр своего, так сказать, «кроличье-загипнотизированного», полусуществующего состояния предудавности. Очень бы хотелось думать так, даже вопреки тому, что в самом повествовании маловато материала на сей счет.
Но, что ни говорить, безжалостный, высмеивающий, иронично-издевательский тон при описании автором соответствующих героев, скажем так, «от добра» на такой взгляд-таки да как-то наталкивает. Точно также, суровая, бьющая в глаза, омерзительная правда о поступках, состояниях и характере людей от явного негатива. Омерзение, отвращение от увиденного на сцене, — разве оно тоже не пробуждает тот самый катарсис? Разве не для этой цели сегодня на театральных подмостках людей, особенно их низменные влечения, как бы выворачивают на изнанку, чтобы весь зал видел, соответственно, реагировал.
Вопрос здесь, однако, в том, как будет зритель реагировать, вдобавок, коль скоро себя самого видит? Коль скоро, далее, как видеть, что есть «добро» и что есть «плохо» ему-то и не показывают. Тем самым, естественно настраивая, культивируя именно злое, гадкое, низменное.
Ведь вся индустрия образов современного постиндустриального общества, культивирующего технократическое потреблятство, именно на это нацелена. Причем, — непосредственно: из соображений раскруткой так называемого «человеческого капитала» стимулировать наживу, гонку прибылей, «экономику»...
Как бы там ни было, я бы, будучи в полномочиях, ни за какие «пельмешки» оцениваемую книгу не пропустил свету. По крайней мере, в том виде как есть: без означенного и предлагаемого со всей очевидностью просвета впереди. «Картинок», подобных нарисованной здесь, повторю, нынче вполне хватает, и незачем «преумножать сущности». А то, что книга, как говорил, кой-каких недоумков к обертоновым окнам на известные вещи приобщит, очень даже верно.
Негативно-назидательный аспект книги тоже неуместен. Хотя бы из-за того, что автор во многом припоздал своей «картинкой». Она бы была уместна касательно индустриального общества. Там в наиболее выраженной классической форме Лярвы расцветают. Нынче же постиндустриализм, и не закатной ли поры? Весьма многое в наличной теперь действительности меняется, лярвы мягчают, изворотливы, изобретательны, учтивы до угодливости, лицедейства... Все же, суть остается той же. Вообще, наличная действительность, особенно Русская, характеризуется тем, что здесь как бы переплелись «хвосты и лапы» весьма многих течений-веяний. Скажем, где-то там наверху грефствует-бушует цифровизация, аватаризация, «чубайсятина» человека. Феодально-олигархическая верхушка как бы приутопла в хозяйственно-прихватительских заботах-заботишках, даже вроде коконится от политики. «На низах» же, в преисподней русского «Левиафана» свирептствуют описанные автором Лярвы меньшего калибра. Вместе с тем, мы встретим здесь разбойничье-воровской разгул дико лярвствующего мелко-капитала, сочетающийся с феодально-монархическим произволом властных чиновников.
По любому, короче, книга как-то не совсем у дел. Главное — ничему не учит, по крайней мере, открыто, явно, желательно на пальцах... Увы, именно на этом уровне (и не «тихо-тихо») следует будить, учить разучившийся народ!..
Искусство, — а литература разновидность последнего, — призвано, вообще-то, добром образовывать, добро находить и сеять. И даже — строить. Но не противоположное. Последнее и без всяких там искусств лезет сегодня изо всех щелей нашей препаскудной от того жизни.
Некогда учителя человеков свои поучения обычно заканчивали четкими назиданиями. Оно было в то время вполне оправданным, ибо по массе своей человек был достаточно безграмотным, не ведал, что есть хорошо и плохо. Но ведь современный человек, которого информация настолько растлила и отупила, — неужто он, спросим риторически, куда умней да проникновенней своих предков, даже недавних?..
В порядке заключения подчеркнем: только и только у коммунистов есть путь, есть спасительный выход. Они видят, как устроить, образовать, разбуржуазить человека, как спасти его, сохранить добрым. Как обеспечить подлинно историческое будущее, где человек по-настоящему расцветет в своей человечности, ответствуя зовам и при-мерам бытия.
Правда также и в том, что речь нужно вести не о кондово коммунистических взглядах. Но о таких, которые сегодня, так либо иначе, трезво-мысляще формируются. И, что примечательно, артикулируются порой даже в безотчетной форме, к тому же, рядом авторов.
Вот, в таком разрезе мне очень нравятся выступления одного из них. Да, речь о пользующейся большим признанием на каналах YouTube, Ирины Константиновны Мухиной. Она — весьма оригинальный человек и трезвомыслящий современник; разноплановой активностью и несомыми идеями собирает немалую аудиторию, заслужила большой авторитет не только у своих приверженцев, но также не разделяющих ее взгляды. Мне, должен сказать, лично хочется написать что-то, где бы попытался обобщить, свести в некоторую целостность, хотя бы кое-что из последних выступлений данного блоггера. Причем, преследую эту цель не без умысла: так сказать, перевода их на свой язык. И, вижу, довольно неплохо и значимо вышло бы. Хотел даже полученный результат вклинить в заключительные разделы, размещенной недавно здесь, вещи. Но, видимо, будет верно отдельным «кирпичиком» его уместить.
Верно, примечательна-знаменательна И.К. Мухина как автор, носитель истинных, главное, своевременно спасительных предложений, мыслей, зовов. И, что характерно, она не отличается биением себя в грудь и ором, «Я коммунист», «я камуняка! Слушайте меня!» и проч. Нет! К движению коммунистическому, тем более, хрестоматийно обозначившемуся, у нее хватает предосторожностей.
Да, не провозглашает и не считает она себя коммунистом. Но, Другое дело, когда рисует, объясняет, что происходит нынче в мире, как транснациональная корпоратократия («мафия», самочинно присвоившая себе статус «мировой элиты», «планетарного правительства») пыжится ради удержания мира под своей пятой. Куда определенней и оригинальней взгляды при осмыслении самого главного. А именно: как выбраться из несущего тотальную погибель, глобального системного кризиса, не сорваться в, обступившие со всех сторон, бездонные провалы. Вместе с тем, Ирина Константиновна знает, каким для этого должен быть человек, какими качествами обладать, от чего освобождаться, каковы пути его созидания, образования. Стало быть, — каким строить достойное человека и мира счастливое будущее, подлинную мораль.
И, вот, осмысляя, артикулируя все это, — кстати, на довольно «пальцевом» уровне, что весьма значимо для наших дней и людей, — Мухина, особо не придавая этому значения, думается, давая себе отчет в том, говорит, «стряпает свое спасительное меню» именно как настоящий камуняка подлинной пробы. Повторяю, нравится она мне в таком ключе! Даже больше, нежели авторы «десяти шагов». Тем более Кургиняны (особенно последних дней). В следующей своей работе (которую, кстати, уже заканчиваю) я специально остановлюсь, насколько смогу, на ее взглядах.
Сейчас же замечу, что Мухина положительно отзывается о Китайском опыте, зовет к советскости, к коллективизму, к соборности, к подлинной человечности, открытости бытию, к преодолению присваивающе-прихватительского отношения к действительности, стало быть, отчуждения человека, с вытекающими отсюда следствиями. И, что интересно, хоть ни разу Мухина не использует выражение «освоение» и связанные с ним термины, тем не менее, предлагаемое ею по части отношения к информации, творчеству, преобразованиям производства, человека, — все это так и светится освоением, энергетикой осваивающего бытия человека в мире.
И, понятное дело, она, другие ребята, которые не обуржуазнены, противобуржуазны, не могут принимать за эталон человека и человечности, накопленное на этот счет буржуазным опытом, идеологией. Кое-что, конечно, можно оставить, но по большому счету, подлинный человек должен во что бы то ни стало, превозмочь в себе прихватителя, присваивателя, лярвочника. Одним словом то мерзкое и ужасно гадское, чем светится любой хищнически исполненный человек, от которого сегодня каменеет все, чего касается.
По сути, укажем еще раз, и наш автор, что бы ни являл на страницах книги относительно человека, уличая его в лярвозных мерзостях, как бы ни старался универсализовать свои видения, ведь не о человеке вообще говорит. Он говорит о человеке-прихватителе, сфабрикованном производяще-буржуазной, присваивающей действительностью. Причем, — самой худшей пробы, свалившейся, в принципе, совсем недавно на голову родного отечества. Потому, принимать авторские пассажи, аргументы, тенденциозные обобщения в безоговорочный серьез, конечно, нет нужды.
Однако, нужно-таки, их и подобные, знать, нужно быть готовым к ним, можно и нужно находить предметное поле, где эти аргументы и видения вполне реализуемы, адекватны даже. Тем более, — ежели мы оставим человека без внимания, без надлежащего сохранения, научения, без подлинной его ассоциации, — он непременно вырастет этими самыми лярвами и гинесами. Разве отечественные пестуны таковых в этом ключе единственны!..
Автор, стало быть, верные вещи говорит. Но верные лишь касательно того человека, которого знает. А настоящего человека он не знает, не хочет знать, видимо, с порога отметает. Достаточно в порядке аргумента (причем, убийственного, подлинно уличающего) указать, что для Него фашизм и большевизм, Гитлер и Сталин, — одно и то же, одна сатана! После таких заявочек нам ничего другого не остается, чтобы пожелать ему, дабы мама по возможности родила его (...) обратно!
И последнее. Скажем это, опять-таки, повторившись. Каким призван быть по-настоящему трезвомыслящий и реалистичный искатель, писатель, устроитель человеческого мира и чем отличается коммунист? Он не идет (вернее, не ограничивается) обычными путями, Пытаясь переделать не нравящегося ему, «больного» человека, — живущего бесчеловечно, ложно, сея зло и пагубу. Этого человека «лечить» (спасать, переделывать) нужно не столько тем, чтобы, — где-то там, в «больницах», лабораториях, школах, или даже «прямо на дому», — «чинить» ему голову и сердце. Не возможно лично переделать человека, лишь попытками (сколь эффективными они ни были) просвещать, даже «промывая мозги». Вообще-то, кое-что и удастся. Но, в принципе, можно всю жизнь таким образом воспитывать, учить («лечить»), однако остаться с мизерными результатами. Особенно, когда одно дело, чему учишь, куда воспитываешь, «лечишь» (в частности, в школах), а в корне другое — реальная жизнь, объективные условия.
Часто в этом смысле слышишь недоуменное: школа не должна воспитывать, не нужно нашему обществу никакой идеологии и проч. Ближайшее разбирательство, между тем, все объясняет. Воспитание, научение уму-разуму в, идеологизацию современной буржуазной действительности осуществляет (причем, непревзойденно) сама реальная, объективно текущая действительность. Заполняющее ее, происходящее, — улица, маркет, СМИ, рекламы, рынок, реальные взаимоотношения людей, их поведение, информация, — нет ни одного другого, хоть как-либо сравнимого с этим, воспитателя, идеолога...
Одним словом, не с людей нужно начинать великие преобразования жизни, не удастся так людей поменять. К тому же, — истребляя пожиранием, антропофагией (до чего додумался автор со своими единомышленниками и вознамерился главный его герой). Взявшись переформатировать людей в означенных начинаниях, мы мало что изменим: человек все равно сохранится таким, как есть. Отсюда Остается другой и самый верный путь. Да, речь о радикальной перемене условий, обстоятельств, где вырастают, существуют, возможны скверные люди.
Хоть и верно, что люди сами творят свою жизнь, историю, обстоятельства. Однако будет еще верней понять, что они способны, делают все это при обстоятельствах, условиях, которые не сами выбрали, Они до их субъективной активности уже сложились, наработанные предыдущими поколениями людей. И как таковые, диктуют, как бы входящему в их «реку», что и как жить, поступать, мыслить, переживать, ценить... Именно эти объективные условия создают людей такими, как они есть. Потому, если живущие теперь люди хотят не оставаться в наличной данности, освободиться («излечиться») от «болячек» прошлого и настоящего, преобразиться, — они с самого начала призваны качественно обновить, совершенствуя, господствующие условия жизни. Предстоит, короче, сложить последние так, чтобы явно негодные, антигуманные проявления человечности были невозможны, не нужны, искоренены. Вместе с тем, преобразованные, вновь созданные условия, объективные факторы будут всяко стимулировать, порождать, культивировать более высшую человечность, служить небывалой прежде близости человека к бытию, истине. Увы, об этом в последнее время, по многим соображениям, почти никто из авторов не говорит...
Говоря все о соотношении объективных условий и субъективного фактора в историческом процессе, важно не забывать очень глубокомысленную идею Маркса из «Тезисов о Фейербахе»: «Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и изменённого воспитания, — это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан» [Маркс К. Тезисы о Фейербахе. — К. Маркс, Ф. Энгельс. Собр. Соч. — Т. 3. — С. 5]. Замечательно сказано! Однако, мы не станем заниматься интерпретацией. Собственно, в этом нет никакой надобности, поскольку данная хрестоматийная идея достаточно развернута в любом стоящем учебнике марксизма.
А вот следующий момент ни в коем случае нельзя упустить. Говоря о преобразовании объективных условий, надо понимать, с ними далеко не все просто. Достаточно видеть, их довольно много. Иной раз даже не учтешь сполна. Главное — разве может человек, вот, взять да и переворошить-переменить все данные предметы? Потому, как ни крути, но приходится тут определяться с тем, что главней, что поначалу, что потом и так далее. В славно известной теории социалистической революции, между прочим, кое-что на этот счет неплохо расписано. Кстати, и мы в своей «Практика: общий взгляд извне», в главе 12 [https://cloud.mail.ru/public/UEJW/WZxd2pMJy] попытались высказаться относительно положения дел на сегодняшний день с преобразованиями объективных условий.
Не входя в разбирательство всего этого, здесь заметим лишь следующее. Как бы там с захватами власти, средств коммуникации, банков, силовых структур и других предметов жизнеобеспечения общества ни обстояло, как бы в командном порядке ни пытаться заместить частную собственность отношениями общественной собственности, — данные, весьма важные меры, однако же, сами по себе не ведут еще к преобразованию людей. Даже не начинают его. Мало чего добьются и врачебно-исцеляющие подходы, выражающиеся в том, что люди будут (пусть даже с умом) устранять, оздоравливая, явные социальные коллизии, противоречия, несправедливые отношения, несущие зло, явления, подобно тому, как обычно излечивают, ставят на ноги заболевшего человека.
Но вот, и, пожалуй, самое главное! Есть во всей совокупности объективных условий наиболее важное, первостепенное. Оно-то, собственно, и обеспечит, главным образом, нам искомую цель. Без перемен в данной области никакие иные подвижки не приведут к желаемому результату на поприще человекообразования, строительства нового человека. Да, мы ведем речь о способе существования человека в мире, другими словами, практике. Она, несомненно, самое главное и самое первое в том, как существует человек, что делает, к чему устремлен. В ней находят свое решение концы и начала человеческого бытия, с нее, в ней и ею, потому, следует начинать преобразование наличной жизни. Об этом говорит и Маркс: «Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят своё рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики» [Маркс К. Тезисы о Фейербахе. — Там же].
Выше было сказано кое-что о способе существования буржуазно-лярвотического человека под названием «производяще-присваивающая практика». Пусть предельно кратко, но показано: именно она обусловливает, предопределяет человека, его сознание, поведение, отношение к действительности, в своем пределе выступающее лярвотически. Обосновано также, пока существует данная практика, человек живет производяще-присваивающе, — ему суждено оставаться как есть, включая лярвотичность.
Так вот, отсюда вытекает, данную производяще-присваивающую практику (производящее существование человека) следует превозмочь, «положительно упразднить» (К. Маркс). И заменить ее практикой, осваивающей, осваивающе-произведенческим способом человеческого бытия. О том, что это такое, какими особенностями характеризуется, как утверждается, — мы говорим в ряде своих работ. В том числе в размещенной недавно на proza.ru, «Любовь, смерть, бессмертие и осваивающий человек».
Не вдаваясь в разъяснения, которые будут довольно пространными, мы сейчас, заканчивая наше осмысление книги Иринарха (ну и назвался же мистически) Кромсатова, заметим только одно. Практика данная ни в коем случае не допустит какие бы то ни было скверности, вплоть до атавизмов, присваивающе-прихватительского существования человека. Лярвозность как таковая полностью искоренима. Человек возвышается осваивающей практикой на ступень событийного человеческого бытия (другое название коммунизма), всецело преодолевающего зло от присваивающего существования во всех его разновидностях.
Разумеется, это совершенно не означает, что тем самым человек достигает абсолютного добра, а зло полностью искоренено и проч. Ничуть не бывало! Но несомненно: зло частнособственнической «закваски», от производяще-присваивающего отчуждения человека превозмогаемо. Иные формы зла, — как знать, может куда емкие, — конечно же, появятся и в событийном человеческом бытии. Соответствующая диалектика добра и зла здесь тоже обретет прописку. Добру придется «перевооружаться». Не обострится ли лезвие бритвы, коим предстоит шествовать человеку?! Однако, это уже другая тема, где о лярвозностях, уж точно, речи быть не можеть.
О лярвах по книге иринарха кромсатова лярва
© Copyright: Шамсутдин Алиев, 2021
Свидетельство о публикации №221081801624
Свидетельство о публикации №221081801624
Рецензии