Видения лунной поляны

ВИДЕНИЯ ЛУННОЙ ПОЛЯНЫ
-1-
В вечерних сумерках, силуэты ветряных мельниц. Гул прибоя, гул похода и дальних битв. Крик, отчаяние, победные возгласы. Зов трубы и замирание...
Угасающее солнышко в тумане. Тянущий повозку оруженосец. На повозке
рыцарь печального образа. Оруженосец, уставший и измотанный, швыряя вожжи, валится на землю. Голос рыцаря:

-Вперёд, мой Санчо, доблестный мой спутник. Вырвем мы тайну с пелены времён. Сути истины крайней достигнем. Коль наше страдание безмерно глубоко, столь же ущербно наше познание. Глянь, Санчо, вдали демоны в пути. Бросаю вызов чудищам этим. Эй вы, слуги всех тёмных начал, к барьеру...

Обнажая меч, выпрыгнув из повозки, рыцарь ринулся к ветряным мельницам. Нанося удары мнимым демонам раздался крик отчаяния:
— Увы, отдалён, обессилен я. Вы, вечно угасающие времена, что в своих вихрях стираете память? О людском бытии, о тихой гавани, куда стремлюсь и я. В безумии в нашем, жизнь — мгновенье. Прошлое гаснет на ваших задворках. Гибнущий разум - подобие плевка Божьего промысла, жестокая плата за Образ, Подобие.

Оруженосец вторит  рыцарю:
— Не проникая в сути возгласов твоих, воспринимаю  боль, и страдание твоё. Опечален я. Дерзание наше не к истине, а смирению. И радость наша — бродить наугад сред мелочи жизни.

Рыцарь:
— Если истина лишь в рождении, телом, тленным в лоне души, то из праха в прах. Сомненье наше, источник боли... Немощью своей, обреченностью, Душа и Тело — ЛИШЬ НАБЛЮДАТЕЛИ... Тяжестью сомнений мнимых ли, праведных ли. На пути к небытию, мимолётные мы тени в сновидениях небес. И данность бытия, терзает сознание. Что есть Истина? Вечная тоска по всем иным мирам? Имитируя жизнь в безднах мироздания, играя свою роль на земных подмостках, мы зрячие слепцы, отпрыски разума. Ныряя в вечность образами души, покоя нам не сниться.

Санчо:
— Всё суета, в круговерти вечной. Дарёная нам жизнь, увы, отобрана. Печаль и тоска, истинно наши. В них и смысл, и значение. Сколь ни распинать значимое нами, увы, и радость, счастье земное — болезнь воображения.

Рыцарь:
- Жизнь по разумению: телесному — бренность, а душе - тоска. Грустно всё это. Цепляясь к познанию, просвету в бездне, тонем в незнании. Не имея опыта всех одиноких душ, мы блуждали на подступах озарения. Нет оправдания истине этой. Мириады светлячков, порхающих в тьме. Образ Печальный. Одинок и я в образе исполина. А в душе юнец, у дальних потомков. К вечному покою я готов, пора...

Санчо:
— Угомонись, рыцарь. От чего это суть всего сущего — наше страдание? Глянь, повсюду блещет истина, с разумом, и без.
Опавшие листья в вихрях вьюги, разве не кличут свою истину?
А о чём курлычут стаи журавлей? А крик пылинки в бездне пустыни?
Истина в явном: пылинке — своё, а душе — своя.

Рыцарь:
— Окунувшись в сонм жизни, бродя в просторах времён мимолетных, то возвысившись, то падая в грех, в уделах чувств земных, мы только и можем, что просыпаться лишь в смерти.

Санчо:
— С унынием своим, в каких пространствах блуждаете вы?
Разум ли помеха или предназначение?
В образах времён, и любовь тоска.
Глянь, на поляне под лунным светом разве не страсти видим Божьих душ?
И тени здесь мрачны, и свет небес ясен.
Но иные там души, иные и страсти, и танец странный потомков ли Скифов, Сарматов иль Руссов? И что истинно в смерти этих светил.
— Истинно лишь то, что они войны, как и мы с тобой..  Они тоскуют не о вечности, о жизнях своих юных, не  прожитых, отданных в сражениях с полчищами зла. Они тоскуют не  по сути мироздания, а утерянных  близких, о любимых, родных. Небесные ласточки, души ангельские, надобно ли вникать печали их безбрежной?

-2 -

Покрытые туманами, леса. Лунная дорожка в берёзовой роще, идущей к дальней поляне. За поляной — подступы к пещере. Бросающий искры  в мрачную темень огонёк костра. Сидящий у костра, в звериных шкурах древний человек. Напряжённо  прислушивается к рычанию, визгу зверей  из дальних времён,  из глубин пещер,  доносящийся плач дитяти.
- В борьбе за выживание сохранилось  племя. Далёк я от вас. Но я ваша тень. Растеряны вы, в лоне природы, к естеству своему воротитесь скорей.

-3-
Яркий солнечный день. Лето. Зной. В низовьях поляны, ветхий домик, утопающий в зарослях. Пенье птиц, девичьи голоса. Смех радостный, и раскованный. В мгновение око, глас природы превращается в вой пикирующих бомбардировщиков, крики отчаяния, мольба к небесам. В подлунной поляне  от ветерка, волнообразно качающиеся полевые цветы. Угасает солнышко, обращаясь в мертвенный диск. Из тьмы, на поляну скользит девичьи хоровод в снежно-белых, языческих одеяниях, в пляске бесстрастной, безгласной... Постепенно учащённый ритм танца. В иных обликах пляшет хоровод. В солдатских одеждах, Великой войны. Немая пляска, немые страсти...
На лётном полигоне лица девушек, впервые сидящих за штурвалом.  Полёты их, под облаками, под звёздным небосводом. Пробивает час, в лунной поляне, силуэты девичьи, отрываясь от тени небытия, скользят к костру на поляне. Умещаясь рядом с подругами, снимают шлемы,  тянуться к огоньку руками, мыслями, чувствами своими. Слова печали, слова признания.
- Сколь неистово греем мы души,  не согреемся. Мы в образе наших душ, и костёр лишь образ. Печально всё это, и вечность печальна.  Грезим о жизни, а в рассвет, таем до часа, когда вслед  своим подругам, вспорхнёт вновь шедшая душа. Изумлённо любуясь полевыми цветами, разбросав руки подобие крыльям, погладив ладонями макушки цветов, присядет к костру, обнимая подруг. Ныне и ей, навечно тосковать, по земным страстям…
- Увы, Анюта, и твоя судьба…  Детство твоё, и юность.
 Первый курс института, лётный полигон, и первый полёт. Полёт последний…
- Да, всему своё. Жизнь ныне живущих — для нас, табу.
-   Вспоминаешь ли, вдвоём полетели. Вражеские объекты, разбомбив в предгорьях, при возвращении, сбили ваш самолёт.
- Весь полк горевал.  Подруги наши. А меня сбили в землях польских.
- Вот жили мы, прожили своё.
А ныне у нас, мерцающие тени земных страстей. эхо улетучившихся грёз, наши мечтания.
- В Божьих покоях, Божьим образом. В приюте наших душ, тоской да любовью, мы присутствуем в жизни живущих.
Костёр  горит, искрится. Барышни, в раздумье, созерцая тишину глядят на искры. В офицерском наряде, грудь  в орденах, из тьмы выходит  седой мужчина. Подходит к холмику, покрытому полевыми цветами:
- В этой поляне, пуля вражья, настигла меня. Здесь  погибла  медсестра Настя,  перевязывая мои раны. - Оборачиваясь к мраку, - Настя, уже пора, явись, из царств теней. До отступления, похоронили,  наспех, но и забыли.
Настя подходит:
- Не забыли, Алёша.  Погибли все те, кто мог вспоминать…
- Не властно над нами забвенье, тоска.
- А память о нас, не тягость к живущим.
- Забытые наши тени,  спасение  юных душ. 
- К их терзаниям, подвигам грядущим.
- К счастью племени, приносились  жертвы.
- Пойдём, Алёша, к лётчицам нашим,  присядем с ними, греясь у костра.
Девушки встают, приветствуя командира и медсестру:
- Садитесь рядом, друзья судьбы, друзья печали... Но разве безвестны могилы наши, в безвестных краях? Влюблённые нынче, бродят в  полянах. Пройдя по холмикам, по нашим телам, по нашим глазам, собирают букеты, из полевых цветов, отражающие и нашу любовь, и нашу печаль. Помните белую церковь, журавли  в небе. И танцы наши в свадебном наряде? Всем  близким да дальним, в  сновидениях, являемся мы, в той стремительной пляске. Ужасаясь, милуясь, и стараясь  нас  удержать, они просыпались.

- 4 -
-Темень и туманы: осеннее ненастье. У грота, под оливами, стол совещания. Вокруг стола, в нарядах племён  прошедших времён, седые старцы.
Первый мыслитель: - Слово и опыт, и смысл бытия, завещая поколениям, минуло наше время.  По тропам прошедших душ, и мы прошли.
Второй мыслитель: - Подобие злого рока, знание и опыт превратились  в способ, к борьбе, коварству, самоистреблению. Считавший себя вершиной разума, в гордыне своей, человек превратился в стихию земли.  Но смертному не быть вершиной бытия.
Третий мыслитель: - Пробил час.  Племя людское,  властью и умыслом, толкает к гибели своё стадо, оскверняя Богов, каноны, нравы, упраздняя вовсе, нивелируя понятия любви, и страдания...
Первый мыслитель: - Земля седая, обитель разума, устав безумствам дитяти своего, толкает его к самоистреблению.  Люди с разумом, в предчувствии беды, ускользают в даль, на край пропасти.  От  ужаса  небытия, рвутся в пространство, в поисках обители.
Второй мыслитель: - Разум в разгадках Божьего промысла, катится видимо,  к вратам ада. Уподобляясь  Создателю, будет им  стёрт.
Третьи мыслитель: - Пестрота бытия, пестрота истин. Сколь душ, столь истин. И столь  поверий, да идолов веры. А сколь безбожных, и столь  мёртвых звёзд в небосводе. В вечных терзаниях вечности времён.
Первый мыслитель: -  Из страниц времён,   присутствуем у вас.  Скорбно отдаляясь, мы  наблюдаем.
Второй мыслитель: - Вы в жизни живущие, мы же в вечности нашей земным понятиям внемлем. Как девы в хороводе, в небесах ли, посмертно, в нескончаемой битве. О чём ныне  грезят их светлые души?
Третий мыслитель: - О юности своей, о прошедших временах. Грезят до зари, до первых лучей, и сливаются  в тени  небес.

-5-
Серые, невзрачные стены. Ютившиеся в уголке камеры, в безумии страха, детёныши девяти-десяти лет, с пышными волосами, выбранные из среды узников. Со скрипом раскрывается дверь, входит охранник, глядя вокруг, мычит недовольно, выхватывает первую попавшуюся девочку,  тащит за собою. Ведёт её другое помещение, где в форме  рейха,  миловидная барышня, улыбаясь, встречает её, рукой подзывает к себе. Девочка в бездне в людском безумии, с мелькающей в  душе последней надеждой, подходит к ней. Барышня движением своих пальцев щупает её волосы, довольно что-то говорит охраннику, и берёт электрическую машинку для стрижки овец, стрижёт наголо девочку, и, опять улыбаясь, указывает ей на следующую дверь.  Образ девочки из газовой камеры, уйдя в вечность, отдаляется в вихрях Млечного пути.  К Божьему часу, ступая по тропе, к лунной поляне. Медсестра Настя окликнул её:
-Ангел ты наш, Суламифь.  Сядь рядом мною. Избавься от страха. Злу неведомы пути Господни, что даны нам созерцать в вечности нашем. Помянем землян, помянем мечты.
Присев возле медсестры, Суламифь согревается в её объятиях.
- Подруги,  чьи те,  неведомые сновидения на пути  поляны? Белые лебеди. Лебединая песня.
В круговерти Млечного пути, веерами, в синем небосводе, стая лебедей клокочет песенку смерти, угасая в вихрях огня. Лес шумит. Девичий голосок звенит в лесу. Вспыхивает над городом адское пламя, а песенка юной японки всё грезит о маме, о сестрёнке своей,  о подсолнухе померкнувшего солнца. И вот,  Миоки, подходит к костру. Штурман Анна, садит её на колени, обнимает.  Обнимаются  Суламифь с Миоки.
- У тёти, в Хиросиме, беседуя с подругами, выжгло нас огнём. Я видела, как страдает мама, в далёкой столице.  Когда появлялась в её сновидениях, она путала меня, с новорожденной младшей сестрёнкой, и  ужаснувшись, брала её в объятия.
Настя:- Печаль памяти, печаль прошедших грёз. Окунуться в волнах земной круговерти, усмирённой пред Богом, частицей творенья,  нести свой крест.
Анна:- Да, подруги,  нам лишь  снятся улыбки  нами не рожденных детей, чьи пути к нашей жизни, оборваны нашей смертью. не сбылось, увы. Вечная эта мука, в тени царств не рожденных. Спасением могла быть  наша  жизнь.
Настя:- Любовь, сострадание. Дано было нам, и ныне с нами.
Анна:- Пора, подруги, всем в хоровод. Встаёт заря.  И гаснет костёр до новолуния. Прощайте, подруги. –  девичьи хоровод, тает в утреннем тумане. Оруженосец и рыцарь, наблюдая видения, в раздумьях и скорби, продолжат свой путь…….