Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 29

ЧЕТЫРЕ**

После относительной бедности и безотносительной мусульманской строгости Дамаска Бейрут Зиада просто ошеломил. Бары и ночные клубы набиты богатыми приезжими арабами, спасающимися от пуританства, роскошные магазины и отели, блондинки из Северной Европы, гашиш, сэкс и алкоголь, веселье и алчность карусели европейцев и других всяких, жаждущих наколоть и обобрать шейхов-миллионеров, ; фантазм материального и эротического изобилия, декаданс.

Зиаду нравилось думать о себе как о шпионе. Щекотало, выдавая себя за корреспондента, иметь тайную цель. Теперь, когда он стал секретным агентом, кто может знать, что за этим последует? "Возможно, поездки в Ливан, - делился он с Халимом, - это только начало. Может быть, со временем я увижу Европу, Париж?..."

На самом деле Зиад был всего лишь курьером. Используя в качестве прикрытия журналистское удостоверение, он возил палестинским партизанам деньги и директивы. На рассвете Зиад садился в такси-фургон "Мерседес" вместе с шестью незнакомцами, сирийцами и палестинцами. С виду их сборище было ничем не примечательно, обычный сброд едущих на работу в Ливан (вечером домой) курьеров и карманников. Пассажиры беспечно, - делая вид, что не смотрят друг на друга, - неизменно попыхивали сигаретами; растягивая губы в неопределённой улыбке, Зиад курил не меньше остальных. Салон быстро превращался в газовую камеру. "Мерседес", разгоняя бибиканьем блеющих коз и орущих крестьян и ослов, и попукивая выхлопом мчался по долинам и по взгорьям к сверкающему на горизонте, вознёсшемуся над Средиземьем Бейруту.

Из Бейрута Зиад с пересадками отправлялся на юг, в лагеря беженцев. Возвращался оттуда с запечатанными конвертами тем же маршрутом. Частенько ночевал в лагерях. Если удавалось, проводил ночь или две в Бейруте, останавливаясь в каком-нибудь дешёвом фальшивом отеле; пусть без звёзд, зато с настоящими "etuale`s".

Зиаду выдали портфель, и он носил его с важностью. За фальшивым дном помещались пачки денег и запечатанные конверты. Было велено никогда не выпускать портфель из рук, и поэтому в походы по барам и ночным клубам Бейрута Зиад брал его с собой. Чтобы растянуть скудные командировочные, он пил дешёвый арак. И, сунув за щёку мятный леденец, неторопясь бродил, рассматривая выставленные у обитых красной кожей дверей афиши, смакуя витиеватые обещания экстравагантных шоу, - эксклюзивных непристойностей прямо из Швеции и Голландии и Германии, - отклоняя предложения fanny-бой и неопрятных чёрных толстух, представляя, что где-то за одной из этих дверей - прямо сейчас, возможно - происходит действо "Французского цирка": маленький амфитеатр, узкие скамьи над покрытой опилками ареной, оглушительная музыка, на арене - два потных человека помогают ослу, от повязанной на морду тряпки в ноздри осла бьёт запах ослицы в течке, а под ним, - стянутая ремнями, обезумевшая от гашиша, - женщина.

Наконец Зиад выбирал дверь, входил и забирался на табурет у барной стойки, - чтобы иметь возможность опереться, когда закружится голова, - и нюхал единственный за вечер скотч, облизываясь на извивающуюся в резком белом свете рампы блондинку с удавом, приседающую на корточки на краю круга света и под аплодисменты сосущую рулон купюр в протянутой шейхом руке. Крутится зеркальный шар, розовые и синие зайчики играют на лице Зиада, ловят его нетерпеливую улыбку... улыбку искателя приключений, открытого миру, готового ко всему.




Для Зиада эти одинокие вечера в переулках Бейрута были барочной фугой греха, воплощённой мечтой о грехе. Что знал он в своей прежней жизни? Журналы да открытки. И дело не в том, что он не хотел ничего, кроме порнографии. Просто Зиад, в силу воспитания, приравнивал секс к пороку.

Попутно Зиад приторговывал швейцарскими часами, контрабандируя одни-двое вместе с запечатанными конвертами. Один раз, загипнотизированный блондинкой и зеркальным шаром, он оставил свой портфель в баре. Проснувшись на следующее утро с ужасной головной болью и поняв, что произошло, он блеванул и помчался в бар; уборщик развёл руками. Несчастный и больной, Зиад до полудня промаялся у дверей, пока не появился человек в костюме и не достал из шкафа - где тот соседствовал с одинокой туфлёй, тростью и шляпой ; портфель. Зиад дал на чай и помчался обратно в отель. Фальшивое дно не открывали: приклеенный внутри волос - трюк, почерпнутый из шпионского фильма - был цел. С души упал камень, и на-радостях Зиад залился араком.

Зиад был увлечён своей новой ролью и со смехом рассказывал Халиму обо всём. Халим же, в свою очередь, был обеспокоен безрассудным поведением друга и всерьёз опасался за его жизнь. Бары Бейрута - отнюдь не кофейни Дамаска; это дома, в Сирии, право отнять жизнь имеют только власть имущие. Зиад не понимал, что в свободном обществе больше бандитов.

Халим  считал, что обязан предостеречь Зиада. Он знал Бейрут, и точно знал что не следует гулять по его ночным улицам с портфелем.

- В Бейруте есть надёжное место для твоего портфеля, и не одно. Камеры хранения багажа, - обучая Зиада основам шпионажа, Стайер внутри улыбался.

К счастью для совести Халима, Стайеру никогда не ставили задачу использовать Зиада. Информацию такого низкого уровня Моссад добывал другими путями.
Стайер действовал на уровне гораздо более высоком, используя в качестве источников информации палестинцев, с которыми давно подружился в иорданских лагерях беженцев.



***

КГБ начал считать Дамаск не подходящим местом для работы. Русские увидели, что здесь невозможно сохранять секретность. И перенесли свой ближневосточный штаб на остров Кипр. На Кипре греки и турки собачились между собой и на других внимания не обращали.

- К несчастью, это означает что Стайер теперь гораздо меньше сможет нам сообщать, - сказал Таяр генералу Бен;Цви, директору Моссада. - Но русские неизбежно должны были усвоить этот урок, как усвоили его все остальные. Иметь сирийцев в качестве союзников - это одно, а работать в Дамаске - совсем другое. Как говорили египтяне, цитируя своих братьев иракцев, которые переняли это у своих братьев иорданцев, которые заимствовали это изречение у своих братьев палестинцев, которые повторяли старую пословицу своих братьев ливанцев: "С такими братьями, как сирийцы, и врагов не надо"...



В октябре 1973 года Садат Египетский начал войну. Сирийские танковые бригады сражались хорошо, и некоторое время казалось, что они могут вернуть захваченную Израилем в Шестидневной войне территорию. Но израильская авиация имела существенное превосходство, и сирийская армия была разбита и понесла большие потери. Зиад снова приходил проводить долгие вечера на веранде дома своего друга, над заросшим садом, где среди деревьев и свисающих лиан виднелись мраморные лысины и бёдра хранителей утраченных воспоминаний.

Зиад был особенно мрачен.
- Это безнадежно, - сказал он. - А я был уверен, что на этот раз мы, по крайней мере, сыграем в ничью.
Как бы хорошо мы ни сражались, мы всё равно проигрываем. Русские в изобилии дают нам оружие, но прошлогоднее. А американцы дают израильтянам оружие завтрашнего дня. И что стоит мужество солдат?  Мужество тут ни при чём. Исход решает техническое превосходство. Если бы мы сражались с ними на равных, то могли бы победить... А русские, как знать, может вовсе и не хотят чтоб мы победили. И какой во всём этом смысл? Нас просто используют, как игрушечных солдатиков...

Как и после предыдущей войны, русские перевооружили сирийцев более современным вооружением, а американцы соответственно перевооружили израильтян. Лучшее испытание оружия - в реальных боевых условиях.



Бейрут процветал. Больше, чем когда-либо. Entrep;t развлечений и денег и оружия и наркотиков, место встречи всех тех, у кого есть на что купить или арендовать что-то или кого-то - с теми, кому есть что продать. С войной пришло нефтяное эмбарго, цены взлетели - нефть стала оружием стратегическим. Промышленно развитые страны Европы спешили заключить тайные сделки с шейхами пустыни.

Огромные суммы денег стекали по всем уровням экономики, - от советов директоров до взрослеющего fanny-боя, - как шампанское по пирамиде бокалов. Западные банки и корпорации пришли в Бейрут, чтобы помочь oil-принцам распорядиться новыми деньгами. И был карнавал: банкиры и шейхи и бизнесмены, торговцы оружием и контрабандисты, торговцы наркотиками из Африки и с Запада, разведслужбы всех стран Ближнего Востока, разведслужбы стран Восточной и Западной Европы, и крупнейшие игроки - чьи инструменты и топтали камень дорог, и шпионили с орбиты Земли - КГБ и ЦРУ.

Козни и интриги и торговля. Бейрут, город улыбчивых трудолюбивых людей, обеспечивал солнце и водные лыжи, приморские отели и тенистые аллеи - подходящие условия для общения и сделок.
Торговля есть истинное предназначение Ливанского побережья аж со времён финикийцев, пять тысяч лет уже. Те, кто верует в иные истины, строят храмы и молятся в других местах, за Нилом и Тигром и Евфратом, в Иерусалиме и Дамаске.



***

Бизнес Халима устаканился, и теперь, если он не брался за новый проект, ему не приходилось беспокоиться. Всё тот же управляющий по-прежнему управлял офисом в здании, где на верхнем этаже располагался "Hotel Brittany". Он работал у Халима больше десяти лет, и Халиму редко приходилось вмешиваться в его решения.

Команде поддержки Стайера платил Моссад, но сам Стайер теперь ничего не стоил Моссаду.
Помимо экспортно;импортного бизнеса, Халим как правило участвовал в двух-трёх партнёрствах, которые тоже давали некоторую прибыль. Он не был богат, но по здешним меркам имел успех. Как любой достойный мусульманин его положения часть своих доходов он отдавал на благотворительность.

Халим по-прежнему вставал рано и ходил на работу разными маршрутами. К этому времени он уже знал в лицо сотни людей, которые приветствовали его и делились новостями, продавали ему сигареты и газеты, уговаривали остановиться и выпить кофе по-турецки. Когда он входил в вестибюль офисного здания, стражник торжественно салютовал "Маузером" с красной кисточкой в дуле. Халим совещался с управляющим, а потом заглядывал к бухгалтерам, что было ему ностальгически приятно.
Жизнь протекала в обычной арабской манере. Халим помог своему управляющему, выступив гарантом в получении ссуды на новую квартиру. Этот офис-менеджер был двоюродным братом владельца машиностроительной компании, того самого, с которым Халим познакомился за ужином в отеле "Бретань". Когда деловой партнёр Халима ушёл в отставку, у руля компании встал сын. Халиму было отведено почётное место на его свадьбе, и он стал названым дядей первенца, мальчика.

По крайней мере раз в неделю Халим поднимался в скрипучем лифте;клетке на верхний этаж, чтобы выпить кофе в холле отеля и навестить старых друзей, которые продолжали там жить и работать. Затем шёл на деловые встречи в центре, а после, возле площади Мучеников или у реки, встречался за ланчем с партнёром. Потом брал такси и отправлялся домой, чтобы провести время сиесты, отключив телефон и отдыхая или читая до позднего вечера, когда дом был открыт для друзей. Вечером Халим переносил телефон в сад, и гости приходили и уходили.

Халим привечал всех - своих сирийских друзей, своих палестинских друзей. Он слушал, советовал и помогал. Друзья, не заходя в дом, шли прямо в сад, где под смоковницей в окружении плетёных стульев стоял инкрустированный шеш-беш стол. Халим варил каждому гостю кофе по-турецки.
Иногда он отправлялся отобедать с кем-нибудь из друзей, но рано возвращался домой, чтобы почитать и послушать музыку. Несколько раз в неделю ужинал в ресторане над Барадой с одной из своих подруг; в этом случае он возвращался домой на рассвете. Обычная холостяцкая жизнь, рутина.

А, приходящая в его дом уборщица была бедной деревенской родственницей жены управляющего его офисом.




Боль, которую Йосси испытывал по поводу Асафа, медленно отступила. Она иногда возвращалась, когда Халим оставался один; и только в саду, а не в доме.

Теперь это чувство стало скорее воспоминанием, оно уже не стесняло грудь и не покалывало серце. Только печаль после приступов осталась прежней, безмерная тоска, пустота.


Словно в качестве компенсации, - пусть условной, зато реальной, - он полюбил свой дом. Его настоящий дом, его место в этом мире. Ему нравилось сочетание благородной старины зала и большого французского окна на веранду. Он чувствовал себя в безопасности и уюте, сидя у камина дождливыми зимними вечерами или в кресле под звёздами в тёплое время года. Израиль казался ему теперь очень далёким - мечтой, местом воображаемым. Израиль был где-то там, где и Париж Зиада: прекрасное и сокровенное, которое можно любить и лелеять на расстоянии; такое чистое, каким может быть только абстракция.

Но в его мыслях о Таяре никогда не было ничего абстрактного. Таяр тоже был далеко, но Таяр был его самым дорогим другом. И даже больше: его отцом, братом и хранителем, и эталоном совести для его внутреннего "Я". Он чувствовал себя так неразрывно-близко к Таяру, что часто говорил о нём с друзьями, под предлогом того, что "кстати, сейчас вспомнил брата, что в Аргентине..." Естественно, наиболее часто такое слышал Зиад. Что любопытно, Зиад был знаком с Таяром ближе, - правда, зная его под другим именем, - чем с кем-либо ещё в подлунном мире, за исключением самого Халима.

Халим всегда надеялся, что Анна снова выйдет замуж. Его воспоминания о ней были полны идиллического очарования. В основном вспоминались ему напряжённые дни в маленьком поселении в Негеве, которое вскоре должно было пасть...

Несколько хижин в бескрайней пустыне. И великолепие зари, когда они вдвоём, когда надежда и время на любовь в сверкании песчинок утекают сквозь пальцы.

Женщины, которых он знал теперь, по-своему любили его. Но это уже не то, потому что сам он уже давно не тот. Время постижения радости и печали ушло.

И всё же он добился того, чего хотел. Он хотел интересную жизнь, и получил; спасибо Таяру. Выбор за выбором, решение за решением, он продвигался вперёд чтобы создать Халима, Стайера, себя - долгое и трудное путешествие. И заимел свой дом, что тоже существенное достижение. Он был доволен.

Но иногда, когда под лунным светом оживали тени в саду, Халим ловил себя на том, что среди деревьев мерещатся призраки. Он понимал, что это не более чем статуи, но видел образы Анны, Асафа, Таяра, Зиада...

Их было так мало! так мало дорогих ему людей. Но бывает ли у кого больше? - задумался он.
Размышлял и о тщеславии одиночества. Потому что в последнее время в саду вдруг стал появляться ещё один призрак.

Белл. Это разбитое судьбой лицо... улыбка-трещина в крошащемся мраморе. Из всех подлунных гостей улыбался только призрак Белла, и Халим придумал и находил забавной такую дефиницию: отшельник из Иерихона - святой покровитель искусства маскировки. Воистину, кто, кроме Бога, мог создать эту не от мира сего маску?



***

Зиад продолжал регулярно посещать убогие лагеря беженцев на юге Ливана. Следуя практическим советам Халима, он был замечен начальством, что в дальнейшем привело к незапланированным друзьями результатам.



Операция "Стайер", не по вине бегуна, вошла в период затишья. До войны 1973 года Моссад занимался практически одним делом: противодействием международной террористической кампании ООП. Директор Моссада, генерал Бен-Цви, тратил на это всё своё ненормируемое рабочее время. Когда "головной офис" ООП перевели из Дамаска на Кипр, Таяр и операция "Стайер" на какое-то время потеряли своё значение. Но вскоре что-то должно было измениться.
 Войны - Шестидневная война в июне 1967 года, Война Судного дня в октябре 1973-го - знаменовали кардинальные перемены в жизни Стайера. До июньской войны он жил как два человека, как Йосси и Халим, одна его часть принадлежала Израилю, а Сирии - другая. За шесть минувших лет он прошёл болезненный процесс обучения, чтобы стать только одним человеком - Халимом.

А затем в его карьере произошёл третий большой скачок, который тесно связал его с Ливаном. Конечно, и Халим, и Таяр этого ожидали. Рано или поздно одна из сирийских разведслужб должна была сделать Халиму предложение, от которого он не сможет отказаться.