Глашатаи небес

Глашатаи небес*

Назар Шохин

Поздним вечером, когда покой достопочтенной столицы вроде бы уже ничто не нарушало, со стен внутреннего двора главного городского медресе по канатам бесшумно спустились на землю облаченные во все черное люди. Они подбежали к угловой келье, выставив у ее дверей охрану.

Самый рослый из нападавших пнул калитку ногой, ворвавшись в комнату с обнаженным кинжалом и вытянутым вперед фонарем.

Из угла, тускло освещенного свечой, на незваного гостя невозмутимо смотрел отшельник в длинной белой ночной сорочке с рукописью в руках – скрывавшийся уже несколько дней от семьи и подданных хан. На кирпичном полу, в несколько слоев устланном одеялами, тихо спал наследник.

Неожиданно возникшее безмолвие явно затянулось.

«Неужели они верят в мое добровольное отречение? – думал про себя хан. – Или они надеются, что смогут убедить народ в моей внезапной смерти? Или заставят поверить, что мое завещание получено, но было устным? Как они поведут себя, если я обнародую мою истинную волю? – отшельник окинул взглядом верзилу с головы до ног, пытаясь понять, кто из его челяди стал предателем. – Жаль только, что победа будет оплачена такой вот ценой… Что ж, придется отбиваться в одиночку. Не в одной битве победил! Не удастся – будет мне уготовано спасение на небесах, а крамольникам – вечная мука в преисподней».

Расправив плечи, хан сделал шаг вперед.

Рослый подошел к хану, схватил огромными ручищами за шею и начал душить.

Убийца почувствовал, как дергается локоть: это руки жертвы пытаются изо всех сил, умножившихся от жажды глотнуть воздуха и жажды вспыхнувшей мести, разжать чужие руки.

Сделав последнее, неимоверное, усилие, хан все же смог оторвать от себя руки душителя, пробиться вперед и, развернувшись, ударить напавшего ногою в пах. Тот взвыл, согнувшись, но быстро оправился от боли и, подобрав с пола упавший светильник, с силой ударил им хана по голове. Затем, вынув из ножен кинжал, грубо вонзил его в бок соперника.

От шума проснулся наследник. Еще не пришедший в себя, мальчик привстал, прижался к стене, съежившись, словно напуганный волчонок.

Поднятые вверх руки хана, кое-как продравшись сквозь темноту, нащупали собственный ворот.

Увидев, что жертва еще дышит, верзила набросил на голову хана войлочную плеть и вновь принялся душить.

Хозяин кельи, вконец обессилев, откинулся назад и, натужно дыша, прохрипел:

– Я жив, я буду жить! Я буду сниться вам! Я призову вас на небеса, я заберу вас с собой! Сын мой, береги себя!

По всему телу хана – от покрывшегося испариной лба до кончиков пальцев ног – пробежала предсмертная судорога.

Двери кельи вновь отворились, и в нее вошел, поглаживая поредевшую бороду, низкорослый человек в роскошном халате.

– Уложите его на постель! Обыщите сундуки! Наведите порядок! Сотрите кровь со стены! Сожгите все бумаги!! И пусть охрана никого не впускает до утра!

…Медленно вошедшие внутрь солдаты словно приросли к полу, не отводя глаз от лежащей на ковре жуткой фигуры с безжизненно застывшими глазами на окровавленном лице, со струйкой крови, сползающей из уголка рта.

Колеблющееся пламя стоящей неподалеку свечи тускло освещало то неестественно распростертые руки, то вспоротый живот, то стены, все в алых брызгах, то капельки смертной испарины, выступившей на коже, то кровь: на изодранной рубахе – запекшуюся, на полу – расползшуюся густой красной лужей.

В такой позе государь никогда не спал... Да и вряд ли мог спать кто-либо вообще.

Низкорослый подошел к наследнику, поздоровался с ним, широко улыбнулся и насильно опрокинул ему своими холеными, в перстнях пальцами из чаши в рот зелье. Несколько мгновений – и наследник вновь погрузился в сон.

…Уже рассеивался ночной мрак, забрезжило утро, когда в разных концах благородного города послышались громкие протяжные голоса глашатаев с трещотками.

Звуки большого барабана в предутренний час охватили весь город; люди повскакивали с постелей, недоумевая, в чем дело: голоса и звуки сливались в прерывистый гул.

Весть, сообщаемая глашатаями, была явно неожиданной: никто и подумать не мог, что хан, пребывающий в полном здравии, может умереть, да еще в самый жаркий месяц.

Жители первопрестольной еще не осознавали исторического характера пятницы, в которую вступали.

Когда поутру к совсем еще юному, разбуженному ледяной водой наследнику кто-то из приближенных обратился «наш повелитель!», мальчик сразу понял, что горячо любивший его отец уже никогда не будет рядом: он метнулся в угол, и, забившись в истерике, залился горючими слезами.

Горе, будто клещами, сковывало все тело, губы шептали слова молитвы, он молился об отце, о себе, о деде – молился так, как не молился ни никогда раньше, ни в последующей своей жизни.

…– Да здравствует хан!

Этот вырывавшийся из сотен душ крик, послушно отражаемый стрельчатыми арками и пролетами, еще долго гудел в течение дня под высокими сводами всех трехсот городских мечетей.

Еще много раз в этот день, по мере того как осунувшийся за день мальчик с мертвенно-бледным лицом, будто одурманенный, шел, опустив голову и едва передвигая ноги, по бесконечной дороге к дворцу, раздавалась эта здравица под сводами базилик.

По обе стороны следования нового хана сплошной стеной стоял народ Бухары и окрестных кишлаков в праздничных нарядах.

То с одной, то с другой стороны раздавалось:

– Наш повелитель!
– Да здравствует хан!

* Свободная художественная версия подлинных событий июля 1747 г. в столице Аштарханидского ханства – убийства Абульфейза-хана и вступления на трон Абдулмумина-хана.

Звезда Востока. - Ташкент. - 2021. - №3. - С.127-128