У ангелов хриплые голоса 4

Хаус появился на следующий день — в кожаной куртке и перчатках, в больших мотоциклетных очках, крутя на пальце ключи за кольцо.
- Ты на меня вчера наорал из-за Грэма Уитнера, да? - спросил он понимающе, и Джеймс в очередной раз потерял дар речи, потому что Грэм Уитнер было имя того самого коллеги. - Чует кошка, чьё мясо съела...
- Что тебе нужно? - зашипел он, как та самая вышеупомянутая кошка в недобрые минуты, едва смог оправиться от изумления.
- Ты себя не в том винишь, - сказал Хаус, продолжая беззаботно вертеть ключи. - Ты винишь себя в том, что завалил его на прениях, хотя обещал помалкивать, а винить должен бы был в том, что обещал помалкивать, хотя ни с каких помидоров не должен был. Ты на самом деле никакой не иуда — ты тряпка. Но тряпка с совестью, что для тряпки довольно неудобно.
- Откуда ты узнал? - спросил Джеймс
- Ага, щас! Так я тебе и засветил своего информатора. Идёшь?
- Куда?
- Со мной.
Джеймс открыл было рот, чтобы саркастически заметить, что вопрос куда подразумевает при ответе название какого-то места или что-нибудь в этом роде, но вдруг понял, что ему, действительно, сейчас важнее не «куда», а «с кем». Поэтому молча взял куртку и сунул ноги в кроссовки.
И не было луна-парка. А вот луна была, и рокот мотоцикла, и ветер бьющий по лицу тёплой ладонью. И потом хлюпающая под ногами грязь на берегу какого-то пригородного озерка, и целый лягушачий концерт.
- Ну, ты чего примолк? - спросил Хаус. - Жалеешь новенькие кроссовки? Это ты правильно, новенькими они уже никак не будут.
- Зря ты, - сумрачно сказал Джеймс. - Я не такой, как ты думаешь.
- А как я думаю?
- Я не тряпка. И не тряпичник, кстати, тоже. Это я про кроссовки. С этим Уитнером я лоханулся — надо было сразу сказать... растерялся просто... Я не подлец.
- Забей, - отмахнулся Хаус. - Уитнер — козёл.
- Я знаю, как это выглядит, но я просто... - он поджал губы и отрицательно затряс головой, не совсем понимая, как сформулировать, но чувствуя, что сформулировать всё-таки необходимо.
- Ты — мазохист, да? - понимающе спросил Хаус. - Ну, вот как я не догадался! В следующий  раз прихвачу плётку и наручники. Только чур не снимать процесс на камеру — я совсем недавно устроился на новое место, и, по-моему, начальница ко мне неровно дышит. Так что никакого компромата до первого отпуска. И придумай стоп-слово, а то я становлюсь неистовым, когда разойдусь...
И стало легко.
«Мне хорошо с тобой», - подумал Уилсон, но вслух не сказал — во-первых, постеснялся, во-вторых, была опасность подстегнуть «разошедшегося» Хауса к дальнейшим словесным инсинуациям на тему БДСМ

Но здесь, у благотворительной столовой, Джеймс встретить Хауса никак не рассчитывал, поэтому вздрогнул от неожиданности и резко обернулся:
- Ты? Что ты здесь делаешь?
- Хороший вопрос, особенно учитывая, что я тебе его уже задал.
- Занимаюсь благотворительностью на досуге — привёз здешнему повару новый рецепт кулебяки с капустой... Теперь твоя очередь.
- Рецепт покажи.
Джеймс улыбнулся, согнутым пальцем постучал себя по лбу:
- Он здесь. У меня хорошая память. Твоя очередь.
- Я здесь недалеко работаю. Шёл мимо, увидел тебя — стало интересно. Ты-то ведь работаешь далеко, да и живёшь неблизко.
- У меня хобби наблюдать людей у последней черты. Поэтому и в онкологи пошёл.
- Думаешь, здесь последняя черта? Да большинство этих маргиналов не променяет свою жалкую жизнь на твоё благополучие, хоть ты им приплачивай. Человек, облечённый социальной ответственностью, всё равно, что гири на себя навешивает, у него столько условностей, правил, параграфов, он себе фактически не принадлежит. Он несвободен, а эти птицы небесные не сеют, не жнут, в житницы не собирают, а приходят сюда за дармовым супом. И они счастливее тебя, так что ты сюда не наблюдать — ты сюда завидовать ходишь. А я-то хорош, всё время забываю, что ты — мазохист.
Джеймс посмотрел на часы.
- Ну, на сегодня я лимит времени, отведённого на зависть исчерпал, а поскольку понятие свободы, судя по всему, прочно ассоциировано у тебя с дармовым супом, могу тебе на какое-то время эту свободу обеспечить — тут неподалёку, насколько я помню, небольшой китайский ресторанчик...
- Ну, нет, - поморщился Хаус. - Повара-китайцы в нём говорят явно по- корейски, а их пекинская утка, возможно, ещё вчера лаяла.
- Пекинская утка — почти то же самое, что суп из колбасной палочки, я слышал.
- Ничего подобного. Это, действительно, способ приготовления, запатентованный при дворе династии Юань. А вообще основная фишка китайской кухни — сделать продукт неузнаваемым. В отличие от японской, где каждый компонент должен звучать отдельно, собственным природным вкусом. А если ты хочешь попробовать, действительно, хорошую китайскую кухню, не ведись на рекламу — лучшие забегаловки о себе шепчут, а не кричат. Пошли, я покажу тебе подвальчик, где тебя точно не накормят соседским Рексом.

хххххх

Перво-наперво Хаус попросил позвать врача, который говорит по-английски, потому что одно дело, коверкая язык, кое-как поинтересоваться, где здесь ближайшая бензоколонка или заказать в кафе: «Пор фавор, сеньора, дос платос калиентес де ла карне», - и, как ни изумлён будет взгляд официантки, что-нибудь съестное они, скорее всего, получат. И совсем другое — обсудить историю болезни и выслушать приговор, который совсем необязательно будет милостивым.
- Доктор Лопес Кавардес сможет вас принять через пару минут, - сказала светлая по местным понятиям аборигенка в униформе не то медсестры, не то санитарки.
- Эй, красавица, стоп. Ты же в гостинице постели перестилаешь, так что ты здесь делаешь? - узнал он девушку, с которой переговаривался у стойки рецепшен.
- Я работаю на двух работах, - пояснила аборигенка. - Ради заработка.
- Надеюсь, ваш доктор Кавардес не подстригает розовые кусты между операциями... ради заработка?
- Он этого не делает, - улыбнулась девушка. - Но садик у него есть. Не для заработка. Вот он, кстати. Сам вышел вам навстречу — это хороший знак.
Хаус не успел спросить, знак чего — доктор Кавардес странной подпрыгивающей походкой подошёл к ним. Он выглядел точь-в-точь, как ботаник-старшеклассник: лохматая голова, очки в дешёвой оправе, медицинский халат, который следовало постирать и накрахмалить ещё на прошлой неделе, джинсы и мокасины на ногах.
- Кто меня спрашивал? - и голос был под  стать: тонкий, ломкий, непохожий на настоящий мужской.
- Я, - сказал Хаус. - Хотел получить консультацию по поводу болезни моего брата — мне указали на вас.
- Рак? - спросил Кавардес, как-то странно, по-птичьи, наклоняя голову.
«Нет, геморрой, - чуть не вырвалось у Хауса. - Что ещё, кроме геморроя, и лечить в онкологическом центре Бенито Хауарес». Но он просто ответил:
- Да, - и протянул доктору Кавардесу пакет со снимками Уилсона.
- Ну, не здесь же. Пройдёмте в кабинет, - и махнул рукой вдоль коридора, указывая направление.
Кабинет у него тоже напоминал птичью клетку — решётки на окнах, какая-то лёгкая, несерьёзная мебель, которая вызывала невольные ассоциации с жёрдочками, Хаус даже поискал глазами поилку в углу, но на полу стояла только кадка с карликовой берёзой.
Вместо компьютера доктор включил допотопный негатоскоп.
- Это распечатки, - сказал Хаус.
Тогда доктор вытряхнул содержимое пакета на стол.
- Разница между первыми и последними? - деловито спросил он.
- Четыре с половиной месяца.
С минуту он молча разглядывал снимки. Потом спросил:
- Вас уже кто-то консультировал?
- Да. Доктор Майер из Нью Джерси.
- Он вам не сказал, что случай неоперабельный?
- Да, но мы обратились за вторым мнением. Доктор Хаус из Нью-Джерси сказал, что существует экспериментальное комбинированное лечение.
- Хаус из Нью-Джерси? - переспросил доктор Кавардес, насторожившись. - О Хаусе из Нью-Джерси я слышал, но он ведь не онколог...
- Его специальность — общая диагностика. Широкий профиль. Он говорил, что ваш центр — единственный, где можно попробовать эту методику без официального благословения, обещал связаться с вами. Но он умер. Несчастный случай — не смог выбраться из горящего дома и погиб на пожаре. В газете был некролог.
- Он умер четыре месяца назад, - сказал Кавардес, обнаруживая свою осведомлённость. - А вы добрались сюда только теперь. Всё это время опухоль росла.
- Пришлось уговаривать и выжидать. Мой брат боится непроверенного лечения. Он — человек, далёкий от медицины, он не понимает, что жить осталось совсем недолго, если не попробовать что-то радикальное. Он только ругает врачей, говорит, что ему поздно поставили диагноз, зациклился на этом, а не на своём лечении. Он умирает, а я... - Хаус всхлипнул и прижал к глазам платок, вдруг с удивлением почувствовав, что имитация слёз требует гораздо меньших усилий, чем он думал.
Кавардес снова принялся разглядывать снимки. Хаус знал их, как свои пять пальцев, и даже лучше — заинтересованы лимфоузлы, спаяны в грубый бесформенный ком, опухоль протянула щупальца к трахее, к перикарду, сдавила  сосуды — вены на шее Уилсона теперь сделались отчётливо заметны, затронула симпатический узел — отсюда приступы удушья и этот навязчивый, выматывающий его кашель.
- Абсолютно неоперабельно, - повторил свой приговор Кавардес, но смотрел при этом как-то нерешительно, словно сам не был уверен до конца.
- Любые деньги, - хрипло сказал Хаус — ему говорили, что в мексиканских полулегальных клиниках этот аргумент тоже имеет диагностическое значение.
- На настоящий момент ни один хирург не возьмётся. Да и правильно сделает — чтобы зарезать человека насмерть, достаточно просто ткнуть его в сердце ножом — проще и дешевле. Впрочем, та четырёхкомпонентная химия, о которой вы говорите, ничем не лучше вышеупомянутого ножа. Вероятность просто того, что больной выживет, меньше пятидесяти процентов, а того, что будет толк — вообще ни о чём. Эта схема отличается от общепринятой по сути только тем, что...
Он начал объяснять, как объяснял бы человеку, несведущему в медицине — много слов, большая часть которых вообще не несёт информации. Хаус вдруг почувствовал, как на него наваливается невыносимая нечеловеческая усталость — он толком не спал уже с неделю, издёргался и извёлся, просчитывая, взвешивая и отметая все варианты, как маятник, раскачиваясь от слабой надежды к полному отчаянию. К тому же, больная нога его после пары месяцев относительной ремиссии просто взбесилась и изводила мозг ноцицептивной импульсацией, создавая из ощущений разного рода целые пакостные симфонии боли. Он протянул руку и забрал снимки прямо из-под носа всё ещё разглагольствующего Кавардеса.
- Я всё понял, мистер, - с презрением сказал он. - Репутация куда дороже человеческой жизни. Прощайте.
Он не рисовался — он и в самом деле был готов повернуться и уйти. Но если бы это могло решить проблему!
- Я ведь ещё не отказал, - заметил, как бы между прочим, Кавардес.
- Тогда просто назовите цену, а не набивайте её этой жевательной резинкой, которую у меня всё равно нет сил слушать.
Кажется, ему, наконец, удалось вывести онколога из себя.
- Вы совершенно уверены, что деньги решают всё, да? - язвительно спросил Кавардес.
- Будь я в этом уверен, на хрена б вы мне сдались? - устало откликнулся Хаус. - Препараты можно купить или украсть — велика проблема...
- А вы совершенно уверены, что хотите хорошенько помучить своего брата перед смертью, исходя из вероятности успеха меньше двадцати процентов?- спросил Кавардес, помолчав.
- Двадцать процентов — лучше, чем ничего.
- А что он сам об этом думает?
- Не знаю, - признался Хаус. - Он не в курсе, что я сюда пошёл. Но если он будет против, я его всё равно уломаю, так что решение за вами, а не за ним.
- Не так быстро, - Кавардес снял очки и принялся протирать их не особо чистым носовым платком, вынутым из кармана. - Я должен подумать. Нелегко быть последней инстанцией, потому что если я вам откажу, больше всё равно никто не согласится... Где вы остановились?
- В «Эл сол де тарде».
- Я вам сообщу своё решение завтра до десяти часов. Вас это устроит?
- А у меня есть, из чего выбирать?
- Вообще-то нет, - признал доктор Кавардес. - Кроме Бенито Хуарес вариантов у вас нет, разве что подадитесь куда-нибудь к вудуистским шаманам.
- Я узнавал, - сказал Хаус. - Вудуистские шаманы рак вилочковой железы не лечат.
Доктор Кавардес рассмеялся — ему показалось, что американец шутит.

- Вы хорошо себя чувствуете? - обеспокоенно спросила Оливия Кортни, когда он вывалился из кабинета доктора Кавардеса в коридор. - Что он вам сказал? Он берётся за лечение?
- Ничего не сказал. Ему нужно подумать... Послушайте, у вас тут есть что-нибудь... - такси, рикша?
- До отеля ходит автобус, - сказала Оливия. - Правда, расписание у него не особо строгое, но...
- И где остановка?
Она показала жестами, как пройти и даже нацарапала на каком-то бланке.
- Здесь запутанные улицы, - виновато объяснила она.
- Улицы? - удивился он.
Остановку он, однако, нашёл, потому что когда через два часа Оливия отправилась на ленч, она именно на остановке его и увидела — постоялец спал, сидя на скамье под навесом и выронив трость.

До номера он едва дохромал, и тут же попал под прицел цепкого взгляда Уилсона.
- Где ты был?
Это был прокол — он рассчитывал вернуться, пока снотворное ещё будет действовать — понятия не имел, что сам заснёт в ожидании автобуса и проспит больше часа. Правда, пакет с документами он предусмотрительно сунул за вешалку, и в номер вошёл с пустыми руками.
- Долго спишь. Вышел размяться, дошёл до почты — от Чейза ничего нет пока.
- Ты что, пешком туда ходил? Тебя же ноги не держат.
- Нога, - поправил он. - Только правая. Левая пока справляется. Если бы можно было ходить на одной, я бы не парился. Надо изобрести походку, подразумевающую участие только одной ноги. Я отхвачу патент и оставлю без штанов всех безногих мира.
- Скорее, ортопедов, - возразил Уилсон. - Тебе нужно лечь. Если сейчас кому-то сказать, что у одного из нас рак, по внешнему виду он тебя выберет. Ложись, отдохни, я закажу тебе завтрак в номер — ты ещё и не ел ничего, как я погляжу.
- Я вчерашние чипсы доел и запил их вчерашним пивом.
- Это не еда.
- Кому и знать, как ни тебе, ты же столько всего не ешь.
- Ты можешь сколько угодно притворяться бодрячком и острить. Продолжай себе — всё равно рано или поздно хлопнешься на пол.
И уже серьёзно и бескомпромиссно:
- Давай, ложись — кому сказал!

Продолжение второго внутривквеливания.

- Давай ложись — кому сказал!
Грег с удивлением посмотрел на сердитого, как взъерошенный воробей, Уилсона. До сих пор этот сумчатый кролик себе такого командного тона не позволял — неужели возомнил себе, что пустяковая простуда сделает ершистого насмешливого Грега  мягко-податливым?
Впрочем, простуда была не такой уж пустяковой — столбик термометра — ещё старого, ртутного, красноречиво свидетельствовал о высокой вирулентности агрессоров, попавших Грегу на слизистые, скорее всего, от того мужика вчера в автобусе, которого мама не научила чихать в салфетку или хотя бы в сгиб локтя.
- Во время эпидемии нужно ходить пешком, если уж машины нет, - безжалостно ответил на его предположения об этиологии болезни Уилсон. - О том, что автобус — рассадник вирусов в детском саду рассказывают — ты пропустил?
- Машина в ремонте, пешком я не успевал. А ты чего вообще пришёл, заразиться хочешь?
- Ну, ты по телефону такую жалостливую историю сплёл — я подумал, ты при смерти.
- И решил насладиться созерцанием моего остывающего тела?
- Что-то оно не особо остывает, - Уилсон бесцеремонно пощупал его лоб. - Знобит? Вот градусник, держи.
- Что у тебя там, в сумке, брякает? Надеюсь, лечебный напиток с градусами?
- Нет. Только лимоны и мёд.
- Господи, Уилсон! Ты врач или деревенский знахарь? Лимоны. Мёд. Того гляди ещё индейские заговоры начнёшь надо мной читать. Человечество, между прочим, давным-давно придумало парацетамол и... а...апчхи!!!
- Тише ты — градусник кокнешь. Вот, ты даже чихаешь не как нормальные люди. Давай сюда!
- Сколько? - сунулся Грег.
- Тридцать восемь и семь. Ложись в постель. Хватит уже хорохориться — тебя же дрожь бьёт.
- И тебя будет, когда подхватишь это от меня, - мрачно напророчествовал он, забираясь под одеяло. - Риновирус, вернее всего, только какой-то особо агрессивный.
От прикосновения прохладного белья тряхнуло так, что зубы застучали.
- Уколи мне дротаверин, - потребовал он, обхватывая себя ладонями за плечи.
- Не переживай, новейшими разработками фармкомпаний я тебя тоже не обделю, - пообещал Уилсон, копаясь в своей сумке. Грег вспомнил, что он возил с собой на конференцию, и немного струхнул — в сумке вполне мог оказаться иммунный диагностикум и малый хирургический набор. А в следующий миг его осенило, и он даже удивился, почему не подумал об этом сразу. Но лучше поздно, чем никогда.
- Теперь я понял, почему сумчатый, - торжественно заявил он.
- Чего-чего? Ты что, уже бредишь, что ли?
- Кролик — из-за косинки и из-за зубов, так? А «сумчатый», потому что ты и в детстве такой был. Мог всё достать из сумки: от пирожного безе до куска лунной породы. Несколько ручек, куча карандашей, ластик, верёвочка, бумажные салфетки, ножик, игрушечный автомобильчик, бинт и пластырь, леккер-анитисептик, булавки, нитки с иголкой... Они все потешались, но пользовались. И ты не отказывал.
- Вот иногда ты настолько точен в своих догадках, что аж противно, - сказал Уилсон. - Давай, подставляй задницу.
- Будет больно? - с опаской спросил он, косясь на снаряженный шприц. - У тебя как, рука тяжёлая? Когда ты лечил подружку от венерических, орала?
- Для детсадовца у тебя слишком поганый язык, - укоризненно заметил Уилсон. - Сейчас пойдём мыть с мылом.
Грег неохотно спустил кромку своих спортивных трусов до середины ягодиц. Слишком тугая резинка оставила след на коже. И он вздрогнул от того, что Уилсон вдруг потёр в этом месте кожу пальцем. Причём, ощущение было приятным, потому что намятая резинкой кожа слегка зудела.
- Эй, ты чем-то не тем занялся! - не удержался он.
Уилсон стремительно покраснел.
- Ничем я не занялся, балбес! У тебя петехиальная сыпь — геморрагический синдром. Может, мужик, который чихал на тебя в автобусе, провёл последний уик-энд в тропиках, и ты подцепил что-нибудь похуже риновируса? Нужно сделать анализ.
- Не нужно — я уже гору аспирина выпил — от этого и сыпь. Думал, справлюсь. Это меня начальница сегодня в тычки выставила — велела чихать и кашлять дома, пока весь госпиталь не полёг. В этом она вся: плевать на меня — лишь бы любимый госпиталь функционировал.
- Уколю, - предупредил Уилсон и резко, коротким тычком вонзил иглу. - Больно?
- А-у!!! Умеешь... - похвалил Грег, который почувствовал только давление от иглы, но не боль. - А в вену не умеешь?
- В мышцу вернее. Сейчас вернусь, - он прихватил свою многофункциональную сумку и пошёл на кухню.
«Хозяйничает, как у себя дома», - подумал Грег, но даже тени досады не шевельнулось. Было здорово, что Уилсон откуда-то узнал о его болезни и сначала позвонил, а потом и нагрянул с мёдом, лимонами и полной сумкой медикаментов. Когда лень повернуть голову, а из носа течёт, и в горле царапает при каждом глотании, как наждачной бумагой, присутствие кого-то, кто готов поить чаем и подтыкать одеяло, раздражает почему-то меньше, чем хотелось бы.
С чаем он и вернулся, протянул стакан:
- Осторожно, горячий.
- Чего ты туда намешал? - скривился Грег, попробовав. - Кошачьего дерьма?
- Мёд, ромашка, сушёная малина и шиповник. Пей — не капризничай.
От чая ли, от лекарств, от всего вместе вдруг отчаянно потянуло в сон. Он отдал Уилсону стакан и закутался в одеяло.
- Будешь уходить — дверь захлопни, - пробормотал, засыпая.
И — наверное, температура виновата — сны ему стали сниться путанные, тягостные, душные, на грани кошмара. Фигурировал в них по большей части отец — то он не пускал Грега сдавать экзамены в мед и запер его в комнате без окон, то зачем-то сговорился с военными, и его поместили в какой-то каменный мешок — не то на гауптвахте, не то в карцере, вроде бы для отправки в военный лагерь, чтобы там из него «сделали, наконец, человека», а то и отправляли уже в лагерь в наглухо запертом товарном вагоне, зачем то закатав в полиэтиленовый пакет. Во всяком случае во всех сновидениях лейтмотивом проходило помещение в запертую маленькую и душную комнату, где от недостатка воздуха — или свободы — ему сдавливало грудь, и он задыхался.
Проснулся весь в холодном поту среди ночи, задыхаясь так, как будто забыл вообще саму технику дыхания. Понял, что в комнате не один, и сперва тревожно вскинулся, а потом услышал тихий голос Уилсона:
- Ну, ты чего? Температура упала, всё хорошо. У тебя кошмары? Давай-ка ты переоденешься — всё промокло насквозь.
- Ты не ушёл? - спросил он удивлённо. - Почему?
- Побоялся тебя одного оставлять, больного, - просто ответил Уилсон. - Ты так резко отключился, а потом как будто бредить начал, задыхался. Я тебе лёгкие послушал — сухие хрипы, единичные, ничего страшного. Просто, видимо, за счёт интоксикации. Температура сейчас упала — тебе полегче будет.
Он говорил почти шёпотом, и от этого шелестящего монолога сонливость вернулась, властно охватила голову. Уилсон достал из шкафа чистое бельё, футболку, помог переодеться, перестелил постель, ловко, не поднимая его совсем, только командуя, куда и как подвинуться - так на курсах сестринской помощи учат менять постель лежачим больным.
- У тебя это хобби? - спросил Грег.
- Ухаживал за больной тёткой несколько лет. Тоже всё ворчала. Спи, Хаус. Во сне люди быстрее выздоравливают. Спи, - и подоткнул край одеяла ему под ноги. Вот зараза!
Утром болезнь отступила, Грег проснулся с остаточным насморком, но уже без жара, без удушья, без головной боли. Уилсон, неловко приткнувшись, одетый, спал на диване. Грег постоял несколько минут, созерцая спокойное бледноватое после бессонной ночи лицо, волнистый каштановый чуб, густые, почти клоунские брови, вздёрнутую губу, из-под которой влажно блестели крупные белые зубы. «Сумчатый кролик». Он усмехнулся и отправился на кухню готовить завтрак. На двоих.