Обида и месть

Сразу оговорюсь, рассказ – не мой. Принадлежит он перу, а точнее, шариковой ручке одного простого, скромного человека. Настолько скромного, что имя автора разглашать не буду.
Тетрадку с рукописью он дал мне только для прочтения, а я не удержалась и без его ведома решила напечатать.
Я – не филолог, но если попытаться определить жанр произведения, то это, скорее всего, мистико-психологический рассказ, история о том, как пустяшное враньё молодых людей обернулось трагедией целой семьи. Много слов и выражений заимствованы из непонятного деревенского диалекта, но без «кажись» и «ежели чё» не обойтись. Именно этот «неудобный» деревенский язык помогает передать всю глубину происходящего.
Итак, начну…
Кое-как маневрируя меж берез и сосен, старенький ПАЗ неспеша выбирался из леса. Так неспеша, что пыль из-под колес обгоняла его самого. Устало раскачиваясь на корнях и ухабах, буксуя в песке и глубокой колее, измученный автобус, наконец-то, достиг прямой проселочной дороги. Угоревшие от духоты пассажиры оживились и стали открывать окна, чтобы вдохнуть свежего воздуха. 
Впереди показалось небольшое село, которое было последним тупиковым населенным пунктом Угловского района и конечной остановкой маршрута. За селом простиралось озеро Белое, а за озером начинался Волчихинский район.
Автобус скрипнул тормозами напротив деревянной автостанции и затих. Злой от усталости водитель, молча открыл пассажирские двери, выпрыгнул из кабины и отправился в диспетчерскую.
Пропустив вперед себя бабушек и женщин с узелками, ведрами, сумками и мешками, а также мужчину с чемоданом-балеткой, обклеенной переводными «фотками» симпатичных девушек, Ромка Корягин накинул сумку на плечо и не торопясь вышел из автобуса. А куда торопиться? Рейсовый автобус до Волчихи пойдет только завтра утром. Пойдет, правда, из села Беленькое, что с другой стороны озера, но до утра это озеро легко можно обогнуть.
Пройдя в брод ручей, мост через который снесло паводком, Ромка растерял свой изначальный пыл и задор путешественника. Шесть километров пути вокруг озера уже не казались ему такими легкими. В такую-то жару и после такой дороги Ромке идти не хотелось. Недалеко от ручья на зеленом бережку загорала после купания местная детвора. Молодежь веселилась, играя в карты. Рядом на пригорке, как на постаменте, стоял мотоцикл. 
- Ты куда? В Беленькое? —спросил проходившего мимо Ромку смуглый паренек. – Так подожди чуток. Я окунусь и на своем «Восходе» махом тебя подброшу. Рубль только приготовь.
Шумная детвора временно притихла, ожидая ответную реакцию незнакомца.
В кармане у Ромки оставалось полтора рубля – в аккурат на автобус до дома.
В селе Беленьком жили Воронины. Их старший сын Мишка снимал комнату у Корягиных, когда учился в Волчихинском СПТУ.  Вместе с Ромкой они ходили в клуб, иногда тайком от старичков Корягиных попивали винцо. Поразмыслив немного, Роман согласился.  - Воронины без билета на автобус всё равно его не оставят, займут рубль.
- Если в Волчиху едешь, то тогда можешь у нас переночевать, но это ещё рубль!
Ромка хотел было уже послать этого барыгу подальше, но сдержавшись, ответил:
- Нет. Я у друга Мишки переночую. Покажешь, где Воронины живут?
Парень сник. Затем подошел и похлопал Корягина по плечу:
- Повезло тебе, друг! А я вот с рублём пролетел. Я – младший брат Мишки, Васька!
Ромка улыбнулся:
- И впрямь повезло! Но чтоб не было никому обидно, мы этот рубль на троих потратим.
Завязав шнурки на кедах и закатав штанины, Корягин умостился сзади Васьки на старенький потрепанный мотоцикл. Выпустив облако выхлопных газов, мотоцикл с ревом понесся по берегу озера. Рёва было много, да толку мало. Через пять минут железный конь на всём ходу заскочил в ручей и заглох. Вытолкав его на другой бережок ручья, парни наклонили свой транспорт на березу, сняли карбюратор и свечу, усердно протерли детали и разложили их на просушку.
Прямой дороги от города до Волчихи не было, и волчихинцы добирались с Рубцовска, в основном, по воздуху на АН-2, прозванном в народе «кукурузником». Если не получалось сесть на самолет, то сельчане ехали на перекладных через поселки. Вот и у Ромки Корягина на этот раз не получилось, оказался лишним на двенадцатиместном самолете. Можно было бы всего полчаса посидеть на корточках в кукурузнике, и ты - дома, но лётчики – народ суеверный, тринадцатого не взяли. Теперь вот, вместо тридцати минут придётся Роману добираться до дома более суток.
- Но ничего, - размышлял Корягин. – Зато с другом встречусь! Считай, год прошел, как Мишка окончил училище. С тех пор и не виделись.
- Как Миха-то живёт? Чем занимается? Поди уже женился? – Перешел от размышлений к беседе Ромка.
- Да нормально. Трактор новый получил. В колхозе вместе с отцом работает. Жениться пока не думает, девчонок нормальных нету. – Деловито пояснил Васька, устанавливая детали мотоцикла на место.
Пришлось парню немало попотеть, прежде чем запустить двигатель.
На подступах к селу, объезжая озерные разливы, мотоцикл снова заглох.
- Бензин кончился!- констатировал Васька. - Потратил на промывку карбюратора. Но ничего! Дом-то уже рядом. – Успокаивал он себя и пассажира. – Во-о-о-н наш дом. Первый, крайний справа.  Тот, который слева, — это дом теть Тани. Её наш Тимка «Т-4» прозвал.
- Как это? – спросил Роман.
- Татьяна Тимофеевна Тарасова.  Это три буквы «т»! А четвертая «т» за то, что она толстая! – рассмеялся Васька. Белозубая улыбка пацана на скуластом загорелом лице с черной полосой мазуты под носом была обворожительна.
- Не. Ну, это. Теть Таня и работает, как трактор тоже. Миха по весне огороды пахал. Говорит ей, мол: «Давай, теть Тань, и тебе вспашу». Так ведь, она - ни в какую! «Нет» - говорит! И сама весь огород за день вскопала. Живёт одна, но хозяйство держит.
Ромка помогал Ваське толкать мотоцикл на пригорок, а тот продолжал рассказывать про соседку:
- Мужик у неё заснул, а утром не проснулся. Вроде бы, и не злоупотреблял сильно. Тётка после этого какая-то странная стала. Сама с собой разговаривает, а ежели, что не так сделает, то сама на себя кричит и даже лупит себя по рукам. С мамкой нашей – подруги «не разлей вода». Вместе всегда ходят то по грибы, то по ягоды. Мать говорит, что они с теть Таней в школе за одной партой сидели. Ну, вот, кажись, пришли. Видишь, какой у тётки огород? – Парень кивнул на соседскую усадьбу. – У неё всё дуром растёт. Самые первые огурцы и помидоры – у неё!

Действительно, с соседнего плетня свисали массивные плети тыквы с огромными ярко-жёлтыми цветами, что было диковинно рано для начала сибирского лета.
Вскоре парни закатили свой «Восход» в ограду.
- Смотри, что батя неделю назад приобрёл!
Васька с гордостью откинул полог палатки, под которой оказался новый мотоцикл с люлькой.
- «Днепр»! Даже задняя передача есть! Вездеход, одним словом! – Васька бережно погладил черное блестящее крыло мотоцикла. – Если отец завтра из запоя выйдет, то гараж начнем ставить. Семь дней уже обмывает. Отпуск взял за свой счёт.
На пороге показалась хозяйка дома. Она признала Романа и неподдельно обрадовалась:
- Ну вот, а мы недавно только Корягиных вспоминали. В гости к вам на новой технике собирались ехать. – Женщина пригладила волосы рукой и посмотрела на небо, - Вечереет. Скоро и дружок твой с работы приедет. Он трактор у дома ставит. Пехом до колхозного гаража далековато, так председатель дал добро ставить его у дома. Рома, ты небось голодный? Вася, проводи гостя до летней кухни, я там вам сейчас ужин накрою.
Ромка начал отнекиваться:
- Теть Валь, не суетись. Мы всё равно Миху ждать будем.
- Ну, как знаете. Ежели что, то сами найдете, чем перекусить. Там же на летней кухне и переночуете, домой приглашать не буду. Хозяин отсыпается.
- Мам, да я уже Ромку предупредил. Будем вести себя тихо. – Перебил Васька.
Мишка не заставил себя долго ждать. Вскоре его трактор, распугав стаю гусей, остановился у ворот. Друзья по-мужски пожали друг другу руки. От тракториста пахло соляркой и потом, поэтому Миха предложил сначала искупаться на озере, а потом уже и отужинать. Так и сделали. Прохладная мягкая вода, лыковые мочалки и кусок дегтярного мыла отмыли пацанов до бело-розовых пяток.
Возвращались домой затемно. В окошках деревенских домов за тюлевыми занавесками уже засветились лампочки. Горела лампочка на летней кухне Ворониных тоже. Тимка, самый младший брат Мишки и Васьки, жарил карасей на газовой плите.
По характеру Тимка был самый спокойный из братьев. Всегда безотказно помогал матери: готовил, полол, скотину кормил, даже умел корову доить. С его домовитостью из него б неплохая девка могла получиться! Васёк же – наоборот, шкода. С утра норовил куда-нибудь удрать, чтобы ничего не делать по дому. Хвастун, каких ещё свет не видывал!
Деловито отодвинув банку с молоком на край стола, Васька со свойственной ему выпендрежностью сказал:
- Молоко – для Тимки. Для взрослых есть, что покрепше. – Достал из кармана куртки бутылку портвейна и поставил на стол. Опередив вопрос Михи, которого Васька побаивался и уважал, пояснил – Это Ромка проставляется.
Включили катушечный магнитофон и под песни Высоцкого выпили на троих вино. Как всегда, показалось мало. Мишка послал Ваську на крышу, где тайком от родителей хранил банку медовухи. После выпитого парней потянуло на подвиги. Ребята, изрядно пошатываясь, вышли на улицу, оставив «мелкого» прибирать со стола.
Было темно и тихо, только изредка доносился лай собаки с противоположного края деревни.
- Все спят, – пробубнил Миха. – Даже поматериться не с кем!
- Дак вон с собакой и поматерись! – ответил брату Васька.
- А у Т-4 свет горит. Чем она там занимается? – поинтересовался Ромка.
- Сейчас узнаем. – Мишка стал искать лазейку в ограде соседки. Вскоре все трое перелезли через самое низкое место плетня и стали пробираться через огород к светящемуся окну. По пути Ромка нашарил на огуречной грядке огурцы, не удержался и сорвал парочку, предложив их позже друзьям.
Окно тётки Тани было задернуто белой полупрозрачной занавеской, через которую можно было рассмотреть комнату хозяйки. Тётка сидела за столом в одной ночнушке и расчесывала волосы перед зеркалом. Ничего странного в этом не было, и пацаны уже собрались лезть обратно по огороду к плетню, как вдруг женщина громко засмеялась не своим голосом.
- Ничего себе! – Выразил Мишка всеобщее удивление. – Может быть там ещё кто-то есть? – Продолжал шептать Миха. – Баба-то – не старая!
Ребята снова прильнули к окну, рассматривая комнату и тётку. Внезапно та громко заплакала, запричитала и стала руками водить по зеркалу. От её проделок пацанам становилось жутко. А после того, как тётка заругалась мужским голосом и стала плевать в зеркало, пацаны, окончательно испугавшись, бросились на прямик по грядкам к своему дому.
Трезвее трезвых они лежали на фуфайках, брошенных на пол летней кухни, и обсуждали увиденное.
- Что это с ней такое было? – спросил Ромка.
- Кто её знает. Вообще-то, она тётка - добрая. Детей любит, но получается, что иногда с приветом… - Сумбурно объяснил Миха.
Парни стали успокаиваться и засыпать, но Ромка вспомнил про билет на автобус и обратился к Михаилу:
- Миш, найди мне рубль на дорогу, не хватает.
- Не беспокойся. Завтра молоковоз в Волчиху поедет. Водила его – папкин друг. В райцентр до маслозавода тебя подбросит.

                ***
Прошло много лет. Даже очень много лет. Друзья и не думали, что этот молоковоз разлучит их навсегда.
Армия, работа, женитьба, дети… Все эти житейские хлопоты упорно мешали возобновить дружбу. Теперь уже не Ромка, а Роман Алексеевич, бывший инженер-механик районного автопарка, два года, как находился на пенсии. Непривычная бездельная жизнь всё чаще заставляла его вспоминать молодые годы, а воспоминания толкали к выпивке. Спасали от этой заразы сельские увлечения: рыбалка, грибы, охота.
Привела как-то зимняя рыбалка Романа Алексеевича к знакомому озеру. Пробираясь осторожно на малой скорости по прочищенной от снега дороге, похожей больше на тоннель, на которой-то и разъехаться трудно, Корягин вспоминал, как он когда-то попал сюда в далекие семидесятые годы. Перед въездом в посёлок стоял почерневший от времени большой деревянный крест.
- Что за мода пошла? Перед каждым селом ставить кресты. Даже жутко становится. – Подумал вслух Корягин.
И правда, село представляло собой кладбище заброшенных домов. Пугали, выглядывающие из-под снега, заколоченные окна и двери, а то и просто, темные дыры вместо них. Лишь изредка попадались на одной единственной улице живые дома.
— Это или фермеры или дачники. Они и дорогу чистят. – подумал Роман.
На окраине села, как и прежде, стоял дом Ворониных. Высокий, добротно рубленный из толстых бревен, но неухоженный. Не было забора, бани, летней кухни, двумя словами, нужных построек. С забитыми крест на крест горбылем окнами он напоминал заброшенную деревенскую церквушку. За домом была старательно вычищена от снега площадка, на которой уже припарковалось три машины. Припарковав там же свою машину, Корягин установил палатку недалеко от берега. Прикормив в лунках рыбу, стал настраивать свои удочки. День стоял для января необычайно теплый, что предвещало скорую непогоду. Роман Алексеевич, не закрывая палатку, чтобы видеть поклев, на всякий удачный случай пробурил ближе к берегу ещё несколько лунок.
- Я тоже думаю, чем дальше в лес, тем больше дров. В такую погоду окунь ближе к берегу питается.
Роман оглянулся на голос. Неподалеку топтался обросший подвыпивший мужичок, одетый в совдеповскую шубу из искусственного меха и ещё в какие-то лохмотья.
- Этот похоже не приехал на внедорожнике. – Подумал Корягин и спросил:
 – Местный что ли? Коль знаешь, где рыба водится?
— Это и по одежке понятно. – Как будто прочитал мысли незнакомец. – Я ж, как ты, на костюм да на палатку за всю жизнь не заработал! Да и зачем она мне? Я вот через дорогу живу.
- Погодь. Там же Воронины жили. Ты не знаешь куда они переехали?
- Никуда они не переезжали. Прибрались все, я один остался. А ты откуда нас знаешь?
- Да я как-то в застойные времена ночевал здесь. – Роман кивнул на дом.
- У нас в те времена много людей перебывало. Это сейчас прямая дорога до города, а раньше все через Беленькое ездили. Ты уж извини, но я что-то тебя не припоминаю. - Незнакомец шагнул в сторону Корягина и стал внимательно рассматривать его лицо.
- Ну для Мишки, ты, молодо выглядишь, для мелкого Тимки – стар больно! Васька, однако? Угадал? Сорок лет прошло, как мы с тобой из Вал Кордона на Восходе добирались.
- Да… Васька в те времена на этом подрабатывал, многих постояльцев к нам привозил. Ты вот что! – Оживился мужичок.  - Дай мне соточку и приходи греться! Побеседуем. Дом у меня для чужих заколоченный, а внутри дома – жизнь ключом бьёт, я там кур держу. – Постоял, подумал, помялся и добавил – Вообще-то я – младший. Тимка. Просто запился, вот и выгляжу так.
- Тимка! Тимоха, стало быть! Не угадал. Не надо, Тимка, никуда с соточкой бегать. У меня всё с собой есть. Я ещё пару часиков порыбачу и к тебе в гости приду.
- Ну, хорошо. Договорились. Пойду дров поищу.
Через пару часов Роман Алексеевич, как и обещал, пришел в дом Ворониных, возле порога запнулся о лопату. В доме было жарко, невыносимо воняло куриным пометом, а также мочой и прелым тряпьем.
- Ты уж извини, мои хоромы с вашими, наверное, не сравнить? - Стал оправдываться Воронин. – А лопату всегда рядом держу. Необходимость такая. Двери у нас всех в селе открываются внутрь. Заметает так, что если дверь наружу открывается, то её под снегом и не откроешь. А откапывать тебя некому! Ну, а если дверь внутрь открывается, то сам себя откопаешь. – Пояснил Тимоха.
Крепко захлопнув за Романом дверь, он задвинул засов и раскрутил прибитый над дверью кусок брезента. – Так-то теплее будет. В той комнате у меня куры, а сам здесь, на кухне у печи ночую. Дрова в деревне – дармовые. Сараи да заборы разбираю, вон, и свои постройки на дрова разобрал. Жить можно! Летом у фермера подрабатываю, чтоб на зиму кур отходами обеспечить. Он ещё мне муки даёт, деньгами не платит, так как пропью всё. – Тимоха замолчал, задумался, а потом спохватился и пододвинул к гостью единственный табурет. – Да ты присаживайся, присаживайся! А я на подоконнике притулюсь. Зачем мне два табурета, когда гостей не бывает.
Роман сел на ненадежный табурет к столу с угощеньем. Это была остывшая яичница, приготовленная в старой закопчённой сковороде. Он вынул из-за пазухи бутылку фирменной водки и поставил на стол.
- О-о-о! Такую я ещё ни разу не пробовал. – Тимка протер тряпкой две засаленных кружки и протянул их Роману. – Да ты не брезгуй! Давай расфасовывай её помаленьку. Да поясни подробнее, кто ты такой. Я, может, и припомню.
Мужики, как положено, стукнулись кружками и выпили за встречу, потом за здоровье, потом за всё хорошее.
- Брат твой, Миша, - начал рассказывать Роман, - на квартире у нас жил, когда учился в СПТУ. Я проездом у вас оказался. В ту ночь мы напились, как поросята, и к окну тётки «Т-4» полезли, она ещё с причудами была. Ты этого, конечно же, не помнишь, так как дома оставался в ту ночь.
Воронин долго молчал, ковыряясь гнутой вилкой в сковороде, вглядываясь и вспоминая собеседника:
 – Ошибаешься. Я ту ночь на всю жизнь запомнил и тебя, не смотря на годы, признал. Звать тебя Роман. Верно? И, если откровенно, то я не рад встречи с тобой! Порой кажется, что если бы не ты, то и жизнь наша сложилась по-другому.
- Обоснуй! – удивился Корягин.
- Ты уехал с молоковозом. Мамка напекла пирогов со щавелем. Проснулся батя, на редкость, трезвым, и мы все сели за стол завтракать. Тут к нам пожаловала мамкина подруга, та самая Тарасиха, присела на лавку у порога и, обжигаясь нашими пирожками, спросила:
- А где же вчера ночью ваши сыночки блудили?
Мать удивленно посмотрела на соседку:
- Как где? Нигде. Спали они в летней кухне.
- Да нет, Валя! По огороду они у меня шарились.
Надо сказать, отец наш очень уж лютый был. Помню, как кот Пушок на стол запрыгнул, так он его на наших глазах об пол так шмякнул, что кот даже с пола привстать не мог. Мы долго плакали, пока Пушок дергался на полу, помирая. Мать отца очень боялась, рассказывала нам, что он в тюрьме сидел за что-то страшное. Вообще, его все в селе побаивались.
Отец, как услышал обвинение Тарасихи, как зыркнет на нас, как заорёт:
- Признавайтесь, ироды! Где вчера ночью были? – и по столу кулаком.
Не знаю, толи со страха, толи со стыда, толи из-за желания избежать скандала, но Мишка также громко и уверенно ответил:
- Спали мы в летней кухне!
Тётка Таня молча встала с лавки, подошла к столу, положила недоеденный пирог и говорит:
- Вы поймите, мне ничего от вас не надо, только признайте свою вину и попросите прощения.
У Михи был характер упрямый. Если он сказал «нет», то будет стоять на своём до конца. Я и Васька стали тоже доказывать свою невиновность. Тогда тётка обратилась к матери:
- Валя, мы же с тобой подруги с самого детства! Неужели я буду наговаривать на твоих детей?
- Тань, ну ты что, видела их в огороде? Или тебе кто сказал об этом?
- Я их, конечно, не видела, но мне сказали.
- Кто? Кто и что тебе рассказал?
Тётка сконфузилась немного и ответила:
- Вещи мне сказали. Зеркало мне сказало, а потом и грядка с огурцами пожаловалась, что два огурца потеряла.
Тут мать с отцом не удержались, прыснули от смеха.
- С тобой всё ясно! – ответил батька. – Давайка, Тимофеевна, с этими свидетелями к участковому и пиши заявление!
Тимофеевна побагровела от злости, прошептала что-то себе под нос и вышла из избы, громко хлопнув дверью.
Сколько я помню, у нас так никто дверью не хлопал. Ажно стены заскрипели и ходуном заходили. - Продолжал рассказывать Тимка. – В этот же день к нам через ограду полетело всё то, что мать когда-то одалживала и дарила тёте Тане: утюг, посуда, клубки пряжи и какие-то тряпки. В свою очередь, мать перебросила через плетень к Тарасихе все вещи, которые были подарены тёткой нам. Затем мамка подошла к Ваське и сказала:
- Вася, где новая сеть, что тебе подарила Тарасиха? Немедленно перекинь ей через плетень!
- Ма-а, так она же у меня на озере.
- Сейчас же сними её и перекинь. Кому сказала?
Васька обманул мамку. Он перебросил тётке старую драную сеть, а сеть, дарёную тёткой, оставил. А зря! Ой, как зря! – Тимка поперхнулся, помолчал немного, вспоминая подробности, и продолжил: - Прошло, однако, не больше недели, как мы с ним пошли рано утром на рыбалку. Васька разделся до трусов и полез выбирать снасть. Я стоял и наблюдал за ним на берегу. Вдруг, смотрю, а он как-то странно забарахтался на воде, а потом, вообще, под воду ушел, потом снова вынырнул. Я понял, что-то неладное произошло! Побежал домой, кричу, что Васька тонет. Хорошо, что Мишка дома был, не успел уехать. Ваську из воды вытащили вместе с сетью, запутался он в ней. Еле откачали Васю. Нахлебался порядочно! Миха после этого сеть, проклятую, тётке перебросил. Вроде бы, всё наладилось, но братка стал жаловаться на уши, на головную боль. Повезли его в городскую больницу на обследование. Там сказали, что у него воспаление какого-то среднего уха. Лечили, но не помогло. Вскоре Вася оглох, а к осени совсем слег. Короче, помер наш братка на первое сентября. Всем селом хоронили. – Голос Тимки задрожал. – Тарасиха на похороны не приходила, а если бы пришла, то мамка бы её выгнала. Мишка очень сильно переживал, даже больше родителей. На поминках, на девять дней, напился и пошёл к тётке на разборки. Та его не пустила, тогда Мишка подпалил ей сено. А от стога сгорел сарай вместе с коровой и курами. Дом-то спасли от огня, а вот постройки все её сгорели. Хотели после этого Миху посадить, но председатель помог избавить его от тюрьмы. Конечно, не за просто так. Пришлось продать нам новый мотоцикл, пасеку и корову. Испуганная Тарасиха продала быстрёхонько по дешевке на слом кому-то свой пятистенник и исчезла из села. Остался на месте её усадьбы один только колодец. Вода в нём чистая-пречистая. Мужики эту воду даже в аккумуляторы доливают. Сруб, правда, у колодца сгнил и прошлой осенью обвалился. Так фермер обещал, новый сруб по весне срубить.
- Да что ты всё про Тарасиху и колодец толкуешь! Ты мне про Миху расскажи! С ним-то что произошло? – не удержался Роман Алексеевич, выливая остатки спиртного в кружку Тимки.
- Про Миху-то и вспоминать страшно. – Тимка выпил последнее, занюхал рукавом и продолжил: - Как-то в очередную годовщину Васькиной смерти сидели за столом, поминали. Я ещё тогда не употреблял, хотя и взросленьким считался. Миха с отцом изрядно выпили и стали вспоминать, с чего всё началось. Мать же отправили за очередной бутылкой. (Чем больше пьёшь, тем больше надо!) Короче, пьяный Мишка не выдержал и сознался бате во всём. Рассказал всё, что было на самом деле в ту ночь. Батя рассвирепел, припомнил Михе мотоцикл, пасеку, корову. Завязалась драка. Я не смог их разнять, побежал за мамкой в магазин. Бежим с мамкой обратно домой, слышим выстрел. Забегаем, а там наш Мишка лежит на полу в крови и не дышит, а батя, с избитым лицом, ружьё в руках держит. Мать – в обморок, а отец наспех собрал теплые вещи, патроны и в лес. Долго его искали, но без результата. Потом сам зимой как-то вечером заявился, на коленях у нас с матерью прощенья просил, но разве такое прощают? С тюрьмы письма писал, но мать их не читала, в печь бросала. Не знаю, отсидел ли он срок или в тюрьме помер, но назад в село не вернулся.
- Да. Жаль дружка. По глупости погиб. А ты сам, Тимка, как до такого состояния дошёл? – Роман обвёл рукой вокруг комнаты.
- До девяностых мы с мамкой жили как все: работа, хозяйство, огород. А потом всё разом пропало. Колхоз развалился, денег нет, скотину кормить нечем. Перебивались за счёт огорода, ели одну картошку с капустой. Стал воровать. Выпивать стал. Один раз провода на линии обрезал, чуть Богу душу ни отдал. Хорошо, что в сугроб угодил, а так бы разбился. В армию хотел пойти, чтобы не спиться, а меня не брали, как единственного кормильца. А какой там с меня кормилец? – Тимоха ухмыльнулся. – Сам у мамки на шее сидел. Уговорил мамку, поехали в райвоенкомат, и с её письменного разрешения забрали меня в армию на два года. Служил в Подмосковье, там же и подженился. Родителям жены больно понравился. Я ж всё умею делать! И всё бы ничего, но получил от сельчан письмо, что мать в плохом состоянии. Жена меня не отпускает и со мной не хочет ехать. Решили, что я с матерью повидаюсь, а потом решим, что по чём. Приезжаю в Беленькое, захожу в дом, а там – шаром покати, кроме пустых бутылок на столе ничего нет! Лежит моя мамка в углу на матраце в стельку пьяная. Короче, спилась моя матушка от одиночества. На Валовом Кордоне тогда бабка Лиза жила, от пьянки и курева отвораживала. Сводил к ней три раза мамку, и пошло на пользу. Поехали, говорю ей, в Россию, с женой познакомлю. Она – ни в какую! На кого, говорит, я сыночков своих оставлю? Езжай, говорит, Тимка сам, не губи свою жизнь в захолустье. А разве я её брошу? Нет. Остался. А через полгода получил последнее письмо от жены, что вышла замуж. Вот так. Мамка ещё годков пять пожила и прибралась. Похоронил рядом со своими. И что странно, умерла на первое сентября. Понимаешь? Васька, Мишка и мамка – все в один день. Разве такое бывает? – Тимка покрутил пустую кружку в руках, заглядывая в неё каждый раз. – Вот так и остался один. Не, я не сразу, чтоб так вот, как сейчас. Цеплялся. Даже «Жигу», потрёпанную, водил, мне её фермер за уборку урожая отдал. Типа, премии. На грибах стал подрабатывать. Телевизор купил, тот старый мамка пропила. Всё бы ничего, но не удержался и по-пьяному делу овечку в соседнем селе, ну это, в багажник засунул. Кто-то увидел. Догнали. Жигули уже ремонту не подлежит, а меня кое-как через месяц отремонтировали. Левый глаз, правда, не видит, и зубов половины не досчитался. – Тимка с досадой посмотрел в пустую кружку. – А что, может быть ещё? Я могу и ночью за палёнкой сбегать, денег только нету.
- Нет, Тимоха, я больше не буду. Ехать надо. Снежок пошёл. Может и дорогу перемести.
— Вот то-то и оно! Оставайся! Утром и поедешь.
- Нет, Тима. Утром я машину не откопаю. Вот тебе на опохмел. – Корягин протянул гостеприимному хозяину деньги. Всего тебе хорошего, Тимоха. Теперь буду тебя почаще навещать. А что на пенсии ещё делать, как ни рыбачить да по гостям ходить!
- Постой, Корягин! Я с тобой. – Тимка накинул свою искусственную шубейку и нахлобучил шапку. – Не пропадать же добру! – И он с радостью похлопал по карману, в который только что положил деньги. – Подкинешь до точки? Всё равно нам по пути.
Точка стояла на выезде из деревни. Из-за снегопада с трудом был виден маленький домик с высоким крыльцом и ставенками на окнах. Тимка долго не мог достучаться до хозяев. Достучавшись и купив своё, он осторожно спустился с крыльца, придерживая за пазухой драгоценную покупку, и махнул рукой Ромке. Мол, езжай, у меня всё в порядке.
Метель усиливалась. Корягин подождал немного, пока Тимка ни скрылся из виду, и повернул ключ зажигания. Двигатель не заводился.
Часть 3
Корягин открыл капот, подтянул клеммы на батареи, пошевелил провода, но всё было тщетно. После нескольких безуспешных попыток запустить двигатель, водитель пожалел о том, что не остался ночевать у Воронина.
Помощи ждать было не от кого. Деревня, убаюканная метелью, крепко спала под новым снежным одеялом. Даже фонарь, что висел на столбе у почтового отделения, не выдержал натиска ветра и, моргнув пару раз, ушел на покой. Роман, ориентируясь по темным силуэтам домов, передвигаясь по колено в снегу, с трудом добрался до окраины села, где жил Тимка. Он долго стучал кулаками и пинал в дверь дома Ворониных, но хозяин дома после употребления купленной палёнки спал, видимо, очень крепко. Ставни единственного окна на кухне были наглухо закрыты и забиты досками. Внутри окно, насколько помнил Корягин, было занавешено старым одеялом.
- Не достучусь! Пойду к другому жилому дому. Может, там откроют. А ежели нет, то окна буду бить. – решил Роман. - Пусть вызывают милицию! Но не замерзать же здесь.
Пелена снега мешала Карягину сориентироваться. Где же он днём видел недалеко ещё один дом? Оглядевшись вокруг, всматриваясь в просветы метели, Ромка увидел тёмную полосу.
- Должно быть, ограда того самого дома?
Утопая в снегу, изрядно уставший и замерзший, он с большим трудом добрался до этой заветной тёмной полосы. К его огромному разочарованию и испугу, мнимый забор оказался сплошной стеной высокого камыша.
- Заблудился! – мелькнула мысль. – Надо обратно, пока следы не замело!
Петляя по своим еле заметным следам, Ромка поторопился назад.
Вот, уже видны очертания Воронинского дома, а рядом ещё одного, соседского! Как же он его раньше не смог заметить?
Корягин повернул к нему и сделал первые шаги. Вдруг под ногами что-то хрустнуло.
- Лёд? Не может быть! Я же на суше!
Инстинктивно размахивая руками, Ромка успел ухватиться пальцами за край провала.
- Колодец! Тарасихин колодец!
Упираясь ногами в трухлявый сруб колодца, Корягин из последних сил пытался выбраться, но – нет! Гнилые доски старого колодца, осыпаясь, падали вниз. Кричать было бесполезно! В такую погоду из-за завываний ветра и себя не услышишь.
Роман, собрав последние силы, попытался подтянуться на руках. Получилось! Опираясь уже на локти и грудь, он стал забрасывать ногу на край колодца, но гнилая доска под руками проломилась, и Ромка, развернувшись, полетел вниз головой…
Последнее время у Романа Алексеевича в семье как-то не складывались отношения. Точнее сказать, исчезли из семьи теплые доверительные отношения. Толи они с женой надоели друг другу, толи из-за того, что он стал занудой и необоснованно ревновал жену, но она в один прекрасный момент собралась и без конкретной на то причины уехала от Корягина в город к дочери, как выяснилось, надолго.
Иногда, конечно, жена с дочерью вспоминали о нём и наведывались в поселок, но чаще всего обходились телефонными звонками.
В этот раз они уже неделю не могли связаться с отцом, а потом им позвонил следователь и сказал, что где-то в Богом забытом селе нашли машину, оформленную на Корягина Романа Алексеевича. Спросил, не угонял ли кто машину, и когда они в последний раз видели Романа Алексеевича. У жены затряслись руки, сдавило горло и ручьем потекли слезы, она всё поняла.
Молодой следователь, которому было поручено дело Корягина, очень рьяно взялся за поиски. Опрашивая всех жителей села Беленькое, дошел до Воронина Тимофея. Тимоха ничего не скрывал, рассказал всю правду, какая была. Следователю очень важно было раскрыть преступление и поставить точку. Молодой карьерист, зная всю подноготную семьи Ворониных, посадил Тимоху в районное КПЗ и силой выбивал из него признание в убийстве Корягина. Допытывался, куда Воронин спрятал тело, а потом предложил самую чудовищную версию произошедшего. Будто бы, Воронин Тимофей, убив Корягина, расчленил его тело, мясо съел, а кости сжег в печи.
Тем не менее, причастность Тимофея к исчезновению Романа Корягина доказать не удалось, и было решено отпустить Воронина, а поиски отложить до весны.
Весна настала негаданно рано. Снег таял быстро. В начале марта на открытых солнцу полях и дорогах появились первые проталины, что предвещало большой паводок. Тимка в очередной раз прохаживался по оголившемся от снега заброшенным стайкам, навесам, пряслам, собирая доски на растопку. Случайно набрел на колодец Тарасихи.
- Непорядок. Надо бы накрыть, а то, не ровен час, туда кто-нибудь может угодить. – подумал он, поднимая рядом лежавшую доску. Талая вода мелким водопадом стекала в заброшенный колодец. Неподалёку от него лежала меховая рукавица. Тимка сразу признал рукавицу Корягина. Он бросил доску в сторону и с опаской заглянул в колодец.
Нехорошее предчувствие оправдалось. Воронин неумело перекрестился. Постоял чуток, подумал и побрел к дому местного фермера. Фермер Петрович, по Тимкиным меркам, был порядочным мужиком. Выпивал он только по праздникам, не курил, пчёлок держал, собак любил.
Ему Тимка-то и доверил хранить свою банковскую карточку, на которую ежемесячно перечисляли скудную пенсию по инвалидности. Петрович часто ездил в район то по делам, то за продуктами, то за лекарствами и умел пользоваться банкоматом, в отличии от Тимохи, хотя и был намного старше его.
Воронину не пришлось заходить в дом к фермеру. Две умницы хаски лаем вызвали хозяина на крыльцо.
- Петрович! Ты, это, ну дай мне что-нибудь с собой для сугрева, пожалуйста, и покушать что-нибудь дай. А там, что на карточке осталось, всё себе забери, – жалобно попросил Тимка. – Мне друга помянуть надобно, понимаешь?
Оставалось у Тимки на карточке совсем ничего, но Петрович пожалел односельчанина. Какую-то невыразимую боль и страдание прочитал он тогда в Тимкиных глазах.
Придя в заколоченную от людей избу, Воронин опустошил пакет Петровича. Выпил и закусил. Сидя на кривоногом табурете, окинул полутрезвым взглядом своё запущенное жилье и с горечью покачал головой, вспоминая, каким оно было раньше при молодой матери и живых братьях. Затем встал, открыл дверь в комнату и выпустил кур к себе на кухню. Куры тут же окружили своего хозяина, кудахча, стали поклевывать его залатанные штаны, всем видом намекая, что они не прочь поклевать что-нибудь повкуснее, чем хозяйские штаны. Тимоха улыбнулся живым тварям, вытянул из-за печи целый мешок отходов от пшеницы и высыпал его на пол. Он смотрел на эту грязно-белую суету, а время шло. Тимофей помнил и знал, что должен принять какое-то решение. Он покосился на старый брючный ремень.
- Эн нет! – отгонял от себя дурные мысли Воронин. – Мы ещё повоюем! Мне ещё в район нужно съездить, следователя найти, про Ромку рассказать. Если он мне опять не поверит и в тюрьму посадит, то хоть люди про Корчагина узнают. Достанут и по-человечески похоронят. А мне в тюрьме ещё лучше будет, чем здесь. И накормят, и оденут, и замерзнуть не дадут.
Как только Тимка принял такое решение, на душе у него сразу полегчало. Опрокинув последние полстакана водки, он подошел к умывальнику, которым служил оцинкованный таз с водой, и стал брить свою недельную щетину, потом умылся и даже прижёг каплями недопитой водки свою бороду. Собрав в пакет всё самое необходимое: старое грязное полотенце, кусок мыла и три использованных одноразовых стаканчика, Тимоха отправился в центр села.
Центром села был небольшой пяточек земли возле кирпичного дома, с одной стороны дома находилось почтовое отделение, с другой стороны – магазин. С третьей стороны примыкала деревянная пристройка, которая служила автостанцией. Она никогда не закрывалась, поэтому в ней и повесили единственный в селе телефонный аппарат. Этот тяжелый металлический раритет был исцарапан автографами и признаниями в любви не одним поколением сельчан. Тимка попытался отыскать на телефоне и своё признание в любви к девочке из соседнего села, которое он нацарапал, будучи ещё подростком, но видно, его первая любовь, как и вся его жизнь, была густо закрашена тёмно-зелёной краской.
Ни с того, ни с сего у Тимохи защемило в груди. К тоске прибавилась физическая боль и страх:
- А если я вдруг не успею. А кто тогда узнает? А как?
Он никак не мог дозвониться до милиции. Пальцы не слушались и не хотели набирать «02». От ощущения своей беспомощности ему стало ещё хуже. Наконец, на другом конце провода он услышал голос дежурного. Не ожидая встречных вопросов, Воронин прохрипел:
- Корягин в колодце Тарасихи. Всё.
От невыносимой боли в груди сползая по стене автостанции, Тимка случайно включил радио, что напрямую было соединено с громкоговорителем на пристройке. И средь бела дня вопреки сельскому порядку вместо предупреждений МЧС и предвыборной агитации в эфир понеслось «Рюмка-а-а! Рюмка водки на столе!»
Сельчане, что жили рядом с автостанцией, вышли из домов посмотреть на беспредел и, перебивая друг друга, стали упрекать Воронина в нарушении общественного порядка.
Тимка же со страдальческой улыбкой на лице молча присел на пол и замер, держась рукой за сердце. Таким его и застал наряд милиции. Тимоха уже не видел этих разнаряженных ментов на новой машине, не слышал шума собравшейся деревенской толпы, не чувствовал рук девочки, пытающейся запустить его сердце…
Может оно и к лучшему?