Поэт и судьба

Поэт и судьба

1

Когда поэт увидел, кто звонит, он сразу же понял, что случилось. Его школьный друг уже долгое время был на грани между жизнью и смертью, и вот настало время окончания борьбы.

Сняв трубку, поэт выслушал скорбные вести. Жена новопреставленного едва сдерживала рыдания, поэт же старался говорить спокойным голосом и, высказав свои соболезнования, разумеется, согласился немедленно приехать на похороны.

К сожалению, из-за расстояния между городами он мог прибыть лишь на третий день: самолёты летали редко, поездом же было ехать больше суток. Но делать было нечего – поэт взял билет в купе. Несмотря на быстрые сборы, пришлось потратить ещё день на улаживание всех дел: жену с маленькими детьми оставить дома, на работе взять отпуск за свой счёт, наскрести срочно денег на материальную помощь семье друга.

Купе, к удивлению поэта, было пустое: он с удобством расположился на нижней полке и воскресил в памяти воспоминания о друге. Весь год тот жаловался на проблемы со здоровьем. Сложно сказать, что именно тревожило его: голова, желудок, позвоночник – всё где-то болело, пощёлкивало и кружилось. Поэт не мог посоветовать ему ничего толкового – только ходить по врачам да заниматься физкультурой.

- Ты так ничего и не написал? – с укором спросил поэта его друг в самую последнюю встречу, когда им, наконец, удалось увидеться. – Почему ты забросил стихи? У тебя неплохо получалось. С опытом рука бы «набилась», мозг бы сам на лету рифмовал мысли… Вот, смотри, что я написал сам. Это в подражание тебе, для тебя. Прочти.

Поэт тогда несколько смущённо взял рукописный труд и прочёл два стихотворения, эпиграфом к которым служила фраза «Моему другу – Поэту!».

***
«Скажи, что Бога нет,
Судьба – и есть наш смысл жизни!
И что случилось – то и есть,
Но что в конце – ты не увидишь.
Ты не увидишь Страшного суда,
Ты не увидишь дьявола и ада,
Но и не узришь, как Земля
Исчезнет в пламени пожара.
Ведь то – судьба, неумолимый рок,
Ведь так предписано – никем из ниоткуда.
Ведь время – вот винить кого –
Спешит разрушить жизни чудо.
Нет, смысла нет, как нет души,
Есть только бег планеты, тело.
А что потом, когда угаснут дни?
Вновь взрыв скукожившейся Вселенной?».

***
«Шагнуть в темноту – страшно.
Без сознанья в пустоте оказаться,
Иль в бездну бесконечно кувыркаться.
Что точно там – если неясно.
Да, быть бы уверенным,
Что за этой скрывается дверью,
Без боязни мог бы зайти,
Хоть и глаза на секунду закрыв.
Если б, если б на сердце,
В уме, в душе была вера,
То – что за сомнения?! –
Ждал бы минуты той с нетерпением...
Шагнуть в темноту – нестрашно.
Страшно в пустоте оказаться,
Себя потеряв, распасться,
С памятью-душою расстаться...».

- Хороши ль? – автор чуть усмехнулся. – Не говори, я прекрасно всё понимаю. Я дам тебе кое-что получше этого, – он покраснел и, отведя глаза, сказал: Когда меня не станет, спроси Славку о тетради… Он тебе передаст и… Дальше ты сам думай – что с ней делать, может быть, выполнишь мою просьбу… Главное – прочти, слышишь?

Он вдруг, в каком-то нервном порыве, схватил поэта за руки так, что тот вздрогнул.

- Прочти, прошу! – горячо зашептал друг. – Я не требую, но… Выполнишь мою просьбу?.. Она несложна будет для тебя.

Поэт хоть почти ничего не понял, что именно от него требуется, тем не менее, пообещал.

«Что же он попросит? Всему своё время…». Поэт не стал теряться в догадках, а включил электронную книгу и, чтобы отвлечься от грустных мыслей, погрузился в детективный мир.

Строго говоря, сейчас его уже нельзя было назвать поэтом – писание стихов он забросил, все свои тетрадки убрал на антресоли, о поэзии почти не вспоминал. Лишь изредка, что-то приходящее в голову, прокручивал и через некоторое мгновение забывал... Прошло то время, когда он выступал перед аудиторией, печатал в дешёвых журналах свои опусы и мечтал о славе. Ещё до свадьбы, уже встречаясь со своей будущей женой, он решил оставить это «бумагомарание» и устроиться на работу, заниматься тем, что приносит доход, а не убыточным «высказыванием своих мыслей».

Проглотив два рассказа, он, наконец, придремал. Его не тревожили до самого утра. Поэт спал, почти не просыпаясь: лишь раз – когда поезд стоял почти час на одной станции – он проснулся от слепящего света фонаря за окном. «Всевидящее око», – пробормотал сонно поэт, не поднимаясь. Он перевернулся на другой бок и снова благополучно заснул.
 
Утром, после позднего завтрака, приготовленного в дорогу заботливой женой, поэт хотел было приняться за чтение нового романа, однако этому помешал толстый пассажир, вторгшийся в купе. Гремя чемоданом, он плюхнулся на полку и, быстро сняв плащ и шапку, громко представился:

- Наум.

Поэт назвал своё имя.

- Вот и знакомы. Уф… – Наум пригладил редкие русые волосы и потёр мощный подбородок. – Еле успел… Проклятый чемодан. Кто так делает колёсики?.. Раздолбались в дым…

Он приподнял своё грузное тело и широкими ладонями пощупал колёса чемодана.

- Так и есть. Стёрлись…

- Вы поздно вышли?

- Замотался я… Видишь, какая у меня туша… А, не спорь, сам знаю и вижу, я ж не слепой. Так пока всё нашёл, запихал, пока на такси этом несчастном докатил… Три пота сошло, пока шёл. Никогда такого не было… И тут опять… Ты в С-к едешь?

- Нет, я раньше выйду…

- Надо было плацкарт брать. Секретарше говорю: купи билет. А вам какой – спрашивает. Любой, сдуру сказал… Раньше-то я сам брал, сейчас же обленился… Кстати, ты как насчёт выпить?

Утирая пот с толстой шеи, Наум вынул из чемодана бутылку водки.

- Я не пью…

- Напрасно, – попутчик поэта уже достал откуда-то стаканчик в виде сапожка и налил себе до краёв. – Водочка всегда к месту. Каждый день пьёшь – и ничего с тобой не сделается, никакая хворь не пристанет.

- Звучит как рекламный лозунг.

- И что? Ею и растираться можно, и внутрь обязательно, и… И вообще алкоголь полезен в небольших дозах.

- В любом количестве…

- А, тоже знаешь эту шутку, – Наум прищурился. – К любовнице едешь?

Поэт закашлялся.

- На-ка запей…

- Нет-нет! – поэт отстранил щедрую руку попутчика. – Это не болезнь… Я на похороны друга еду.

- Сочувствую, то есть соболезную… Но! – Наум поднял палец вверх. – Мы-то живы, и это хорошо! Я лично намерен повеселиться в С-ке… Как и везде, впрочем.

- Вы часто путешествуете?

- Очень! Я ведь книгоиздатель. Приходится вертеться то тут, то там, чтобы распихать весь этот ширпотреб… А, не морщись. Я сам не могу читать то, что они пишут. На то есть редакторы. Я только продаю. И знаешь, что хорошо идёт? Книги о сексе и вампирах. Да. Одно время я удивлялся, почему люди читают такое. Ты вот читаешь, признайся?

Поэт покачал головой и ответил:

- Я понимаю, почему это нравится. Чтение может возбуждать, несмотря на то, что в книге нет изображений, ощущений, касаний и вкуса.  Книжки про секс могут приносить удовольствие фантазирующему уму.

- А для остальных умов? – Наум вынул из чемодана закуску – чёрный хлеб и солёные огурцы. – Остальные, мой дорогой, видят только слова, чёрно-белые буквы. И даже если написано с огоньком, написано так, что слюнки текут, но для них… А, что говорить, – он махнул рукой и опрокинул стопочку. – Мало продаж, мало.

- Может быть, – осторожно заметил поэт, – это потому, что ничего нового тут не выдумаешь. Стандартные ситуации, стандартные слова, стандартное воображение. Всё ж вертится вокруг одного и того же: измены, соблазнение, невинность и так далее. Вряд ли кто-то из ваших авторов пишет о любовных отношениях между мужем и женой.

- Это точно, – скривился книгоиздатель. – Я, к слову, одному автору так и говорил: почему у тебя секс всегда случаен, всегда происходит сразу, без какого-то длительного знакомства и узнавания? Напиши что ль про секс между супругами. Он мне, знаешь, что отвечает? Я, делает томное лицо, не Соломон, чтобы воспевать прелести возлюбленной и удовольствие от созерцания её и от телесного наслаждения ею.

- Людям нравится копаться в грязном белье, – поэт посмотрел в окно и вздохнул. Он краем глаза смотрел, как Наум набивает себе желудок, и подумал: «Правду он говорит. Никто не станет писать о сексе между супругами так же, как это делается в любовных романах, убеждённо заявлять о незыблемости брака, о единстве душ и сердец. Вообще, то, что происходит между супругами, между ними и остаётся. Супруги не делятся с третьими лицами своими секретами, своими тайнами, не рассказывают никому, что у них и как в постели. Их секс – это по-настоящему интимное дело. И по-настоящему любящие друг друга супруги не станут и не будут возбуждаться на кого-то третьего, им не нужна порнография, не нужно чтение эротических книг, не нужны никакие дополнительные приспособления для того, чтобы получить удовольствие друг от друга. Они не воображают себя с кем-то другим, они не нуждаются ни в видео, ни в фото, ни в текстах. Любовь пробуждает их плоть, любовь возбуждает их на секс. А кому из читателей нынешних это нужно? Кто готов читать о любви между супругами? Кто хочет читать прославление брака? Нет, гораздо сильнее возбуждают измены, похоть, животная страсть, запретное куда как желаннее...».

- Да-да, именно! – Наум налил себе ещё и, причмокнув, опорожнил стопку. – Он мне, представь, дальше возражает: мол, нет же книг о православном сексе или исламском сексе – не в том смысле, что о нём, об отношениях супругов, а именно подробное описание сексуальных утех, нет художественной литературы об этом. Зато, он мне с таким самодовольством говорит, у меня в новой книге есть секс с вампиром, удовлетворение женщины и мужчины оборотнем... Я чуть не упал в обморок. Хорошо, говорю, я её читать не буду… Но вынужден, вынужден ехать, договариваться… Сейчас авторов полно, знай выбирай, с продажами бы угадать.

Поэт промолчал. «Может быть, – с тоской глядя на электронную книгу, подумал он, – стоит попробовать вновь писать? Снова настойчиво пытаться всучить в то или иное издательство свои вирши».

Издательства от него хотели получить роман или повесть, но он писать их не мог в силу, как он убедил себя, «характеристических особенностей личности». Журналы, поначалу принимавшие его стихи, постепенно отказывали ему. Он по инерции продолжал писать грудами и кучами, однако, мертворождённые, его стихи теми же грудами и кучами уничтожались в своём цифровом мире. Подражательно и бездарно – подвёл он итог своей поэтической карьере и завершил её. Точно так же он поступил и со своей мечтой: написать гениальное произведение, что увидит свет и, как он надеялся, проживёт в чьих-то глазах, умах и сердцах какую-то толику времени. «Всему конец, – подумал поэт, – этому никогда не бывать. Друг умер, да и я скоро… тоже прикажу долго жить… Болезнь, болезнь…».

- Чего пригорюнился? – Наум вглядывался в лицо спутника. – Задумался о сексе с вампиром? Нет их, успокойся. Хотя… чего только в мире таинственного не происходит. Вот ты веришь в судьбу?

Поэт пожал плечами.

- Расскажу одну легенду или байку, если хочешь, – попутчик откинулся к стенке и, откусив кусочек хлеба, продолжил: Это можно воспринимать и как анекдот, поучительную историю, а можно – и как быль. Итак, некий богатый человек в трудную для себя минуту обратился к гадалке. В церковь пойти и обсудить там свои проблемы со священником он не захотел, а вот к гадалке – почему бы и нет, все ведь обращаются, и поговаривают, что гадалки предсказывают всё так, как и случается потом. Будучи человеком практичным и требовательным, он нашел самую, как ему показалось, профессиональную, мастеровитую, и явился к ней с просьбой рассказать о его будущем. Я, говорит, опасаюсь за свою жизнь, что-то давит на меня, как-то некомфортно себя чувствую. Та ему – и карты на стол, и шар магический, все приемы свои на него обрушила и объявила – погибнет он скоро от металлического «зверя» (так и сказала). Он попросил её поподробнее рассказать, а она всё твердит ему – погибнешь скоро. Махнул он рукой, но задумался – гадалка-то подтвердила его опасения, сказала то, о чём он сам давно думал. От себя добавлю, он сам и виноват – мало того, что обратился не по адресу, так ещё и заранее выложил перед ней свои опасения. Той-то грех не подтвердить их, воду на мельницу полить. И неудивительно поэтому, что буквально через два дня этот человек погиб в ДТП. Подстроено это было его конкурентами или нет – судить не берусь, но что это – судьба? Есть тут что-то потустороннее, а? Меня человек, тот, кто рассказал эту историю, уверял, что это ему гадалка предсказала. Я ответил: на то она и зовётся «гадалкой», что гадает, а не говорит точно. Будь Бог на том свете, наш богатей наверняка услышал бы: если бы ты не поверил ей (гадалке), то и не случилось бы с тобой ничего, не погиб бы так скоро... Отсюда урок – во что веришь, то и получишь.

- То есть, – поэта неожиданно заинтересовала эта тема, – если я пойду к гадалке, поверю ей, то случится именно так?

- Ты всюду найдёшь доказательства её правоты, – усмехнулся Наум. – Это ж психология. Она тебе скажет: опасайся блондинки. И ты сам любую блондинку запишешь во враги и любое её действие примешь за атаку на тебя. Ты сам будешь подводить все свои жизненные обстоятельства под её прогноз и сам – в таком случае – и призовёшь опасность. Мне вот один мой верующий сотрудник рассказал, что к чему. Любопытно?

Поэт кивнул. До нужной станции оставалось ехать несколько часов.

- К нему в храме (а он прислуживает в церкви) как-то подошла женщина и спросила: «Кому молятся от сглаза и порчи?». Он ей стал объяснять, что верующий христианин защищён Богом от этого. Кто верит в их воздействие на себя, кто не защищён Божией благодатью, тот и подвержен всем колдовским и магическим штучкам, с тем бесы и играются. «То есть нет ни сглаза, ни порчи, ни приворота?» – так поняла женщина его слова. А он ей продолжает объяснять: они есть, человек, не верующий в Бога, особенно не крещёный, не защищён ничем от злых сил. Они пользуются им, как хотят – входят в ум, подчиняют душу и тело, играют его волей и разумом, поскольку он не стал членом Тела Христова, не очищен водой и Духом, не Божий для Бога. Магия и колдовство, приворот, порча и так далее – это проделки нечистой силы, это действие их через руки соответствующих людей. Колдун действует не сам по себе, не в нём скрыта сила – бесы ему дают её, и он пользуется ею в тех рамках, с теми ограничениями, какими пользуются и сами бесы. Почитайте, говорит ей, житие святых Киприана и Иустины. Он, колдун, ничего не смог сделать с хрупкой девушкой, потому что она была верующая. Следовательно, никаких особенных амулетов, знаков, никаких «стучаний по дереву» и сплёвываний через левое плечо не требуется, чтобы защититься от злых сил. В Бога веруешь, крещён – вот тебе и защита. Таинства Церкви укрепляют веру, поддерживают в человеке её огонь и попаляют все прегрешения, упрочивая защиту. Все колдуны, гадалки, целители – лжецы и обманщики. Они если и исцеляют, если и угадывают, то бесовской силой, а Господь нам в Евангелии заповедал: бесам не верить. Поэтому если хочет человек защититься, уберечься от бесов, то надо быть в Церкви – креститься, участвовать в Таинствах, верить в Бога, доверять Ему. И тогда никакие иголки на пороге, никакие куклы вуду и чёрные кошки, никакие привороты – на крови и волосах человека, никакие кристаллы – не причинят никакого вреда, не предскажут судьбу и не «помогут» в жизни. Так он ей объяснил всё. Ну что, устраивает тебя такое толкование?

- Я мало что понял, – признался поэт. – Я не шибко верующий… Я знаю, что если в Бога веришь, то не веришь в судьбу. Потому что это разные… материи.

- Разве? Бог, насколько помнится, всеведущ. Ты ещё не родился, а Он знает уже, чем всё закончится…

- И допускает моё рождение, – перебил поэт. – И позволяет родиться, как позволил родиться Иуде, Гитлеру и прочим.

- Так значит верно – у каждого своя судьба!.. – подхватил Наум и торжествующе поднял вверх палец. – Я-то ему сразу втолковал: коль Бог всё знает, то не обессудь – вся наша жизнь от начала до конца известна Ему. Может, тебе термин не нравится? Назовём это – предопределение: что-то должно было случиться и случается. Но он мне целую теорию развил. Послушай. Пусть человек обращается к нечистой силе – что удивляться тогда  тому, что с ним потом происходит? Привлёк он к себе бесов – так они за ним и ходят. Прилепился к дьяволу, а тот и топит его в грехах. Если человек, придя к гадалке, колдуну, поверит им, то по вере своей и получит. Хочет он приворожить кого-то, бесов позвать значит надо, которые мигом слетятся на зов. И вселятся в человека, начнут соблазнять его, затуманивать мозг. Только тут и сокрыто лукавство нечистой силы: может даже, «приворожённый» и вернётся, да только кому от этого сладко будет? Игры с бесами до добра не доводят – раз привлёк их, и они всегда с тобой будут. Роем будут виться и не отступят, пока не покаешься истинно. Захочешь будущее узнать, так они тебе и создадут его, какое захочешь. Скажут – увидишь женщину такую-то, встретится тот-то, и уж конечно, подстроят, чтоб встретился. А что пользы с того, что встретился? Только веру дурную дают в силу бесовскую. Посему и Христос запрещал бесам, чтоб не говорили они людям, Кто Он есть. Чтобы мы не приучались верить бесам, даже когда те (что очень редко бывает) говорят истину. А раз поверив бесу, пусть даже и истинным окажется то, можешь поверить и в другой раз, когда он уже лгать начнет. Мы должны быть тверды в своей вере, подытожил мой сотрудник, мы должны не отступать от Бога, поддаваясь каким-то суевериям и нелепостям типа астропрогнозов…

Поэт посмотрел на часы. Пора было собираться на выход. Наум, поняв, что попутчик покидает его, разом поскучнел, ещё больше налёг на водку и в течение всего времени сборов не разговаривал.

Когда через десять минут поэт с вещами выходил из купе, книгоиздатель лежал на полке, полузакрыв глаза.

- До свидания, – вежливо произнёс поэт.

- Пока, пока! – нехотя ответил Наум, не поднимая головы. – Не слишком напивайся на похоронах… Всё ж таки память о мёртвых лучше, чем беспамятство живых.


2

Поэта на станции никто не встречал. Он взял такси и поехал по известному ему адресу.

Дверь открыл сын друга – молодой паренёк в чёрной рубашке, который при виде поэта тут же достал из ящика комода толстую тетрадку. Навстречу гостю вышли школьные сотоварищи, и, едва успев раскланяться с ними, поэт повернулся к осиротевшему парню с приготовленными словами сочувствия, но тот, будто и не желая слушать, молча подал ему тетрадь, на которой было написано имя поэта и подчёркнуто – «лично в руки».

- Я, – поэт проглотил заготовленную фразу, – не могу…

- Вы обещали, – коротко бросил ему сын друга и, отвернувшись, ушёл в комнату.

- Гроб, я так понимаю, из морга привезут? – услышал растерянный поэт. – Нет?.. А, прямо в крематорий?.. Так быстро…

- Воля покойного, – кто-то за спиной поэта вздохнул. – Мы тут помянем, и через час уже надо выезжать…

- Где вдова?

В двухкомнатной квартире десятерым было не разместиться. Поэт, чтобы ему никто не помешал, вынужден был выйти на балкон. Там, на табурете, рядом с пепельницей и автомобильными шинами, он и открыл тетрадь.

-

«Я пишу это для тебя. Мне нужно донести до тебя свои мысли. Возможно, они помогут тебе, тоже страдающему от недуга. Да, я знаю, ты не хочешь говорить об этом, да, ты тоже болен и в любую минуту за тобой может прийти смерть, но прошу тебя – прочти то, что я написал. И не осуждай меня за то, что я распорядился кремировать мои останки. Ни к чему захламлять ими кладбища, коих лет через сто будут застраивать домами. Негде будет хоронить. Живых всегда будет больше, чем мёртвых… Знаю, у Бога все живы, но для земли все жившие – это она сама.

Мой друг, поэт, оцени для начала эти строки. Я снова, в подражание тебе, написал.

***
«Ты не возьмёшь с собой даже кости.
Зато при тебе останется память,
В душу вросшие свойства
И – самоосознанье.
Но ты веришь – всё сотрётся:
Хрупкие милые воспоминания,
Навыки приобретённые,
И бесполезные отныне знания.
Ведь тогда – главное выдержать
Срок на Земле и распасться…
А я верю: главное – выдюжить
И с Богом на земле не расстаться».

***
«Куда идти, мне говорят,
Будь с нами и делай это,
Но я пойду, не сомневаясь, туда,
Где есть вера.
Несмотря на мненья людей,
Не взирая на дожди и метели,
Не смущаясь умом и красками тел,
Я пойду туда, где есть вера.
И смерть пусть грозит мне вослед,
Иль пусть встаёт передо мною смело,
Я буду идти туда, где светлей,
Туда, где есть вера.
О, если б выдержать путь,
Не поддаваться мира прелести!
О, если бы жил во мне Дух
И вёл бы меня, где есть вера».

***
«Мир нехорош, ты знаешь.
Все и всегда умирают,
Болезни в миг наступают,
И люди предают и сбегают.

Мир хорош, ты же знаешь,
Когда при тебе богатство и память,
Когда здоровье всё позволяет,
Когда красив и молод годами.

И если бы знать, что бывает,
Когда теряется память,
Когда красота увядает,
Вокруг – все убегают,
Когда тоска грудь сжимает,
Когда земля к себе приближает,
Года печать на лице оставляют...

Каков мир, когда сам умираешь?»

-
Ты веришь в судьбу? Связана ли она с Богом? Если Богу ведома вся наша жизнь – это ль и есть судьба? Предопределённость?

Я могу встать, я могу сесть, я могу вытянуть руку, убежать, остановиться, пнуть камень – это всё Ему известно заранее? Моя воля ничего не решает? Так думал я. Но разве важно Богу – встал ты или сел, протёр ли глаза или поднял камень? Ему важно – встал ли ты после своего душевного падения, не сел ли ты на трон гордыни, протёр ли ты глаза от суетности мира, поднял ли камень, взвалив его на плечи, как крест. Да ведь?

И я решил для себя – что ж, если есть судьба, то что мне роптать на неё? Я неизлечимо болен – и ничего не сделать, буду жить, как живётся. Но если есть Бог, то предопределил ли Он такую мою участь? Не хочет ли Он, чтобы я боролся (как-то и чем-то), не хочет ли Он, чтобы я что-то делал? Что же?

Нет, я не верил в Бога и посмертную жизнь. Почему? Да по простой причине. Я однажды подумал: а какой он, рай для всех? Для тех, кто жил в 18-м веке, в 19-м, 20-м и сейчас – один и тот же рай? А если каждому времени – свой рай, то что станет объединяющим началом? В конце концов я не представлял ситуации, когда бы неандерталец (а он в раю?) встретился в вечной жизни с современным программистом, заклятые враги – друг с другом (они ведь могут оказаться вместе в раю? Там – их примирили?), а поработители – с порабощёнными? И Там, продолжал я размышлять, уже нет места таким ценностям, как Родина, земля, семья. Неужели Там – всё наше земное, нет, не материальное, но то духовное, неужели умрёт, станет ненужным? Кому Там нужно Отечество? Ностальгия вряд ли будет мучить, а если и будет, то нет никаких шансов вернуться... Что есть Родина в вечном Царствии Божием? И не там ли, промелькнула мысль, моя настоящая Родина, ибо там – Творец всего? И не там ли – семья, к которой присоединятся и те люди, кто стали родными на земле? И не там ли – усопшие сродники, которые ждут меня. И не там ли – Любовь, которая всё покрывает собой?

Здесь, на земле, люди отстаивают свои честь и достоинство. Здесь что-то значат репутация и связи. А Там? Поразмысли над таким рассуждением. Я для тех, кто в раю, как на ладони – открыт, прозрачен. Им ведомы мои грехи, они знают, чем я занимался в тот или иной день. Они знают всю мою жизнь. И потом, после того, как я умру... я буду смотреть в их «глаза», я буду слышать их «слова». Что они скажут мне? Как оценят? Для них – не имеют значения права человека, им не важны основы конституционного строя или как ухаживать за овощами. Им не требуются познания в науках, книги, музыка. Неужели мой прадед может прочесть то, что я пишу сейчас? К чему стремиться там? Есть ли там табуны коней и хуторы, степи и юрты, мегаполисы и клубы, футбол и хоккей, горы и океаны?

Размысли, поэт мой дорогой: умерев, человек может лишиться смысла той жизни, которой он жил на земле. Ведь что ещё умеют спортсмены? В чём смысл жизни у людей ручного труда? Даст ли Бог им что-то взамен? Вечную жизнь с Ним в Его обители? Если ты не видишь ничего дальше футбола, коллекционирования букашек, если для тебя вся жизнь – развлечение и извлечение прибыли, то что тогда тебе даст Царство Небесное? Зачем оно тебе? Чтобы там продолжать жить так, как живёшь здесь? Чтобы там всё было то же? Но зачем люди постятся, молятся, зачем люди стараются изменить свою жизнь, стать лучше, чище, если Там всё то же самое, что и здесь, если там они будут заниматься тем же? Может быть, смысл и цель жизни – иная?

***
«Мы приходим, чтоб жить,
И думаем, что мир – для наслаждений,
И нет тупика в конце пути,
Как нет и огненных мучений.
 
Мы думаем, что мир для нас,
Но он нас вряд ли замечает.
Пред нами всё, и что бы взять?
Но то – нельзя, а это – запрещают.
 
И если всё бы нам отдать –
Что, уходя, мы здесь оставим?
Пустыню, пепел или прах, 
Царапающие небо здания?
 
Ведь жизнь – лишь пар, что был на миг.
Но нам не хочется забыться.
Так пусть же нас услышит мир:
Перевернём, чтоб закружился!

Да, мы пришли, чтоб в мире жить.
Да, мы должны его покинуть.
Зачем границы городить –
Всё уместить бы в этом миге.

Пусть осуждают, пусть клянут,
Грозятся пусть, всё запрещая.
Мы знаем, что один лишь путь –
Тьма в пустоте, без ада и без рая.

Да, мы словчим, да, мы соврём,
Да, мы бессовестно лукавы…
Кто нам указ? Мораль – ничто.
Увещевания – забавны.

В нас нет греха, в нас нет любви.
Весь мир – открыт для наслаждений.
Живём лишь раз, и мы должны
Всё испытать – без исключений…

Мир нас не звал, но мы пришли.
И что уйдём – мы тоже знаем.
Так почему же не пожить
 Себе – в угоду, прочим – в назиданье?».

***
«Я не верю в судьбу.
Я видел лишь страх -
Пустоты, тьмы и любви.
Каждый совершает круг –
Клетка, организм и прах,
Без духа и души.

Я не верю в предсказанья людей.
Я видел, как случаен случай.
Как косит вокруг тебя смерть,
А ты думаешь, что ушедших лучше.
Нет, у меня не осталось идей,
Как бы объяснить неминучее.
Сможешь ли со стороны посмотреть
На своё тело отмучившееся?

Я не верю в судьбу.
Мы всё делаем сами –
Лжём, убиваем, крадём.
Каждый совершает круг –
Инстинкт, сознанье, бессознанье,
Не сообщая, что потом.

Я не верю в предсказанья людей.
Они якшаются с бесами.
Ты видишь, как случайна смерть,
Бойся лишь – уйти без покаянья.
Нет, у меня не осталось идей,
Как донести до тебя свою веру.
Но – что ещё страшней –
Как сохранить её в своём немощном теле».

-

Я помню, как впервые прочёл твои стихи. На них была написана рецензия, разгромная и обоснованная. Ты сам признавал, что писал худо. Я знаю – всё лучшее ты не публиковал. Но кто мне поверит? Судят по тому, что явлено. А твоё опубликованное – слабо.

Я помню, как познакомился с тобой: в 7-м классе ты сорвался на меня, потому что я сказал что-то гадкое в твой адрес. Ты схватил меня за шею и неимоверным усилием опрокинул спиною на парту, что-то прошипел в ухо и отпустил. Зато позже, когда я нашёл в себе смелость извиниться, ты обнял меня, и мы подружились.

Давно мы не виделись… Потом вдруг, ты оказался рядом. Как-то внезапно возник, когда у меня уже начала прогрессировать болезнь. Да, я два года (или меньше?) жаловался тебе, ты был терпелив. Я уже тогда задумался – как так получилось: именно в тот миг, когда мне нужна была поддержка, когда семья уже с трудом терпела мои выходки, появляешься ты, словно из небытия. Словно и не было этих долгих лет молчания. Но – если ты не обратил внимания, то я увидел это – ты сам хотел поддержки от меня, ты сам… будто потерял смысл жизни.

Ты, наверно, и не вспомнишь, как по телефону разочарованно говорил мне: «Сколько стихов я написал, сколько мыслей и озарений ушло в никуда! Кому это нужно?!.. Нет, я перестал верить в то, что я могу создать нечто из ряда вон выходящее, удивительное и поразительное…». «Сегодня в мире спрос на новизну. Если ты напишешь что-то стоящее, нестандартное, небанальное, то, конечно же, ты будешь нарасхват», – отвечал тебе я, стараясь утешить.

Но ты бросил всё же стихи, отказался от попыток написать шедевр. Судьба ли это? Должно ли было так случиться, что ты, стараясь и усердствуя, наконец, принял судьбоносное решение? Этого ли хотела от тебя судьба, Бог? Отказа от напрасных желаний, усилий выдавить из себя гения? А может, ты должен был закалиться, упорно и неустанно трудясь, достичь-таки вершины мастерства и опубликовать великолепное произведение?

Я не призываю тебя ни к чему. Это твоё решение и твоя жизнь, твоя судьба. Надеюсь, тебе осталось жить больше, чем мне, и ты успеешь сделать немало великих дел, не напрасно прожжёшь драгоценные часы жизни.

Это – тебе.

***
«Дни идут, теряя часы.
Чем ты был занят?
Смотрел в телефон, листая посты,
Залипал на сериале?

А потом обернёшься –
Тебе сколько лет?
Жизнь пролетела – и не заметил.
Пил и тусил,
Сутуло сидел,
А уже взрослые дети.

Вздохнёшь и снова запьёшь.
Я спрошу: где ж ты был раньше?
Ты достаёшь телефон:
«Окей, Гугл. Что будет дальше?».

***
«Я не смогу объяснить, почему
Задним умом, уже прожив день,
Мы видим, как всё шло к тому,
Что судьбою стало тебе.
Будто всё и сложилось-то так,
Будто так и должно было быть.
Будто сошёлся твой паззл,
И конец настал сей игры.
Но ты, возражая, кричишь:
Я не верю, что это судьба.
Мозг ли придумал, или хотим,
Чтобы кто-то за нас управлял.
Если б жизнь нашу кто расписал,
А мы пешками были б игры,
Тогда – всё бы стерпел и не ворчал,
Что вынужден, мучаясь, жить,
Тогда не ты правишь, а тобой.
И облегчённо б вздохнул…
Нет, я не смогу объяснить, почему
Свобода – важнее всего».

-

Сам ведь знаешь, творить новое, из ничего создавать шедевр – очень трудно. Я, например, понимаю, что я не гениальный поэт, и мне надо много сил приложить, чтобы стать хотя бы посредственностью. У меня есть свой поэтический метод: высказать вслух ключевое слово, и на него набросать слова и рифмы. Конечно, есть риск потонуть в куче фраз, но затем выкарабкиваешься из них, пытаясь сплести из некоторых более-менее связное стихотворение. Если рифма удаётся, я хлопаю в ладоши; если по душе приходится строфа, громко вскрикиваю, а уж если нравится всё, то я с приличествующей интонацией читаю произведение вслух.

Да я вообще и не поэт. Я лишь стараюсь, я пытаюсь, но… Чего-то не хватает. То ли усидчивости и трудолюбия, то ли таланта и навыка. Как ты думаешь: поэтами рождаются или становятся? Может, если бы я открывал литературные журналы и был в курсе литературных новинок, ходил на вечера, то меня бы оценили, заметили и признали за своего?

Признаться, я был на нескольких. Возможно, сейчас это показалось бы мне интересным, а тогда, под винными парами, это было так скучно и смешно. Я помню, как выходили какие-то люди, что-то читали, надрывно и с претензией. Если б меня спросили, что я мог бы сказать? Человек, стараясь, трудится изо всех сил, что-то делает своими руками и преподносит это мне как результат проявления своего таланта, несомненно, ожидая одобрительной реакции и похвалы. А мне неловко ответить, что не нравится, что «не цепляет», «не трогает душу». И в то же время необходимо как-то отреагировать, изобразить свои чувства, пусть и наигранные, что-то высказать, пусть и промямлить… И потому, чтобы не изображать заинтересованность, я и сбежал оттуда, чтобы никогда не появляться. А кто знает, возможно, там-то, в своём кругу, в поэтическом обществе и бьётся жизнь, и рекой течёт поэзия…

Но я вру. Вру. Я не вижу настоящих поэтов. Кто из сегодняшних литераторов по таланту и известности сравнится с поэтами Серебряного века, к примеру, кого бы читали и цитировали тысячи и миллионы, кого бы называли гением, или о ком хотя бы часто говорили? Особо и некого назвать.

И знаешь, вот что я прошу тебя сделать. Это моя скромная просьба. Там, дальше, будет ещё несколько стихов, прозу можешь не принимать в расчёт, хотя – если есть желание – тоже возьми. Перепиши их все в компьютер, или от руки на бумагу – как хочешь. Но потом – я прошу тебя – принеси в издательство. Любое. Журнал или книжное. Покажи их. Пусть вынесут свой вердикт. И коль они хороши – издай их от своего имени. Не пиши моё – скажи, что это твои. Разве что – они не понравятся тебе, и ты не захочешь выпускать их под своим именем.

Я предаюсь в руки Бога, который не есть ни судьба, ни предопределение. Я так рассудил – Бог знает всё, и то, что случилось, и то, что есть, и то, что будет. И даже – подумалось мне – то, что никогда ни при каких обстоятельствах не может быть. Для Него моя жизнь не расписана вдоль и поперёк. Для Него моя жизнь – как расползающиеся нити, от которых отслаиваются новые и новые. Моя жизнь перед Ним – как полотно, как временные отрезки, в которых всё может быть. И я, живя, иду по ним, как по дороге, выбирая сам ту или иную, но все они, да, все, даже те, что никогда бы не случились, любые, даже те, где мы с тобой не встретились, они все – на том полотне, перед Ним, Он знает их все, и потому это и зовётся Его предведением, потому что любой поворот моей головы, любое моё движение – укладываются как нить в этот ковёр, они уже были включены в него, даже если б я не сделал их. И вот моя конкретная судьба, поэт, это не всё полотно, не все нити, а лишь те, которые выделены мной, которые пройдены, выбелены, если хочешь, и которыми я ещё пройду. Чуть-чуть пройду ещё.

А ты уже, держа в руках тетрадь, сможешь взглянуть на этот ковёр, на котором уже нет всех нитей, а есть лишь одна – извилистая и законченная. На ней уже нет ответвлений, отслоений и выбора, она не может уже раздвоиться и пойти вспять. Вот она – судьба, вся жизнь моя. И я шёл ею, я выбирал, был свободен, я уклонялся и уходил вперёд, забирал влево и вправо. Может, Бог меня подталкивал к  движению вверх, может быть, какие-то пути обрезались и были закрыты. Может быть, где-то мне пришлось вернуться на перекрёсток и пойти по другой тропе. Тем не менее, я жил вот так и никак иначе.

Выполни, прошу, мою просьбу. Напечатай стихи, если они тебе пришлись по душе, под своим именем».

В дверь балкона постучали. Пора было выходить. Поэт спешно пролистал следующие страницы. Там было больше десятка стихов и кое-какая проза, некое подобие рассказа или рассуждений о смерти. Глубоко вздохнув, он открыл дверь и вышел к скорбящим.

3

***
«Все нити ведут к Тебе.
Все нити ведут домой.
Говорят, в конце – свет,
Зачем же идут прочь от него?
Вся жизнь – это судьба.
Обернёшься – иначе никак.
Был выбор – ты сделал шаг,
А мог бы сделать и два.
Что сетовать, когда путь завершён?
Что сожалеть о потерянных днях?
Если в раю будет рост,
То – куда?
Все нити – не перечесть.
Все нити – к Тебе приведут.
Говорят, смерть – шаг к Тебе,
Но только – когда позовут».

***
«Скажи, зачем страдать, уходя,
Зачем выворачивать душу?
Из тела, мучась, исторгать,
Аккуратно не вынуть ли лучше?
Скажи, зачем случайность вокруг,
И кажется, будто судьба.
И будто навечно мы тут,
Вновь и вновь уходя.
Скажи, что было б по воле твоей:
Свет иль бездонная тьма,
Сладость бесконечных утех,
Или скрежещущий ад.
Скажи, достоверно бы знать,
Или, гадая, идти,
Надеясь, что даже в мученьях душа
Сможет покой обрести».

***
«Надо жить – себя заставлять.
Красоту находить вокруг.
Тело здоровым держать,
И ввысь поднимать дух.
Не печалиться по пустякам,
Говорить: «И это пройдёт».
Дни свои не считать,
А с радостью встречать новый год.
Как бы так – с надеждою жить,
Твёрдо знать: в никуда не уйдём.
Как бы так – без сомнений идти,
Неся в сердце веру, любовь».

Поэт ничуть не удивился, когда обнаружил в вагоне-ресторане, куда он наведался выпить кофе, Наума, поглощавшего пирожные. Тот, заметив поэта, махнул ему рукой, приглашая за свой столик. Вагон-ресторан был полон, и смысла отказываться не было. Взяв себе чашечку американо, поэт сел напротив Наума.

- С похорон? – деловито спросил книгоиздатель и тут же откуда-то из кармана достал небольшую фляжку. – Выпьешь? Как всё прошло?

- Кремировали, – поэт отказался от предложенного напитка. – Я не стал задерживаться…

- Это верно, верно! – закивал собеседник. – Я тоже быстро свои делишки обделал и назад. Не пошло что-то у меня в С-ке. То ли пыл подугас, то ли народ изменился – не знаю… И сейчас мне уже пора выходить, а я всё сижу, не могу собраться. Десять минут осталось, буквально чай допить и всё… Чуть мы с тобой не разминулись, а? Ты вот скажи – разве не судьба, что мы снова в одном поезде едем?

- В чём же она? – поэта вдруг пронзила одна мысль, и он, уже задав вопрос, понял ответ на него.

- В чём? – Наум усмехнулся. – Ты, кажется, сам можешь ответить. Лицо-то у тебя вон как преобразилось.

- Да? Я… – поэт собрался и, решившись, выпалил: Я хотел бы попросить вас об одной услуге. Я пишу стихи. Вам они могут показаться неудачными, странными, но для меня… важно, чтобы их издали. Чтобы была книга стихов, понимаете?

- И скажи потом, что судьбы нет,  – книгоиздатель откинулся на стуле и, сложив пальцы в замок, наклонил голову. – Я стихами не занимаюсь, не понимаю я их. Я могу, конечно, отдать их на прочтение редактору, но боюсь, что чисто стихи, сборники ли, поэмы ли, мы не сможем издать… Да и расходы – ты же не профессиональный писатель, прибыли, думаю, будет мало.

- Я готов заплатить, – поспешил сказать поэт. Времени поджимало: если Наум уйдёт, такого шанса больше не представится. Неужели надо будет снова идти в журнал и издательство своего города, где знают его самого и его произведения? Как бы не заподозрили, что он украл их у кого-то. – Если сумма небольшая…

- Хм… Ну даже если и так... Напомни, как тебя зовут?

- Фот Арсеньев.

- Нет, ты же… А, ты хочешь, чтоб был псевдоним?..

- Да, под ним и нужно издать книгу. Там… вот как мы поступим… – поэт лихорадочно соображал. Время работало не в его пользу. – Я пришлю вам прозу. На электронный адрес. Это будут истории из моей жизни, реальные и вымышленные. Даже встречу со смертью опишу…

- Зачем? – не понял Наум.

- Мой друг… то есть… так нужно. Есть у меня такой рассказ… Я вплету в повествование стихи. И это будет, с одной стороны, проза, которую вы издаёте, а с другой – стихи, которые я хочу опубликовать.

- Что ж, – книгоиздатель потёр подбородок, – если это будет сборник рассказов, то пожалуй, это можно будет сделать… Но ты всё же скажи – что за Фот Арсеньев? Что за имя такое – Фот?

- Оно есть вообще. Мы были в церкви, и я видел в святцах.

- И всё же – почему именно это имя и такая фамилия?

- Это моё и моего друга, – нехотя ответил поэт. – Наоборот… Ну неважно

- Арсений Фотеев – чем плох псевдоним? – Наум салфеткой вытер губы.

- Тем, что мой вариант – необычнее, – поэт не хотел объяснять свою задумку.

- Или тем, что ты не хочешь, чтобы звучала твоя фамилия, а? – собеседник достал из нагрудного кармана визитку. – Здесь моя электронная почта. Присылай всё, что у тебя есть, и я обещаю, во-первых, никто не воспользуется твоими идеями, а во-вторых, я максимально лояльно отнесусь к твоей прозе и стихам. Чем-то ты мне понравился… Фот. Ладно, я побегу, пока!

Наум поднялся и, немного нетвёрдо шагая, направился к выходу из вагона-ресторана. Поэт одним глотком выпил свой кофе.

«Больше я ничего не напишу, – решил он. – Хватит. Если Наум опубликует, то это и будет моим наследием. Я уже давно ничего не писал. Что найду, вставлю в текст рассказа, что не найду – пусть пропадает. И обязательно, обязательно – стихи моего друга».

Поэт взял визитку книгоиздателя и пошёл в своё купе.

***
«Нет, предопределённости нет.
Никто не знает, что будет завтра.
Откроешь глаза в пять ноль семь,
Или в шесть двадцать.
Разве что будет прогноз:
Ветер нагонит тучи,
Прольётся невиданный дождь,
А к утру высохнут лужи.
Подумаешь: вернуться б назад
И пойти иной дорогой.
Но ведь так будет каждый раз,
Едва почувствуешь, что плохо.
С ошибкой справиться – легко,
А как не делать новых?
Как жизнь пройти бы без забот,
Не сетуя на предопределённость?

Если возвращались бы все
В свои временные точки,
Распалась бы истории цепь
На черви-кусочки.
И, петляя, пытались б собрать
Вновь единую линию.
Но никогда жизнь планеты Земля
Не стала бы целой нитью».

***
«Тяжело завершать этот путь,
Когда не знаешь, что предстоит.
Что за дверью, которую толкнуть
Нужно и отворить.
Когда понимаешь – вот закончилось всё,
Пройден долгий этап,
Кого бы обнять и зайти в дом,
Смеясь и веселясь?

Если б с улыбкой входить,
Если бы знать, что кто-то ждёт,
И что – ещё впереди
Придут и сядут за стол.
Если с верою так бы идти,
Разве трудно было б шагать,
Разве не весело жить,
Глядя по сторонам?
Разве не прославить сей мир
За то, что будет потом,
И что сейчас нужно идти,
Зовя родных в дом?
И все, кто близки душой,
Тебя в нём навестят,
И жизнь будет другой,
Не то что земную назад…

Тяжело завершать этот путь.
Я не хочу, но пора уходить
И входить без печали и мук
В новую светлую жизнь».