4. Гр. Зельцер. Моя жизнь. Детские годы и семья

Тетрадь в клеточку.(Записано отцом в Воркутинском лагере в 1953-56гг.)

Григорий Зельцер. МОЯ ЖИЗНЬ
Детские годы и семья
   Когда в 1918 году умер мой отец, мне еще не было 12 лет. В то врем я не отдавал себе отчета в безвыходности положения семьи, но, восстанавливая в памяти картины прошлого, я ясно представляю себе обстановку крайней нужды. Нерегулярный заработок отца, получавшего от починки крестьянской обуви, обеспечивал семье полуголодное существование, но все же это поддерживало нашу жизнь. После смерти отца и этого, слабого источника существования не стало. Мать осталась с тремя детьми, из которых я был старшим, а было мне 12 лет. Правда, в городе жили две старшие сестры, которые работали по найму портнихами. Но они сами с трудом зарабатывали себе на жизнь и мало чем могли помочь семье.
Время тогда было трудное, колхозов еще не было, не было и школ фабрично-заводского ученичества. Мать отдала меня в ученики к сапожнику и я начал самостоятельную жизнь. И до этого мне приходилось трудиться на сезонных работах. В новом моем положении ничего не изменилось, но жил я уже не дома, а в чужой семье, где каждый кусок хлеба приходилось есть, оглядываясь.
Я помню, что мать продала корову и домик, в котором мы жили, и на эти средства она как-то перебивалась с младшими детьми. Когда же наступил голодный 1920-й год, положение семьи стало совершенно безвыходным, и мать переехала с нами в город, к моим сестрам. Наша жизнь была очень тяжелой: мы пухли с голоду, ходили в лохмотьях, но каким-то образом остались живы. Сестры выбивались из сил, чтобы поддержать семью. Я уверен, что это послужило причиной преждевременной смерти любимой моей сестры. Высокая, стройная, ласковая ко всем нам, она дошла до крайней степени истощения и, страдая острым малокровием, чахла с каждым днем, а в 1924 году умерла.
Тут уместно вспомнить некоторые печальные факты из семейной хроники. Мой дед по отцу умер, когда мне было около пяти лет. Я его почти не помню, потому что он жил в другом районе и у нас – на моей памяти – не бывал. Единственный брат отца умер в молодом возрасте от туберкулеза. Это также произошло в моем раннем детстве. Помню, что однажды он приехал к нам и все время лежал, ослабленный болезнью. У отца были еще две сестры. Они работали портнихами, что давало им средства к существованию. Какова была их жизнь, видно из того, что в 1921 году младшая не выдержала голода и умерла. Старшая сестра отца выжила, но в 1941 году она не успела эвакуироваться из Кировограда и немцы ее расстреляли.
Отец умер от катара желудка. Ему нужно было лечиться, соблюдать строгую диету, но об этом в нашей семье и представления не имели. Нам было не по средствам не только обеспечить все это, но и думать  было бы наивным. Отцу приходилось есть самую грубую пищу, и это его погубило.
Таким образом, от родных отца никого не осталось.
Родные моей матери почти все жили в колонии Сагайдак. Отец ее был портным и умер задолго до моего рождения, еще до замужества моей матери. Безвыходное положение, жизнь с мачехой заставили ее выйти замуж за глухонемого. Ее братья и сестры занимались сельским хозяйством и ремеслами – сапожничали, портняжничали. Один из ее братьев был кузнецом. После переезда в город  связь с колонией не поддерживалась, но как-то до меня дошел слух, что старший брат моей матери был впоследствии председателем колхоза.
 Мой старший брат умер незадолго до смерти отца. Он заболел тифом, лежал в Кировоградской больнице, а деникинцы выставили всех тифозных больных на мороз. Жил он в городе, потому что в очень раннем возрасте был отдан в приказчики. Я видел только его фотографию, а его никогда не видел. Помню, что после революции он получил компенсацию от владельца магазина, так как последний закрыл дело и уволил всех работников. На эти деньги брат купил нам корову, которую мать впоследствии продала, и младшему брату ботиночки. Они произвели на нас, детей, очень большое впечатление, так как мы никогда ни одной новой вещи не видели.
По рассказам мой старший брат был скромным и тихим парнем. В свободное время он занимался музыкой (играл на скрипке) и самообразованием – готовился стать провизором, т.е. аптечным работником. Когда меня поучали, то говорили: «Смотри, не учись! Твой брат Соломон доучился до того, что совершенно истощил свои силы и от этого умер». Я обещал не учиться и не учился почти до 18 лет, но слова все-таки не сдержал. Я, правда, не умер, но кто знает, могу ли я считать это за счастье. Сократ говорил, что человек должен бояться не смерти, а неправды. Я же стал жертвой неправды.
 Я уже отметил, что одна из сестер умерла от истощения. Семнадцати лет я стал кормильцем семьи, обеспечивал содержание матери и учил младшую сестру и брата в школе.
 Моей матери сейчас около 80 лет. Горе и нужда оставили на ней такие глубокие следы, что ошибиться в ее социальном положении невозможно. Она прожила жизнь, полную труда и лишений. Недостатка не было только в слезах, отчего она лишилась и зрения. Из семейной хроники-истории я могу только вспомнить болезни, смерти, крайнюю нужду. Да! Несладко нам жилось, по сути, у меня не было детства, и немало пришлось приложить труда, чтобы стать тем, кем я стал. Тем обиднее, что нашлись коварные фальсификаторы, которые приписали мне кулацкое прошлое. Я понимаю, что это было сделано с расчетом на моральное уничтожение. Доказать мою виновность очень трудно, даже с помощью клеветнических измышлений. Нужно было заклеймить меня, наложить печать социально чуждого элемента, чтобы лишить доверия. В нашей стране, где такие, как я, должны встречать сочувствие и понимание, стараниями фальсификаторов возводится глухая стена недоверия и презрения. Смотрите, говорят они, этот человек скрыл свое кулацкое прошлое, он обманывал партийную и советскую общественность, пробрался на предприятие, чтобы вредить. Такова цель этих нечистоплотных людей, хорошо знающих, что дело их нечисто.