Голсуорси Конец главы. Искорки Динни

Голсуорси "Конец главы".Искорки Динни.Часть первая
(Это не литературоведческое  исследование, а что-то вроде личностных  литературных набросков и вольных размышлений для тех, кто читал романы  Джона Голсуорси «Конец главы» и «Сага о Форсайтах» и любит их героев.)

Бывает ли у вас желание оставить все дела и вернуться, хотя бы ненадолго, к любимым книгам? К которым обращались много раз и  в особые для себя минуты жизни?   
Это, конечно, риторический вопрос, подразумевающий ответ – бывает, да, конечно, бывает, иначе вы просто не будете читать написанное дальше.

Вернуться – к примеру, как я,  влезть на табуретку и протирая полочки светло- золотистого дерева, на которых расставлены  книги и маленькие фарфоровые фигурки, и раковины, и игрушки, и  разные  коробочки и картиночки, доставать книгу за книгой, и вспоминать, все, что связано с ней, и  снова зачитываться…

Такой книгой, которую я когда-то не выпускала из рук, для меня была книга Джона Голсуорси «Конец главы». И ее героиня, с которой я день ото дня,  вернее - вечер от вечера, когда  дни полны разных дел,  все снова и снова проживала  и передумывала ее жизнь  и свою жизнь тоже, была Элизабет, а точнее -  Динни Черрел.

Я не представляла ее себе  как хорошую подругу или  любимую сестру, ее родина – Англия –   была далека – за горами, за морями, да что там –  ее время было так  далеко, что не стоило и считать насколько! Довоенная Англия, Англия 30-ых годов двадцатого века, мир,  который от нашего  времени отделила мировая  война…
Но честно признаюсь, тогда, как впрочем, и сейчас,  я и  не задумывалась об этой временной разнице, не ощущала эту  пропасть –  и через  море и время, видела то, что было моей душе созвучно.
Я  словно бы видела  происходящее с Динни и ее близкими  как на экране кино, которое каждый читатель показывает сам себе во время чтения любимых книг, или может быть, в  окно, которое распахивается прямо в книгу и что-то из написанного в тексте возникает за ним  то словно бы в туманной дымке, то в солнечном луче, а  что-то так явственно, что эти сцены и сейчас встают передо мной, как и прежде.
Сейчас бы их назвали «гифками» - закольцованными видео сюжетами, конечно, и  это не совсем верно, но все же отчасти передает это ощущение.
Как читатель,  который уже давно  все знает о сюжете любимой книги, я часто выбирала и выбираю отрывки, фрагменты текста  и перечитываю их, снова и снова восхищаясь необыкновенным  сочетаниям слов, порождающим чувства – светлой радости и светлой печали, дарующие раздумье и дающие утешение. И  несущие звуки леса, и запахи скошенного луга, и ощущение живительного  тепла от чая с лимоном в  чашке тонкого фарфора….    
Поэтому  здесь я не буду пересказывать сюжет – ведь я пишу для тех, кто  уже знает и любит эти литературные произведения, как люблю их я – вернее,  скорее  всего - иначе, но любит и знает.

Моя бабушка Аня очень любила читать, часто мы  с ней читали одну и ту же книгу, и потом,  за чаем на нашей маленькой кухне говорили о ней, о  литературных героях.
Бабушка спрашивала меня (теперь, я понимаю, с надеждой – внучка,  почти уже девушка, родная, хорошая, пойдет дальше в будущее, возьмет с собой и доброе воспоминание о бабушке своей) буду ли я помнить эти наши разговоры о книгах за чашкой чая?  Я и тогда не сомневалась, что буду, и не то чтобы вспоминаю – помню всегда. Не стоило ей даже и тревожиться тогда об этом.   
Итак, мы с бабушкой Аней говорили о литературных героях, обсуждали их поступки, и так получилось, что здесь -  скорее героинь, чем героев – действительно, в этом романе героини ярче героев.
И вот они – не все, но  те, которые сразу встают перед моим мысленным взором, как только я думаю об этой книге. 


Начну с Джин Тасборо, дочери сельского священника. Невесты, а потом и жены брата Динни Хьюберта.
Она очень яркая, спортивная и энергичная.   
Джин  решительная и привлекательная –  у нее сияющие серые глаза на загорелом, чуть треугольной формы лице. Есть такие  лица, которые  именно светятся изнутри. Да и сама Джин вся светится  здоровьем и энергией. У Джин  бронзовый загар, открытый пушистый пуловер, тонкие, но сильные,  загорелые руки.  Динни называет ее тигрицей, чей тигренок вот-вот появиться из-за поворота.
Джин излишне напориста и немного ограничена, прямолинейна и, по сути, простовата. Она лишена  глубоких внутренних раздумий и  радости созерцания красоты природы – но она хорошая, верная, надежная и самоотверженная.

Алан – брат Джин,  простой хороший парень, тот вариант, в моем в представлении, когда брат похож на  свою  красавицу сестру,  но нет в нем той яркой  необыкновенности, которая  даже больше чем красота, и все что в ней удивляет, восхищает  и вызывает радость, в нем обыденно. 
И Алан, и  белокурый великан, викинг-американец, профессор Халлорсен, слишком просты, слишком ясны и понятны, слишком честны,  открыты, предсказуемы, и  порядочны, как ни парадоксально это звучит, чтобы пленить сердце Динни.
В ряду этих мужских портретов, просто по сходству характеров, не жених, а хороший  друг, двоюродный брат Динни Майкл Монт –  благороден, чист, безмерно терпелив и в чем-то простодушен, как дитя. В Майкле совсем нет злобы, он многое готов принять и многое простить.    

В сердце Динни сможет  войти только  человек сложный,  с израненной душой, человек, способный принести несчастье.
Почему-то чистые и благородные девушки, даже не лишенные чувства юмора, часто влюбляются в непредсказуемых мятущихся  героев-страдальцев, которым в русской литературе нашлось нелицеприятное определение «лишнего человека». 
И все же Динни,  в конце концов (в конце «Конца  главы», если уж на то пошло!) решится на брак с Юстасом (прямо как псевдоним Штирлица в «Семнадцати мгновениях весны») Дорнфордом. А он, по сути тот же Алан, и тот же Халлорсен, и в чем-то Майкл, ясен, честен, прям  и благороден в намерениях.         

Флер, жена двоюродного брата Динни, Майкла - тогда я еще не читала «Саги Форсайтах», самостоятельная,  изящная, с  модной стрижкой на коротких волосах,  слишком отстраненная от всего, с тайной, о которой в этом романе все упоминают, но я о ней еще не знаю, Флер менее понятна из всех героинь. Динни, вспоминая венчание Майкла и Флер,  в душе называет их  «Майкл и его падший ангел»  («Динни отчетливо помнила, как подумала в ту минуту: "Вот Майкл и его падший ангел!")  Прочтя «Сагу о Форсайтах», я  уже потом иначе понимала  и видела Флер, юную и любящую. Мне было жаль и ее, и ее отца Сомса. 
Но образ Флер в «Конце главы» был для меня пока другим. Как упоминается в романе  неоднократно, у  Флер есть «здравомыслие» – но  в юности еще не совсем  понятно, чем оно хорошо, это здравомыслие.
И тем более – оно появляется здесь, уже в силу обстоятельств, не в «Форсайтах», и  это, даже, наверное, скорее,  не здравомыслие, а определенного рода  расчетливость. Флер способна помочь – например,  выплатить судебные издержки за Клер, но сострадание, милосердие, душевная теплота,  переживание за другое живое существо ей чужды – именно она с присущим ей здравомыслие советует не вмешиваться в судьбу несчастного Ферза, когда Адриан и Хилари пытаются найти спасти безумца.
И все же и читатель, и сам  автор на стороне Адриана и Хилари. Он рисует последние напряженные часы жизни Ферза именно их глазами – людей глубоко сопереживающих Ферзу, стремящихся помочь ему,  не смотря ни на что.
      
Тетя Эм, леди Монт  - необыкновенно колоритная фигура  всей этой трилогии.  Эклектичная, как большая фарфоровая ваза, из тех, которые украшены всевозможными фарфоровыми цветами от роз  до незабудок и  яблоневых соцветий, и даже ягодами лесной земляники, как из этих, чрезмерных порой  украшений, словно бы вся  состоящая из обрывков интуитивных фраз, как будто бы и  не связанных между собой. Фраз о садовниках,  выставках оранжерейных цветов, кинематографе, современных нравах и  воспоминаниях детства, перемежающихся  критическими высказываниями и неожиданно  меткими замечаниями. Представляешь ее в  изысканных интерьерах, залитых солнцем, с окнами открытыми в прекрасный ухоженный  сад или парк, с попугаем на плече: «Полли, мы с тобой уйдем в монастырь!»
В «Конце главы» как-то совсем не задумываешься, что леди Монт, тетя Эм, и есть мать Майкла Монта, не очень счастливого в браке мужа Флер, одного из ведущих героев второго тома «Саги о Форсайтах».  Здесь она как бы  представляет собой ближайшее окружение Динни, ее слова, комментарии, участие – все о жизни Динни.    

Клер, младшая сестра Динни – Клер, по  созвучию ли имени Клер - Флер, либо по каким-то общим чертам характера, кажется похожей на нее. Сильная, энергичная, яркая, спортивная, модная  и современная – тому самому времени  довоенных тридцатых,  как девушка-авиатор на коробке шоколадных конфет, стилизованных под ретро « Комильфо».  Она  «думает  только о  себе», как сказали бы в  разговорной речи, она – занята в основном собой, любуется собой, она – нашла, наконец,  нужное слово -  прагматична! Что-то есть в ней и от Джин – она смела, решительная, и не сентиментальна.      

И, наконец,  сама Динни –  о Динни все время говорят, как она напоминает картину Сандро Ботичелли «Рождение Венеры», и Динни мне представляется как цветущая весна. Когда я работала в мультицехе,  милая художница Ирочка тоже называла меня Ботичеллевской Весной – наверное, потому,  что тогда я была очень стройной и у меня  от природы светлые волнистые волосы.   
Поэтому, я,  хотя и понимала, что это Ирочкина доброта и милое мировосприятие делают меня похожей на Весну Ботичелли,  я все равно в глубине души ощущала свое  еще и внешнее  родство с Динни.
Хотя у Динни волосы « скорее бронзовые», как она сама отмечает, находя для них  лучшее определение, и,  наверное, черты лица такие же цветущие, нежные и классические,  как у явившейся миру из солнечной пены морской ботичеллевской  Венеры.  И сама Динни – легкая, стремительная, летящая, с такой же летящей как дуновение весеннего ветра улыбкой.   
Да, у Динни, в отличие от всех остальных героинь, есть  «спасительное чувство юмора». Доброе, чуть  ироничное чувство. У Флер, возможно, есть  сарказм, «Корь болезнь не долгая… прости за цинизм». У леди Монт, тети Эм.  рассыпающаяся  в  воздухе парадоксальность  несопоставимых высказываний, выстраивающихся в своеобразный логический ряд.   
А  вот и портрет Динни – он дан на первых страницах романа-трилогии  «Конец главы», первой его части  «Девушка ждет».
«Элизабет, которую все звали «Динни», тоненькая, довольно высокая, с каштановыми волосами, чуть-чуть вздернутым носом, широко расставленными васильковыми глазами и ртом, точно с картины Ботичелли, она напоминала цветок на длинном тонком стебле, - казалось, он вот-вот сломается, а он не ломался. Весь ее облик говорило том, что ей трудно относиться к жизни серьезно. Она  была похожа на родник или ключ, где вода всегда весело журчит и искрится. «Искрится, как шампанское», - говорил о ней ее дядюшка сэр Лоренс Монт. Ей уже исполнилось двадцать четыре года».
Отсюда и название этой заметки – «Искорки Динни».

Я любила Динни первой часть трилогии «Девушка ждет»  –  это самая светлая и счастливая часть трилогия. Хотя главный герой ее, во всяком случае, история о нем – старший брат Динни,  Хьюберт. Хьюберт для меня, тем не менее, все равно фигура проходная. Динни любит его, но,  потом – причем очень быстро,  их дружба и взаимопонимание  отходят на второй план. Сразу, как только в жизни Хьберта появляется Джин. А ведь это прозорливая  тетя Эм и Динни сосватали ему дочку священника. Проходит ли так быстро, исчезает  ли так быстро  братское понимание - не знаю, быть может, но мне думается, не таким уж оно было крепким.
И  уже в следующей главе, «Пустыня в цвету»,  Хьюберт, как и родители, совсем уже не разделяет точки зрения  сестры, совсем не понимает ее и  даже не пытается понять, не встает на ее сторону. И хотя  здесь скорее не понять  трудно, а принять ее решение.
Да и более того – когда Хьюберт вызывается поговорить в свою очередь с Дезертом о судьбе Динни, все домашние (уже совершившие эту попытку)  хором отговаривают его делать, понимая, что ничего хорошего из этого не получится.   
«Выглядел он (Хьюберт) превосходно, загорел, поправился, но стал как-то проще, обыкновеннее. Она убеждала себя, что в этом виновато его теперешнее благополучие, женитьба и возвращение в армию, но в глубине души понимала, что просто сравнивает его с Уилфордом. Она вдруг поняла, что Хьюберт не способен на глубокие душевные переживания, он из той породы людей, которую она хорошо знала, - люди эти всю жизнь идут по проторенной дорожке и не задают себе мучительных вопросов».

Теперь, как и прямолинейному Хьюберту, и генералу Конвею Черрелу, отцу Динни, и всем остальным,  мне тоже  все кажется  слишком сложным.
Именно теперь я уже понимаю, что Уилфрид Дезерт -  вероотступник. Конечно, современному читателю тем более  его трудно осуждать и, в общем, было бы в известной степени лицемерием  вообще судить о его поступке, но факт есть факт, и что бы не говорил сам Дезерт – он отрекся от веры из страха, и из неверия, но еще и поменял одно неверие на другое. И то, что он написал об этом поэму «Леопард»  и опубликовал ее – в этом тоже как-то трудно разобраться. Что он хотел – оправдать свой поступок публичностью? Принять  славу на  своем бесчестии?            
Когда-то в юности,  я вообще не задумывалась об этом всем  по отношению к Дезерту. Это казалось  просто какой-то несущественной, но отчего-то имеющей в те времена значение (потому что давно? потому что в Англии?) помехой.
Главное тогда было - он был гонимый, он был изгнанник. Он был один, «из всех, за  всех и против всех».   
Мне было понятно, что  «любить одного его лишь».
Сейчас же Уилфрид  Дезерт совсем не представляется мне фигурой, заслуживающей любви. И даже нет – заслуживают уважение, а не любовь, Уилфрид в моих глазах не достоин ни того и не другого, и даже очарование им никак не могло бы возникнуть… Как не возникло его когда-то у Флер. Наверное, это говорит только о том, что все мы с возрастом обретаем то самое непонятное юности «здравомыслие».   
 Но надо отдать должное – не понимая и принимая возлюбленного Динни, они, родные и близкие, все же готовы были самоотверженно защитить и поддержать Динни –  каждый по-своему. И отец-генерал, с его консервативными взглядами, и невестка, жена брата  смелая яркая и прямолинейная  Джин, которая со всей решимостью   приезжает поговорить с  незнакомым ей Уилфридом,  но поговорить так, как она себе это представляла, не получается, и  смущенная,  она уезжает.
И дядя Адриан – ему так и не удается дать верный совет Уилфорду, все от того, что он, не смотря на свою любовь к Динни, пытается понять обе стороны. Вот его формулировка: «Наверное, вы правы, и другого выхода нет».
И верный Майкл, двоюродный брат Динни и старый друг Уилфрида, который всей душой сочувствует Динни, готов разделять ее боль, лишь бы той стало легче.
«А что, если заговорить с ней о ее горе? Рассердится ли она или будет благодарна?
- Бедная моя девочка, - сказал он, - делай  что хочешь, лишь бы тебе было легче.
- Нет, это глупо. Я пойду спать.
Майкл обнял ее и убедился, что Динни надела пальто. Она прижалась к нему, придерживая шарф, закрывающий лицо. Он ласково побаюкал ее. Тело ее обмякло, голова опустилась к нему на плечо. Майкл замер и затаил дыхание. Пусть отдохнет!»

А мать, леди Элизабет  Черрел, ожидая возвращения старшей дочери в фамильное имение Кондафорд, прикажет прислуге убрать комнату и застелить чистым бельем постель. Она сама протрет украшающие стены картины, распахнет дверь и многостворчатое окно – чтобы впустить свежий воздух из весеннего сада и принесет цветы. «Леди Черрел вышла в сад, к клумбам, огороженным высокой живой зарослью из тисов, где вокруг старых солнечных часов росли розы. Нарвав целую корзинку самых красивых роз, она отнесла ее в узенькую, похожую на келью спаленку Динни и расставила в вазах возле кровати и на подоконнике».
Сэр Лоренс, отец Майкла, дядя Динни, уже предупредил  всех родных, чтобы вели себя так будто никогда ничего не было. Не было никакой любви, надежд,  разрыва, и утраты. 
Но как себя вести? «Как высказать сочувствие, его не показывая? Как показать радость по случаю приезда Динни, что бы она, не дай Бог, не подумала, будто они радуются тому, что произошло?»
Даже решительная и волевая Джин поддается всеобщему смятению, воцарившемуся в доме перед возвращением Динни. Она едет встречать Динни на автомобиле, едва начинают приходить послеобеденные поезда,  но та, возвратившись лишь третьим из них,   положив чемодан и несессер  в машину, решает отправиться домой пешком. Динни объясняет свое желание пройтись тем, что в вагоне была духота, и ей захотелось подышать запахом сена и  заодно прогулять собаку.
Джин, понимая душевное состояние Динни, не настаивает: 
« - Да, сено еще не убрано. Я отвезу вещи и заварю к твоему приходу чай.
Динни с улыбкой проводила взглядом машину, и всю дорогу, до самого дома, Джин видела эту улыбку и бормотала проклятья…»

Динни двинулась путь. «На первом поле еще лежало скошенное сено, и Динни бросилась на него ничком. Когда она придет домой, ей нужно будет следить за каждым своим словом и взглядом и улыбаться, улыбаться, чтобы не показать, что у нее на душе! Ей так нужно было хотя бы несколько минут побыть одной, без посторонних глаз. Плакать она не могла, она прижалась к раскиданному на земле сену, солнце жгло ей затылок. Повернувшись на спину, Динни стала глядеть на голубое небо. В голове бродили бессвязные мысли, но владела ей одна только боль, тоска о том, что потеряно и не вернется. Вокруг нее дремотно гудело лето с его жужжанием и пением жаворонков, оно жужжало крыльями насекомых, пьяных от солнца и меда».
Потом подошла собака и лизнула ее в щеку, и Динни, устыдившись, продолжила свой путь. Она шла полем, и мимо узенького ручейка, а оттуда прямо во фруктовый сад, и к каменным плитам террасы. Родные ждали ее дома. И Динни, переступая порог, воскликнула: « -  Мамочка, дорогая, дай поскорее мне чаю…»         

Свою боль Динни не разделяет  ни с кем  -  она не должна никому показать своего поражения, своего отчаяния, своей растерянности.
Вспоминая об этом  сейчас, я думаю – зачем я этому  училась у Динни? Я так и не знаю, смогла ли  она,  не смогла и я.   

Но все, что переживает Динни, чтобы не думала она сама,  имеет запах меда, мяты, зеленого мха, живой лесной воды, звучит пеньем птиц, над ней голубое небо, за полями и долами, за фруктовым садом с завязавшимися плодами, ее ждут и любят всей душой  родные и близкие добрые люди, и все это - тоже счастье.