Ваня. вторая часть

 


                В А Н Я .    НОВЕЛЛА  вторая
           о  моем отце,  о  том,  как  Ваня  от  рождения  весь  свет   обошел  с  дедом  и  нырнул  в  самое  пекло  гражданской  войны,  чудом  не  погиб,  и  пошел на  родину, чтобы  помереть …
               
                «Жил  на свете человек
                Скрюченные   ножки.
                И  бродил  он  целый  век
                По скрюченной  дорожке…
                Английский стишок                               
               
      В семь лет Ваня  уже  начал зарабатывать деньги. Деньги были очень  нужны, чтобы нормально жить под Иерусалимом, да и летнее возвращение в Москву требовало даже для бродяг определенного капитала.
До Иерусалима было, конечно, далековато, но это был хороший ориентир. И осенью бродяги всем стадом уходили в теплые края, кто куда. В крайнем случае в Крым, в Турцию, Италию. В 1907 году, когда Ване исполнилось 7 лет, он оказался на Средиземноморском берегу будущего Израиля. Нет, Ваня всегда пытался зарабатывать деньги для деда. Столетний дед привык жить по-барски, в одной постели с хозяйкой и кушать лежа.  И чтобы внук был рядом. Учил внука всему, тренировал. Например, он придумал обманку «мальчик-рыба» - для маленьких детишек и их сердобольных родителей. Там у «потонувшего» Вани вырастали ласты и рыбий хребет. Но вдруг он приходил в себя и выскакивал из воды живой!  По призыву деда детишки спасали мальчика, кидая в бассейн денежки. Пять  минут Ваня не дышал!
  Каждый день с утра он погружался в кораллы на три минуты. Часы водонепроницаемые Иван нашел в песке. Дед следил, чтобы он не халтурил. Но однажды произошло страшное. Небольших акул Ваня не боялся. Он тыкал их кулаком в нос, и они уплывали. Ваня задремал даже. В кораллах у него была игра. Прутиком Ваня выгонял из норки полосатую рыбку, она нападала   и пряталась опять в норку. И вдруг всё вокруг потемнело, и перед Ваней возникло морское чудовище с бело-черной мордой и  рядом огромных волчьих зубов.  Чудовище мгновение изучало его, потом бросилось  на  него, вытолкнуло на поверхность и выбросило на берег.
Мальчик отругал это чудовище, поклонился, попросил прощения, в штанишках на берегу нашел два леденца, отнес чудовищу и положил их в громадную пасть. Чудовище  прыгало, кувыркалось в воде, било хвостом и, счастливое уплыло.
Ваня прибегал домой, плюшевая хохлушка мыла его речной водой, надевались новые штанишки, что-то вроде рубахи. И Ваня уходил на рынок. Там он брал в аренду вчерашнюю газету, шел к старикам, сидевшим кучкой в тени и читал им наиболее интересные статьи. Старики расплачивались, Ваня бежал домой. Был  завтрак. Дед валялся на пышном мягком ковре, ел финики, а Ваня теперь ему читал.   Арабскому  Ваню научили мальчишки, друзья. А хохлушка научила его читать по-арабски. Ближе к обеду Ваня брал толстенную, чуть ли не рукописную книгу на английском языке. Ее Ване опять же дала хохлушка. Она была прихожанкой православной церкви.
С английским у Вани вышла целая история. Богатый англичанин, посчитав, что  в Англии детей учить нельзя, так как система отвратительная, отдал их в местную иезуитскую школу, которая славилась в Европе. На полный пансион – девятилетнего мальчика и семилетнюю девочку. Запретил им говорить   на этом ужасном, варварском арабском языке и тем самым лишил детей возможности играть со сверстниками.
С Ваней ребята подружились как-то само собой. Ваня быстро разобрался в их словах, игры были простые. Но дальше – больше. Ваня научился у них детским английским песенкам и стишкам,  стал читать их детские книжки. Потом появился Новый Завет на английском языке, истории в этой книжке были забавны, и очень нравились Ване.
Местные старики возмущались, что Ваня все время таскает эту тяжеленную книгу под мышкой, лучше б таскал камни для забора. Но Ваня убедил их, что это очень интересная книга – про летчика, который улетел на небо. Летчиков и самолеты Ваня видел прошлым летом в Сицилии и поклялся, что будет летать. Старики поверили ему и стали слушать Новый завет, который он им переводил с английского на арабский, но в основном говорил по памяти, только изредка заглядывая в книгу. Старики, как восточный народ, за это платили.
Там же, в Италии, Ваня прочитал рассказики про Пиноккио, деревянного мальчика с длинным носом. Дети играли в Пиноккио, довольно злобного мальчишку. Ваня предложил разыграть все это на базаре, естественно, с выручкой. Пиноккио, деревянного человечка с длинным носом, согласился сыграть английский мальчик. Ему нравилось ругаться, плеваться, оскорблять всех, хвастаться своей силой. Одним словом, замечательный Пиноккио.
Девчачью роль согласилась сыграть его сестренка, немного анемичная. Но очень красивая девочка. То, что происходило вокруг, ее абсолютно не интересовало. И на всё,  что приказывал брат, она соглашалась. Она смотрела на мир чуть-чуть выше горизонта. Была репетиция и, наконец, выступление.
Деньги собирали в старую кепку. Никто не хотел расплачиваться и говорили одно и то же: «Вначале покажи». Ну и был широкий народный показ.   Дед Сильвестр с кнутом выгнал своих актеров-мальчишек в центр и заставлял их лечь-встать, лечь-встать. Одна девчонка как стояла, так и стояла, глядя туда, где где-то было море. Затем он заставил их маршировать стройными рядами и петь Марсельезу.
Ребята не вытерпели и разбежались, но дед не сдался, бросился в толпу, стал хватать детишек и отнимать их у родителей. Началась свара, крики. Угрозы. Никто не хотел отдавать своих детей. Наконец, поладили. Дети все вернулись. Маршировали хорошо, слаженно. А потом по-революционному бросились на деда, и он убежал, щелкая хлыстом.
Наступило время анархии. Перед зрителями мальчишки вытворяли все, что хотели – плакали, смеялись, выкрикивали стихи по-арабски. Пьеро в кофте с длинными белыми рукавами собирал в толпе деньги. Когда он вернулся к друзьям, появился пес с уздечкой, его вел Пиноккио. Он усадил девочку на собаку и они стали уезжать. Бедный Ваня, он же Пьеро, кричал, умолял, чтобы она не уезжала. Упал в пыль и зарыдал. Это только и надо было мальчишкам. Они стали кричать, плеваться на него, шпынять. И всеми побитый Ваня убежал, сжимая в руках кепку с деньгами, под хохот толпы.
История «летчика» Ваню не отпускала. И он уговорил деда взять его с собой, в Иерусалим. Дед направлялся туда по каким-то делам. А Ваню очень интересовало место – пещерка, из которой «летчик» ушел на небо. Как-то добрались, дед оставил Ваню возле Стены Плача, чтобы тот никуда не исчез. И Ваня проплакал до заката, когда вернулся дед. Упершись лбом о камень, Ваня рассказал Тому, кто был за высокой стеной, о всех своих гадких поступках и мыслях, поклялся больше не приворовывать и не врать, деду он вообще не врал. Уже на закате они побывали на Голгофе, заглянули в пещерку – там уже был храм.
Вернувшись к морю, он подыскал пещерку рядом и поделился с друзьями новой игрой – «Вознесение Вани». Он решил сделать всё так, как написано. Крест соорудил дед. Как ни странно, но идея Вани его развеселила. Он показал ребятишкам, куда надо вбивать гвоздь в ладонь, чтобы не было особенно больно. Но все-таки посоветовал, не вбивать гвозди, а привязать руки к кресту веревками.
Крест с привязанным Ваней поставили точно на восток. Ваня поклялся деду, что ему совершенно   не больно, и тот отправился в пивную. Уже на кресте, глядя сверху вниз, Ваня вдруг прозрел. На картинках воин бьет летчика копьем под правое ребро, предполагая, что там сердце. И у Вани сердце тоже было с правой стороны. Глядя сверху вниз, он вдруг почувствовал жалость к людишкам внизу. А ребятишкам была одна забава – Ваню можно было колотить сколько хочешь, и плеваться в него, и говорить всякие гадости. Попробуй, слезь к креста!  Кто-то принес коровьи лепешки. Подрались, деля добычу. И куски полетели в Ваню, туда, где сходились ноги. В лицо, желательно в глаза, надо было попасть козьими орешками. У Вани пошла кровь носом, стали размазывать кровь травинками и хлестать ими Ваню. Словом, баловство продолжалось до прихода деда. Дед отвязал внука, отправил его в море мыться. А денежки, что собирали за эту игру, исчезли.
Так Ваня познал взрослые страдания и глубоко задумался. Он, было, хотел даже отказаться от праздничного хулиганства – втайне от взрослых  в укромном месте дети устаивали пышный стол – и фрукты, и мясо, и рыба – все, что можно было утащить из дома, ребятишки воровали и приносили на общий стол. Приглашались англичане – парень, сидя на ковре, объедался всем запретным, что не давали в иезуитской школе, а расплачивался сестричкой. Очень стройная, красивая, синеглазая, с пшеничными волосами, она равнодушно смотрела в сторону моря, даже не глядя на своих будущих мучителей.
А мучители от предвкушения чуть не заикались, разговаривая друг с другом. У брата было одно условие – сестру не трогать. Ребята это понимали (брата они боялись). Подойти к девочке трусили все, прячась друг за друга.
Наконец выталкивали Ваню вперед, зная, что Ваня будет делать всё, как нужно. А нужно было медленно, так, чтобы все видели, расстегнуть верхнюю пуговичку блузки, а потом ту, что пониже, а потом ту, что еще ниже. Блузка падала вниз сама. Ваня снимал с девочки фальшивый лифчик,  и сдавленный хохот распалял ребят. Но опять же все боялись подойти близко. И Ваня начинал возиться с застежками на юбке. Падала вниз и юбка. Девочка спокойно-равнодушно смотрела на море. Ваня предлагал ребятам снять с нее трусики, но все опять стеснялись, смущались, говорили гадости Ване. Ване это надоедало, он очень аккуратно, нежно освобождал красавицу от одежды, и перед всеми стояла изысканная статуэтка, без смущения ,без эмоций.
По просьбе друзей Ваня гладил ей спину. Но к девочке так никто и не подходил. Наконец, брат, налопавшись яств, ругался по-английски. Девочка собирала одежду и уходила за камни. А брат ее тем временем собирал большой узел вкуснятины с собой.
Англичане чуть раньше Вани уезжали в Англию, на прощание Ваня поцеловал девочку в алые губки, погладил волосы, и Эсмеральда улыбнулась.
Себе Ваня сказал, что обязательно увидит эту замечательную девчонку в Англии. Объявил даже деду, но вместо Англии они оказались в Баварии и пробыли там почти два года у богатого старичка, что собирал русские ругательства, шутки-прибаутки и прочее детское творчество. Еле вырвались.
И оказались в Таллине, в университете, тоже у старичка богатого. Они не хотели отпускать деда и стремились передать его друг другу. Ваня тоже старался и собирал всю эту детскую чепуху. В Таллине Ваня скучал и умолял деда отправить его в Англию, к его принцессе. Но опять промахнулись и оказались в Сорбонне. Так их судьба гоняла по всей Европе – от одного богатого старичка к другому. И только перед самой войной они оказались в России. Пересели с парохода, что  шел по Волге, на реку, что начинается на букву «эм», - широкую и сильную, что пробивалась через Тверь. И оказались у дружка деда – в селе Зараменье. Батюшка Витя очень был рад приезду гостей. Было очень много грибов. У батюшки также был   голубой ослик, точь-в-точь такой же, как под Иерусалимом.
Ваня не отбрасывал   мечту увидеть свою принцессу, но тут в глуши ему было очень спокойно. И он целый день валялся в траве, смотрел в голубое небо и размышлял над различной философской заумью европейских старичков. Ему снились сны, за которые дед грозил ему пальцем. Но непреодолимое желание погладить гибкую талию Эсмеральды и ниже, сводили его с ума.
Грянула война. Деда было забирать поздно, Ваню – рано. Но что-то вдруг вокруг изменилось, и дед затосковал по столице.  По баням. По испепеляющему жару верхних полок. В банях Ваня обычно сидел возле двери в парную, чтобы когда кто-то входил или выходил, можно было глотнуть свежего воздуха общего помещения.
В Москве они жили у очень странного человека, который почти силком заставлял Ваню учиться мудрости суфиев. Дед поддакивал этому человеку, и Ване часто приходилось кружиться на одном месте в суфийском танце, пока его голова не сваливалась на плечо, а язык не высовывался от жажды. И правда, какая-то музыкальная восточная мудрость, гибкая, как змейка, вилась в голове возле макушки. А слова, которые собирались в учение, были приятны. В них было главное – не изменяй себе, люби всё живое, и избегай опасности. Бороться с ней бессмысленно. Надо лишь предчувствовать её и избегать.
У странного человека была племянница, с которой Ваня не ладил. Племянница была надменной и говорила гадости, что Ваня по
утрам  невыносим со своим немецким чистоплюйством. А за столом  - что у Вани морда, как у немца, что не ест он, а жрёт, чавкая. И что не стесняясь, портит воздух за столом – ну, истинный немец. Ване это было неприятно, и, помня заветы восточных мудрецов, что гибкость – мощная основа бытия, начал меняться. И, в конце концов, изменился. Вот только не портить воздуха не смог, но старался. Он помнил   профессора из Лозанны и хохотал  внутри себя, какие рулады тот выводил. 
По утрам Ваня ходил на рынок и покупал снедь для дома. Однажды хозяин дома, страстный любитель и собиратель русского мата, застрял на новом словечке Вани и, пристально глядя ему в глаза, удивился:   
- Ты знаешь «Сказание о Гильгамеше»?
Ваня ответил, что про Гильгамеша его озаботили в Таллинне.
- Ты знаешь это в русском варианте?
Ваня ответил, что не знает, в каком варианте, но по-русски может рассказать, хотя всё это ему не шибко нравилось.
Хозяин приказал племяннице сидеть рядом с Ваней и записывать его русский вариант.
Незаметно подобралась революция. Хозяин исчез то ли в Швеции, то ли в Швейцарии. Он был богатенький, а таких улица не любила.  Своей племяннице он сказал, что и за ней заедут, а пока пусть делает дело. Между тем, в это время Ване не было и двадцати. А что в башке такого парня, да и во всем теле молодого человека в 17 лет?  Девчонки!  И днем и ночью. Так складывалась тема продолжения рода, абсолютно тотальная, и ничем ее не перевернуть, ни отрицанием, ни заглушением мечтаний. У Вани было как раз это.
  На тот момент единственной ,воспаряющей мечтой Вани была английская «принцесса» - юная, обнаженная, прекрасная статуэтка. Но лицезреть ее вновь Ваня отчаялся.
Дед ненавидел Англию, считал ее мировым кровососом, извечным врагом России. Или надо было Ване добираться до Иерусалима, где она, кто знает, вдруг живет и ждет его. Но мечта поцеловать это небесное создание прямо в губки мучила его.
Племянница суфия во время совместной работы молодых людей оказалась еще более чокнутой, чем Ваня себе представлял. Такую же чокнутую он помнил со времен Иерусалима. Прекрасная маха… плюшевая хохлушка. Похоронив первого мужа, китобоя, она стала вдруг женой хозяина, тоже китобоя, от него так же воняло прогорклым жиром, он так же появлялся на пару недель весной, мучил хохлушку и уезжал в Иоганнесбург,  правда, с деньгами.   Она  встречала семилетнего Ваню поцелуями, мыла его, кормила его… клала его на себя, обнаженную, жарко дышала, обнимая его голову, зажатую между её грудями, а рука мальчика опускалась тем временем ниже и касалась упругого мячика. Мальчик играл с этим мячиком и засыпал. От нее пахло сдобой.
То же самое произошло вдруг у Вани с племянницей суфия во время совместной работы. Почти сразу после отъезда дяди. И все, наверное, должно было бы закончиться обычным человеческим манером, но ночью вдруг появился у постели высокий, во всем черном, человек в еврейской шапочке на голове. Быстро собрал ее вещи и молча увез ее к дяде в заграничную тьму-таракань. Она не произнесла ни слова, только оставила записку, написанную изумительной арабской вязью. Там было написано – люблю, люблю, прощай!.
Ходили люди с ружьями и со всякими эмблемами на фуражках. Ваня был на рынке, когда увидал, что ведут его деда – пятеро, с красными околышками на фуражках. Они не мешали обняться деду с внуком. Дед объяснил, что скоро его отпустят и что пристали к нему из-за какого-то пустяка.
«Пустяк» произошел весной. Сильвестр и Ваня вернулись из Питера ночью. Только вход в университет был открыт, и спрятаться от холода они решили там. Неожиданно теплой оказалась большая аудитория. Они легли под громадный стол и благополучно заснули. Первым проснулся Ваня. Аудитория наполовину была заполнена молодежью, но было тихо. Только худой человек в пенсне произносил свою речь. Ваня сел в первый ряд и тоже стал слушать. Человек призывал к неповиновению всему на свете. Родители продажные, что отец, что мать, как продажные овцы. Власть тухлая, а полиция и того хуже. С полицией надо разбираться нагайкой, кричал худой человек, поправляя пенсне. И вы, молодые львы и волки, должны продолжить и завершить то великое дело, великую миссию освобождения человека. Дед проснулся попозже, но всё это слышал. Вылез, почесываясь, из-под стола. Неожиданно схватил тощего человека поперек тела. Одним движением содрал с него штаны и линейкой, лежащей на кафедре, стал хлестать визжащего оратора по голому заду. Бросил его, дал пинка. И, обращаясь к хохочущему залу, заявил, что человека надо любить и в храм надо ходить, а не слушать всяких гнид. А родителей надо любить, особливо мать.
За этот пустяк, дед сказал, его и арестовали, чтобы отпустить быстренько, но ночью дед не пришел. Утром Ваня побежал узнавать, что с ним. И тут люди с красными околышами вспомнили, что этого деда-верзилу расстреляли.
 - За что? – закричал  Ваня.
- За оскорбление вождя. А сам ты кто будешь, парень, не внучек ли его?
- Внучек, - согласился Ваня.
- И тебя велено шлепнуть. Так что, иди, друг, побегай еще.
- А где хоть схоронили деда? – мямлил Ваня.
- Кто ж знает, ям-то вон сколько нарыли, как кроты. Так что беги, парень, беги.
Ваня подумал даже, что он оглох, потому что такая звенящая тишина окутала его… И он побежал.
Еле-еле он добрался до дома, упал в постель, но это не помогло. И Ваня начал реветь. Случилось то, чего даже немыслимо было представить. Без деда он не мог жить. Та стена, что его прикрывала от колючего мира, исчезла. И всё, чего ни касался Иван, впивалось в него. Не помогла и Стена плача. Он нашел укромный уголок гладкой стены, прислонился лбом, как некогда, к нагретым солнцем кирпичам… И, плача, стал умолять Всевышнего не бросить его, одинокого Ваню, и простить ему все грехи, а взамен… А что будет взамен, Ваня не знал.
В городе хозяйничали красные. Хватали всех молодых ребят и записывали в армию. Ване приходилось все время прятаться на базаре,   это было единственное место, где хоть что-то можно было добыть из еды. Воровать Ваня не умел, шаромыжничать тоже. Жрать хотелось, все время хотелось жрать. И плакат при входе на рынок, где крупными буквами было написано «Жратва» и восклицательный знак его заманивал, но он почему-то отчетливо знал, что его ждет. И однажды не выдержал.
Накануне пришли люди в дом суфия, все перевернули, хотели забрать Ваню, но он сбежал. А теперь явился сам, к этому объявлению, набору в Красную Армию. Документов и бумаг у Вани никогда не было, но одноглазый вербовщик ткнул пальцем в какую-то прокламацию и велел подписаться. После этого выдал Ване клочок бумаги с надписью «Давай». Ваня наелся каши с салом, выпил положенные 100 грамм, и вышел на построение. Мужик с хищным носом смотрел прямо в глаза, говорил какие-то слова, потом всех отпустил на нары спать, а Ваню оставил, отвел к себе в контору. 
- А, скажем, врага трудового народа ты б застрелил?
- А враг в пенсне? В пенсне – да?
- Откуда у него пенсне? Обычный враг. Штыком тебе в брюхо тычет! Убил бы?
- Я жрать хочу, - проговорил устало Ваня.
- Вот уже дело бормочешь… Подписывай здесь бумагу… вот тебе талон. Иди, успеешь к вечерней каше… А икру красную и черную любишь? Да не реви здесь! Я твой глаз мутный в шеренге приметил. С таким глазом ты мне и нужен. Тошно тебе?.. Хлеб с черной икрой и хлеб с красной. Как стемнеет,   ступай себе курсисток щупать... Бронь будет у тебя, Ваня. Ни один патруль не засмолит тебя у забора. А ты ищи своего в пенсне. По рукам?!  А зреет ли в груди ярость, чтоб за каждым белым ты видел своего личного обидчика? Не пожалеешь ли ты пули ему в сердце? За свободу свою? – продолжил он, сверкая глазами.
- Зреет! - присмотревшись пьяными глазами к сгустку ненависти к очкастому, ответил Ваня.
- Нет, Ваня. Нет в тебе той вибрации. Ты, как барышня, что сейчас на все согласна, лишь бы за твой хвост подержаться. А там… На! –он протянул Ване наган. – Иди и убей гидру, что сосала из тебя жизненные соки.
Ваня взял наган, посмотрел в дырку дула и храбро встал. И рухнул по пьяни.
Комиссар усмехнулся, забрал у лежащего Вани наган, спрятал, покачал головой. – Мягкотелый!

Своего первого Ваня не помнил. Завиток вспоминался на его темени. По  пьянке не помнил. Свои первые бутерброды с икрой Ваня тоже не  помнил. Пил   только скотч. С комиссаром. Потом, когда очухался, сообразил, что расстреливал в затылок врагов комиссара и остальных боевых командиров. Они в атаки ходили, освобождали села, а он отсыпался… и однажды вдруг понял, что же он, стервец, делает!
Постоял у кирпичной стены – не помогло. А рука уже не подымается в затылок людям стрелять. Хорошо, что бои были – не до предателей. А  потом вдруг сразу пять человек. В очередь под Ванины пули.
Потом начало у Вани сопротивляться сердце. Лучше б не спрашивал его, как учил его Сильвестр – да? или нет? Получил ответ и живи далее с благословением своего сердца. Ване было бы, ей-богу, легче существовать. А тут еще и кирпичная стена стала против Вани. От пьянки голова мутная, но всё же пробивалось – дерьмо творишь, товарищ…
А потом, может, если бы не девица сумасшедшая… Красивая, правда. Как она прорвалась через оцепление? Бросилась на шею белого офицера. Всего белого. Штаны и те белые. И завитки на затылке.
Растолкав оцепление, к офицеру бросилась девушка в белом платье. Она бросилась ему на шею. Но не успела. Выстрел развернул офицера лицом к девушке, уже мертвым. Страшно вскрикнув, она упала на землю вместе с ним.
Кричал комиссар. Двое чучмеков из оцепления подбежали, схватили девушку за ноги. «За руки!» грозный окрик Вани остановил их, девушку утащили за руки.
Эту и следующие истории об Иване мне предоставил Амвросий, закадычный дружок отца, наш штатный пастух, рыболов и бездельник.  Где-то он услышал, что американцы из своих гаражей сооружают мастерские и куют там деньги. Оттого они и богатые, что ровным счетом там придумывают всякую всячину. Сооружают и продают. И денег куча у них, потому что не с коровами крутятся, а с хламом техническим. И соорудил он из своей хаты хранилище. Жил он у Матрены. Работал на дому. Тащил всё, что хотели люди выбросить. От старинных часов до бронзовых подков. Попался ему в улов магнитофон. То ли от финнов, то ли от венгров. Забыли его. Приехали гости, поохали, поахали, поели ухи, поглядели на наши страшные болота, помучили Ваню своими расспросами и укатили, забыв магнитофон-кассетник.
Магнитофон Амвросий изучил, понажимал кнопки, разобрал, собрал. Остались лишние винтики. Но аппарат заработал. Он  воспроизводил жуткие мелодии и записывал разные звуки. Хриплое пение птиц, мычание коров, бабью ругань. Добрался он и до Вани. Включив аппарат тайком, Амвросий записал несколько историй Ивана. Хрип был жуткий. Амвросий адаптировал тексты. Матрена  переписала. Наверное , кое-что они приврали. Но текст, похоже, что отцов.  Его мелкие детальки, что обычно и вызывали бурю негодования или восторга.
Вот, например, такая история. Моя. По весне к Ване прилетали шмели. Деловито ползали по его рукам, ощупывали даже лицо, веселя его своими бархатными нарядами. В конце они непременно оказывались на правом плече Вани. Словно у феечки на докладе, и улетали. Маленьким я был убежден, что на нах летает крошечная девчонка. Только  наш котик с ними боролся. Махал на них лапой и шипел. Повзрослев, я забыл про феечку. Наверное, её и не было.
Рассказ Вани в интерпретации Матрены мне передала Лизавета, когда я занялся воспоминаниями об отце. Лизавета – очень строгая моя старшая сестричка.
Маленькие дети умиляли Ваню до слез. Когда Ваня вернулся, Лизавета была уже взрослой. Но Ваня умилялся ею тоже. Часто плакал у нее на плече. Мне не было его жалко. Слезы текут, а глаза лучатся. И Лизавета какая-то торжественная, будто медаль получила. Какой же я был тогда счастливый, вспоминаю я.
Итак, охранники оттащили девушку в белом платье от мертвеца. И Ваня вдруг почувствовал   облегчение, о чем просил именной кирпич.
Не хотел уже Ваня убивать мужика, из-за коего был убит его дед, хотел Ваня узнать у него, где схоронили Сильвестра. Ребята из расстрельной команды не знали, их дело на курок жать. А где схоронили? Тошно было без деда. Будто бы шел Ваня куда-то, и вдруг остановился. Словом, ложись на этом самом месте, и пусть тебя дождик поливает, снежок заметает, и белочка пусть тебе в закрытые глаза заглядывает…
Вечером он сказал комиссару, что больше людей он убивать не станет. Комиссар как раз попросил бутерброды Ванины отдать ему для детишек больных и жены. У комиссара не было ни жены, ни детишек. Все ночи он проводил у веселых девчонок. Как ни странно, они были хорошей защитой для него. Ваня стоял у окна, и ему было все равно, отпустят его или, согласно канону, пристрелят, как опасного свидетеля. Прошла девушка в черном с вуалью на лице. На мгновение остановилась, глядя на Ваню,  быстро достала огромный пистолет Смит и Вессон. И выстрелила дважды в Ваню. Ваня не отстранялся, но ему словно подсечку дали.  Обе пули пролетели мимо Вани и попали в лоб комиссару. Началась суматоха, беготня. Стали вдруг падать снаряды от минометов, очередной попал прямехонько в комнату комиссара, и Ваню выбросило из окна на улицу. Его оттащили в госпиталь. На вопрос медсестры ей сказали : «Этот не жилец». «Тогда его в коридор», - ответила сестрица.
Но  тут опять начались странности с Иваном. Ранение оказалось по-военному несерьезное, хотя снаряд и разорвался за его спиной. Комиссара разорвало в клочья, в соседней комнате трое убитых, а у Вани только касательное. Правда, спина как будто по ней  граблями острыми протащили. Молодой доктор срочно посадил девчонку, чтобы она латала Ваню. Тут была хитрость – надо было успеть все сшить не позже шести часов после ранения.  Девчонка быстро справилась, но получилось совсем некрасиво. Бугры и впадины – была спина Вани. Крови почти не было, его чем-то хорошо намазали, и через тройку дней Ваня уже сидел на лавочке в саду госпиталя. Ему надоело, и он пошел  к ротному. Тот посмотрел на его спину и сказал: «Катись, Ваня, на родину помирать». Ваня ответил, что готов, только дайте ему ружье, и он пойдет в  штыковую атаку со всеми против белых. Ротный сказал: «Пойдешь ты, Ваня, в штыковую атаку, а там что будет, то будет».
Взял Ваня винтовку. Пули раздал товарищам, а про штык забыл.
Эхма, Русь бесшабашная. Ряды белых, ряды красных. Шли молча. Мат – у кого-то нога вляпалась в коровью лепешку. Пуль у всех мало. Редкие крики боли. Потом разом всё! Крики ротных «Робя, наших бьют!».  Уже  пошли мертвые лица. Соседи Ванины слева и справа бьются молча. Только хруст. Сумасшедший парень какой-то от белых. В грудь Ванину промахнулся штыком. Ваня увернулся, а нога в болотину угодила. Стал падать Ваня, а тот ему  вдогонку штык воткнул, ниже живота. Ваня хотел о свою винтовку опереться, вот его штык и вонзился в печень парню. И оба рухнули без памяти.
Их так обоих и оттащили в госпиталь. Оказался, белых. Как обычно, госпиталь после боя был забит до предела ранеными и мертвыми. Увидел пожилой доктор Ваню, расцеловал и приказал: «Этого – в мой кабинет. – посмотрел на того, что покалечил Ваню и добавил – И этого тоже».
Лекарств не было, но Ваню лечили. Рана в паху вздулась, и даже доктор старался не смотреть в его сторону. Доктора что-то мучило, и однажды под вечер он привел к Ване толстую уродливую старуху. Старуха шла по коридору мимо раненых, крестилась и плевалась. Разглядев Ваню, она заорала, что урода этого не хочет видеть, собралась бежать, но доктор ее остановил, пошептал что-то на ухо. И старуха смирилась, села перед Ваниной раной. Ваня неожиданно открыл глаза, а бабка вытащила из-за пазухи какой-то кривой корень и начала размахивать им над раной, потом над головой Вани, потом почему-то над сердцем и все время плевалась. Как будто отгоняла плевками нечистую силу. Молитва лилась из нее, как поток. Наконец, она опустила руку и, не подымая глаз от пола, ушла, не забыв в дверях плюнуть в сторону Вани. А поутру пузырь в паху Вани рассосался, и Ваня,  наконец, заснул.
Вечером новое происшествие, и опять с Ваней. Девушка в черном с вуалью на лице ходила, заглядывая в лица раненых. Это было принято. Вдруг своего найдут, всё госпиталю полегче. Ходила девушка, ходила. Ей озорники в постельку предлагали прилечь, но девушка ничего не отвечала, как не слышала. Наконец, она заглянула в кабинет главврача, взглянула на спящего Ваню, достала наган, дважды выстрелила Ване в сердце и спокойно ушла.
Тут началось! Бегали люди, размахивали руками, рыдали медсестры, боясь увольнения. Но на счастье пули оказались мощные и не застряли в теле, а пробили Ваню  насквозь, и потому крови было мало. Поглядел Ваня на две дырки в своем теле и потерял сознание.
 Всех успокоило заявление главврача – оказывается, сердце у Вани было не как у всех нормальных людей слева, а справа. И пули не наделали больших бед, не затронули главных органов. Кто-то смеялся, кто-то осуждал выродка Ваню.
Через неделю Ваня уже бродил по окрестностям, в поисках приличной для покаяния кирпичной стены. Первичная идея Вани идти на Байкал и отмаливать грехи там как-то сама растаяла. Ваня даже нашел попутчика на Байкал, а пока они вдвоем шныряли по городу в поисках чего пожрать.
Наконец, Ваня нашел каменную стену и именной кирпич с выдавленными буквами «Глебовъ». Проведя ночь в покаянии, Ваня понял, что Байкал ему не светит,  и пришло время исполнить напутствие деда Сильвестра: «Как надоест тебе всё, ступай на родину в деревеньку Заболотье, отыщи,  что осталось от отчего дома, ложись на лавку и помирай спокойно. Там тебя и матушка ждет, и батюшка».
Ваня помнил, как сидел он на гробу папки и играл с котенком. Помнил могучие руки деда и первую ночевку с дедом в поле. Мальчика тогда напугали звезды на небе,  и потом он долго не смотрел в ночное небо. Ночные бдения, голодовки, молитвы в храме пробили младенческую пелену беспамятства, и Ваня научился вспоминать то, чего не видел, отчетливо разглядывать мамку, умершего папку,  дом, из которого Сильвестр его уносил.
Наутро Ваня ждал доктора. Сел доктор рядом с ним на лавочке, обнял Ваню, поцеловал в лоб. Ваня ему руку целует, просит благословения. Перекрестил его доктор-монах. Ваня во всем признался, что уйдет. Поговорили о деде. Матушка доктора, та самая старуха, что лечила Ваню кривым корнем, была обожательницей деда и страшно его боялась. Как только она видела, что он входит в дом, она тут же начинала прятаться – так он ее пугал. А он кулаком об стол шарах, кричит  ей, неси плетку, а она в рев, как в пляс. «Неси, неси нашу плеточку со свинчаткой на конце, - кричал дед. - Стану я ею охаживать твою задницу!».
- Что же он так ее мучил? – возмутился Ваня.
- Нет, он понарошке. Дед поест, похвалит и говорит: Ладно, ладушки, Мансуровна. Считаю, на пять. И чтобы плетка лежала передо мной. Уж она его уговаривает, умоляет. Уже четыре, Спиридоновна, говорит дед.
- А что это он ее разными отцами называл?
- Пугал так. Мол, я человек неадекватный, а больного плохо лечить, коль он не боится. И уже три! Умная баба в доме - мужику                Голгофа. А вот и два. Все! Уже не поспеешь, говорит он. Раздевайся догола, буду тебя голой стегать! А она как засмеется, спасибо тебе, дед, вылетела из меня дрянь от страха. Не стану я больше людей морочить. Господь лишь знает, что и как будет. А тебе что она наговорила?
- Чтоб я очкарика не ловил. Не моя он птица. Вот скоро будет большая война, береги свой палец, а очкарика твоего перед войной ледоруб достанет. В темечко войдет, и возле кадыка выйдет. А твой палец тебя спасет.
Доктор покачал головой:
- Опять начала людей пугать.  Низкий поклон твоему чудному деду. Матушке моей ты  понравился. Говорит про тебя – шут, не мститель.

В те дни профессия мародера была особо прибыльной и оттого почетной. Ване тоже предложили войти в орден потрошителей мертвецов, но Ваня ушел от ответа, объявив себя вампиром. Дружки поморщились и отстали.
Ночью по городу шлялись банды. Иногда банды что-то делили, и в городке шли бои. Выстрелы и крики мешали нормальным гражданам спать,  и тогда в бучу врывался отряд на великолепных конях. Все  в черных папахах и бараньих шапках на головах. Мрачные молчаливые всадники рубили налево и направо. Трупы   оставляли мародерам. Ваню никто не трогал, вернее, никто не обращал внимания на худого, изувеченного парня без нагана.
А поутру на ранке шли невероятные рассказы с невероятными подробностями. Все это очень интересовало Ваню. И к полудню он уже по уши был напичкан описанием баталий в стиле действий царя Давида и царя Александра Македонского.
Как-то ночью, незаметно, городок заняли красные. В госпитале было пусто. Ваня нашел брошенный на пол свой выпотрошенный вещмешок. В дальней палате лежали пять тел с тряпками на лицах.
 На городском рынке произошла знаменательная встреча Вани с прекрасной криминальной незнакомкой. В рыбных рядах.
Представьте себе, что вы всего как неделю убили, точнее, добили дохлого солдата двумя выстрелами в сердце из нагана. И вдруг он перед вами – мертвец из госпиталя. И хватает вас жесткой хваткой за плечи ледяными мертвецкими руками, только что разбиравшими рыбу и лед.
Ваня усадил девушку на ящик и сам сел напротив, дожидаясь, когда красавица в черном очухается.
Девушка оказалась смешливой и   умненькой. И, немаловажно, богатенькой. Они ели раков, пили пиво. У нее дома. И она сама осторожно раздела Ваню после ужаса спины и дыр в груди Вани. Она властно опустила одежду юноши до колен, а потом и вовсе сняла.
Ужасный шрам в паху ее возмутил, особенно метод лечения старухи кривым корнем. Девушка была ярой поклонницей медикаментозного лечения, не зря она училась на третьем курсе медицинского университета. Ощупывая шрам в паху, она вдруг развеселилась. И объяснила этому неотесанному мужлану Ване, что не всё у него потеряно. Что что-то живое в нем теплится. И ночью в постели она вдруг оживила погибший, как считал Ваня, орган. Только было ужасно больно.
- Будет еще хуже, - сказала она.
Налила Ване полный стакан водки и когда Ваня отключился, проникла пальцами в шов. Ваня заорал и смолк. Она бросила перед ним кусочек металла. Ваня, абсолютно трезвый, разглядывал кусочек металла и заснул. Через день боль покатила в другую сторону, и, наконец, случилось выздоровление Вани и совершенно новое ощущение жизни. Это его перепугало. Он знал, что надо делать и как делать, но мысль, что это будет происходить с ним, приводила его в трепет. Она была мудрой девушкой и терпеливо ждала, но прямо-таки накануне грядущего события появился высокий человек. У него, наверное, были свои ключи. Он,  как ни странно, помог девушке надеть трусики (версия Амвросия), и они исчезли.
Днем на рынке главной темой было ограбление банка. Мужчина и женщина расстреляли четверых охранников и похитили денежки. Через несколько дней к Ване, обитавшему в квартире студентки, пришли «органы». Они хмуро выслушали Ваню, что-то нашли, поделились с контуженым солдатом хлебом с колбасой, и Ваня ушел. Куда? Да как полагается бродяге, куда-то…

                конец  второй  новеллы