5. Плацебо. Мы то, во что верим

Автор:     Плацебо


1
 
На этой планете Вирус оказался случайно. Впрочем, что такое случайность? Непознанная закономерность? Результат совпадения независимых событий? Как бы там ни было, но, преодолев все барьеры, выставленные планетой, пробив её защиту и вонзившись в мягкий грунт, Вирус понял, что нашёл здесь всё, что так долго искал: чистый воздух, высокая влажность, питательная почва. Наверняка, богатая флора и фауна. И стопроцентная вероятность, что в таких условиях существует разумная жизнь. Не может не существовать.
 
Вирус не ошибся. Спустя совсем немного времени упавшие метеориты нашли разумные существа. Передавая из рук в руки небесные камни, любопытные аборигены даже не подозревали, что заразились, что чуждый разум уже проник в их плоть, а жизнь на Земле с этого момента будет развиваться по внеземному сценарию. Во всяком случае, Вирус в этом не сомневался.
 
Когда охотники принесли на сход блестящие чёрные, с жёлтыми вкраплениями, камни, там уже собралось всё племя. Вождь и жрец принимали добычу в общий котёл, чтобы потом разделить поровну между всеми. Так было всегда, так было у всех. Увидев интересную находку, люди в восхищении тянули руки, чтобы подержать и рассмотреть красивые камни. Камни пошли по рукам, люди гладили их, нюхали, даже пробовали на язык и с сожалением передавали дальше. Никто не отдавал себе отчёта, что почувствовал что-то необычное, а именно – желание одному обладать этим. И мимолётную враждебность к тому, кому передавал камень.
 
В центр к вождю и жрецу камни попали, когда каждый уже удовлетворил своё любопытство. Увидев камни вблизи, жрец побледнел и отшатнулся.
- Не трожь! – только и успел вскричать он, когда вождь брал самый крупный.
Вождь удивлённо взглянул на жреца.
- Почему? Красота! – и, через мгновение уже с угрозой: - Или ты хочешь забрать это себе?
Жрец лишь удручённо вздохнул и ушёл, не сказав больше ни слова. Он не видел, как вождь насильно отбирал все камни у тех, кто пытался утаить хоть один. Не видел, как в глазах соплеменников загорались огоньки жадности и гнева. Впрочем, если бы и видел, не смог бы в тот момент дать им определение – в человеческом мире таких понятий тогда ещё не было. Жрец знал только одно – в их мир проникло Зло. В своей хижине он упал на колени перед вырезанным из живого дерева идолом бога-творца и горестно возопил:
- О, Всемогущий! Это случилось! То, о чём ты предупреждал меня. Я не предотвратил. Не успел. Не узнал. Ты показывал мне маленькие солнца, летящие к Земле, а это – всего лишь камни. Но угроза, она такая же, как в видении. Она исходит от страшных камней, она почти непереносима. Только из-за этого я и распознал твоё предупреждение. Да что толку! Я понял, когда было уже поздно! Что теперь будет? Мы все погибнем?
Истукан ничего не ответил. Жрец и не ждал: не было ритуала вхождения в транс, когда бог-творец открывал ему истину. Сейчас жрецу оставалось только излить своё горе. Он сидел, прикрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону, и не видел, как из глаз деревянного Творца выступила влага, скопилась в уголках, скатилась по гладко обтёсанным щекам и исчезла в густой зелёной бороде.
 
Вскоре в племени начали происходить странные события, такое, чего никогда не бывало: охотники, нашедшие камни, перессорились между собой, в драке искалечили друг друга, а вскоре погибли от неизвестной болезни. Вождь перестал делить добычу поровну, ввёл жестокие наказания за непослушание. Он уже не прислушивался к мнению большинства, окружил себя охраной и упразднил равные права. Дети перестали почитать взрослых, женщины больше не хотели рожать детей, мужчины отказывались добывать пищу мирным трудом, предпочитая грабить соседние племена. Молодые люди вступали в браки с другими родами, и Вирус быстро распространялся, передаваясь от рода к роду, от племени к племени.
Со временем в памяти людей остался лишь образ довирусной жизни, как золотой век человечества.
 
Иноземный разум торжествовал: аборигены оказались прекрасным источником энергии. У них не было абсолютно никакой защиты от влияния Вируса. Зато люди оказались бесконечным источником эмоций, которые так легко вызвать, которыми так интересно манипулировать, вызывая страх, страсть, гнев, ненависть, отчаяние, алчность. А уж как источник боли – человек просто неиссякаем. Такой вкусной, такой вожделенной, дающей Вирусу силы боли. Особенно предсмертной. Главное – чтобы люди продержались как можно дольше.
 
Вирус заселял Землю и упивался, упивался энергией человеческих страданий. Правда, находились среди них и невосприимчивые. Враги. Вирус их ненавидел. Враги обладали убийственной для Вируса эмоцией. Это называлось Любовь. Хотя люди называли это чувством. Для Вируса не имело значения, как это называется. Любовь разрушала всё, что создавал Вирус. И возрождала то, что он стремился убить. То, что было в людях до вторжения. То, что многие из них забыли, а те, кто ещё помнил само слово, стали продавать. Душа. Да разве можно продать то, чего не имеешь?
 
Не брезговал Вирус и простыми человеческими сомнениями, неверием и малодушием. Потому что выяснилась поразительная особенность людей: всем вместе быть легко управляемыми, но по отдельности проявлять редкостное упорство и верность своим принципам.
 
2
 
Говорят, первое впечатление обманчиво. У Лидии Сергеевны первое впечатление совпало с последним. А между ними пролегла объективная реальность. Впрочем, может субъективная.  Да и что такое, вообще, эта самая реальность? У Лидии Сергеевны с реальностью всё складывалось не так просто. А после событий, которые я собираюсь описать, она и вовсе перестала понимать, что такое реальность.
 
У Нины Иннокентьевны всё было просто: чёрное – это чёрное, белое – это белое. И всё. Остальное только на цветочках в собственном палисаднике. Её впечатление оказалось ошибочным. Но, это никак не повлияло ни на её мироощущение, ни на дальнейшее существование. А с философией она и вовсе никогда не заморачивалась. Нина Иннокентьевна жила по принципу: есть только два мнения – моё и неправильное. И ничто не могло её поколебать в этом убеждении. Да и не было никаких оснований для этого.
 
******
 
  «Интересненько, - подумала Нина Иннокентьевна, вплывая в кабинет и оценивая диспозицию. – Так, этот почти наш, эта – так, на два укуса. А где у нас лидер?»
 
- Здравствуйте! – пропела она медовым голосом. – Где я могу увидеть Антона Андреевича Горшина?
 
- За этой дверью, - сказала особь мужского пола, сидящая справа от «этой двери». Особь женского пола, чей стол располагался по правую сторону от «этой двери» посмотрела на Нину Иннокентьевну с сочувственным удивлением. «Ничего, голубушка, ты меня ещё узнаешь» - насмешливо подумала Нина Иннокентьевна, проходя мимо.
 
- Здравствуйте, Антон Андреевич! Мы договаривались.
- Да-да, здравствуйте. Проходите. Дверь, пожалуйста, прикройте.
 
«Так. Лидер невнятный. Волосы седенькие, глазки серенькие. Прячет, будто заранее просит прощения за всё и сразу. Его дома-то кормят? Для хозяина выглядит затрапезненько. После посмотрим, что с ним делать».
 
-  Работа у нас, Нина Иннокентьевна, спокойная, коллектив дружный. Зарплата пока минимальная. Через месяц, если всё будет хорошо, обещаю, подниму. Хочу поручить вам расчётный счёт и авансовые отчёты. Как, вам это знакомо?
 
«Обещать, не значит жениться. Знаю я вас, таких. Но у меня не забалуешь!»
 
- Разумеется, знакомо, Антон Андреевич. Я тридцать лет в колонии бухгалтером отработала. И авансовые вела, и кассу, и калькуляции. Только, должна вас сразу предупредить – на компьютере не умею. У нас там всё по старинке было.
- Ничего страшного, научим.
- Ну и ладненько. Когда приступать?
- Сегодня у нас пятница. Давайте с понедельника.
 
Главбух встал, открыл перед Ниной Иннокентьевной дверь и первым вышел на порог.
 
- Уважаемые коллеги! – сказал добродушно. - Прошу любить и жаловать – это наша новая сотрудница, Нина Иннокентьевна. Это Борис Михайлович, главный энергетик. Сам у себя в подчинении. В связи с отсутствием других подчинённых, личный кабинет не требуется.
 
«Ну-ну, шутим. Шути, шути, дорогой!»
 
- А это – наш самый старый работник, Лидия Сергеевна.
- Не такой уж и старый! – парировала Лидия Сергеевна. – Есть и постарее.
- Есть, но мало, - в той же шутливой манере продолжил главбух. – А если серьёзно, Лидия Сергеевна уже десять лет с нами, почти с самого основания. Дольше работаем только я да директор. Да и то, потому что, владельцы. Так, информационная часть завершена. Лидия Сергеевна, поможешь Нине Иннокентьевне, если что, хорошо?
- Конечно, Антон Андреевич, не волнуйся.
 
 
Борис Михайлович и Лидия Сергеевна переглянулись, что не укрылось от зорких глаз Нины Иннокентьевны. «Подождите, коллеги, я ещё заставлю вас уважать себя!» Она, теперь уже по хозяйски, оглядела комнату с двумя столами по сторонам от крылечка главбуха, сиротливо пустующий стол напротив его двери, шкафы с папками.
 
- До понедельника, Нина Иннокентьевна! – сказал Антон Андреевич и скрылся в кабинете.
- До свидания! – бросила та и величественно удалилась.
 
«Так, всё ясно. Думаю, долго возиться не придётся. Все мы примерно одного возраста. Уже хорошо, на равных. Главного впечатлю усердием. Этот… энергетик, мужчинка потрёпанный: верх головы гладкий, низ щетинистый. Глазки голубые, масляные. Рубашка-затаскашка. Знаем мы таких: в начале для всех милашка, в конце – гнусный старикашка. Для всех, значит, ни для кого. А когда приходит время, бумеранг возвращается – никто для тебя, дорогой. Будет мне хорошей подзарядкой. Скоро ты забудешь, как я выгляжу, будешь у меня шёлковый. А баба непонятная.  Выглядит моложе, – Нина Иннокентьевна вздохнула. – И вес в норме. Ничего, у меня быстренько приобретёт правильную форму. Теперь я здесь хозяйка!»
 
3
 
«Это что такое?» - первая мысль Лидии Сергеевны при виде чёрного норкового шара, вторгнувшегося в бухгалтерию. – Какая страшная женщина». Шар настороженно зыркнул на присутствующих горящими чёрными глазками из-под тонко выщипанных чёрных дуг, поздоровался с кокетливым достоинством и прокатился в кабинет шефа. Лидии Сергеевне даже показалось, что свет чуть померк, а воздух стал гуще и тяжелее. Из-за закрытой двери послышался высокий, уверенный, немного жеманный голос.
 
Борис Михайлович не удержался от комментария:
- Как тебе женщина-медведь?
- Надеюсь, не задерёт.
Через несколько минут дверь главбуха открылась. Тощая фигура Антона Андреевича в заношенных джинсах и джемпере, на фоне закрывшей весь проём объёмной фигуры в норковой шубе до пят, выглядела жалко.
 
Антон Андреевич представил новую сотрудницу и ушёл к себе. Большая чёрная дама величаво удалилась. Борис Михайлович взял фуфайку и ушёл в цех.
 
- Лида, наша новая сотрудница – мать Санька, сторожа, - сказал Борис Михайлович, вернувшись через час. – Всю жизнь в тюрьме проработала.
- Оно и видно. Понятно, почему Санёк такой.
- Скоро мы все такими будем, - криво усмехнулся Борис Михайлович.
- С чего это вдруг?
- А ты глаза её видела?
- Боря, не бойся, я тебя в обиду не дам!
Они засмеялись и стали собираться домой – рабочая пятница заканчивалась, впереди маячили два дня свободы.   
4
 
В понедельник Нина Иннокентьевна была на месте уже в половине восьмого. Что с того, что цех работает с 8, а офис с 8.30? Ей нужно было показать себя, прежде, чем воцариться. Благо, жила Нина Иннокентьевна в десяти минутах её неторопливой, по причине лишнего веса, ходьбы. Борис Михайлович приехал к 8. А вот Лидия Сергеевна опаздывала.
- Где у нас Лида? – спросила, будто невзначай, Нина Иннокентьевна.
- Её наш электронщик по-пути подбирает. Он у нас – голубая кровь, белая кость.
- Странно. У нас в колонии к дисциплине подходили серьёзно.
- Здесь не колония. Ну, я в цех.
 Борис Михайлович ушёл.  Лидия Сергеевна пришла почти в девять и вела себя, как ни в чём ни бывало. «Что это может значить? Любовница главбуха? Наверняка. Ходит на работу, когда хочет, разговаривают с ним на ты. Так, будем разбираться».
 
Разбиралась Нина Иннокентьевна недолго. Она скоро выяснила, что энергетик ездит с директором, поэтому вовремя, если конечно, вообще приезжает. Что у Лидии Сергеевны мать больная, поэтому ей идут навстречу, и никакой любовной связи с начальником тут нет. Это Нину Иннокентьевну немного разочаровало – не интересно. И, в тоже время, вдохновило. Легче будет к нему подобраться. А уж как отодвинет эту куклу, можно считать, власть у неё в руках. Потому что, судя по всему, и директор, и главбух подкаблучники что дома, что на работе. Главное, подавать им всё правильно. Но уж Нина Иннокентьевна своё дело знает.
 
С Борисом Михайловичем она нашла общий язык довольно быстро. Уже на второй неделе, услышав его недовольные высказывания о жизни вообще и о своей в частности, Нина  поняла про энергетика всё, что нужно. Вскоре они уже обсуждали не только правительство, но и своё руководство, и коллег.
 
А вот к Лидии Сергеевне Нина Иннокентьевна никак не могла подобраться. На все вопросы та отвечала односложно, сама  ни о чём не расспрашивала. «Я тебя разговорю, - злилась Нина Иннокентьевна. – Я тебя приручу». У неё были далеко идущие планы, а для этого было необходимо найти контакт со всеми.
 
5
 
Лидия Сергеевна долго не могла побороть антипатию к новой сотруднице. Лида себя не узнавала – за свои почти пятьдесят никаких конфликтов на работе. Никаких ссор с подругами. С бывшим мужем, конечно, всякое бывало, но это совсем другое. И с матерью отношения всю жизнь сложные. Из-за неё муж ушёл, дочь в гости не заходит – кому понравятся агрессивные поучения, сопровождаемые прогнозом на незавидное будущее? Матушка умела как тонко унизить, так и грубо, очень далеко отправить. Но вариантов не было. Когда забирала к себе, мечтала окружить мать заботой и вниманием. Не получилось. О несовместимости их характеров Лида помнила ещё с молодости, когда жили вместе, но надеялась, что обе поумнели. Оказалось – не поумнели. Обе. Матушка возомнила себя барыней, а Лиду – крепостной. Матери не было дела, что  не очень молодая дочь ездит на работу и с работы через весь город, потом мчится сломя голову по магазинам, убирает, готовит, кормит, попутно выслушивает гадости и просто вопли. Лиде отведенная ей роль совсем не нравилась. Она стала раздражительной, выработала командный голос, вспыхивала, как порох по мелочам, на которые раньше бы не обратила внимания. Лида чувствовала себя разрядившейся батарейкой. Спасали поездки в выходные за город, в лес. Там, гуляя по нетоптаной траве, по безлюдным тропам, слушая шум листвы, вдыхая аромат свежести, она заряжалась любовью и терпением. «О, Господи, как совершенны дела твои!» - цитировала она Пастернака и наполнялась уверенностью, что всё хорошо. Было, есть и будет. Возвращалась домой и некоторое время была хранила память о лесе и покой в душе. Да, дома было не всё гладко, только это тоже другое. Но, чтобы отношения не заладились с посторонним человеком? Однако, пришлось признать, что это так. Один из первых вопросов Нины Иннокентьевны:
- Ты ещё не на пенсии?
Голос был сладкий и тягучий, как мамина наливка. Выражение лица невинное, как у той же мамы, когда она откушивала своей наливки сверх меры. Мама давно уже ничего не делает, а в памяти живёт то хорошее, что у них было когда-то.   
Лида точно знала, что выглядит гораздо моложе своих лет. Но не нашлась, что ответить на этот выпад, на этот незамутнённый взгляд. Дальше – больше. Лида невольно морщилась от вульгарного мата, который при ней старались не употреблять мужчины, но с удовольствием использовала Нина. С иронией подмечала, как Нина отвечает на вопросы начальства, адресованные Лиде. Как мастерски переводит разговоры на себя, а Лиду оттирает в сторону, стремясь занять лидирующие позиции там, где их в принципе не существовало. И с  изумлением слушала, как закончив работу, Нина обращалась к себе любимой:
- Ну, вот и всё, Ниночка. Теперь можно и отдохнуть, девочка.
Девочка весила килограммов сто пятьдесят и получала пенсию по инвалидности. Купленную, как она сама позже призналась. После корпоративов Нина делилась замечаниями, кто сколько съел и выпил, кто куда и с кем ходил, танцевал, разговаривал. Нина следила за всем и за всеми, подмечая каждую мелочь, запоминая каждое слово. «Её энергию бы, да в мирное русло» - с раздражением думала Лида. Сама не отличающаяся внимательностью, она с не уставала удивляться Нине – как можно жить только внешним, не имея ничего внутри. Да, причёска всегда аккуратная. Да, маникюр всегда в наличии. Как бы говоря: - Вот какая я ухоженная, не то, что некоторые! Некоторые, т.е. Лида, никогда не делала маникюр. И причёска её росла, как хотела. У Лиды были рыжеватые пушистые волосы, хорошо лежащие без всяких укладок. Глаза, такого же цвета как волосы. С круглого лица редко сходила лёгкая полуулыбка. Лида предпочитала почитать книжку, погулять в парке и поразмышлять о жизни в свободное время. Только его у неё почти не было.
6
 
И всё  же, постепенно, Лида начала признавать, что есть в Нине и что-то хорошее. Расспрашивает о маме, сочувствует обеим. Приносит для мамы угощение. Говорит правильные слова. Рассказала о том, как её недооценивали на прежней работе так, что пришлось уйти. О несчастной подруге, которая много имела, да ничего не сберегла. Теперь Нина помогает ей, подкармливает иногда и советы даёт. О сыне, которому за тридцать, а всё один. Добросовестная, от работы не бегает, даже напрашивается. А то, что всех построить норовит, так они же не против. Сами тянутся к суровой, но справедливой бухгалтерше, на «будьте любезны» разговаривают. Лида искренне удивлялась тому, что имея ко всем ровное и доброжелательное отношение, она за столько лет не заработала столько авторитета, сколько Нина буквально за полгода. «Как она так может! – возмущалась про себя Лида, слушая, как звенит на весь офис гневный голос Нины. – И как они это терпят? Я бы прибила, даже если вполовину этого со мной так разговаривали!» Но по отношению к Лиде Нина была само обаяние, так же, как и к Борису. Во всяком случае, в глаза мёд лила. А за глаза… так что ж, за глаза и царя ругают, как говаривала мама. Как они похожи по характеру, Нина и мама. В конце концов
Лида решила, что каждый имеет право на свой характер, особенно, если это никому не мешает.
 
Нельзя сказать, чтобы они подружились, но работали слажено. Нина смогла, таки, разговорить Лиду, потихоньку выспрашивая о семье, «просвечивая» её взгляды на жизнь, вкусы, изучая поведение. Чем больше Нина узнавала коллегу, тем больше не понимала её. «Дура или прикидывается? – размышляла она, сидя дома перед телевизором и шлифуя ногти. – Все у неё хорошие, всем находит оправдание, всем прощает. Точно, дура. До пенсии дожила, а так и не поняла, что мир дерьмо, все люди твари. Не нравится ей, что я матерюсь. Тоже, святая невинность. Всю жизнь как сыр в масле каталась. Пережила бы то же, что я, по-другому бы запела.
 
В глубине сознания, Нина понимала, что страдала не больше, чем множество других советских женщин, в юности уехавших из деревни, сбежавших из многодетных семей. Получив среднее образование, дальше учиться не пошла, вышла замуж, родила сына. Муж погиб по пьянке, когда ребёнку было пять лет. Нина отвоевала у его родственников квартиру, в которой они теперь и жили. Ну, положим, выиграть ту войну у них не было ни малейшего шанса. Не знали, с кем связались. А когда узнали, уже перестали быть родственниками. Зато у Нины появилось своё жильё. Пусть на вонючей окраине, пусть через дорогу тюрьма. Был в этом и плюс – устроилась туда работать. Ну а то, что по всей округе очистные колодцы понатыканы, которые то и дело прорывает, ничего, можно терпеть. Она одна воспитала сына. Любовники, конечно, помогали, но это не в счёт. Воспитала в строгости и послушании, чем очень гордилась. Нина не отказывала себе в удовольствиях, ещё при жизни мужа любила погулять и выпить. Она не стеснялась брать от жизни всё, что было можно и чего нельзя. С годами, правда, располнела, мужские взгляды с заинтересованных сменились на пренебрежительные. Постепенно Нина стала тихо ненавидеть и окружающих людей, особенно более успешных, и условия своей жизни. Её приводило в бешенство, что ничего нельзя изменить. Взрослый сын прикипел к ней, не хотел жениться. А зачем? И так хорошо: для здоровья всегда можно кого-нибудь найти, а для жизни лучше мамы никого нет. Нина уже подустала от него, но Сашуня неплохо зарабатывал. После того, как в колонии сменилось руководство и её, после двадцати лет попросили на выход, сынок стал её опорой и кормильцем. Ах ты, боже мой, какая там опора – в поликлинику его за ручку приходится водить, людей боится, на мамкину защиту надеется. А и правильно боится, и правильно надеется – обидеть её мальчика всякий норовит, а мать, она в обиду не даст, и он это прекрасно знает.
И всё же без работы Нина заскучала. Она перессорилась со всеми соседями, от нечего делать начала подыскивать сыну невесту. И тут Санёк сказал, что им в контору требуется бухгалтер. Это был счастливый билет Нины в новую жизнь. Она сходила на разведку, сразу поняла, что скучно ей здесь не будет, и, хотя достойных соперниц не обнаружила, увидела прекрасную перспективу стать для шефа незаменимой, навести в этом унылом тихом омуте свои порядки. Однако невнятная Лида оказалась не так проста. Нине стоило огромного терпения и усилий наладить контакт с этой малохольной, которая была с шефом на короткой ноге. Впрочем, Нина всегда умела вывернуть себе на пользу то,  что поначалу выглядело как препятствие. Не сомневалась она в себе и на этот раз.
 
Больше всего Нине не нравилось, что Лида всегда опаздывает и рано уходит, но она готова была простить и пойти навстречу: всё-таки возраст, далеко ехать. И, самое главное – мама Лиды совсем слегла. Она злилась, но в то же время, хвалила себя за доброту и снисходительность. Не зверюга какая-то, способна понимать и сочувствовать. Нет, на самом деле, сочувствия Нина не испытывала. Она терпела и ждала. Потом её стало корёжить от того, что Лида обращается с шефом на ты, огрызается, если он выговаривает. Какое она имеет право, даже если права? А как же субординация? Нет, она этого не потерпит, она этого так не оставит. Надо только немного подождать. И притворяться подружкой. Пусть рассказывает, каково ей живётся с полоумной старухой. Как устаёт ездить через весь город на работу и с работы. Нашла, кому говорить! Сама-то живёт в чистом месте, магазины, аптеки, транспорт. А здесь только такси и забегаловка при тюрьме с несусветными ценами. И дочка у Лидки благополучно замужем. Зарабатывают хорошо. «Нет, эта чистоплюйка у меня дождётся, дайте только срок! Хорошо хоть, можно выпустить пар с Борюсиком, пока Лидки нет».
 
7
 
Лиду всё больше напрягало, что Нина стремится взять всё вокруг под контроль, диктует свои правила, а главное – то лицемерие, с которым она расспрашивала коллег о жизни, интересовалась здоровьем и сочувственно поддакивала, но как только человек выходил, в его адрес летело злорадство и насмешки. Лида не поддерживала эти разговоры, но ей даже слушать было тошно. Но и делать замечания она не считала нужным – зачем? Человека не переделаешь. Она несколько раз просила Нину не материться, и что толку?  За восемь лет совместной работы Нина успела со многими повоевать и Лида узнала об этих людях много чего, ей совершенно не интересного. Нина любила лишь одного человека – своего сына. Она с чувством выполненного долга рассказывала, как пресекала попытки непутёвых девиц охомутать её ребёнка. Как Нина защищала его перед начальником охраны, Лида видела и слышала сама. Если бы не знала, что Саньку тридцать пять, подумала бы, что три с половиной. И что она присутствует на базаре при разборках работников прилавка. И что начальник, заставляя Санька работать, совершает страшное злодейство. Лида пробовала повлиять на Нину, намекая, что большой мальчик должен сам решать свои проблемы, но та, поддакнув, перевела разговор. «Истина в последней инстанции», - сделала вывод Лида и больше не делала попыток учить коллегу жизни. Та тоже не влезала в дела Лиды. Во всяком случае, напрямую.
 
Лида часто приходила домой с головной болью, разбитая и чувствовала, что не успевает отдохнуть ночью. Однажды Лида с удивлением заметила, что когда коллег целый день нет на рабочем месте – бывало и такое, правда очень редко – она совсем не уставала. И это несмотря на то, что мама буянила постоянно и требовала всё большего внимания. Ей часто мерещился пожар, из-за ночных воплей приходилось держать закрытыми окна и заизолировать дверь в мамину комнату. Лиду это не спасало, но хоть соседям не слышно. Летали на пол тумбочки и стулья, которые Лида приставляла к кровати, чтобы мать не падала. Но это не помогало, старческие руки не слушались до такой степени, что ложку не держали, зато ногами матушка владела достаточно для того, чтобы расшвырять мебель по всей комнате. Правда, недостаточно для того, чтобы стоять, а тем более – ходить. «Пора бросать эту работу!» - думала по утрам Лида, за волосы вытаскивая себя из кровати. «Пора бросать эту работу!» думала она, валясь с ног на ночь.   
- Что ты! – отговаривала на следующий день Нина, когда Лида делилась с ней своими мыслями. – Как жить-то будешь? Ладно, сейчас у матери пенсия. А не будет её – и что?
 
Лида соглашалась. Да, она сама уже на пенсии, но разве это доход? Минималка, только за квартиру и ещё чуть-чуть на всякий случай. А на жизнь где взять? Но всё больше осознавала, что жизнь её – сплошное рабство, что она принадлежит работе, матери, только не себе. Желаний уже не прослеживается, только «надо» и «всё, больше не могу». Здоровье постепенно утекает. Через ноги в землю. Через руки в компьютер и в мать. И макушка не для того, чтобы макать голову в небо, а для того, чтобы держать его на себе. А небо такое большое и неподъёмное. Такое тяжёлое, что, бывает, ноги не оторвать от земли.
- Свободы! Хочу свободы! – делилась она с Ниной.
- Что ты с ней делать-то будешь? – осаживала та. – Со скуки помрёшь. Да и кушать рано или поздно захочется. А в нашем возрасте никуда уже не возьмут.
И Лида терпела.
И Нина терпела.
7
 
Мама умерла, когда Лида уже три года как была на пенсии. Побуянила несколько дней и затихла. Перестала шевелиться и разговаривать. Только ела и пачкала памперсы. Лида поняла  - это всё. Антон отпустил с работы. Сказал, сиди, сколько надо будет.
 
Он всегда шёл Лиде навстречу. Как и всем другим, кто просился уйти пораньше или придти попозже. Понимал – зарплата небольшая, бывают задержки, если ещё и по дисциплине закручивать гайки, работать будет некому. В течение многолетней службы у Антона, Лида почти никогда отпрашивалась, практически не болела и считала, что имеет право на некоторые поблажки.
 
Это случилось за неделю до Нового года, в пятницу. Утром Лида, как обычно, зашла поменять памперсы, покормить, напоить. Мама открыла левый глаз (правый заплыл после того, как она ударилась этой стороной лица об угол загораживающей кровать тумбочки), посмотрела на дочь и закрыла глаз. Лида поднесла к её губам соску – она уже давно и кормила и поила мать только из соски, руки старушку не слушались, но вода потекла мимо губ.
- Ну, ладно, - сказала ласково Лида, - лежи, попозже зайду.
Когда она умылась и зашла через полчаса, мама уже не дышала. Она лежала, совсем не похожая на себя. Впрочем, она уже давно была не она. И всё же, Лида не могла поверить, что даже то, что осталось от матери, больше не существует. Ещё около часа Лида звала, подходила с зеркалом, прикладывала ухо к груди этого чужого тела, такого горячего, что невозможно было поверить, что в нём больше нет жизни.
 
Две ночи Лида провела одна с телом матери. Две ночи дышала формалином, или чем там бальзамируют усопших. Подходила к гробу и смотрела, пытаясь узнать хоть одну родную, знакомую черту. И не находила. Вспоминала, как мать проклинала её, и не сердилась. Как говорила, что не любит – и не обижалась. Думала о том, всё ли сделала для неё, что могла. Вроде всё, но, наверное, можно было больше. Представляла её, маленькую, сгорбленную, шаркающую тощими ступнями, придерживаясь маленькими ладошками за стены. Господи, как жалко! Но вот мать поворачивается к Лиде лицом, злобно смотрит – всё-то Лида делает не так, - и жалости как не бывало. Мать ушла насовсем, а как Лиде с этим жить?
 
Два раза звонила Нина. Сочувствовала, поддерживала. Лида ещё удивилась – вроде бы не подруги. И она вполне бы обошлась. И не верила она в искренность Нины. Но, всё равно, спасибо, не лишнее. Да, доброе слово, оно всегда кстати. Да и вообще, Нина неплохой человек. Просто, у каждого свои тараканы, кто без них?
 
После похорон Лида не вышла на работу. Предновогодняя неделя, успеется после праздников и отчёты сделать, и текучку наверстать. Антон разрешил. А в конце января, аккурат через месяц после смерти матери, день в день, у Лиды случился пожар. Она была в ванной, когда учуяла запах палёной пластмассы. Не придала значения – наверное, проводка у кого-то оплавилась. Но запах усиливался. Лида, как была, в костюме Евы, только что с полотенцем в руках, вышла из ванной и обомлела – такого она в жизни не видела. За дверью стеной стояла тьма. Мгновенно поняв, в чём дело, Лида бросилась в комнату матери, где она весь месяц жгла свечи. Огонь полыхал на прикроватном столике. Ещё немного и вспыхнет занавеска. Кроме огня, в комнате ничего не видно. Бежать за водой времени не было – занавеска! Недолго думая, Лида попыталась сбить огонь полотенцем. Махнула по горящему столу – в разные стороны метнулись огненные сгустки. Почувствовав боль на ногах, не придала значения, продолжая сбивать и затаптывать пламя. Потом бросилась раскрывать окна – вся квартира была в чёрном дыму. Проветрив, пошла в ванную – надо уже одеться. Посмотрела в зеркало – боже, вся чёрная, с ног до головы. И ужасно болят ноги. Оттирать больно. Но – надо. Какие волдыри. Что делать? Одеться невозможно.
- Антон! Привет! Я сегодня не смогу. У меня был пожар. И, кажется, теперь ожоги. Можно, я завтра?
В трубке некоторое время висела тишина. Потом недовольное:
- Ну, что теперь. До завтра.      
 
Лида провалялась дома две недели. Почти не вставала. Всё необходимое приносила дочь. Звонила Нина, интересовалась, как дела. Лида делилась:
- Такая дурацкая ситуация – врач не пришла на дом, говорит, вызывайте скорую или езжайте в травмпункт. А что скорая сделает? И как в травмпункт? Одеться невозможно, а на улице минус 25. Да и как спускаться с четвёртого этажа? А потом подниматься? Я по дому-то еле передвигаюсь. Бедро обожжено – смотреть страшно.
Нина вздыхала, желала скорее выздоравливать. В конце второй недели позвонил Антон.
- Как дела?
- Получше.
- Тут статистика наседает. И из пенсионного звонили.
- Да знаю, я. Сама как на иголках. Ну, не могу пока. Болячки по всей ноге. Над коленом – с ладонь. Мокнет. И не перевяжешь.
- Ну, постарайся, как-нибудь. Такси возьми.
- Ладно, приду в понедельник.
 
Потом Нина говорила, что Лида целый день стонала. Сама Лида этого не заметила. То, как добиралась до дома, как вечером отдирала бинты – отдельная история. Но ещё через неделю уже вполне восстановилась и была готова к трудовым подвигам. Однако что-то пошло не так. Антон стал постоянно придираться по мелочам. Причём, Лида и виновата не была, но он будто выискивал, к чему бы прицепиться.
- Как он с тобой разговаривает? – сочувственно спрашивала Нина после очередного наезда. Я бы такого ни за что не потерпела! Обзывает ещё.
- Как? Я не заметила.
- Дурочкой назвал.
- Да нет, тебе показалось.
- Ничего мне не показалось!
 
8
 
В конце концов Лида и Антон сцепились. Антон спросил, откуда взялась лишняя буква в нумерации счетов-фактур. Лида ответила, что не знает.
- Как это ты не знаешь? – возмутился Антон. – Кроме тебя этого никто не делает.
- Во-первых, я думала, что это ты там мудрил. Во-вторых, ты обучал секретаря делать реализацию. А теперь на меня всех собак навешиваешь.
 
Лида почувствовала, что Антон разозлился. Разговор перешёл на повышенные тона. Борис ушёл сразу от греха подальше, Нина, насколько могла, сделалась невидимой.
 
У Нины с Лидой ещё утром того дня произошла небольшая стычка. Нина, после разговора с новой секретаршей, пришла взъерошенная и с возмущением заявила:
- Нет, ну ты посмотри на неё! Секретутка …! Совсем оборзела! Лезет в мои дела, всё портит и слова ей не скажи! И ещё заявляет, что бухгалтерия у нас некомпетентная! Вот только не надо обобщать!
 
Лида предположила, что секретарша не на пустом месте «оборзела» - наверняка, Нина и её попыталась «построить». Обычный косвенный выпад в свой адрес Лида стерпеть не захотела:
- Нина Иннокентьевна, если не обобщать, получается, что некомпетентная я? Нас в бухгалтерии только двое.
Нина промолчала. Для Лиды это стало последней каплей. Она решила не разговаривать с коллегой, пока та не извинится. Дальше продолжать общение – себя не уважать. Но Нина упрямо делала вид, что ничего не произошло. Потом пришёл, как всегда опаздывающий Антон и Нина сразу кинулась к нему:
- Антон Андреевич, почему секретарь лезет в дела бухгалтерии? Скажите ей, чтобы она не совала нос в мою работу!
- Хорошо, Нина Иннокентьевна, скажу. Вы только успокойтесь, всё хорошо.
Нина села на место, а Антон вышел. А когда вернулся, начал предъявлять претензии Лиде. В ходе перепалки он вдруг вспомнил, что лишнюю букву, и правда, поставила секретарь. Лида решила провести эксперимент.
- Антон, пожалуйста, скажи ей, чтобы она не вмешивалась в мои дела. Я уже устала за ней поправлять!
- Что значит, не вмешивалась в твои дела? Здесь нет твоих или моих дел. Когда надо я тоже за всеми правлю. И за тобой в том числе.
- Не поняла! То, что можно Нине Иннокентьевне, недопустимо мне?
- В смысле?
- Ты ей только что сказал на предложение не лезть в дела бухгалтерии, что больше такого не будет. То есть, в работу Нины Иннокентьевны никто вмешиваться не может, а в мою – пожалуйста, делай, кто хочет что хочет? А отвечать потом мне!
- Не переворачивай, Лида! С Ниной Иннокентьевной была другая тема. Правда, Нина Иннокентьевна?
Лида замерла – что будет? Нина на мгновение замешкалась, не ожидая выпада в свой адрес, потом спокойно, нараспев ответила:
- Конечно, другая, Антон Андреевич! Мы, вообще, о другом говорили.
 
Лиду не удивила реакция Нины, ничего другого она и не ожидала. Но Антон! Он ни разу за семь лет их совместной работы не пресёк недовольство Нины, зато Лиде доставалось всё чаще. Впечатление, что он боится эту женщину-войну, а Лида, по его словам, человек безобидный, с ней можно и посуровее. «Почти двадцать лет вместе и вот так? За что? За то, что, бывало, во время проверок сидела с ним без выходных, по десять часов? За то, что ни с кем никогда не конфликтовала? За то, что с полуслова делала всё, что скажет? Сколько раз Нина говорила, что он непозволительно груб со мной. Сколько раз – что никогда не стала бы ездить в такую даль. А я, как дура, всё держусь непонятно за что. Надоело. Не хочу!»
 
Инцидент произошёл накануне 23-го февраля. После праздничных выходных Лида положила Антону заявление на увольнение. Он не сразу понял. Удивлённо посмотрел, как будто впервые увидел.
- Ты что это вдруг? Новое место нашла?
- Нет. Даже не искала пока. Просто здесь работать больше не хочу.
- Что-то случилось?
- А ты считаешь, ничего?
- Это ты из-за моего наезда? Ну, извини. Ты же знаешь, у меня бывает.
- У тебя ни с кем, кроме меня, такого не бывает!
- Ты просто не слышала. Лида, нет, ну правда, извини. Я не хотел тебя обидеть. Ты же знаешь, я к тебе очень хорошо отношусь.
- Знаю. Иначе давно бы ушла. Но, Антон, дело не только в тебе. Когда я сюда устраивалась, коллектив был нормальный. Интеллигентные люди. А сейчас – мат-перемат. Все друг друга ненавидят и презирают. Меня уже тошнит от этого. В глаза одно, за глаза – другое.
- А конкретнее? Например, Борис. Хотя, с ним и так понятно. Да, характер у него непростой.
- Ага. И сколько раз я из-за него от тебя получала?
- Ну, ты же понимаешь, ему нельзя ничего сказать. А так, хоть что-то поймёт.
- Да. Он и понимал. Что он прав, раз ты его поддерживаешь.
- Ну, да, стратегическая ошибка вышла. Ну, а Нина Иннокентьевна?
Лида рассказала про разговор с «обобщением бухгалтерии».
- Понятно. Ну, слушай, давай сделаем так – ты подумай, а я тебе замену на всякий случай поищу.
Лиду осенило.
- Антон, могу предложить один вариант. Хотя бы на март. Я прихожу, когда вызовешь и по выходным, чтобы сделать текучку. Ну и порядок наведу, чтобы если уходить, всё было по-человечески.
- Хорошо, договорились.
 
 
Весь март Лида думала. Сначала, что правильно поступила. Потом, глядя на растущие цены, начала сомневаться. Она без проблем сделала годовую отчётность и всю, висящую на ней текучку. И, к концу марта, решила, что погорячилась. Что глупо терять постоянный доход и садиться на одну мизерабельную пенсию непонятно, из-за чего. С коллегами она просто пока будет держать дистанцию. А там видно будет. С такими мыслями Лида и пришла на работу 1 марта. Зашла к Антону, объяснила свою позицию. Он явно обрадовался:
- Вот и правильно. Человеческий фактор, психология. В общем, ты сама всё понимаешь. И я никого не искал. Кое-что сам сделал. Посмотрел твою делянку. Работа соответствует зарплате. Меня всё устраивает. Давай, работай.
 
9
 
Через месяц непонятно чего, Лида вышла на работу. Нина не сразу поняла, что её игнорируют. Потом заметила, что и с Борисом тоже. Нина не спала несколько ночей, анализировала. Бунт? С какого перепуга эта тихушница взъерепенилась? Как, вообще, посмела против пойти? Нина ей в лицо ничего плохого не говорила и не делала. Ну, почти ничего. Если и говорила что, то тихо, та только утиралась и помалкивала. Если понимала что. Она же вся такая добродетельная, доверчивая. Но, надо признать, не всегда дура. Кое-что просекала. Вот и с «обобщением бухгалтерии» упёрлась. Ну, не прощения же у неё просить. Не дождётся. Зато теперь получит по полной. Почва уже подготовлена, Антоша почти готов. Вон, как наехал на Эту прошлый раз. Осталось немного дожать. Скоро ты у меня улетишь, голубушка, и я буду здесь хозяйкой. Наконец-то. Восемь лет этого ждала. Антошу готовила. Хорошо, Эта уходит рано, сема даёт преимущества. А он и рад ушки развесить. Недалеко от Этой ушёл. А что приходит поздно – это очень даже хорошо!
 
Неделю Лида ходила на работу, как обычно. Нина ни о чём не расспрашивала, сама не заговаривала, что было очень кстати – пришлось бы или идти на открытый конфликт или сделать вид, что ничего не произошло. Ни того ни другого Лида не хотела. Был ещё один вариант – если бы Нина спросила причину молчания коллеги. Но, видимо, Нине это было ненужно. Потому что уже в начале второй недели Лида поняла, что ей объявлена война. Нина перестала отвечать на приветствие по утрам и прощание в конце рабочего дня. Дальше – больше. Как только Антон появлялся на работе, Нина кидалась к нему и из-за закрытой двери Лида слышала:
- Что она творит! Два месяца дурью маялась, а теперь приходит, когда хочет, уходит когда хочет! Антон Андреевич, это безобразие!
- Нина Иннокентьевна, успокойтесь, пожалуйста, - звучал в ответ мягкий голос шефа. – Ну, у неё семейные обстоятельства. Всё будет хорошо.
- Меня не интересуют её семейные обстоятельства! Когда моя мать умерла, я на следующий день на работе была. Пускай ведёт себя прилично! Пусть вовремя приходит и уходит!
Дверь открывалась, и Нина с горящим взором шествовала на место. А Лида с усмешкой отмечала: «Значит, я дурью маялась? Вот оно, твоё искреннее сочувствие, Нина Иннокентьевна. Понятно. А то, что ты за своей матерью не ухаживала ни дня, это ничего? Сестра в деревне на себя всё взяла. Позавидовала, надо же! И какое твое дело, когда я прихожу-ухожу? Антона устраивает, а тебе что надо? Но, каков он? Опять её не останавливает. Представляю, что было бы, если бы это я затеяла».
 
Примерно так продолжалось все пять рабочих дней. Лида перестала здороваться и прощаться, в остальном решила не устраивать разборок.
 
В следующий понедельник, когда Лида пришла, как всегда с небольшим опозданием, в комнате вместе с Ниной находился снабженец. В ответ на Лидино приветствие Нина побледнела и, наконец, дала волю возмущению:
- У неё ещё хватает совести здороваться! Приходит, когда хочет, и здоровается!
 
Снабженца как ветром сдуло. Нину все уже достаточно хорошо знали и предпочитали не попадаться под горячую руку.
 
- Я поздоровалась не с тобой, - спокойно сказала Лида. – И у тебя разрешения, когда мне приходить-уходить, спрашивать не собираюсь. Не ты здесь командуешь.
- Посмотрим! – зловеще ответила Нина.
- Смотри, - усмехнулась Лида и занялась своими делами.
 
Когда пришёл Антон, Лида не поверила своим глазам – с какой прытью, на полусогнутых ногах, обтянутых чёрными брюками, метнулась в его кабинет тучная, обычно неповоротливая Нина Иннокентьевна. Ей стало мучительно стыдно за весь женский род.
 
- Антон Андреевич! – раздался из кабинета вопль Нины. - Я больше так не могу! Повлияйте на неё, или я не знаю, что будет!
- Лидия Сергеевна, зайди, пожалуйста! – позвал Антон Лиду.
 
Она зашла. Нина Иннокентьевна развалилась всем своим большим телом на единственном кресле. Антон сидел за своим столом. Для Лиды осталось стоячее место у подоконника. При других обстоятельствах Лиду бы это не смутило, но сейчас всё выглядело, как судебное разбирательство перед двойкой трибунала.
 
- Так, уважаемые дамы! Давайте с вами разберёмся. Что вообще происходит? Скандал на пустом месте. Я ночами не сплю, не понимаю, в чём дело, – заговорил сбивчиво Антон.
-  И я не сплю! – поддакнула Нина Иннокентьевна. – Зато она, посмотрите, как спокойна! Улыбается ещё! Что я ей плохого сделала, что она со мной не разговаривает?
 
Лиде, и правда, было смешно. Бред. Абсурд. Как Антон вообще это всё допускает? Одна девочка пенсионного возраста не разговаривает с другой такой же. Это повод разбираться на ковре руководителя? Она, вообще-то, имеет право не разговаривать, с кем не хочет! Но доказывать это сейчас глупо. И Лида промолчала.
- Нина Иннокентьевна, какие у вас претензии к Лидии Сергеевне?
- Я не хочу с ней сидеть в одной комнате! Я не хочу дышать с ней одним воздухом! Что я ей плохого сделала, что она со мной не разговаривает? Ещё поддерживала её! Ну и что, что у неё мать умерла? У меня тоже, и никто мне никаких поблажек! Она целый месяц на работу не ходила! По субботам на два часа! Я узнавала!
- Мы здесь не в тюрьме срок отбываем, - парировала Лида. – Главное, чтобы работа была сделана. Антон Андреевич, ты чем-то недоволен?
- Нина Иннокентьевна, Лидия Сергеевна брала эти дни в счёт зарплаты. Лидия Сергеевна, ты совсем не слышишь Нину Иннокентьевну. У тебя есть к ней претензии?
- У меня к ней нет. Я работаю, никого не трогаю. Не знаю, по какой причине она так переживает. Спросила бы меня, я бы повторила то, что уже говорила: Нина Иннокентьевна высказалась неуважительно в мой адрес. Когда я ей указала на это, молчанием подтвердила своё мнение. Я не хочу разговаривать с человеком, который меня не уважает.
- Нина Иннокентьевна, вы слышали? Может, вы без меня разберётесь?
- Не буду я с ней разбираться! Или я или она!
- Что ж, вы ставите меня перед выбором. Я подумаю. Идите.
 
Лида вышла с той же усмешкой, что и зашла. Неужели он не понимает, что скандал был затеян с одной целью – убрать соперницу. Не конфликт, который легко можно разрешить, а скандал, нацеленный на одно: приблизиться к императору. Стать его правой рукой. Ещё и выбирать собрался. Точно бред и абсурд. Лида вышла в туалет и услышала из коридора жеманное:
- Ну, Антон Андреевич, вы у меня …
Дальше она и слушать не стала. Смех и грех. Уже празднует победу. Ну-ну.
 
Вечером Лида позвонила главбуху.
- Антон, извини, что в нерабочее время. Я не хочу, чтобы меня выбирали или не выбирали. Я ухожу. Надо было ещё тогда. Но я даже рада – Нина Иннокентьевна, наконец, показала своё истинное лицо.
- Лида, ты к ней несправедлива. Она просто любит порядок.
- Это называется не так. Это называется – любит власть. Я ничего не делала, не согласовав с тобой. Но ты всё равно на её стороне. Ладно, мне выйти, закончить дела?
- Не надо. Сами справимся.
- Тогда прощай. Зарплату не забудь отдать.
- Не волнуйся, на карту скину.
Гудки.
Лиде захотелось разреветься от обиды, как маленькой девочке. Это с ней в реальности происходит? Или как? Так же не бывает!   
 
 
Нина торжествовала. Она опять победила. Уже неделя, как Этой нет. Хорошо, что работала она без трудовой. Не надо ничего оформлять – ушла, и всё. Пенсионная люгота работодателя. У Нины тоже так. Но она-то сама не уйдёт. Не дождутся. Особенно теперь, когда её долгосрочный план, наконец, сработал. Теперь надо стереть даже память об Этой.  Уже всем рассказала, какая она бессовестная, что ничего не делала, одни ошибки после неё. Как хорошо: не надо больше подстраиваться, кивать, соглашаясь, когда хочется послать. Да и вообще, просто видеть эту всем довольную рожу. Всё у неё всегда хорошо. Получи теперь. Подумаешь на досуге, какая она, жизнь. Досуг у тебя теперь длинный будет. А жизнь голодная. Ненавижу таких. Всё их всегда устраивает, во всём видят хорошее, никогда сами не пойдут разбираться, случись что. На таких, как она, Нина, выезжают. Воды в доме нет – кто звонит в ЖЭУ? Нина. Микроволновка, холодильник в офисе грязные, кто моет? Нина! А то, что потом к ним никого неделю не подпускает, так сами виноваты! Вот было весело! Только Эта неодобрительно помалкивала. Да ещё подъелдыкивала – с кем, мол, связались. Да, лучше не связывайтесь со мной! Эта связалась и вылетела. Но почему-то облегчения не было. Как-то слишком легко далась победа. Никто и не сопротивлялся. Антошик немного подёргался. Его можно понять – работы прибавится. Отчёты сам теперь делать будет. Приходы, которые Эта делала, кладовщице отдаст. Реализацию секретарю. Ну, а я, так и быть, буду помогать с текучкой.
- Нина Иннокентьевна, зайдите ко мне!
Антошик зовёт. Чего ему надо. Не успел придти, уже весь в работе.
- Слушаю, Антон Андреевич! – сказала Нина, с трудом вскарабкиваясь на две ступени, отделяющие его кабинет от остальной бухгалтерии.
- Нина Иннокентьевна, я должен вам дать дополнительную нагрузку. Кладовщица отказалась вести дела Лидии Сергеевны. Сказала, что у неё своей работы достаточно. Так что, придётся вам.
- А у меня что, своей работы мало?
Он внимательно посмотрел ей в глаза. Так, что Нине пришлось отвести взгляд.
- Нина Иннокентьевна, я знаю, у кого сколько работы. До сих пор было равномерно. Теперь придется перераспределять. И, кто же, кроме вас? Возьмёте кадры и приходы. Некоторые счета. Мелкую реализацию. Я не хочу принимать нового человека.
Нина проглотила ком в горле. «Это как расценивать? Не хочет, чтобы потом Эту опять позвать? Или теперь я одна всё тянуть буду? Нет, ну что за жизнь! Никакого просвета. Везде я оказываюсь крайней. А Эта? Какая тварь! Из-за неё теперь ни в отпуск, ни отпроситься! Наделала дел и ушла! Ну, я ещё тебе устрою! Я о тебе такого всем расскажу, мама не горюй».
- Хорошо, Антон Александрович. Но, это же не бесплатно?
- Разумеется, я доплачу. Идите, работайте.
Нина тяжело поднялась с кресла, с чувством собственного достоинства прошла на своё место. Как же ей хотелось взорвать всё это к чёртовой матери. И Антошика, и работу, и саму жизнь. Но, нет, она ещё поживёт. И всем им мало не покажется!
 
 
Целый месяц Лида ходила, как неприкаянная. Она не привыкла не работать. Она не привыкла быть дома одна. Ум, доселе занятый заботами о матери и рабочими обязанностями, вдруг оказался не у дел. А, кроме того, не покидало ощущение отвращения, связанного с ситуацией на работе. И разъедала тревога за своё будущее. Она дала объявление на Авито и немного успокоилась -  возможность трудоустроиться была вполне реальна. Побывала у матери на кладбище. Стала ездить в парк кормить белок. И не уставала благодарить судьбу за обретённую свободу. Никому ничего не должна. Никуда не надо торопиться. Не надо ездить в это Гадюкино, где тюрьма не только для преступников, но и для всего хорошего, что ещё осталось в ней самой. От таких мыслей становилось легче. Однажды Лиде приснилась Нина. Только это была будто и не она: глаза похожие на две чёрные пропасти, глубокий нечеловеческий голос:
- Как тебе живётся, коллега? Что, не нравится? Надо было принимать мои законы, мою власть!
- Кто ты? О чём ты говоришь?
- Я хозяин человеческого племени. И ты у меня ещё будешь страдать! Я заставлю тебя корчиться в муках вины и раскаяния.
- Какая вина? Я не сделала ничего плохого!
- Я развёл тебя с мужем, чтобы ты научилась ненавидеть. Но вы остались друзьями. Устами твоей матери я лил яд в твоё сердце, но ты умудрялась прощать. Я устроил тебе театр абсурда на работе. Но ты не возненавидела своих коллег. Ты пытаешься их понять. С твоим отцом было легче. В отличие от твоей матери, с которой я легко нашёл общий язык, он не пошёл за мной. Но и бороться не стал, сдался почти сразу. С тобой сложнее. Но это особо лакомый кусочек – отнять у Него, подчинить себе. Вы все, такие как ты, будете моими. Особенно ты – такая же слабая, как твой отец.
- Причём здесь он? Он умер, когда мне было девять.
- Он сломался. Сам ушёл. Точнее, сбежал. Ты тоже сломаешься!
- Да кто ты?   
 
Лида проснулась от ужаса. Сон она не помнила, но на душе было так тяжело, что казалось, сейчас проломится не только её тело, но и кровать, и все четыре перекрытия дома, и земля под ним. Не хватало воздуха. Не было смысла ни в жизни в целом, ни в её жизни в частности. «Зачем это всё? Зачем нужна эта жизнь? Зачем я здесь? Мне плохо, и я понятия не имею, почему. Раз торжествует абсурд, зачем я живу? Да, отец. Что-то снилось, связанное с ним. Почему он покончил с собой? В его жизни тоже случился абсурд? Мать говорила, он был болен. А мне кажется – просто не вынес такой же бред. Ему было тридцать, он был красив и молод. А мне под шестьдесят. И ничего уже не будет. И никому я не нужна. Работу уже не найду. И даже искать не хочу. Но как жить дальше? И зачем?»
 
Лида металась по горячей постели, и в пустой квартире ей слышался мамин стон, шаркающие шаги. «Я схожу с ума! – с тоской подумала Лида. – Мама, прости меня, но я правда ни в чём не виновата перед тобой! Я хотела скрасить твою старость. Ты не дала мне шанса. Только теперь, когда тебя нет, я могу любить тебя. Я так благодарна тебе за всё, что ты для меня сделала! Я буду жить из благодарности. Мне так тяжело! Как будто что-то затягивает меня в тягучую безысходность. Но я не сдамся! Я верю, что нужна тому, кто создал этот прекрасный мир! Иначе меня бы просто не было».
 
От этой мысли Лиде стало легче, и она снова заснула. И опять ей приснился странный сон: она была невидима. Она смотрела и слушала, как два удивительных существа разговаривали, и от них исходило неяркое свечение. От одного, старика, будто вырезанного из дерева, с густой зелёной бородой и такими же волосами – переливы всех цветов радуги. От другого, страшного, похожего на раздувшегося от крови клопа с шипастым кольцом на голове в виде короны – мерцающий пепельный. Вокруг них вроде бы пустота, но за радужным стариком туманно просматривались меняющиеся ежесекундно пейзажи, а за серым – густая чернота, испещрённая множеством светящихся точек, похожих на звёзды. Лида не сразу разобрала слова, вернее это были даже не слова, это больше походило на музыку, но в ней читался смысл. Вот этот смысл и уловила Лида.
…
- Я всё равно уничтожу тебя! – звучал пепельный.
- Зачем? – отвечал разноцветный. – Не будет меня, не будет ничего. Тебе придётся снова искать себе место.
- Ты не понял! Я уничтожу тех, в ком ты живёшь. И буду властвовать над оставшимися. Они ещё долго будут кормить меня.
- Ошибаешься. Без меня они уничтожат друг друга и всё вокруг. Но у тебя ничего не выйдет. Ты уже многое разрушил из того, что я создал. Многих истребил. Ты пытаешься заменить в них мою правду своей ложью. Но, пока есть я, есть они. И - наоборот. Пусть не в каждом. Пусть в некоторых по чуть-чуть. Они всегда будут искать Истину. Кто-то в юности, пока ты не искусишь. Кто-то в зрелости – пережив все твои искушения. Кто-то всю жизнь, кожей чувствуя твою ложь. Мужчины и женщины, дети и старики – все, кому ведома моя любовь, а не твоя страсть. Все, кто способен сознавать, сочувствовать, сопереживать, сострадать. Носители той энергии, которую ты не переносишь. Они всегда будут стремиться ко мне, к своему Творцу. И когда-нибудь мы найдём способ, как вылечить от тебя остальных.
- Ну, насмешил! Где они, искатели твоей Истины? Единицы, разбросанные по всему свету. Да я с помощью своей Сети в два счёта разыщу их. И найду способы воздействия.
- Они тоже находят друг друга с помощью твоей Сети. Но не ты ловишь их в неё, а они используют все средства, чтобы соединиться и противостоять тебе. Ты сам им помогаешь. Всё, что ты даёшь, можно использовать во благо.
- Ложь! Не может Зло быть во Благо!
- То, что ты называешь Злом, для меня лишь тернии на пути к Истине. Ты сделал Жизнь в моём Мире сложнее и интереснее. Благодарю!
- Ненавижу тебя!      
Вспышка. Лида проснулась. Сон был такой отчётливый, яркий. Каждое слово отпечаталось в её сознании. Лиде вдруг подумалось, что там, где она только что побывала – и есть настоящая реальность. А здесь… здесь одна из иллюзий, насланных пепельным насекомым.
 
 
 
 


© Copyright: Мария Шпинель, 2021
Свидетельство о публикации №221072600361

http://proza.ru/comments.html?2021/07/26/361