Прощение

Яков Егорович Мартышкин в советское время оставался жить в Пензе на своей Малой Кочетовке. Жил он в небольшой комнате, которую новая рабоче - крестьянская власть ему щедро выделила в его же собственном доме, где ещё недавно кипела работа, смеялись дети, и приходили гости на чернослив со взбитыми сливками.

 Доживал он жизнь в полном одиночестве, уже не способный к труду, не получая пенсии. То, что его бросили все родные, и забыли односельчане Мартышкины, уже не казалось ему странным. В новых условиях теперь каждый приспосабливался, как мог, и выживали те, кто как можно дальше держался от «бывших».

Странным казалось, скорее, другое. Почему о нём «забыли» те, кто расчищал место от старых руин для новой жизни? Почему его, хозяина «сурской солодовенной империи»,  оставили в живых, когда гибли те, кто был лишь причастен к её былому триумфу? Может, из-за возраста? Мол, итак всё наработанное у него забрали,  новых дел уже не натворит, в скорости и так помрёт в нищете и голоде. А если оставить в живых, может, выведет на след скрывшихся от советского правосудия родственников…а может были другие причины?

На Кочетовке теперь было очень оживлённо. Здесь находилась одна из городских тюрем предварительного заключения. Ворота тюрьмы постоянно то с металлическим скрипом открывались, то с лязганьем закрывались, пропуская грузовики и идущих под конвоем арестантов.

Среди заключённых были бывшие офицеры царской армии, священнослужители, чиновники, бывшие городские деятели и предприниматели не успевшие сбежать. Но больше всего было крестьян из пензенской провинции. И вот почему. В 1918 году для конфискации хлеба у крестьян Пензенской губернии, чтобы кормить пролетариат и Красную армию, прибыло двадцать продотрядов общим числом около двух с половиной тысяч человек. Большевики стали отбирать у крестьян не только «излишки» хлеба, но и семена. В сёлах губернии начались массовые выступления недовольных крестьян под лозунгами: «Долой продразверстку!» и «Да здравствует свободная торговля!». Восстания охватили сёла: Кучки, Хомутовку, Ижмору, Ушинково, Голицыну, Долгоруково и др. Жестокое подавление восстаний отрядами чекистов  сопровождалось массовыми арестами и расстрелами населения.

Особенно много распорядительных телеграмм было прислано руководителям Пензы в августе 1918 года. Вот, например,  одна из них от 11 августа 1918 года, опубликованная в полном собрании сочинений В.И. Ленина: «Товарищам Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам. Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят «последний решительный бой» с кулачьем. Образец надо дать. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Опубликовать их имена. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Cделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков. Телеграфируйте получение и исполнение. Ваш Ленин».
   
Как-то в начале 1920-х годов, проходя мимо городской тюрьмы предварительного заключения на Кочетовке, когда из неё строем под конвоем выводили арестантов на работы, Яков Егорович встретился взглядом с конным красноармейцем в новой шинели с застёжками - «разговорами» и в богатырке с нашитой суконной звездой. Взгляд этот был очень внимательным и показался Якову Егоровичу до боли родным. Да, это был он, тот самый, когда-то заливающийся хохотом малыш, которого Яков, впервые став дедом, высоко подбрасывал и ловил в свои большие крепкие руки….Их пути с сыновьями и внуками давно разошлись, а теперь они, родные по крови люди, оказались вообще по разные стороны баррикады.

Во взгляде молодого красноармейца не было ни злости, ни обиды, читалась только лёгкая грусть и прощение.
Впереди его была долгая жизнь, наполненная и яркими впечатлениями, и горькими разочарованиями, жизнь, целью которой будет строительство нового, как он полагал, справедливого общества.
 
Жизнь же купца Якова Егоровича подходила к своему одинокому завершению. Быть может, порой, ошибаясь, а иногда и греша, но он тоже жил трудясь и созидая когда-то новое общество, в котором на смену дворянам-помещикам – владельцам крепостных душ  приходили новые хозяева - деловые мещане и крестьяне. Переходя, согласно закону Российской Империи, в купеческое сословие, они с отцом и братьями доказывали своим примером, что теперь каждый может достичь желаемого, если не будет лениться, пить горькую и завидовать соседям. Но молодым хочется всего и сразу, порой, не считаясь со стариками и не выбирая средства.

Больше этим двоим не суждено будет встретиться никогда.  Не суждено будет узнать всей семейной тайны и их общим потомкам...так что  это тоже гипотеза…лишь фотография из старого семейного альбома смеющегося малыша в больших крепких руках, да фотография рядом- всадника, молодого коммуниста в богатырке-будёновке двадцать лет спустя – непреложный факт.
 
Непреложным фактом является и последнее пристанище того же коммуниста с семьёй, с редкой для Москвы фамилией Мартышкины на Введенском кладбище. Всегда буду помнить,  как уходили мои родные в вечность под ружейные залпы воинского салюта и тихий звон многочисленных орденов и медалей в руках солдат почётного караула.

А совсем рядом нашли  упокоение жена забытого страной купца Ивана Егоровича Мартышкина, их внуки,  и последний  пензенский дореволюционный мечтатель Давыд Васильевич Вярьвильский, репрессированный Советской властью.

ДАЛЕЕ:http://proza.ru/2021/03/08/1440

К СОДЕРЖАНИЮ: http://proza.ru/avtor/79379102895&book=5#5