круг-круг

               
               
        Из-за яркого света, льющегося изнутри кафе «Хинкали-привет», и освещавшего мощную спину художника, пинком отворившего дверь, чтобы выглянуть  наружу этого заведения в погружённый в ночную весеннюю свежесть переулок, куда доносились запахи восточной кухни, смотрелась его фигура силуэтом из театра теней и занимала почти весь дверной проём. Пухлыми толстыми губами изобразил он дурашливую улыбку, какая бывает у пообщавшихся с Бахусом людей. Костюм, надетый по случаю вернисажа выставки его сокурсника «Комиксы грядущего», делал его шире, чем он был на самом деле. Скромный ремень, вдетый в шлёвки бесформенных брюк, обхватил отвислый живот немолодого мужчины, расстёгнутый пиджак с большими плечиками по моде, принятой в его далёкой юности, сидел на нём свободно. Левой рукой Стерхов опирался о дверной косяк, а правой, распуская и сжимая пальцы, с удовольствием месил весенний воздух, качая вытянутой рукой в такт мелодии легкомысленной песенки, сопроводившей его выход на улицу. Тёплый ветерок освежал раскрасневшееся потное лицо деятеля культурной жизни страны. На небе подёргивалась полная луна. Ноздри Стерхова вздрогнули, по носовым пазухам поползли, щекоча переносицу, пушистые гусеницы-невидимки, тронув виски, продвинулись к лобной части лица. Думаете, он готовился чихнуть? Вовсе нет. Так настраивалась невидимая антенна деятеля искусств на чудесную силу небес.
    Стерхов слушал милую песенку, не вникая в смысл её слов, забыв о неприятностях, бедах и кознях, творимых на земле, временами напоминавших о себе, и ощущал себя точно малое дитё под крылом любящих родителей. Давно не посещала его такая безмятежность сдобренная  иллюзией неоспоримого превосходства, какая бывает у детей, готовых услужить с противными расчёту чувствами, ибо в эти минуты ощущал он прочную связь с высшими силами, при упоминании о коих часто невольно сам собой поднимался у него указательный палец.
    А ведь недавно лежал Стерхов у себя в квартире без сил, ретировавшись перед наступившей реальностью нового тысячелетия, где всё вокруг бешено, как ему казалось, завертелось. Жуткий натурализм нового времени вступил в борьбу с наследием, суетная возня мешала сосредоточиться на работе. И, главное, не находился ответ на вопрос: «Зачем?» С удивлением художник замечал превращение вчерашних соседей в чужаков. «Как же общаться с этим чужаком?» - думал Стерхов и бежал в магазин за пивом. Дошло до того, что трудно стало выходить из дома, и подруга таскала ему в трехлитровых стеклянных банках щи. 
      Без тех конкретных обстоятельств, в какие по молодости художник попадал и теперь возмужавший лишенный размеренного распорядка дней в стране Советов, он в свои пятьдесят три года ощутив себя древним беспомощным стариком грезил о том, что потеряно безвозвратно. Но красота этого света не дала надолго глубоко впасть в депрессию. Однажды мужчина проснулся с ясной головой и с желанием выплеснуть на бумагу накопившуюся душевную боль, чтобы через работу найти ответы на накопившиеся вопросы. 
    Всем нам не понаслышке известно: заснув во втором тысячелетии и открыв глаза утром следующего тысячелетия, народ поменял свои предпочтения. Какое-то божество объявило: КОНСТРУКЦИЯ НЕЛЕПОСТЕЙ ОБРЕТЕТ КОГДА-НИБУДЬ ЗНАЧЕНИЕ! И работа закипела.
     С тех пор в Идее Равенства находили оправдание народные массы, когда причисляли себя к тем, кем не являлись. Осенённые грандиозными планами все разом поспешили поставить на вид собственный блеск-красоту хотя бы жителям планеты Земля, раз уж пока недоступна связь с обитателями других планет. Многомиллионные Я были немедленно брошены на торги, аукционы или просто в витрины! Каждый субъект негласно стал менеджером пиара.
     Великая болтовня заморочила и вскружила головы простодушным гражданам, проникая в щели жилищ, формировала вкусы, влияла на привычки, распекала самолюбие, корректировала наклонности людей, приучала к одноразовым стаканчикам. Таков был переход второго тысячелетия от Рождества Христова к третьему тысячелетию.
      Буйство измышлений больше не удивляло, к нему привыкли, и в дни затишья оной глохли от тишины. Тут же находились инициативные люди, готовые с задором и обаянием поделиться своими измышлениями.
      В Компьютерную эру визуальное столкнулось с вербальным. И не пытайтесь понять, кажется ли действительность искаженной или она на самом деле искажена? А возможно, абсолютно всё существует только в головах у людей. И ничего не происходит, а память человеческая – есть иллюзия, а жизнь, только здесь и сейчас. На вопрос: - На каком материале пишется история и почему прошлое запечатлелось в памяти? – Предположу, будто повинна в том общая на всех иллюзия и нам только кажется, что мы индивиды.  Закончится всех объединяющая иллюзия, когда ляжем в пастель и в горизонтальном положении столкнёмся с числом 0 – символом сна и смерти.
        А как же движение, естественная потребность новизны в видении природы и усиление духа противостояния бывшего с наступившим во все переходные периоды от столетия к столетию? Неужели теперь перемены некоторыми воспринимаются, как неудобная грёза сегодняшнего дня? Похоже на то – цифровизация многое в людях изменила!
    Возьмём в толк вышесказанное, учтя его символический смысл. Правильнее увидеть жизнь такой, какую видим сегодня, увидим, проснувшись утром следующего дня, помня вчерашний день и держа в памяти все прожитые годы. Образ будущего формируют ожидания. Из века в век, изо дня в день, последовательность действий дает результат, а тот в свою очередь тянет за собой следующую последовательность действий с инструментарием, сложившимся к текущему моменту. Помыслы людей всегда устремлены в будущее.
      Виктор Стерхов лишился в новом тысячелетии всех гарантий, предоставленных Советской властью деятелям культуры, равно, как и правил сосуществования с людьми брежневской эпохи. Взамен – ориентация на рыночные отношения, смена способа диалога, контактов с людьми, усиление необходимости исследования всякой всячины с разложением ее на косточки да появление предметов искусства с уклоном к интерактивности в ущерб чувственности и нежности.  От резкой этой перемены возникло в нем смятение, приведшее к отупению чувств – сделались чувства тихими без всплесков. Так оказался художник в длительном плену сплина. Но хандра, как и всё на свете имеет начало и конец. Настал новый период жизни художника, снова начал творить и посещать выставки.
      На вернисаже выставки «Комиксы грядущего» давнего своего приятеля за столом с дешевой выпивкой из одноразовой посуды Виктор Стерхов познакомился с Витей-физиком (он сам себя так называл), занимавшимся утилизацией мусора в космос. Выяснилось - они тёзки. По такому случаю, несмотря на значительную разницу в возрасте, решили отметить встречу в ближайшей к галерее закусочной «Хинкали-привет».
     Тогда художник ясно увидел: погода стоит великолепная, холода остались позади, радостно идти по сухому асфальту, вдыхать аромат распустившейся зелени.
     - Комиксы – интересный вид искусства! А главное – актуальный. Верно, американцев осенило уложить жизнь в формат комиксов, - рассуждал Витя-физик, когда они расположились в «Хинкали-привет» за столиком у окна, откуда могли видеть на другой стороне дороги кудрявого юношу с дудкой, сидевшего в романтической позе пасторального пастушка под кустом расцветающей сирени и редких прохожих, равнодушно скользящих мимо него.
      Витя-физик подозвал тростинку официантку с осветленными перекисью водорода волосами и азиатскими глазами:
      – Дорогуша, подай-ка нам бутылочку хорошего портвейна, сухофруктов с инжиром, орешков и, пожалуй, твёрдого сыра. - Затем взглянул на Виктора Стеркова и спросил: - Ну как, годится то, что заказал?
      - Десерт после дешёвого вина на вернисаже? - обеспокоенно спросил художник. Он рассчитывал ограничиться пивом.
      - Я плачу. Угощаю! Ведь это американцам пришло в голову отразить жизнь в комиксах!
     - Точно, - облегченно выдохнул художник, обрадованный, что не придётся краснеть при расплате по счёту, - я смогу подарить какой-нибудь рисунок или офорт…
     - Прекрасно. Позвоню. Относительно американцев скажу: - отличные ребята! Не так страшна реальность, когда доверишь её бумаге в виде веселых картинок. Оторопь не сильно берёт.
     - Почему весёлых?
     - Лучше весёлых. А вот и наш портвейн принесли! Сделай свой вариант комиксов грядущего. Пофантазируй. Я могу помочь раскрыть картину будущего по наметившимся сегодня тенденциям и математическим расчётам. Всё возможно просчитать. Какие у нашего народа сегодня ожидания? Под личиной веселья скрывается по большей части тоска по настоящему равноправию, например. Ради смеха набросаю условие, при котором возможно равенство - внедрение роботов во все сферы человеческой деятельности. Экономия на зарплате! Нет зарплаты - нечем платить за продукты. Голод. Не до шмотья. Не до веселья. Закрываются производства за ненадобностью. Деньги обесцениваются, а толстосумы теряют свои привилегии. Природные способности и образование потеряют значимость. Полная зависимость от роботов! Весело? Ха-ха. Шутка! Если затронешь правильные струны, твоя музыка заиграет и тебя примут. Ведь ты, как я понял – художник.
    - Способность посмеяться над собой приносит оптимизм.
    - Серьёзные проблемы доходчивей в таком формате.
    - О’кей, командир.
     - Скажем, весело ознакомиться с красотами глобализации по картинкам. Ведь раньше и наш русский лубок хорошо отражал жизнь. Когда начали носиться с идеей глобализации, я поверил им, - вспомнил Витя, – но теперь кое-что проясняется. Глобализм придумали властолюбивые люди. На деле преимущество отдельных богатеев, оказывается, не таким уж покойником. Ушли от народа на другой уровень. Смешно должно быть увидеть покойника «Преимущество» в парче встающим из гроба!
     - Любого завистника утешит, - задумался художник Стерхов.
     - Утешит?
    - Хотел сказать, что хоть в парче, да в гробу!
    - Если угодно, современность хорошо ложится в формат комиксов или, даже карикатур. Теперь наблюдается потребность разодрать картину мира на кусочки, припудрить, напомадить, сделать удобной, вволю посмеяться, внести, так сказать, творчество… делай зарисовки всего, что видишь.
    - Простите?
     - Погляди вокруг: тут тебе - и толстосумы, и нищие, и мошенники, жертвы... Да кого только не встретишь! Разнообразие! Какое уж тут равенство?!
     - Разве нет… - возражал Стерхов не по убеждению, а просто хотелось возражать. Ему ли, художнику с академическим образованием не знать, что и в искусстве равенства не бывает. - Комиксы? Комиксы, это ретро. Сегодня изобразительный ряд без голограммы не обходится. Не удивлюсь, если часть посетителей выставки есть голограмма. Ну а рисованное, так это от свободы самовыражения…
    - Грёза о свободной воле? - понимающе погрозил пальцем Витя-физик. - Могила принесёт равенство! Лучше давай выпьем!
    Виктор понимал: физик не верит в свободную волю людей искусства в современном мире. Но смолчал, смотрел на нового приятеля и думал о том, что не раз на показе актуального искусства, обретшего за несколько урожайных лет витринный блеск, из боязни обнаружить непонимание, хвалил, отводя глаза, нимало не стыдясь лжи, ибо за него говорило всего лишь одно из его «Я», маленькое угодливо-трусливое, а сама натура оставалась не опороченной. Художник и в самом деле верил, будто позволить одному из «Я» немного слукавить небольшой грех, ведь ничто, даже это отступление от профессиональных убеждений не могло свернуть его с выбранного им пути. Искуплением неискренности было упрямое служение непродуктивной идее, не дававшей финансового удовлетворения - пополнить мир шедеврами.
    - Такая замечательная фантазия, как глобализация, простого труженика не посетит… - криво улыбался Витя. - Здесь художник необходим.
    - Художник? Вы ставите меня в тупик. Художник, это совсем другое…
    - Верю. Но я говорю о художнике с выдумкой, изобретательном, ловком, беспринципном. Мысль об иллюстрации жизни в формате весёлых картинок, таких, как комиксы либо русский лубок - позитивный ход… Ну, выпьем!
    Они выпили ещё по одной. Витя махнул стоявшей недалеко от них официантке, черноглазой таджичке с крашенными светло-русыми волосами, гладко стянутыми в пучок, обернутый белой кружевной лентой: - Милая, принеси ещё бутылочку и две порции хинкали, у меня аппетит разыгрался.
      -  Я позову вашу официантку.
- Валяй. Дорогой художник, тебе может быть заказать чебуреков? Не стесняйся, я плачу, люблю людей искусства, понимаю, что живут они не богато. «Я плачу, – сказал Витя-физик, и затем обратился к подошедшей официантке, — две порции хинкали да бутылку портвейна».
      Проводив хорошенькую официантку взглядом физик возобновил разговор. Говорил о роботах и о том, что современные люди во многом стремятся походить на выбранный ими совместно идеал, рождённый в компьютерную эру, утративший связь с земными существами и больше походивший на какого-нибудь героя из комиксов.
      Стерхов слушал его в пол уха. Монотонно льющаяся речь сотрапезника не мешала художнику думать. Темы, затронутые новым приятелем, вызывали в нем ассоциации: целлулоидного вида люди без морщин и изъянов заполнили общественные места. На головах небольшие шапочки-изоляторы от воздействия на их мыслительный аппарат мыслями случайных и неслучайных попутчиков. Ведь если взять да продвигаться не типично по заданному пути, то не исключено попасть в непредсказуемо устроенное общество. Зачем повсеместно пытаются внедрить в живую природу робототехнику? Мне было дано понять: сведения, которые сообщены, лишь отчасти правдивы. Ныряй в толпу. Так надёжнее. В коллективе не сильно страшно. Но есть риск стать стиснутым толпой. Отделившись от толпы, рискуешь заглянуть в пропасть. Редкому одиночке удаётся миновать пропасть. А коли попадёшь туда, не жди, что протянут тебе спасительный крепкий прутик. Прутик окажется тонким и - благодарение неусыпной помощи твоего ангела - если удастся воспользоваться этим хлипким прутиком. Сумбурные мысли Виктора Стерхова прервало появление тарелки с едой.
     Девушка-тростинка с волосами, высветленными перекисью водорода, спихнула с подноса две тарелки с хинкали на стол. Художник очнулся от раздумий, вспомнил, что находится с новым приятелем в «Хинкали-привет», который продолжал говорить. О чём?
    - Так я говорю, нормальным обыкновенным людям не придёт в голову навязывать обществу законы глобализации, - рассуждал Витя-физик, - уже несколько раз сказал, но не слышу твоего мнения.
     «Ах, вот о чём он…» - подумал Стерхов и возразил:
     - Помнится Вы, извиняюсь, ты причислил художников к беспринципным самолюбивым выдумщикам.
     - Сгустил краски, я же говорил - уже отрёкся от такой характеристики служителей Мельпомены. Я не оговорился, сегодня художники стали почти актерами, комиками или трагиками. Нет, правда!
    - Не все.
    - Ладно, пусть так. Ведь истина в данном конкретном случае - не пострадает от частного мнения, - оправдался Витя-физик.
    - А что касается равенства, отвечу: кое-кому позволено делать всевозможные кульбиты…
    - В том то и проблема. Толерантность… Лиса, перед тем как пообедать петухом позволила тому пройтись по курятнику. Ха-ха! И это можно изобразить. Конечно, некоторых иногда балуют. Иначе образ справедливости исчез бы навсегда. В наше время щедрость лишена бескорыстия. Необходима необычайная удача, попросту говоря - счастливая звезда!
    Долговязый Витя, затянутый в строгий костюм, снова рассмеялся. Художник ответил:
    - Здесь боюсь, мало что от нас зависит. Зачем занимаешься отправкой земного мусора в космос?
    - Нужна необычайная удача! – пожал плечами Витя.
    - Не понял. И всё равно как отразится такая смелость на всех нас?
    - Не всё равно.
    Виктор Стерхов, моргая слезящимися от похмелья глазами, смотрел, как поглощает хинкали его новый на этот вечер друг и радовался тому, что сам он, слава Богу, не учёный, от него не ждут невероятных открытий. Только удивлялся, отчего плоский живот Вити не вздуется от столь обильной пищи.
     Нежданно Виктор ощутил в себе нежность к Вите-физику, ему даже показалось, будто искренне любит нового знакомого. С художником такое случалось - он к посторонним лицам относился как к потенциальным натурщикам. А тут еще разговор о том, да о сём, и, как водится у русских, о смысле жизни в ожидаемом новом необычном мире: разумеется, станет тот мир кому-то вполне обычным. Художник знал: покинув Витю-физика, никогда о нём не вспомнит, не захочет задуматься о проблемах, связанных с мусором, оставит в этих стенах живой интерес к новому знакомству, если только случай не сведет их снова, забудет его навсегда. Образ долговязого Вити с длинным носом и темными горошинами глаз между лепестков век, выветрится из головы вместе с алкоголем. Озабоченный расширением образного знания, плюс – добычей средств на пропитание, мастерскую и краски, Стерхов давно настроил мыслительный аппарат на освобождение от всего, что вряд ли пригодиться в работе.
       Художник был бы рад прекратить заумные разговоры да уйти восвояси, но надо признаться: сюжеты черпал он у словоохотливого учёного. Подарком считал возможность наблюдать за тем, как Витя-физик говорит, как меняется у него выражение лица. Сухое вытянутое лицо физика с глубокой морщиной поперек лба, оживало в зависимости от выпитого вина и, в конце концов, меняло бледность на розовый младенческий оттенок. Такая перемена до того заинтересовала художника, что он на какое-то время опять совсем было упустил суть речи приятеля. В нем шевелилось острое желание зафиксировать этот оживший кусок дерева.
    И художник снова стал про себя размышлять и не слышал рассуждений нового приятеля. Когда же принесли очередное блюдо и ещё одну бутылку портвейна, он встрепенулся, в очередной раз почувствовал неловкость от того, что потерял нить разговора, начал судорожно про себя прокручивать фразы, сказанные новым приятелем до того, как задумался о своем. Опять на помощь пришёл Витя-физик, спросив, кому в голову могла придти идея глобализации, и сам же дал ответ, из которого слдовало, что придумали глобализацию люди с мозгами, устроенными как у беспринципных художников выдумщиков. «Он всё о том же», - подумал Стерхов и выдавил из себя: - Вы художников причислили к беспринципным выдумщикам.
     А тот - ему:
     - Сгустил краски. Успел отречься…
     Стерхову не хотелось говорить. Он разглядывал собеседника, чье ожившее лицо вдохновило его на философствования, мол, после эмоционального накала всегда наступает остывание оного, а далее, за восторженной уверенностью – усталость и успокоение (нередко болезненное), которое принесёт сомнения. За сомнениями последует чернота неуверенности и отчаяния. Новая всепоглощающая Идея сменит отчаяние. И вдохновение тут, как тут. Символ Круга! Повсюду прослеживается Символ Круга! – размышлял Стерхов и с восторгом подумал о неизменном последовательном повторении всего и вся, цикличности времени, согласно пониманию древних греков.
    Физик Витя снова заговорил. Теперь он рассуждал о времени. Художник Виктор Стерхов, меж тем, смотрел на собеседника и думал: - «И в этом сухаре живет подлинная страсть. И его захватывает магия дела, которым занят». Таким уж был Виктор Стерхов, всегда-то он, в каком состоянии ни пребывал, примечал, анализировал, примерял к будущим своим картинам.
    - Мне решительно все равно, что такое, традиционное клиповое искусство, будь оно хоть в киношном формате или в музыкальном, да хоть в картинках – плевать. Но наш общий знакомый, надо сознаться, и вправду хорош, догадавшись отразить время в комиксах, - объяснял свою позицию физик, - ибо то, что нас ожидает впереди достойно отображения в комиксах для убавления изумления.
     Затем физик начал меняться в лице. Совсем недавно он не был столь суров к ожидаемому миру людей. Теперь порозовевшее было лицо, которым любовался художник, вдруг побледнело. Казалось, лишний выпитый стакан вина убавил оптимизма у этого малого и сделал его большим пессимистом, но потом происходила в нём другая перемена, и он вновь был оптимистом, хотя и не на долго. Стал пророчить катастрофу из-за замещения консервативных ценностей либеральными. После хвалил либеральные ценности. Говорил, устои-де претерпят опасные народу локальные перемены, но, мол, перемены назрели. Пугал тем, что многие профессии отомрут, а игры обретут рулевое значение. И тут же добавлял: - Видимо, пришла тому пора…
      Противоречием грешило рассуждение молодого физика об ожидаемом Будущем человечества. Краски, в которых он описывал его то сияли радостью, то мрачнели. Под конец, Будущее, с его слов, вовсе перестанет сулить чего-либо хорошего простым смертным, а перед небожителями-толстосумами возникнет угроза больно скатиться с Олимпа, ибо роботизация не только лишит работы их подчинённых, но и обесценит деньги. И Витя снова заговорил об искажении истины, пришел к умозаключению, что знание строится на предположениях, потому искажение истины иногда неизбежно и, мол, не всякая фантазия полезна, а укромных уголков, где можно бесконечно долго прятаться не существует. Наконец, физик умолк и задумался. Но через минуту заговорил:
    - Многие теперь рассуждают о том, какую выгоду принесут роботы обществу. От таких субъектов следует ожидать единственно реальный акт насилия. В ситуации, обрисованной одним моим сподвижником, от того, к чему скачок технологического развития может привести, он бы съехал с катушек. Он и съехал заранее, этот мой знакомый. Зачастую мы и не подозреваем чем, обернутся наши изыскания! Мысль требует воплощения. Кому как не роботам трудиться бесперебойно без вариантов и отступления от заданной программы.
     - Не угрожает ли всё это человечеству началом конца?
     - Обществу с недозревшим сознанием к принудительным реалиям? Но ведь невозможно остановить прогресс! К тому же испокон веков живём по писанным не нами правилам. Даже монархи не имели полную волю. Людям придётся смириться с неизбежностью. А дело чести для учёного придумать идеальную живую куклу. Начатые человеком изменения земных предметов, сознательное управление биосферой, воздействие на процессы этой системы привели к тому, что запущенные процессы продолжили движение в заданном направлении сами по себе. Известно, все идёт по кругу, - продолжил развивать свою мысль Витя-физик, - Как ни старайся изменить типичный земной ход, всё равно окажешься внутри этого типичного земного хода: причина явила следствие, а следствие – причину. И видимые изменения в форме никак не повлияют на содержание.
     - Круг? Я тоже иногда думаю о законе круга, на днях на площадке перед метро Университет ходила кругами поливочная машина - после дождя поливала мокрый асфальт.
     Витя снова заговорил, не обратив внимания на Стерхова, желавшего сменить тему разговора:
    - Слишком очевидной становится неотвратимость перемен.
    - Согласен…
    - И новая игрушка, не капризная живая кукла весьма кстати как в быту, производстве, так и в утехах… Так или иначе, с ростом технологического прогресса растет потребность в дальнейшем росте технологического прогресса – Круг! Если пойти дальше того, чтобы наделять роботов отдельными функциями, но дать им зачатки разума с возможностью саморазвития, позволить оживленным формам принимать решения, то не исключено, что инициатива ускользнет из человеческих рук! Кого звать на помощь?
    - Бог ведает, - замялся художник.
    - Когда подвергнутся изменениям все представления об устройстве мира найдётся столько места человеку на земле сколько есть сегодня? И не упустите из внимания, что происходит всё по необходимости, а перед необходимостью бывают предпосылки, и уж после – продукт, который, в свою очередь, тянет за собой новую необходимость и так далее по кругу - последовательность действий.
     … Стерхову надоело слышать о мусоре, роботах и захотелось поговорить о большом значении не логического образного знания. Но его сотрапезник продолжал разглагольствовать про робототехнику и с упоением говорил о мусоре, этом барометре жизнедеятельности городских дворов. Он, как и прежде не обращал внимания на художника, а тот уже не глядел на физика, как на потенциальную натуру. Когда хочешь сказать о многом и не находишь слов либо нет возможности вставить слово всё кажется недостаточно точным, обыденным и бесцветным.
 
        Случалось ли с вами такое, будто в вас щёлкнет осознание того, что, находясь где-нибудь, например, в общественном транспорте среди незнакомых людей вы мало чем отличаетесь от них. А окружающие если и глядят на вас, то вскользь, без интереса. Вряд ли доставит удовольствие догадка, будто только ваша оплошность возбудит интерес к вам и позволит им увидеть в вас объект для снисхождения, изумления или, даже, презрения. Объект!  Эта догадка невыносима. Во всяком случае вызывает смесь неловкости и удивления. Примерно те же чувства овладели художником - со свойственным всем художникам, ощущением себя режиссёром спектакля жизни - когда он понял, что размышления сотрапезника лились бы и в том случае, если б его не было рядом. Ведь Витя-физик говорил самозабвенно и долго.
     Тогда Стерхов стал слушать песни, доносимые из колонок магнитофона. После поднялся и направился к выходу. Единственно о чём он мог бы пожалеть, так это о том, что не удалось сказать этому чудику о чувствах, ведь кукла не может научиться чувствовать. А он может!
     И вспомнил про разговор с английским египтологом, рассказавшем, будто в одной древнеегипетской рукописи прочитал точно такие же жалобы египетского художника относительно современной ему культуры, какие слышит от Стерхова. «И это тоже сообразуется с законом Круга», - решил Стерхов.
     Распахнув дверь закусочной, он почувствовал блаженство от весенней свежести. Перед ним на верхней плоскости крыльца разлеглась его ломанная на ступеньках тень, очень длинная, и протянулась она за пределы крыльца до дальней горизонтальной разделительной линии между освещенным прямоугольным участком тротуара падающим светом из раскрытой двери закусочной и тёмным в ночи тротуаром. Стерхов топтался на месте и пока не торопился преодолевать ступеньки крыльца. Мысли его растворились в легкомысленной песенке, сопровождавшей его выход наружу.
    - Бу-бу-бу - шлёпает губами художник и тянет: - Бу-у-бу-у…
    Неожиданно Виктор Стерхов вспомнил ощущение одиночества. А поскольку в эти минуты чувствительность мужчины оказалась высокой, начинает его отягощать догадка столь страшная сколь и магическая, будто человечество стоит на пороге новой эры, где действительно может появиться новая киборгов раса и будет жить бок обок с людьми. Он пугается почерпнутых из истории искусств знаний о том, что к началу нового летоисчисления чужие божества наводнили эллинистический Олимп и стали вытеснять исконных его обитателей. И, в конце концов, вытеснили!
    - Цикличность времени.
    А тут ещё легкомысленную песенку сменило пение его нового друга, заоравшего во всю мощь горла песню «Подмосковные вчера», умиротворение покинуло художника, его штормило, и небосвод шатался вместе с ним. Лохматые дуги бровей Стерхова поднялись над округлившимися серыми глазами, отвечавшими полной луне бриллиантовым блеском в серых глазах, и на лице появилось восторженно вопрошающее выражение, а из жирной точки собранных в пухлый бублик губ, протянулось трубное: «О-о-о!»
      Художник заметил, что медным советским пятаком глядит на него луна очень больших размеров, к тому же, слегка колышется, словно вызывает на разговор.
     - Кругляш, пятак, где ты прятался в прошлую среду? – стал укорять луну художник, - я ведь больно шлёпнулся тогда, у выхода из винного магазина. А сегодня я в порядке. Видишь? В полном порядке! Знаю, кто я есть. Знаю, что никогда ничего плохого планета земля от меня не увидит, - бормотал, улыбаясь Стерхов - если какой-то задавака, гроша ломанного не стоит, но в каждом глазу у него по доллару, нет по сотни долларов, оскорбится на мои творения, так пускай. Он то сегодня есть, а завтра от него пшик… Так- так. Глумитесь, веселитесь, не жалко. И, хотя самомнение сковало душу, ум, сердце, когда-нибудь прозреете и постыдитесь, осознав, что сами-то ничего путного не создали. Ваши фантазии в угоду вашей жалкой короткой жизни. Ведаете ли что есть жизнь честного художника? Вы думаете, его возможно перековать. Всякий по своему умению живёт. А рождённого быть художником, ничем не перековать. Не умение в нем главное, а Бог знает, что толкнется в сердце. Тут хотение-умение бесполезно, потому как сердце чувствует, не хватает чего-то, трепета, маленькой искорки. Необходимость выплеснуться чувствам на клочок бумаги либо на кусок холста терзает всё существо, ещё неясный самому творцу посыл его души рвётся наружу, чтобы внутренним ритмом соединиться с ритмом творений тех мастеров, кто близок его душе, кого выбрал своими учителями. Тогда как холодный рассудок да повседневная суета стараются прихлопнуть эту искорку, принимая её за нечто пустое. Коли суета возьмёт верх над умеренностью, а разумность решит поправить не логическое образное мышление, потянет ради спасения духа стушеваться и красоту внутреннюю запрятать за неприличным чем-нибудь, тем, на что недовольно голосит публика. Зачем? Да чтоб уберечь свою искорку, свой светлячок от непонятливых сытых глаз до поры, пока дух вновь не окрепнет. А когда окрепнет - тогда только наступит счастье. Ясность мысли наступит. Настоящему творцу совесть и честь не дадут гнуться ради увеселения публики. Не будет срама! В прошлую среду пригодился бы мне пятак с серпом и молотом. Упал, ушибся. Теперь же я в полном порядке. Моё воображение-костыль не даст упасть в грязь!
    Со слезами в голосе обращался Виктор Стерхов к луне, оставив общество Вити-физика на попечение явившейся его знакомой. Стерхов, переступил, наконец, через порог закусочной.
     Заклёпки, подшипники, пружинки, металлические и пластиковые пластины разных форм и форматов закружились у него в голове, складываясь в причудливые конструкции, напоминающие людей фантасмагорические картины рождались в голове сопровождаемые бессвязными мыслями: «Такими хотят увидеть людей будущего? Толпа мнимых профессионалов хочет повергнуть меня в свой жалкий мирок! Слишком много призраков уживается в воображении, искажая действительность, а вдруг, робототехнике вздумается избавиться от источника мусора – от людей? Да и знаем ли мы самих себя. Да-да, если робототехника догадается решить проблему мусора через избавление земли от людей, то что?» Рассуждая так, мужчина продолжает глядеть на свою тень и мысли его переносятся на тень: «Если пропадут все тени на земле, то образ мира станет другим. Впрочем, никому неизвестно, каков мир на самом деле».
     Художник делает попытку спуститься с крылечка. Удачно спустившись с первой ступеньки, Стерхов заметил, что его тень упёрлась головой в дальнюю границу светлого прямоугольника и со следующим шагом станет входить в ночную тень тротуара, сливаясь с ней. Он, шаркая ногой по своей тени выбрасывает ногу вперёд, словно отшвыривая мешавшее проходу случайное недоразумение. И едва удерживается на ногах. «Вот я тебя», - шипит он, а вдогон ему продолжает его новый приятель, Витя-физик орать во всю мощь голоса песню «Подмосковные вечера», а после начинает петь «Во поле берёза стояла».
      Продолжил Стерхов думать про тени: «Пропади все тени на земле – другой образ картины мира явился бы жителям земли, и, наверное, время стало исключительно линейным. Отражать линейное время, почему-то легче. С другой стороны, теперь нет проблемы в изображении трёхмерном - голограмма. А вот двухмерное изображение уже далеко не всем удаётся».
     То внимание, с каким ему шаткими ногами, обутыми в стоптанные туфли, приходится прощупывать неровный тротуар возле крыльца закусочной «Хинкали-привет», свело возникшие было мысли об ожидании катастрофы на Нет. Против закусочной под кустом сирени сидит паренёк и дудит в дудку. «Какой художник сумеет воспроизвести такую красоту?» - думает В. В. Стерхов и вновь чувствует восторг перед естеством природы. Засаленная чёлка торжественным гребешком торчит над его высоким шишковатым лбом, из носа торчат упрямо растущие волоски, ресницы украсила слеза умиления.