мистер искусство похоже жив

         МИСТЕР ИСКУССТВО ПОХОЖЕ ЖИВ

                Внемлите духи тьмы
                В своем ужасном страхе.
                В садах моей души
                Залаяли собаки.

                В садах моей души
                Безжалостный садовник.
                И взмах его косы
                Сверкает сквозь терновник.

                В садах моей души
                Сидит усталый сотник
                Глядит, как ладит гроб
                Мой престарелый плотник.
               
                Дмитрий Корчуганов
               
                I
                СВЕРЧКОВ - ХУДОЖНИК
     Жалоба художника Максима Сверчкова на несоответствие его статусу жизни после смены второго тысячелетия третьим принесшим цифровизацию заслуживает внимания. К двухтысячным годам М. Сверчков уже справивший сорокалетие оказался при жалких финансах отчего осознал, что ему есть на что жаловаться. И не ему одному! Хотя к началу ХХI века мир встрепенулся, стал подвижнее прежнего и кажется гораздо веселее нельзя отрицать, что он чересчур неоднороден да к тому же в глазах людей взявших за привычку смотреть в смартфоны начал члениться на фрагменты, не поддающиеся объективной оценке, ибо почерпнутые из интернета сведения вкупе с быстро меняющимися вокруг событиями мешаясь в сознании очевидца далеко не всегда дают ясную картину. Надежда не часто покидает людей поэтому от грядущих перемен редко ждут плохого. Но по странной прихоти судьбы не всегда оправдан подобный настрой. Невзгоды конфузят беспечность. В обновляющемся мире огромное количество аксессуаров вещиц якобы ставших человечеству необходимыми замелькали перед множеством голодных глаз. На первый взгляд обрывочное видение мира и богатый выбор безделушек не влияют на умы граждан.  На самом же деле это не так.
    Я заявляю о своем уважении к роду человеческому. Но в современных реалиях вымысел умело маскируясь под явь, нередко уводит человека от понимания действительности. Конечно, виртуальное возникает из фантазий, основанных на пережитом, тем не менее в наши дни виртуальность приобретает субъектность. И в новых обстоятельствах многие готовы поменять свой статус занявшись не свойственными им профессиями да всяческими ухищрениями побудить соотечественников обратить на себя их внимание.
      Потребность новизны в видении природы толкает к поиску иной трактовки природы на идейном обосновании того, как её понимает личность находясь в социуме. Здесь предположу, что в искусстве создание абсолютно нового – иллюзия, даже когда предметы культуры, отражающие текущее время, несут в себе нечто революционное острое. И виртуальная реальность тоже продукт человеческого опыта.
      Не желая возводить напраслину на быт в «человейнике», обогащенный невиданными до селя штучками, замечу, образ жизни людей внутри формирования миров на стыке столетий не знает беспристрастности. Впрочем, в любые времена человек грешит пристрастием ко всему связанному с ним, особенно при очевидной потере умеренности и скромности.
     Сосуществование виртуальной реальности с действительностью формирует продукт новой эры. Дух противостояния бывшего с наступившим готовит почву новому над, чем уже нависла угроза преодоления. В формирующуюся на наших глазах эпоху появилось массовое увлечение собою с тяготением к расширению ареала, заполненного восторженными зеваками.   
   
    На небе звёзд ускорилось движенье, 
    а на земле звёзд появилась тьма. 
    Чем больше их числом, тем меньше их цена. 
    А нищетой задавленный бедняга, 
    представив важной птицею себя, 
    хоть лучше бы ему назваться уткой, 
    мечтающей на праздничном обеде 
    смотреться гусем в яблоках на блюде, 
    вдруг встретит безразличие людей к своей персоне, 
    о сколько испытает горьких дней – 
    его усилия стать чуточку виднее напрасны были.       ;;; 
               
    А бывает, родится невинное дитя без помышления представиться Величиной с яркою необычной судьбой, хотя на самом деле такой наделён, поскольку Бог, полюбопытствовав, чем Парки наградят младенца, готового покинуть чрево матери своей, нечаянно царапиной отметил его ладошку.    
    С отметиной - Божьим даром - жизнь проходит у единиц из целого народа. Противоречий в них хоть отбавляй! Забота их: в истории оставить видный след - отмеченных успеха призрак гонит. Кто выпустил на волю призрак тот, который у отмеченных шлифует волю? Для этих лиц и человечество - объект, хотя прикинуться объектом везунчики горазды сами. Среди отмеченных есть идеалисты. Не усладит им слуха звон монет… Идея – вот предмет, ради неё лишенья и разруху терпеть готовы год за годом. Не ласково таких героев встретил двадцать первый век! Мы знаем, в прежние года подобное случалось. Но здесь особый случай. Ведь человек, перешагнув из века в век увидел мир в верчении юлы на поле схем, где цифры власть над словом обрели. Технологический прорыв не обещал народам отупенья чувств, но это произошло.
   И вереницею года вперёд летят, жизнь поражает с небывалой силой. И в этой кутерьме ещё не сгинули творцы, кому не в радость отрицанье школы предшественников.  Художник Максим Сверчков из числа таких творцов.
   В далёкие года мальчик Максим однажды поразил родственников декламацией не детского стихотворения, закончив выступление словами: «Я гений судьбы поколений». Взрослые зааплодировали. А ребёнок потупил глаза утаив, что услышал эту фразу от любителя выпить горькую не в меру шебутного соседа поэта Эдуарда Г. чтобы взрослые не заругали за то, что берёт в пример нестандартного человека, пьяницу и дебошира. Фраза «я гений судьбы поколений» врезалась в память будущего художника и словно печатью скрепила письмо его дальнейшей жизни, где важную роль играет бессеребряничество.
    Что хотел сказать поэт, произнося «я гений судьбы поколений»? Казалось, поэт являл собою то, где противостояли Демон и Ангел и неустанно мерились силой добро и зло. Не было среди знавших поэта тех, с кем он не конфликтовал и следом не переменял неприятие на милость. Э. Г. весь был сосредоточием противоречий. Теперь уж поэт на небесах. Бедолагу забрал господь в рождественские святки.
    Забота о внутренней свободе без чего невозможно создать что-либо стоящее не покидала Максима Сверчкова никогда. Оказал ли влияние на формирование личности будущего деятеля культуры поэт-сосед или толкнула юное создание в пространство культуры открытка, поразившая его сознание изображением на ней страдания томящейся в темнице красавицы, наверняка не скажешь. Но открытка с репродукцией картины русского художника ХIХ века Флавицкого «Княжна Тараканова» потрясла мальчика дав ход воображению. 
     Когда в лихом азарте нового тысячелетия взбудораженные переменами люди на перегонки предавали прежние идеалы, Максим Сверчков уже будучи состоявшимся художником продолжил писать немодные фигуративные картины. У творцов подобных Сверчкову соревнований дух не заслонит приятность самого процесса написания картины. Учелло, Боттичелли, Рембрандта, Веласкеса, Пикассо, Ван Гога и прочих оставивших в истории искусств заметный след берёт Сверчков себе в пример. Он ищет образы жизни и смерти, закатов и рассветов в пространстве культуры. 
     Одни художники рождаются служить толкачами прорывных Идей в согласии с запросами нового времени, другие - сдерживать рывок первых. Такому упрямцу, каким оказался Сверчков, в новейших течениях искусства чудится угроза самой добродетели! И всё же, сколь ни рознились бы подходы в искусстве у художников разных направлений, все они, невольно отражают неотрывно связанное с миром и чаяниями соплеменников. Художник несмотря на часто плохой характер – охранитель человеческого лица общества.   
   Был Сверчков когда-то смел и надменен, презренье у него соседствовало со смирением, леность с рвением творить, меланхолия с восторженностью. Но время шло, и скорбная могила для юности восторгов уже готовилась принять напрасные мечты – пришла усталость.
   Известно, когда в принадлежащем МСХ доме на улице Вавилова в длинном коридоре, разделяющем помещения художественных мастерских сходятся пара-тройка художников почесать языками кто-нибудь обязательно заметит, будто ныне простому человеку не нужны смыслы, а нужна красота либо может их заинтересовать что-нибудь непонятное залихватское, а коли вдруг понадобятся смыслы, то они больше ориентируются на физиологическую природу человека. Затеявший в таком ключе беседу приятель вместо ожидаемого продолжения разговора, увидит, как сухие губы Максима Сверчкова  плотно смыкаются в ниточку да то увидит, как несколько секунд зло глядючи в пол он молчит, словно противно ему выставлять напоказ свои чувства: он де в свои почти шестьдесят лет уже ни на чём не настаивает, хотя ему всем сердцем хочется взбунтоваться против насаждаемой глобализацией неправды в его ремесле. Затем Сверчков обыкновенно говорит о другом, например, о невозможности обойтись в искусстве без нелогического образного знания.
    Вынужденный мириться с новыми реалиями Максим Сверчков часто ощущает в себе нечто вроде спора между собственными Я, иными словами, его одолевают сомнения, отчего на душе у него часто неспокойно. Поэтому думать, чем живёт народ ему в тягость, хотя не думать об этом у него не получается.
  Точно новая линза для слабовидящего человека есть прозрение. И этой спасительной волшебной линзой для художника Максима Сверчкова явились два сна, пригрезившиеся ему две ночи подряд, открывшие чем следует озаботиться прежде всего: прочувствовать клад в себе самом да оберегать этот клад от наносного и случайного.      
               
                II
                ПЕРВЫЙ СОН ХУДОЖНИКА СВЕРЧКОВА
     На руинах Советской империи в Москве у себя в мастерской спал художник Максим Сверчков возвратясь из деревни. Снилось ему, будто по серебряной дороге с идеально ровными краями приближается похоронная процессия. Сон отличался четким до резкости изображением, яркими красками, лежащими заливками с плотной текстурой цветового пятна по краям из-за концентрации там пигмента. Образовавшиеся пограничные линии на ряду с цветовыми пятнами становились элементом структуры конкретной композиции.
    Итак, перед Сверчковым пролегала прямая с серебряным покрытием дорога, по обочинам которой рыжела земля. За обочинами с обоих краев дороги располагалось по золотистому колосящемуся полю, а за полями сосны с ровными как зубочистки розовыми стволами
 утопали основаниями в кустах малины, чабреце, чернике, схваченных лиловыми тенями от сосен. Местами понизу словно радуга коснулась земли между полем и сосняком, зелень травы разбавлялась всевозможными полевыми цветами: тимьяном, молочаем желтым, синим аконитом (из него древние греки делали яд для стрел), бледно голубой валерьяной, васильком, вероникой белой да розовой, иван-чаем, шафраном, розовым кукушкиным горицветом, клевером красным, лютиком, бордовой маргариткой, наперстянкой розовой, одуванчиком, фиалкой полевой, лимонного цвета чистотелом и другими цветами коих названий не упомню. Синевы в небе хоть отбавляй. В том живописном пейзаже двигались хоронившие кого-то люди. Впереди шли коммерчески удачливые художники, растянув сальные губы в улыбку. А уши знаменитостей по кошачьи повернувшись ушными раковинами назад, ловили патоку лести семенивших за ними фанатов, здесь находилась и пресса. Сверчкову пришло на ум сравнить улыбки тех творцов с размашисто нарисованными запятыми акварельной кистью по мягкой хлопковой бумаге с концами, упертыми в розовые кругляши – румяна.
    Следом за художниками и поклонниками их талантов показались богатейшие люди страны в серо-белых накидках с прилегающими вдоль тел продольными складками похожими на каннелюры античных колонн. Накидки полностью закрывали тела статусных мужчин и женщин одного роста, обутых в золотые башмаки на платформах разной высоты. Важные персоны с высокими лбами без морщин - ботокс видимо тому причина – скучно глядели вперёд тусклыми глазами. Нижнюю часть лиц у них скрывали воротники формой капители дорического ордера наподобие капителей колонн Парфенона в Афинах. Эти люди в маскарадных костюмах похожих на античные колонны построились прямоугольником, изображая колоннаду по периметру четырёхугольника пустующего пространства, предназначенного нести функцию глухого объёма (целлы) в древнегреческом храме с фигурой божества внутри.
    И в том прямоугольном пустующем пространстве время от времени на несколько секунд показывалась голограмма безликого божества. Вместе с голограммой божества над прямоугольником составленном из колоннообразных людей проявлялся в воздухе антаблемент, состоящий из архитрава, фриза и карниза. На фризе – изображение битвы богов с коронованными пигмеями в классических костюмах по моде начала двадцать первого века.
    - Ну и зрелище! – воскликнул тогда во сне Максим Сверчков, пораженный увиденным. На него давил шик блистательных особ, проходивших мимо. Голова художника сама собой покорно склонялась перед ними.
    Возненавидев себя за свои поклоны и желая прекратить унизительные кивки, он, всё же продолжал болтать головой взад-перёд. Стыд нещадно за то прессовал его душу. Сверчков во сне ворочался и стонал. Оно и понятно! Любой человек на его месте опешил бы, встретив неожиданно столь большое количество влиятельных особ. Когда же за всесильной толпой показался черный короб на колесах, катафалк с надписью из восковых алых роз: «Мир праху мистера Искусства», художника, словно кипятком ошпарило, из его уст вырвался отчаянный крик:
    - Неужели это похороны мистера Искусства!
    За катафалком плелись заплаканные нимфы и музы с повисшими плетьми руками, Руки время от времени вздымались и из уст дев вырывался вопль: «О, горе нам, ужас, ужас!»  Следом за стенавшими девами скрипела самоходная колесница с Аполлоном, красивым юным богом солнечного света на ней.
     Бог солнечного света нехотя перебирал пальцами струны инструмента похожего на русские гусли. Исполняемая им мелодия лилась вяло, навевая большую скуку. Рядом с Аполлоном сидела обезображенная горем сгорбленная молодая женщина с колтуном волос на голове. Женщина беспомощно водила глазами по сторонам ища с кем разделить горечь утраты дабы ослабить силу неизбывного горя.
     Нимфы и музы, в ком надеялась несчастная найти спасение от непосильного эмоционального груза, шли, сгрудившись за катафалком перемежая вопль с углублением в себя и приобретали понурый вид. Всякий раз после передышки неземные девы вновь прижимали кисти рук к груди и следом вздымали их к небу голося о своём горе да проливали слёзы. 
    Не найдя ни в ком поддержки, молодая женщина в отчаянии запрокидывала голову, заламывала над головой руки, после чего, сцепив пальцы рук перед собой безвольно опускала их на колени и входила в ступор. Спустя короткое время женщина выпрямлялась и более не в силах терпеть в одиночестве душевную муку принималась глазами судорожно искать кому излить свое горе. Сверчков знал (как бывает во снах), что видит не обыкновенную женщину, а видит греческую богиню любви прекрасную Афродиту. Телодвижения у муз, нимф и Афродиты повторяясь менялись последовательно в одном и том же порядке словно античные героини являлись частью механического устройства.
    … как не печалиться после сна, оправдывающего уныние, овладевшее художником спустя несколько лет после распада империи, когда вдруг осознал себя в дыму заволокшему бытие родного пространства, когда вместо вожделенного прекрасного незнакомого ощущал облапошенность, осязал победу колких цифр над приятной округлостью слов! Приснившийся кошмар на минуту обескуражил художника не сразу понявшего, что это был всего лишь сон. Утренний свет уже обкусывал лунные края - начинался новый день. Послышался стрекот из угла куда художник свалил написанные им в деревне пейзажи. 
    - Сверчок запел? Надеется здесь привлечь самку? Бедолага. Как попал сюда!? – удивился художник и встал с постели желая проверить, не померещился ли ему стрекот сверчка. Он нашел сверчка в завороте холстины одного из подрамников, осторожно придавив насекомое краем холста, двумя пальцами другой руки взял его и выпростав спичечный коробок, положил бедолагу внутрь коробка.
    - «Великолепный сверчок, не обессудь, но мне пришлось совершить над тобой насилие для твоего же блага» - проговорил художник, глядя на спичечный коробок. – «Зачем ты заточил меня?» - ответил художник самому себе вместо сверчка. – «Чтобы ты не спрятался. Ведь я хочу этим же днём отвезти тебя в деревню, в привычную для тебя среду обитания». – «Домой?» - «Да-да, для твоего же блага! – «Ты желаешь приручить меня?» - «Нет. Гм… удивительно, что многие без злого умысла любят учить жить по их правилам, теряют личное время, чтобы примерить кое-кого со своими понятиями. Трудятся до изнеможения». – «Не глупо ли?» - «Порою чадолюбие требует сухого расчета. Но когда та сила действует, будто внушила приязнь и тем, которые этим гнушаются, трудно достичь ожидаемого результата. А обучаемые таким образом чем настойчивей станут перечить им, вызвавшимся учителям своим, тем скорее учителя будут гнуть своё до полного изнеможения, пока силы вконец иссякнут и рассудок потребует покоя. Такова степень убежденности некоторых родителей, как и некоторых деятелей в своей правоте. Тебе, однако, это не интересно» - «Отчего же?» - Так разговаривал мужчина сам с собою мысленно приготовляясь в дорогу, побыть пару часиков в деревне и к вечеру вернуться назад в город.
     Сверчков наведывается в доставшийся ему от дедушки деревенский дом только по необходимости спрятаться от городской суеты, от которой, в куще столичных событий невозможно отгородиться. Мегаполис представляется художнику нерукотворным котлом, куда стекаются людские потоки, где бурлит будоражащий нервы дурманящий информационный коктейль, а ритм жизни невыносимо скор. Душа немолодого художника с недавних пор пребывает в тревоге, его отталкивает и притягивает набирающая силу условная реальность, угрожающая если не поглотить действительность, то надежнее заслонить сказками правду жизни, дезориентировать, впрочем, для некоторых эти лживые сказки до гробовой доски кажутся единственно верными, а извращенные новости - откровением.
   Чуждыми видятся Сверчкову новые тенденции в изобразительном искусстве. Художник Максим Сверчков – коренной москвич, он любит старые тихие московские дворики, куда выходят черные лестницы домов. Ему не любо перерождение Москвы в город с сердцем мчащегося на исходе сил яростного быка, но при том украшенного культурными знаками отличия народов со всех уголков распавшейся страны. После распада СССР художник, выходя из дома видит на улицах скопище незнакомых людей, снующих по расширенным тротуарам стараниями городских властей, видит столичное метро, заполненное под завязку пассажирами, а в парках лавочки заняты… Москва перенаселена. И воображение Сверчкова рисует ему толпы нескончаемыми разношерстными, разноцветными крупинками, в вечном движении по кровеносной системе распластавшегося на семи срытых холмах измождённого зверюги-города с воткнутыми в его больную пасть клыками в виде стекложелезобетонных многоэтажек, и из этой городской пасти с восхода солнца и до его захода слышится монотонный жалобный гул.   
    … размышляя над тем, куда ведут изменения эстетических представлений, способов выражения и смыслов вообще, художник задумывается и об изменениях в мироощущении, взаимосвязях, мироустройстве. Представления о мире формируют образ мира, а тот в свою очередь становится основой в художественном процессе.
    Та лёгкость, с какой общество отказывается от созерцания пугает Сверчкова, ему чудится угроза добродетели и будто понятие «идея», восходящее к греческому глаголу «видеть» пугающе теряет связь с этим глаголом. Появление незнакомой интонации во всём современном да внезапное увлечение народа хаотичной беспредметностью и обрывками целого ставит в тупик художника. Ему приходит на ум, что современным людям свойственна обрывочность восприятия из-за привычки глядеть в смартфоны, где возможности показа ограничены рамками экранов да к тому же информационная избыточность давит на мозги. Если не всё, то многое кажется ему пустозвоном. Россия наполняется незнакомыми художнику смыслами, коклюшками Бытия.
     Осознав появление у себя страхов, смущавших его дух из-за вышеописанных причин, Максим Сверчков иногда обнаруживает в себе желание заразиться беспечностью той части молодёжи, кто позиционирует себя с Лермонтовским Печориным, но ум и сердце держат открытыми смартфонам. 
    - Не высшая ли сила стремится сблизить противоположности, - размышляет художник, - я ведь не только о себе пекусь, а думаю много шире, о единстве противоположностей думаю. Так не высшая ли сила примиряет сильные и слабые начала в человеке? Два конца одной оси., ибо в слабости сокрыта сила другого порядка. Но при всех наших противоречиях объединяет нас таких непохожих рождение в общем пространстве с добром, злом, завистью, лихом, бескорыстием, щедростью, скупостью, коварством, душевностью, тщеславием, всепрощением, любовью… 
   Максим Сверчков в искусстве склонен оглядываться на кумиров прошлого, кто, по мнению его учителей в академии художеств были само бескорыстие. Тупо следуя их учениям, он, побуждаемый благородством их помышлений, являет собою пример идейного творца рождённого не дать человечеству погрязнуть в мелочности и пошлости, как он это понимает.
   Но борьба с ветряными мельницами, наконец, утомила Сверчкова, кошелек у него тощал, кредитная карта пустела. Образы наступившей действительности не на шутку встревожили душу. Художника начал мучать вопрос: ни есть ли он само Ничто.
    Неизвестно, к чему привели бы душевные терзания художника, если б в конце лета две ночи подряд ни увидел он два сна с одними и теми же персонажами в одном и том же окружении. Приснившееся походило на двухсерийное кино. Каждый из снов увидел художник по возвращении из деревни в город. Почему два дня подряд? Так уж получилось.
                III
                ВТОРОЙ СОН ХУДОЖНИКА
    - Ура! Сверчок опять в привычной для него среде, - радовался Максим Сверчков крутя баранку своей легковушки, - надеюсь, не зря второй день подряд делаю вояж! Спас бедолагу, заблудившегося в моих пейзажах. Ого… пейзажах, только нарисованных, а я его – в натуральный деревенский пейзаж! Живи и радуйся. Спас, надеюсь, тебя, дурашка., -     забалтывал свою усталость художник, вынужденный два дня провести в дороге при исполнении своего долга перед сверчком по случаю оказавшегося в багажнике его машины.
    В начале сентября, когда мужчина, собираясь домой в город укладывал вещи в свою старую «Волгу», жившая по соседству Любушка выкрикнула ему через забор, разделявший их земельные участки, что мол с прошлого года хранится в ее доме забытый Сверчковым кусок холста и не худо бы его забрать. Так сверчок перекочевал из деревенского дома с печкой в багажник легковушки и через три с половиной часа очутился в московской мастерской художника, куда тот заехал выгрузить свои этюды с пейзажами и там заночевать. Сон в ту ночь прервал стрекот сверчка коего Сверчков найдя среди привезённых вещей решил вернуть в деревню в привычный для насекомого ареал. Так он и сделал.
    Отвезя сверчка в деревню и вернувшись в Москву, художник улёгся спать. И видит он сон как продолжение приснившегося ему накануне. Снится, будто уже прошли коммерчески успешные художники со своими фанатами и богатейшие люди страны прошествовали мимо. Теперь же проезжает катафалк с надписью «Мир праху мистера Искусство». Рядом стенают нимфы с музами, горюет Аполлон, нечеловечески страдает Афродита. Но есть одна деталь, отличающая обстановку второго сна от первого: возле гладкой отливающей серебром дороги рядом со Сверчковым стоит похожий на него старичок вширь лица улыбаясь ему. Старичок подмигивает, погляди, мол, какие события последуют! Глаза у старика белёсые, а зрачки чёрные большие. На левом плече правой ладонью он придерживает нечто с тараканьими усами и судя по виднеющимся фрагментам лапок из-под стариковской горсти, повёрнутой книзу – это членистоногое существо, которое силится оттуда выбраться. 
    Вдруг старичок разжимает пальцы, раскрывает ладонь. На открывшемся плече его сидит огромного размера сверчок, который привстаёт на крепких задних лапках ломанной формы, а четырьмя передними лапками держится за стариковские пальцы. Иссиня-чёрные зрачки сверчка походят на головки кованных гвоздей, каждый величиной с каперс и словно всажены прямо в белки человеческих глаз без роговицы. Зрачки блуждают по белому полю глазного яблока сверчка будто ищут кого-то и вскоре останавливаются на художнике Сверчкове. И не просто смотрит, а вперился в глаза художника! Поражённый размером насекомого - насекомого? - художник тоже вытаращился на необыкновенного сверчка. Is this Mark? Художник чувствует, что это существо в секунду пронизало его взглядом, и после опустив веки – они похожи на защищающие от летнего знойного солнца козырьки над окнами магазинов округлой формы - сверчок прячется под ладонью старика, который тут же сгибает над ним ладонь домиком смыкая корявые пальцы. Укрыв таким образом это странное существо – только ли существо? - старик обращается к Максиму Сверчкову:
    - Обижаешься, что твоих картин не замечают. Зря. Так бывает и не по злому умыслу, не из зависти. Видящий для слабовидящих – чужак. Им бы приблизиться к видящему. Но, судя по всему, не под силу. Проносятся в потоке невежества, не внемля СЛОВУ видящего.
   - Что за видящий? – осведомился художник, а про себя отметил, что глаза у старика сделались такими какие были у необыкновенного сверчка.
   -  Он вне толпы, - отвечал старик.
   - Какой толпы?
   - Из разных людей. Знакомься. У меня на плече сверчок К.О.
   - Почему К.О.?»
   - Я – мистер Искусство и он тоже. Прочти заглавные буквы с зада наперёд, ведь обратная сторона всего сущего на земле также реальна. Прочти, как говорю и получится: О.К., - с этими словами старик протягивает художнику круглое зеркальце.
    - Кого хоронят?
    - Мистера Искусство.
    - Но позвольте, Вы назвались мистером Искусство и стоите передо мной!
    - Что ж с того? - ухмыльнулся старик исчезая.
     От непонятного для художника общения он оторопел. В том, что сверчок вовсе не сверчок, а нечто, связанное с высшей силой, сомнений у мужчины не оставалось. А кем был этот старик? И почему он похож на него самого, на Максима Сверчкова? Теперь художник внимательней относился к любым мелочам и отмечал про себя, мол опять перед ним та же похоронная процессия, в которой впереди идут успешные художники, за ними рассыпая похвалы семенят их почитатели и представители прессы, следом шагают важные во многих отношениях господа в маскарадных костюмах, имитирующих античные колонны, едет катафалк с надписью из искусственных роз «Мир праху мистера Искусства». За катафалком скрипит самоходная колесница с сидящими на ней Аполлоном и обезображенной горем Афродитой. Последними в похоронной процессии плетутся музы с нимфами. Небо голубое, воздух пронзительно чист, пейзаж окрашен во все цвета радуги, толпа людей смотрится серым пятном из-за смешения черных и белых одежд на них. Со стороны хвоста процессии раздаются стенания и мольбы. Но, что это? Видит Сверчков, что небо темнеет, появляется тёмная туча. На туче – чудеса! – на плоской туче обозначился рельеф гигантского кулака. Вот рельеф дёрнулся и задвигался взад-перёд. То кулак пробивает дыру в туче.
    С каждым ударом кулака о тучу слышно грохотание. Гром? Хоть, уши затыкай! Наконец то туча прорвана! Из дыры показалось гневное лицо Зевса?! Глава всех греческих богов, верховный правитель мечет молнии. Исчезает. Образовавшаяся дыра в туче наполняется влагой словно глаз слезой, через секунду поток воды вырывается наружу и заливает округу. Начался сильнейший ливень! Люди в растерянности остановились. Одежда на них вымокла. Неожиданно дождь закончился. На лицах важных господ макияж смыт, пропал лоск. Стоят, словно обухом их огрели. Зато все девять муз, нимфы, Аполлон и Афродита хорошеют и воспаряют духом. Жизнь не скупится на сюрпризы!
    Не успел художник Сверчков подивиться скорым переменам, как увидел себя внутри катафалка сидящим у гроба. И открылась художнику правда: мистер Искусство вовсе не умер, а вместо покойника лежит в гробу муляж, сработанный из некачественного папье-маше, промокший и оттого расползавшийся на глазах. Смущает дух художника сходство куклы с ним и со стариком.
        Вот уже Сверчков стоит неподвижно в задумчивости возле катафалка. Слышит смешок. Над его головой проносится огромный сверчок. Художник оглядывается. Видит важных персон, кому в прошлом сне кланялся. Они удручены, сконфужены, не знают куда глаза девать от стыда. Лоска будто и не было. Мокрые наряды облепили неказистые – как оказалось – тела. Шикарно скроенные воротники у них сдулись и обвисли. До сего момента скрываемые лица теперь открыты. Рты у сих господ оказались очень велики. Высокомерие этих всесильных людей сдулось вместе с их воротниками.  В Максиме Сверчкове при взгляде на них возникли три чувства: стыд, презрение и досада. Художник видит, как эти господа молча хватают большими ртами воздух словно рыбы в рыболовных сетях. Он переводит взгляд на нимф с музами. Похорошевшие счастливые нимфы, развеселяясь пустились в пляс вслед за Терпсихорой, музой пляски и хоровода. Остальные музы, Каллиопа, Мельпомена, Полигимния, Талия, Урания, Эвтерпа, Эрато радостно захлопали в ладоши...
    … итак, дождик закончился внезапно, как начался, а земля сразу же просохла, катафалк преобразовался в пассажирский автобус, украшенный полевыми голубыми колокольчиками. Воодушевлённый хорошими новостями о мистере Искусство бог света, воплощение юной и вместе с тем зрелой мужской красоты Аполлон, сидя на крыше автобуса с удовольствием обрамил всеобщее ликование игрой на лире. Из-под его пальцев теперь льётся возвышающая душу дивная мелодия. Афродита, спрыгивая с подножки автобуса перед сидящими в автобусе разного чина божествами хорошея поет:
     Нет причины горевать
     Закружимся в хороводе –
     В волю станем танцевать!
     В радостном порыве богиня любви и красоты подбегает к художнику Сверчкову и заглядывает в его изумлённые глаза. Полевые колокольчики подрагивают, источая сладкий аромат. Мужчина проводит рукой по цветкам и после подносит ладонь к губам. На его языке остаётся нежный умопомрачительный вкус!
      Не трудно догадаться, проснувшись, мужчина доволен вторым сном. Смекнул - непростые оба сна увидел - провидческие. Теперь де наберется он сил, снова примется писать картины вместо пейзажей. От пейзажей всё равно ему проку нет. Ведь не пейзажист он – картинщик.
    Художник думает: «Куда ведут наши чаяния? Уж, верно, некоторые из них созвучны силе враждебной духовному миру, попахивают меркантильной гнильцой. Вырву из головы желание ездить на хорошей машине, вкусно жрать, шалить с… помолюсь и начну работать. Бедность уводит в противные духовным инициациям хлопоты. А мы не поддадимся. Соберу все свои Я в одно да возьмусь за дело. Напишу много прекрасных картин и… Только я забыл попросить денег у Зины на оплату пользования мастерской. Вот досада!»
    Вопрос о денежном долге омрачил настроение мужчины, поубавил воодушевлённости, приглушил голос упоительных мечтаний. Деятель культуры принялся в сердцах корить Фортуну за её близорукость, одновременно вожделел её, чувствуя право на благосклонность той, чей запах благополучия влечёт к ней всякого человека.
    Любой, почуяв вблизи запах благополучия, без боязни принять пренебрежительно скривлённые в скобу губы Фортуны за доброжелательную улыбку, очарованный прелестью открывающихся перспектив безоглядно спешит навстречу к чаровнице. Не всегда оправдана вера в постоянство этой могущественной дамы. Махнув удачей перед носами столь же инициативных, как и легковерных людей, Фортуна, по большей части вскоре остынет к случайным счастливчикам да оставит их на произвол судьбы. Тогда, испытав вместо ожидаемых радостей мытарства, он, этот искатель счастья, познает великое разочарование, найдёт свои душевные силы истощёнными, а в себе обнаружит множество комплексов.
    И несмотря на печальные мысли, у Сверчкова о бедности, нельзя сказать, что он впал в уныние поскольку поверил, что полоса невезения наконец то закончится.  Лежит Максим Сверчков на диване в своей мастерской, рядом с его головой на подушке лежат маленькое круглое зеркальце и спичечный коробок, в котором недавно сидел сверчок. Мужчина, взяв круглое маленькое зеркальце в руки, поигрывая им старается припомнить, откуда оно взялось - не во сне же в самом деле получил его от старика, называвшегося мистером Искусство?!
   - Есть ли у кого такие большие зрачки какие были у огромного сверчка в моем сне! Как каперсы. А нравственность никто не отменял, – зачем-то произносит художник и встав с постели, направляется к холодильнику.
    Мужчина достаёт из холодильника хлеба, колбасы, банку с каперсами. Каперсы из стеклянной банки улыбнулись ему, оказавшийся на зубце вилки каперс отправляется к нему в рот. Подаренные соседом греческие каперсы кажутся Сверчкову гораздо вкуснее чем прежде. Несколько других каперсов отправляются вслед за первым каперсом в рот художника. Совершенно очухавшись после сна и почувствовав бодрость в теле, деятель культуры полон решимости приступить к работе. Не замечает, как проглотил уже дюжину каперсов.
   - Сегодня же, - говорит Сверчков, - непременно сегодня краски разложу удобнее по цветам на столе, почищу палитру, натяну пару больших холстов на подрамники, пересмотрю наброски и эскизы, начну... 
   Раздаётся стук в дверь, затем показывается голова Олега Гершуева, соседа Сверчкова по мастерской.
                IV
                ГЕРШУЕВ НАВЕЩАЕТ СВЕРЧКОВА
    Художник Олег Гершуев, проходя утром мимо мастерской Максима Сверчкова, заметил отсутствие замка на двери соседа. «Сверчок вернулся», - подумал он, отмыкая ключом навесной замок на двери своей мастерской.
    Войдя в помещение, Гершуев сбросил с плеча сумку на кресло, вынул из стенного шкафа рабочую одежду. Переоделся. Поставил турку с кофе на электрическую плитку. Достал из холодильника колбасу и батон хлеба. Отрезал колбасы, положил кружок на ломоть хлеба. Налил приготовленный кофе в чашку. Пригубил. Поставил чашку на стол. Взял бутерброд, надкусил и тут же отложил - есть расхотелось. Взглянул на пустующий мольберт. Взял незаконченную картину. Поставил на мольберт. Зевнул и решил навестить Сверчкова. Распахнув дверь соседа, Олег весело проговорил:
    - Дружище, вернулся!?
    - Это-о ты, - неохотно отозвался Сверчков.
    - Рад мне?
    - Конечно, - промямлил Сверчков.
    - Много картин привёз?
    - Нет.
    - Скромничаешь. Покупатели, ау-у, где вы?
    - Не шути так.
    - Хочешь сказать: традиционалистов, таких, как мы с тобою скоро в утиль сдадут?
    - И такое возможно.
    - Да уж... Послушай Максюша, задумал я одну картину по-новому написать, эдакий   мистический пейзаж со смыслом: небо, пески и маленький человечек, а тень от него большая – верблюд. Писал, писал, чую, света не хватает, который через разбел цвета бывает, как свет в Башкирии. Ты же знаешь, я родом из Башкирии. Так вот, почему раньше не видел - о свете говорю - да вот не видел. Не мог. Только позже разглядел. Когда писал картину, казалось - к концу иду - вижу, не та интонация. Прошёлся кистью по всему холсту. Вот оно - близко, а не даётся. Ещё прошёлся. Сегодня взглянул на холст. Трогать рано, сырой ещё. Просохнет, снова пройдусь по всей поверхности: сначала - кое-где пастозно мазки наложу, после лессировки сделаю.
    -  Хороший сон этой ночью видел.
    - Ну, видел, и что с того. Похвастаюсь, расписался я, наконец - живопись у меня снова пошла.
    - Отлично.
    - Но горюю, что рынок схлопнулся. Даже Вернисаж на Крымке схлопнулся. Там ведь и цен то не было. За сколько купят, за столько и отдавали картины.
   - Плохо, - проговорил Максим, – но и качество там…
   - Ну да, качество желает быть лучше. Но рынок схлопнулся!
   - Не порть настроение. Говорю, сон хороший видел.
   - Ты на даче куковал, а здесь Стравнов душу Богу отдал.
   - Помер? – оторопел Максим.
   - Отбросил коньки. Скоропостижно. Позавчера похоронили. Буквально на днях заходил к нему. Ничего, крепкий мужичок был. Показал мне один холст. Из новых. Светится. И свеж! Академический такой импрессионизм. Правда - обобщённый. Говорил, уйму времени на него потратил. Долго писал. А нипочём не скажешь - легко написано. Тяжести ни на грош. Молодчина! Здорово - настоящий космос, музыка. Да что музыка – симфония!
   - Да-а! - протянул Сверчков задумчиво.
   - Так ему даже в посмертной выставке отказали в нашем Союзе Художников. Про господина Феддот… Да что о нём говорить, твердит, у нас, мол, в галерее план. Мужики решили прошвырнуться по галереям, поискать место, где его выставку сделать, если не бесплатно, так хотя бы за умеренную цену. А то в новой России есть унитазы дороже произведения искусств. Унизили художников, обесценили их труд! Всё норовят бесплатно взять…
    Максим Сверчков прервал тираду друга:
    - Слышал о Грылеве?
    - Тоже помер? – теперь изумился Олег Гершуев.
    - Да нет, не помер. Выставка у него на Зоологической уже четвёртый месяц как идёт. Если не был – сходи. Поинтересуйся, чем публику удивлять. Он там пребольшущие кубы выставил. На уровне глаз в них дырок насверлил, чтоб внутрь заглядывать. Внутри - пусто. Правда горит одна лампочка красным светом. А стенки коробов чёрной краской вымазал. Объект назвал «Родные пенаты». Так все просто пищали от восторга. «Наш русский гений», - говорят. Ну, радио, телевиденье… Я на открытие ходил. После перед отъездом в деревню, посетил выставку скульптура Генри Мура в Кремле. И рисунки экспонировали.
    - Разве мы богаты произведениями Генри Мура?
    - Из Лондона привезли. Давно не посещал Кремль. Соборы там – иллюстрация свободы мышления у людей того времени. Имели они внутреннюю свободу. А иначе разве смогли бы такое великолепие сотворить?
   - Так итальянцы поучаствовали. А потом, как же крепостное право, немыслимые дикости, – возразил Гершуев.
   - Опять ты про мироустройство… Да иконы то наши мужики писали! И стиль соборов не католический, а православный. Тон наши задавали. Я о внутренней свободе толкую, без которой искусство словно бумажный цветок, не выращенный в саду, а сделанный, понимаешь?
   - Не тупой.
   - Видимо, правы некоторые, говоря: «Не относись слишком серьёзно». Но коли в живописи вся жизнь сокрыта, как быть?
   - Спросил, так спросил!
   - Олежек, мне думается, это серьёзней, чем некоторым кажется. Ведь писал картины не для забавы или из прихоти, сам не знаю зачем делал. И не для денег! Это мука, наслаждение, служение… Забываешь себя, порой света белого не видишь…для кого все это?
   - Не ты один, но не будем о грустном. Загляни ко мне в мастерскую. Похвастаю. Я старые акварели достал. Хорошие! Всё же здорово я раньше писал.
    - Дай очухаться, - буркнул Максим, - Про наши мастерские, наверное, люди говорят: - тут собрались одни неудачники.
    - Ты опять про грустное. Мне в институте студентки прохода не дают. И так, и сяк выворачиваются.
   - А ты не поддаёшься?!- засмеялся Максим.
 Олег Гершуев потупил глаза:
   - Терплю, чудно - со студентками... У нас в университете один приятель поплатился работой из-за одной крали. Ну, он, это Михаил Юрьевич. Ты его помнишь? Так его уволили. 
   - Помню его. Уволили, значит.
   - Мне иногда тоже приударить охота… Со мной студентки заигрывают. Не смейся. Это правда!
   - Так приударь, - похихикивал Максим Сверчков.
   - Жена не поймёт, - серьёзно отвечал Олег. - У нас в институте есть очень, даже очень... Подзывает меня как-то одна студентка: так ли, мол, нарисовано? Сажусь на её стул, указываю на ошибки. Она же наклоняется ко мне ближе некуда, да грудью по моему плечу проводит. А вырез у её кофточки будь здоров. М-м-м... Делаю вид, будто меня это не интересует и вовсе не касается. Поднялся. Другая студентка, сидя, руки подняла, потянулась. Майка на ней приподнялась, открылся зад в стрингах. Право, хоть с работы беги – соблазняют! Иду, значит, после занятий по коридор - навстречу мне обе девицы вышагивают. Завидев меня, хитро так ухмыляются. Дают понять, что мол неслучайно своими прелестями хвастали. Игра у них такая. На прочность меня испытывали. Да ну их, к лешему! Никакой серьёзности. Из молодых теперь редко кто стремится учиться рисунку. Зачем, когда есть Photoshop! И другие программы… А в толк не возьмут: мертвечиной несёт от такого подхода, вонючей падалью!
   Сверчков одобрительно кивнул:
   - А то-о…
   - Времена переменились.
   - Факт.
   - Обновления!
   - Да, уж. Без обновлений никак нельзя.
   - Разумеется. Как бы выглядел мир без обновлений? Занятно взглянуть.
  - Отчего такие фантазии! – хмыкнул Максим.
  - Из пустоты не возникнут. Достали меня эти новшества! Такая вот история. Истории появляются вместе с рождением человека. Само рождение – это ли не история!
  - История. Пока дети родятся, глупо рассуждать об остановке развития…
  - Я ведь про обновления толкую.
  - Заладил: обновления, обновления…
  - Нет, Максюша, послушай, ведь перемены переменам – рознь. Человечество не может существовать без перемен, это правда. Ну а вдруг, тот, без чьей воли волосок с головы не упадёт, о ком без трепета не вспомнишь задумает информационное поле сделать недоступным людям, лишить человечество творческого мышления и оставит нам только животные инстинкты, каскад чувств сократит до минимума да притушит эмоцию. Что тогда? Глупая выдумка, конечно. Ну а всё же…
    - Причём тут информационное поле?
    - Да ведь откуда-то идеи возникают!
    - Необходимость. Потребность в новизне, удобстве и прочее…
    - Для результативности умственной деятельности нуждаемся в мотивации, необходима какая-то зацепка, как если б ключик повернуть в замке музыкальной шкатулки: пружинка сожмётся, следом развернётся, запустит механизм. И – музыка! Если Он решит с нами такое глумление сотворить, над родом человеческим, наверное, найдётся какой-нибудь брачок, лазейка для нашего ума, уцепимся да давай шуровать, искать путь к спасению. Ах что это я говорю про глумление? Мы всякое Его деяние должны покорно принять.   
    - Надеюсь. А коли задумает с нами подобное сотворить, то - катастрофа! Ах, никогда не видеть бы такого аттракциона! Однообразный мир, бессменный мир опостылеет. Наступит скука! Всё покажется отвратительно безвкусным, пресным.
   - Жуть.
   - Художники с недавних пор стыдятся вывернуть перед публикой пустые карманы. А отчего? - задал вопрос Сверчков.
   - Не понял.
   - Многих состояние карманов волнует больше, чем качество собственных произведений!
   - Бывает, - поддакнул Олег.
   - Утончённое чувственное восприятие мира, вдруг потеряло актуальность!
   - Ну, успокойся.
    В ответ Сверчков сказал:
    - Рожденье смерть венчает. И ожидал я новый век. Всё думал, доживу ли? Вот судьбоносный миг настал. Что ж встретил? Отрицание всего и вся я встретил. Мать честная, где мы?! Все словно сорвались с катушек – взялись устои рушить. И неуместна в том утеха, раз на развале в соцсетях потеха.
   - Да ты, гляжу, почти поэт!
    - Не смейся. Этой ночью приснился мне удивительный сон. Получил я благую весть, что мистер Искусство жив.
   - Мистер? - сказал Гершев, – Ты часом не рехнулся? Пойдём ка в мою мастерскую. Кое-что покажу.
    -  Акварели?
    - Да.
    - Пойдём, только ненадолго.
    В мастерской Гершуев снимая с полки пачку акварелей говорил:
    - На выставкоме к последней выставке в СССР академики, как увидели мои работы, говорят… Один академик говорит: «Затрудняюсь с решением. Либо всё надо брать, либо ничего». А другой: «Возьмём несколько листов с акварелями». И взяли. У нас в ларьке МСХ тогда голландскую акварель продавали. В металлических тюбиках. Никогда такой раньше не видел. Накупил я этих красок и бумагу хорошую: торшон и Arches купил. И прямо в формат писал. Сделал шедевр. Акварельные краски такими были, что бери земляную краску, клади колонком с водичкой на бумагу – красочный слой получается прозрачный и насыщенный. Ты понял, что я делаю, так и решаю, как хочу. Ты понял. Я про качество красок сказал. Ты понял.
    - Конечно! – ответил Сверчков.
    - Ну как, нормально? Композиция нормальная? Она держится! Организована вся. Абсолютно формальная, литературы нет, да?
    - Правда.
    Олег достал ещё несколько акварелей, снова заговорил:
    - А вот эта бумажка рыхлая, как промокашка, но толстая. Смотри, какой эффект: будто фреска! Я настолько к ней привык, к бумажке, то есть, и к краскам… Клал мазки, почти не глядя. Смотрел только на натуру. Уже легко добивался глубины, чтобы она сделалась прозрачной. Попал, не попал – попал!
    - Собственное решение сделал.
    - Постмодернизм. Реплика! Здесь монастырь, море… Ну, ты видишь – отошёл от реализма. Синюю возьмём, плюс фиолетовую… Всё это эмоции, а не фотография. Сотни таких акварелей наделал. Я раздолбай был – много раздал. Пойдёшь в среду в галерею Сверчок» к Е. Л. Феддот? Соберутся члены клуба.
    - Пожалуй схожу.
                V
                Е. Л. ФЕДДОТ
     Про Е. Л. Феддот мало есть что рассказать. Он человек небедный, держит галерею «Сверчок», женат. У себя в квартире раз в квартал собирает художников разных направлений. Там художники вместе с хозяином обсуждают вопросы, связанные с искусством, продажей картин, художественными проектами и так далее. Вырабатывают стратегию выставочной деятельности. Е. Л. Называет такие собрания клубом.
     Деятели культуры посещают сей клуб с надеждой когда-нибудь получить возможность сделать бесплатную выставку в модной галерее. В той корысти нет ничего дурного или позорного, а есть нужда продержаться на плаву. Но находятся и те, кто приходят просто потусоваться.
    Е. Л. Феддот любит показать осведомленность в нуждах народа в современной России. Несомненно, в господине Феддот есть магнетизм, а то, чем можно объяснить повышенный интерес к нему обывателей? Поговаривают, будто он родился в деревне «Пречистая гора» в бедной семье, в юном возрасте оказавшись в Москве сдружился с комсомольцами отпрысками видных партийных деятелей или неформалов, а возможно, сблизился с кое-кем из игроков против правил, или... Разумеется, всё это – домыслы злых языков. На самом деле, толком ничего о нём не известно.
    Важно донести образ, а прежде сформировать его в уме. На вопрос, что для этого нужно, ответ нынче прост, он на поверхности. Стоит лишь свободным от смартфонов и планшетов взглядом окинуть окружение и решение обязательно найдется. Любая мелочь способна запустить быто-творчество. И, конечно, любопытство…
    Много отчего возникает любопытство в людях. К примеру, проживал в некоем городе господин Х. и слыл доброхотом. Немало положительных характеристик ему приписывали люди. Всегда он давал понять, что поделится с собеседником чем-то интересным. Но не доводил информацию до конца, этим приятелей и приятельниц изрядно заинтересовывал. Не доносил ли господин Х. до своих знакомых интересную новость или оставалось у них ощущение, будто раскрывался не до конца, трудно сказать. Недосказанность всегда мучает человека, делает его из-за взыгравшего в нём любопытства не вполне спокойным. Желание узнать развязку истории запускает процесс домысливания концовки. И чего только ни на придумают! Да всё будет далеким от истины.
   Хитрый господин Х таким манером как бы подталкивал собеседника к быто-творчеству. А тому будто того и надо – всё веселей жить. Видимо именно поэтому тянулись к господину Х. люди разного статуса и воспитания. За другим господином в противоположность господину Х. не наблюдалось болтливости. Но им также интересовались люди! Обыкновенное дело – любопытно, отчего молчит. Снова открывается простор для измышлений. Витийство фантазии разве остановишь? Воображение!
    
      Безбожник или к Богу обращен?
      С кем водит дружбу,
      Чем он промышляет?
      Его бы разглядеть со всех сторон…

     Е. Л. Феддот окружён любознательными людьми и сам из их числа. Этот достойный господин, собрав вокруг себя художников любит пофилософствовать, развить какую-нибудь тему и счастлив встретить неподдельное внимание от требующих сильных ощущений придирчивых гостей своего клуба «Сверчок», привыкших высоко себя оценивать.

                VI
                СВЕРЧКОВ ЗОВЁТ КАТЮ К ЧЕТЕ ФЕДДОТ
     Катя из Саратова, недавно поступившая в МГУ на экономический факультет, живёт в студенческом общежитии МГУ (Дом Студента) и подрабатывает натурщицей у художников в доме с художественными мастерскими на Вавилова 65 расположенном в пяти коротких трамвайных остановках от метро «Университет». После гибели в автокатастрофе Катиных родителей и освобождения партнёров её отца по бизнесу с цветными металлами от обязательств перед сиротой, бабушка взяла на себя труд по воспитанию внучки.
    Однажды позируя Максиму Серчкову для картины «Купальщицы» в перерыве между сеансами за чаем, Катя пожаловалась художнику, что устала сидеть в одной позе так долго. Тогда художник предложил ей размяться, станцевать с ним танго, чем взволновал девичье сердечко. Кате не терпелось почувствовать себя самостоятельной и поскорее избавиться от бабушкиной опеки, поэтому охотно доверилась мужчине в его танце. Недавняя школьница подумала о том, что очень романтично влюбиться в пожилого мужчину, и она влюбилась.
     Спустя нескольких рабочих сеансов во время перерыва проходящего за чашкой чая девушка спросила Максима Сверчкова, хотел бы он ближе впустить её в свою жизнь связать с нею свою судьбу?
    - Милая, я женат и к тому же нищ, - отвечал мужчина, - не могу предложить больше, чем дружбу.
     Здесь он не лгал. Художник и впрямь был незаслуженно отброшен на обочину жизни.  Из-за скрываемого острого чувства одиночества цеплялся он за брак с доктором Зиной, хотя держался тот брак исключительно на жалости к нему этой прекрасной женщины.
     - А дружбу твою ценю, милая моя! Буду рад пойти с тобой в клуб «Сверчок».
     - Какой ансамбль играет в клубе «Сверчок»?
     - Ну-у, это не такой клуб… Это не то, что ты думаешь. В общем то и клубом назвать собрание людей, коих связывают только профессиональные интересы, наверное, неправильно. Но хозяин называет собрание людей причастных к искусству клубом «Сверчок».
     - В ваш… твою честь?
     - Нет. Господин Феддот создал клуб до знакомства со мной. Когда открыл галерею «Сверчок», тогда и клуб у него появился. Мне думается он таким образом развлекается. И пользу для себя, конечно, имеет, слушает кто из художников что наплетёт. Ну и – вроде бы сам причастен к истории искусств. Порой там собираются весьма занятные субъекты, эдакие столичные штучки, нет, целые штуки, важные, горделивые, самолюбивые… Ну так пойдёшь?
    -  Прикольно посмотреть.
    - Да, прикольно, - задумчиво повторил художник ненавистное ему слово, часто употребляемое молодёжью, и после грустно заговорил, - последнее время, дорогая Катенька, прихожу к умозаключению, беднотой испытывает меня Господь. Надеюсь, от любви учит. Направляет. Хотя неверно говорить, будто из любви что-то делает. Думаю, нет у него ни любви, ни ненависти. И милосердия ожидать глупо. Предположим, наступил кто-то случайно на муравейник – разве придёт тому в голову подсчитывать число жертв, сколько маленьких тружеников раздавил? Расценит ли попадание ноги в муравейник большим бедствием? Да и в самом деле, существенно ли отразится происшествие на устройстве муравейника? Одно скажу, самим надо вовремя покидать опасную зону. А происходящее с нами, всё во благо, потому как зачем-то это нужно. Успеть бы правильные выводы вовремя сделать и наложенное на нас дело достойно выполнить.
      Говоря так, художник взял куриное яйцо и, прежде чем разбить его над сковородой с кипящим маслом, задержал взгляд на яйце.
      - И яйцо – награда и чудо…
     «Раз приглашает пойти с ним в гости, значит, я ему нравлюсь. А если он меня тайно любит? - думала меж тем Катя с нежностью глядя на говорившего мужчину, и представляла себе, как будет заботиться о нём, покупать обувь (туфли у Сверчкова прохудились), чинить носки, готовить еду, не яичницу, нет, а что-нибудь такое, эдакое, умопомрачительное: рулет мясной с орехами и черносливом или французский салат. - Ах нет, лучше запечь в духовке рыбу в фольге. На десерт подам взбитые сливки с клубникой».
    Слишком часто желаемое не согласуется с истинным положением дел. Художник замолчал, задумался над неотвратимостью всего и вся, над тем, что предрешено. Он опять подумал о муравейнике и что случаю не составит труда развеять в прах надежды. Без надежды как жить? Надежда – крючок с наживкой. Вслух же продекламировал:
   
        Отдайся полностью слепому провиденью,
        взрасти сладчайший плод на древе грез
        и как в подушку детской колыбели
        доверчиво уткнись в ладони лени.
        Как солнца луч растопит ночи темень,
        так мысль придёт…
       
      - Как у Обломова? – спросила Катя.
      Максим Сверчков пожал плечами, немного подумав сказал:
       - В наше непростое время в поиске настоящего искусства легко потеряться среди множества произведений сомнительного характера. Поэтому иной раз не грех побыть Обломовым да прислушаться к своему сердцу. Сердце… стучит…ритм…
     - Конечно.
     - Пустое. Катя, не обращай внимания. Лучше помолчим.
     - Хорошо.
     - Туман в голове у меня, у других… застлав разум, туман искажает облик мира, уводит от истины, готовит заблуждение, мешает понять с чем и с кем имеем дело, что, несомненно, помогает противной стороне скрыть замышляемое, - снова заговорил художник и подумал: «Вот и я теперь под улыбкой скрываю от неё своё нетерпение остаться одному. Ушла бы поскорей. Устал я. Ей ведь уроки готовить надо. Дай волю чувствам, страшно предположить, каких дел натворить возможно по недоразумению. Много сомнений в голове. Отчего они?»
     - Чай остыл. Поставить чайник греться? Сбегать за съестным?
     - Сбегай Катенька.
     Катя ушла.
     - Наконец то один. Сомнения. Почему, зачем? Чуждые моему поколению стандарты, каноны да ориентиры появились, а возможно, и вредные. Невольно, подумаешь о великом зле, завладевшем миром, посетит предчувствие гибели всего сущего в знакомом виде. Как тут не растеряться?
                VII
                РЮМКА РАЗБИЛАСЬ
    Максим Сверчков стоял на троллейбусной остановке на Университетском проспекте. В одной руке у него алели три великолепные розы на высоких ножках, другой рукой держал небольшой свёрток с прикреплённой к свёртку голубой ленточкой белой астрой на согнутом в поклоне стебле. В зачёсанных назад русых волосах художника проглядывала седина, а в защитных очках с зеркальным напылением отражалась фигурка бегущей к нему молоденькой девушки. Солнце с утра светило ярко и слепило прохожих, почти по-летнему жарило землю даже во второй половине дня. Девушка в лёгкой ветровке нараспашку на бегу подпрыгивала и, оборотив заострённое личико к солнцу, раскинув руки, радостно кружилась вокруг своей оси. Ветер, казалось, подыгрывал ей, теребил подол ветровки, то закручивая ветровку вокруг стана девушки, то надувая. Фигурка вчерашней школьницы с тонкими ногами в джинсах в обтяжку, что-то напоминала мужчине, приятное волнительное и давнее. Нечто смутное вертелось в голове и толкалось в груди.   
    Художник пытался понять, кого же эта девочка ему напоминает. Наконец, он удовлетворённо хмыкнул, сообразив: «Да она же похожа, не в обиду ей, похожа на пугало на огороде у родителей моей мамы на окраине Астрахани в районе Нариманово.
      Пугало из детства Сверчкова представляло из себя вкопанный в землю брус с прибитой к нему палкой крест на крест. Эта палка служила руками пугала. Вместо головы у него была прикреплена к верхнему концу бруса алюминиевая тарелка, подвязанная выцветшей синей косынкой. Мальчиком Максим Сверчков рисовал лицо пугалу гуашью. Когда случались дожди лицо пугала смывало дождевой водой, и мальчик снова рисовал глаза, нос, рот. Бабушка в шутку звала пугало Катькой. «Опять красоту нашей Катьке наводишь», - говорила она, смеясь, наблюдая за художествами внука. В плохую погоду при сильном ветре тарелка скрипела, а накинутый на палку-руки дырявый плед надувался, ухал и хлестал остов: шлёп, шлёп. В такие минуты пугало становилось для мальчика живым, и он жалел его. Уговаривал бабушку залатать дыры на пледе, а возможно и принарядить, мол, Катька безобидная хорошая одинокая, нет у нее ни папы, ни мамы. Но старушка всякий раз отмахивалась.
    Пока Сверчков думал про пугало, девочка, подбежав к нему, прощебетала:
     - Сегодня хороший день! Словно лето. С розами пойдём в клуб «Сверчок»?
     Он утвердительно кивнул в ответ и подал ей свёрток:
     - Бабье лето. Катя, возьми.
     - Что это?
     - Маленький этюд с голубыми колокольчиками – полевыми цветами. Представь, недавно увидел их во сне, они как бы символизировали победу правды над ложью. Над ложью, творимой в мире искусств, понимаешь? В пух и прах во сне были разбиты мрачные представлениями о жизни. Мои представления. И мистер Искусство оказался живым, - делился на ходу Сверчков воспоминанием о сне с Катей.
    - Мистер Искусство?
    - Ну да. Это же во сне. На самом деле всё не так плохо, как мне представлялось.
    - Как скажете.
    - Удивительно похож на меня был этот мистер, только старше.
   - Мистер Искусство?
    - Угу. А вот и наш троллейбус подошёл. Заходим.
   Проехав несколько остановок на троллейбусе, они вышли до поворота троллейбуса к метро «Парк Культуры», спустились к реке и вошли со стороны набережной во двор с домами в стиле сталинского ампира. Вошли в подъезд одного из домов. Дверь на третьем этаже им открыл Е. Л. Феддот со словами:
    - Проходите, мы тут вспоминаем Италию.
    Из зала донёсся обрывок разговора, Олег Гершуев спрашивал:
     - Лёлечка, ведь вы недавно из Италии?
    Неопределённого возраста прехорошенькая женщина, хозяйка дома выглянула из дверей, помахала рукой, приветствуя прибывших гостей, повернулась к Гершуеву и ответила:
    - Позавчера ещё ходила по улицам Флоренции.
    Катя увидела в зале сидевших за большим круглым столом несколько незнакомых и несколько знакомых людей: Олега Гершуева, Сергея Легова, Егора Завольного и Ефима Шелковичного. Максим Сверчков протягивал букет роз хозяйке со словами:
    - Розы под цвет рубина на пальце, Вашем пальце.   
    Цветы поставили в вазу из розового хрусталя работы фабрики «Мозер», стоявшую на антикварной консоли красного дерева. Возле консоли на кресле-качалке сидел Гриша Кузяев, племянник хозяйки дома, Лёли Феддот. Молодой человек элитной улыбкой встретил Катю и Максима Сверчкова. Он выглядел лет на двадцать, был худ, одет в джинсы и красный пиджак. На голой груди красовался галстук с изображениями лиц с картин Уорхала. Лёля, расправляя букет, поинтересовалась у Кати, бывала ли девушка в Италии, на что та, польщённая вниманием к себе хорошенькой хозяйки, отвечала:
    - Ребёнком летала туда с родителями.
    - Согласись, это чудесная страна. А какое у них искусство! Высокое искусство!
   - Я тогда была ещё маленькой, - смущённо пролепетала Катя.
   - Ничего не тронуло детского сердечка? – улыбаясь, спросил Е. Л. Феддот.
   - Ничего что могло бы заинтересовать… гм, взрослого человека.
   - А я там часто бываю, потому что искусство – моя страсть, - заворковала хозяйка, - где как не в Италии столько восхитительных примеров старины. Итальянцы… м-м-м, римляне создавали искусство с одной целью: увлечь человека в лучший мир. Во Флоренции в усыпальнице - не помню кого - имеются четыре скульптуры Микеланджело: «День», «Ночь», «Утро» и «Вечер». Так я никогда раньше не замечала неестественности поворота головы у скульптуры «День». Слишком крут. Недавно заметила.
   - Не замечала, – то ли констатировал, то ли спросил племянник тётку.
   - Да, поворот головы к спине чересчур крут. А смотрится, словно так и надо – естественным смотрится! Великое искусство великого мастера.
    - Аллегорические статуи, - вступил в разговор Сверчков, - расположены в капелле Медичи: «Вечер» и «Утро» на саркофаге Лоренцо II; «День и «Ночь» на саркофаге Джулиано. Оба по происхождению - Медичи, оба расстались с жизнью в молодые годы.
    - Убедительно изображено, - сказал Е.Л. Феддот.
    - Хорошо сказано, - замотал головой Олег Гершуев.
    Господин Феддот предложил Кате присесть за стол, вести себя запросто, без стеснения. Посетовал, что на этот раз вынуждены они с Лёлей ютиться здесь, поскольку в другом жилье идёт ремонт. Катя застенчиво улыбалась, а Максим Сверчков обратился к Лёле:
   - Я никогда не бывал в Италии, но точно знаю, мне бы там понравилось.
   Хозяйка дома заметила:
   - Уверена. Сколько туда ни летала, не могла наглядеться… Чуете, гарью запахло? Картошка подгорает!
   Лёля бросилась в кухню спасать картошку, сетуя на выходной день у прислуги.
   - Да, не видел Италии, но как будто видел, - сказал Максим Сверчков, окинув взглядом присутствовавших и поторопился продолжить, словно те с нетерпением ожидали его рассказа про Италию, - кто из нас, служителей искусству не грезил о стране, на чьих идеалах строилась культура большинства из стран? Италия богата величайшими произведениями искусств, овощами, фруктами, морепродуктами…
   - Против богатства Италии морепродуктами не станем возражать, - хихикнул Шелковичный.
   - Не секрет, что культурное наследие там высочайшего уровня. Не знаю с чем бы сравнить ту мощь, какой наделено большинство вещей, дошедших до наших дней из мастерских античных мастеров и художников Средневековья, а также Возрождения. Нам сегодня порою кажется непостижимым многое из созданного в Римской империи, то, как это сделано поражает воображение. Мастерство римских художников и архитекторов достойно восхищения. Велико их влияние на художников мира по сей день! Нам остаётся только удивляться мастерству творцов, их умению в многофигурных композициях с многочисленными деталями не терять цельности изображения. А как удавалось им пространственными композициями зрительно расширить границы помещений! В позднюю античную эпоху, когда новые веяния отрицали старые, смешиваясь и переплетаясь с ними же, а новые Боги вытесняли с Олимпа старых богов, и закончилось это единобожием, тогда живопись получила особый статус - не меньший, чем скульптуры и рельефы – началось активное развитие живописи и наметилось у художников стремление  персонифицироваться, что получило полное представление уже в XIX веке. Но во все времена влияние античности остаётся неоспоримым.
    - Всем известно! Валяй о чём-нибудь ещё.
    - Прошу меня извинить, я увлёкся. Не имел намерения ставить себя выше… Простите, но я действительно словно вижу, точнее, представляю себе людей в храмах Италии, их реакцию на фрески и мозаики внутри храмов, как должны реагировать люди на настоящее…
     - Тебе, верно, известно, как должны, - съязвил Егор Шелковичный.
     - Егор, я просто делюсь своими мыслями… думаю, люди войдя в Римский храм с фасадом украшенном не сильно богаче чем у стоящих рядом домов не могут не испытать восторга от внутреннего убранства храма. Чего только стоят одни витражи! Более старая техника исполнялась выскабливанием рисунка на крашеных стёклах. Позднее делали их из цветных стеклышек. А совсем ранние витражи выкладывали из камней полупрозрачных, таких, как аметист. Видится мне, как сквозь витражи струится умиротворяющий свет. Всё внутри храма обладает неизъяснимой прелестью. Дух вечности обитает там.
      - Максим Сверчков, ты часом не родственник русскому художнику, имевшему мозаичное ателье в Германии под Мюнхеном в начале девятнадцатого века, Владимиру Дмитриевичу Сверчкову? – спросил кто-то.
     - Не слышал о таком.
    Воцарилась тишина, затем Легов сказал:
    - Дальше.
    - За сохранение связи времён, солнце в Италии светит радостней, чем, скажем… Ну, да, ладно…Верно Боги присмотрели красивый ландшафт с плодородными землями для будущей Италии, дочери Римской империи, благоприятную почву создали людям творческим да всячески способствовали рождению великих мастеров. Не могу судить, что сталось с современными итальянскими художниками - в интернете встречаю не лучшие образцы. Должно быть впечатление обманчиво. Мир будто перед скачком, только чего? Куда стремимся? А ведь не так давно было Возрождение, оставившее бесценные произведения искусств в Италии повсюду – на площадях, улицах... Невольно радостно зайдётся сердце у человека при виде такого великолепия, и, даже, взгрустнется кое-кому, что не родился среди подобной роскоши. Выполненные с безупречным мастерством скульптуры, живопись…
   - Распе-е-лся, - подливая себе коньяку в рюмку протянул Сергей Легов.
   - В дряхлеющих венах городов Италии кипит молодая кровь, - продолжил вещать Сверчков, выпуская из виду недружелюбие захмелевшего Легова. - Италия древняя, но она же и молодая. Рим недаром называют вечным городом.
    Гриша с интересом на него покосился, а художник Шелковичный, нехорошо улыбаясь, произнёс:
    - Максиму впору книги писать.
    Катя приняла слова Шелковичного за комплимент художнику Сверчкову на которого смотрела с восхищением. Девушка благодарила судьбу за знакомство с великим человеком и, вместе с тем ощущала свою ничтожность. Досадовала на себя что не все великие мысли Сверчкова укладывались у неё в голове. Она вжалась в стул, желая исчезнуть. Однако, вскоре пришла к ней спасительная мысль: будь она полным ничтожеством, Максим Сверчков не стал бы заводить с ней дружбу и, тем более, не пригласил бы в компанию статусных людей. Студентка ободрилась, подбоченилась, окинула взглядом сидевших за столом деятелей культуры, развернулась и - случайно локтем сбила хрустальную рюмку со стола на пол. Испачкала красным вином свою нарядную кофточку. А рюмка – вдребезги!
     - Ах! - зачем такое наказание! - взвизгнула Катя.
     - В чём дело? – поинтересовался Максим Сверчков, вздрогнув от неожиданности. - Ты не согласна с моей оценкой Италии?
     - Я тоже не согласен! - выкрикнул Сергей Легов.
     - Отчего? Отчего вы не сог-лас-ны, - встревожился Сверчков.
     Сергей лениво пожал плечами, а опечаленная Катя выдавила из себя несколько слов, призванных убедить Максима Юрьевича в её полном согласии с его описанием Италии:
   - Ты... Вы так умны... Точно родились там, в Италии. И вообще... М-м-м… Только…
   - Ну? – полу испуганно полу удивлённо спросил Максим Сверчков.
   - Я разбила рюмку, - пробормотала Катя.
   - Правда? - облегчённо выдохнул Сверчков.
   Е. Л Феддот благодушно развёл руками и покачал головой.
   - Серёжа, ты не согласен со мной. Почему? - обратился Сверчков к Легову, подливавшему себе вина в бокал.
   - Разумеется, - нехотя отозвался тот, - когда не забывают чистить столовое серебро (у кого оно есть, конечно) в определённый день, а может, и час - хорошо. Венецианские карнавалы, мужчины гондольеры и прочее - тоже хорошо. Но вендетта!!!
   - Сегодня глупо остро реагировать на творимое когда-то зло, - оправдывался Сверчков, и уточнил: - В сегодняшнем понимании - «зло». Хотя, в этом вопросе я не силён… и честь…  смерть… э-э-э…
    Легов мрачно рассмеялся:
   - Ну что тут скажешь! Чужая ложка слаще. Привыкли восхвалять всё заморское. Скучно - кланяемся, мол! Не о тебе речь, милый друг, не о тебе, ведь ты, мечтатель. Ита-а-а-лия! С какого рожна тебя потянуло расхваливать Италию. С чего такое ей удовольствие?!
   - Всё совсем не так! – воскликнул Сверчков смутившись.
   Художник испытывал досаду за проявление душевной слабости и показ вполне искренних романтических чувств. «Глупо растекался в эпоху сравнимую разве что безжалостной прожорливой клыкастой зверюгой, - думал он, - но есть надежда, что зверюга со временем насытится и подобреет». Желая скрыть досаду и смущение, делано спокойно Сверчков продолжил говорить:
   - Карнавалы Италии… У жителей этой замечательной страны следует учиться костюмированным мероприятиям. В наши дни есть тяга устраивать уличные спектакли. Их устройством любят заниматься некоторые художники. И верно, ершистого зверя надо успокоить да обласкать.
   - Что за зверь?
   — Это я так просто сказал. Метафора… Теперь всё вокруг пришло в движение и, видимо настало время соединять статичное с движением, дать новое дыхание изображению. Наши совсем далёкие предки отлично с этим справлялись, привязывая наскальные рисунки к ритуалу, делая рисование неотъемлемой частью быта. Необходимостью. И в более поздние времена предметы искусства входили в быт людей, отражали время и говорили об эпохе, вероисповедании…
    - Ты нам лекцию решил прочитать? - перебил его Легов.
    - Я бы предпочёл продолжить разговор об Италии.
    - Предпочёл!? – обозлился Сергей Легов.
    - Да, римляне дали толчок развитию искусства и философии, - промямлил Сверчков.
    - Тол-ч-ок! Пойди сам туда, на толчок! – загоготал пьяненький Легов.
    - Разве у римлян у первых появились философы, – сказал кто-то.
     - Ты, великий художник, может быть, - прохрипел Легов, с пренебрежением, - желаешь считать себя великим – валяй. Кому от этого худо? Это мы допускаем. Но откуда в тебе столько самохвальства?
     - Самохвалства?
     - О, нет – комплексов!
     - Комплексов?
     - Да.
     - У меня нет комплексов.
     - Есть. Мы оба знаем.
     - Чушь.
     - Мы знаем!
     - У тебя самого - комплексы!
Легов, рассвирепел, вскочил со стула, точно его стряхнули с сиденья, и сжав кулаки двинулся на Сверчкова, начал драку, но с каждым выпадом руки заваливался набок. Наконец - упал.
     Племянник Лёли Гриша, отложив ноутбук скосил глаз на лежащего на полу Сергея Легова. Олег Гершуев и Максим Сверчков взялись поднимать товарища. Шелковичный с Завольным безучастно глядели на их возню. Остальным и вовсе ни до чего не было дела. Они продолжили пить вино и беседовать.
    Сергей Легов яростно упирался, точно явственно ощущал в себе неодолимую потребность слиться с полом. Но вскоре обмяк и посапывающим кулём был сброшен на кожаный диван у балкона. Уложив опьяневшего товарища, Сверчков опять заговорил, но теперь говорил про другое, он будто вовсе позабыл об Италии:
    - Я, знаете ли, в горькие минуты пытался нащупать дорогу к Фортуне, но прежде задумывался: при каком моём положении судьба ко мне станет действительно благоволить? Чем следует вооружиться, как подготовиться? В нужную, полезную ли для меня сторону направлены события или ничего хорошего не сулят. С некоторых пор поселился во мне страх.
     Катя изумлённо взглянула на Сверчкова и стыдливо опустила глаза.
     - Но больше опасаюсь, - горестно продолжал Максим, глядя в пол, - чего старательно обхожу стороной, само на свет выплывет, и не только со мной злую шутку сотворит, а не пощадит добрых чувств, близких мне людей. Да то исходить будет от меня самого! Боюсь их в заблуждение ввести сам заблуждаясь. Не новых подзатыльников опасаюсь я. Подзатыльников никому не удастся избегнуть. Опасаюсь ошибиться: когда везение попрет, боюсь принять за благо дар Фортуны, то, когда кожа лоснится, а в груди – успокоение. А ведь бежать надо от такого блага! Знать бы, где двусмысленность повстречаешь! Случается, ждёшь десерта, получишь - сухарь. Зачем я об этом…
      Он растерянно оглядел находившихся в комнате людей, взглянул на Гришу, перевёл глаза на Катю, быстро отвёл глаза в сторону и тихо произнёс как бы не к месту:
    - Птичка – вон!
    В комнату вошла Лёля с подносом в руках. Уже с порога женщина увидела пятно на Катиной кофточке и осколки рюмки на тарелке.
    - Что с кофточкой? Ах, рюмка-а! - вздохнула Лёля.
    - У моей бабули в Саратове есть хорошие хрустальные рюмки, - виновато зашептала девушка, - я попрошу бабушку их прислать.
    - Пустяки. Всего-то, одной рюмки не хватает, - заступился за Катю Е. Л. Феддот.
    - Комплекта больше нет, - посетовала Лёля, - но что делать с пятном на юбке?
    - Я знаю отличное средство против пятен, - заявил Ефим Шелковичный.
    - И я дам совет. Надо…
    - Хорошо, когда…
   Господин Феддот дал выговориться всем, кому захотелось дать свой рецепт по очистки одежды от пятен и обратился к собравшимся в комнате художникам:
    - Надеюсь, Катя спасёт свою кофточку. Прошу сосредоточиться на главной теме сегодняшнего дня. Хочу высказать несколько соображений о деле, которое должно вас заинтересовать. Многие из вас достойны похвалы, ибо сумели уберечься от суетной возни, охватившей народ восприимчивый к любопытным явлениям в перестройку и в постперестроечный период жизни нашей страны. А было чем заинтересоваться раз уж наступивший век предоставил нам многое для удовлетворения потребности нашего разума постичь доселе неизвестное. В любопытстве заключена наша слабость и сила, толкающая к познанию. Попутно мозг выдаёт творческое решение. Ключ успеха в современных художественных проектах следует искать в общечеловеческом любопытстве.
     Оратор взглянул на аудиторию и продолжил, удовлетворившись её вниманием к себе:
     - Мы собрались в нашем клубе «Сверчок» для обсуждения, как лучше организовать работу в галерее и какую форму изображения выбрать при создании объектов и картин как объектов. Уточню, картины - мы все это понимаем - теперь больше стали походить на объекты. До того, как выпустить в жизнь новый проект, я решил сначала обсудить некоторые детали с вами, людьми, чьи позиции не всегда сходятся. И это весьма кстати. Всем нам интересно, что будет актуальным завтра. Для успеха следует проанализировать потребности потребителей и убедить их принять наше видение мира.
Одобряете ли вы то, о чём я говорю:
    - Одобряем.
    - Хорошо. Наша страна, как и весь мир оказалась в новых условиях с переходом в новое тысячелетие. Привычные опоры рухнули – другие только формируются. Нам следует активнее внедриться в этот процесс, если мы заинтересованы в успехе, отчего зависит наше процветание и благосостояние. Необходимо определить годные для нашего времени стандарты, подобрать кумиров. Тогда – победа! Закройте глаза и представьте себе, будто шагаем маршем по улицам города. За нами идут последователи, а за ними – почитатели разработанного нами направления! Красиво? Здесь собрались художники.
     - Я не художник, - виновато сказала Катя.
     - Деточка, тебе полезно послушать. Итак, продолжим. Я уверен, что небосклон для «сверчков» в скором времени украсится россыпью звёзд, если я… нет, мы, те, кто устраивает выставки для художников и продаёт их картины, будем создавать моду в культуре. Я называю Вас «сверчками» так как считаю собравшихся здесь художников членами клуба «Сверчок». Вы, должно быть, знаете, что некогда Вяземский, если не ошибаюсь, называл Пушкина «Сверчком». По-моему, и художники воспевают всё и вся. Только не словом, а красками. Милые, правдивые, всезнающие наши сограждане, уже искушённые продуктами новейших технологических разработок, нуждаются в новых формах выражения. Как в словесных, так и в изобразительных. Вот уже почти век тому назад Малевич поставил жирную точку на дальнейшем развитии живописи картиной «Чёрный квадрат». Или живописи конец, или она по-новому возродится! Пока неясно. Кое кто сознательно отказывается от живописи, называя её пережитком прошлого. Нет слов, как это для некоторых печально. Но мы не настроены лить слёзы. Перед нами не стоит задача попасть в вечность. Что толку от нового шедевра? Нам нужно жить сейчас. Да не станет упование художников на безбедную жизнь пустым звуком!
     - Отчего же они художники? – возмущённо спросил Максим Сверчков.
     - Разве нет?
      - Дорогой, пусть ребята поедят. Потом продолжишь философствовать, - перебила его Лёля.
      Возникла небольшая пауза. Максим Сверчков, воспользовавшись паузой наклонился к Е.Л. Феддот и тихо спросил:
     Я знаю, вы щедрый человек и любите искусство. Купите картину?
     - Нужда?
     - Нужда.
     - Пока не куплю.
     - Не нравится?
     - Если честно – очень нравится, шепнул на ухо Сверчкову Е. Л. Феддот.
    - Тогда в чём проблема? – прошептал в ответ художник.
    - Я человек с прогрессивными взглядами, - громко сказал Е. Л. Феддот, а ваши полотна тяготеют к традиции. После поговорим.
     Далее господин Феддот обратился к присутствовавшим в помещении людям со словами:
     - Наш друг немного отвлёк меня. С вашего позволения продолжу. Нам чтобы выжить, нельзя игнорировать запросы простых граждан, чьи традиционные ориентиры поколеблены и подверглись изменениям. Людям приспичило замутить чего-нибудь. Искусство также видоизменяется. Но в нынешнем виде, уже с изменёнными чертами оно ещё не нашло той исключительной формы, того лица, какое в полной мере отвечало бы запросам граждан и соответствовало бы современности. Как принято говорить: «Дом остался позади, а впереди целый мир, границы которого тают день ото дня». «Границы тают день ото дня», — это моя добавка, понятно? А что касается истории искусства... хм, для каждого направления дом остаётся позади и открывается поле для развития. И пока кровь продолжает течь по нашим кровеносным сосудам у каждого из нас есть свой мир. Глупо отказываться от удовольствия прочувствовать этот мир каждой клеточкой организма. Но что мешает получать удовольствия? Одним мешает отсутствие денег, другим - неумение устраивать досуг по разным причинам. В причины не станем вдаваться. Так вот, мы в нашем клубе рады видеть разных художников чтобы совместными усилиями актуализировать предметы искусства, создаваемые нашими художниками в нужном текущему времени направлении. Наконец, и в художественных кругах - демократия! Вместе прорвёмся. Пора выходить в массы, делать больше проектов вместо отдельных предметов искусства, которые оценить смогут немногие. В духе времени завидовать искусственным ногам, рукам, губам… Уже сегодня происходит смена стандартов. Налицо расширение возможностей человека при другой системе отсчёта. Помогать системе - наша задача! Тогда мы не будем несчастны.
     Господин Феддот окинул взглядом присутствующих и воскликнул:
     - Не в нашем характере оставаться на задворках важных событий! Не упустим того, что способно натолкнуть нас, на свежую Идею!
    Сделав небольшую паузу в своей речи Е. Л. Феддот продолжил:
    -  Задача современности: создать сверхчеловека либо такую иллюзию. Какая собственно разница - то или другое! Ни одно поколение людей мечтало об этом. Казавшееся недоступным вчера, сегодня становится доступным. Следует ошеломить какой-нибудь неожиданностью: обратить трагедию в фарс; шутовство под конец привести к злоключению; лихо завернуть буффонство в нечто такое, что б кровь застыла от ужаса; удар судьбы представить, будто это незначительная оплошность, маленькое недоразумение. Иной раз стоит извратить смысл понятий. Всё годится для овладения сердцами людей на час, день, месяц… Чем больше людей заразим нашим мироощущением, скорректируем их миропонимание, тем веселей заработает наша игра…
                VIII   
                КАТЯ - КАТЕРИНА
     Осень. Похолодало. День выдался ясный, ветреный и на редкость бестолковый. Катя ехала в студенческое общежитие. В метро с ней заговорил незнакомый старик в расстёгнутом поношенном выцветшем плаще, мятой сизо голубой рубашке не заправленной в вонючие спущенные ниже пупка брюки. 
   Дед глядел на девушку чёрными глазами настолько проницательно, что иных охватила бы оторопь, но не Катю, занятую мыслями о случившемся с нею за последние дни. Слишком много событий произошло с тех пор, как она покинула дом в Саратове, где росла у бабушки после гибели родителей в автокатастрофе. Идя по переходу метро, девушка испытывала острое желание уйти в затвор да включить интуицию, прислушаться к себе, понять, к чему стремиться, с кем дружить.   
     Никто не ожидает резких перемен в жизни после кратковременного случайного знакомства с кем либо, но с Катей это произошло.
    …  итак, девушка шла по длинному переходу от одной станции метро к другой думая о новых знакомых людях с поведением, точно выиграли битву идей. С досадой размышляла о занятиях инсталляциями с Гришей, племянником Лёли Феддот. Сначала ей нравилось этим заниматься, но после показалось, что это пустая трата времени, которое лучше потратить на учебу. Вчерашняя школьница ещё не осознавала зарождения в ней метафизической ненависти к тому, что делала из желания стать блестящей рыбкой в аквариуме с золотыми столичными рыбами.
    Девушка в двухтысячные годы вместе со страной готовилась к неведомой манне небесной. Грядущее будоражило воображение. Нестерпимо хотелось ускорить события, ведь долгий поход за счастьем казался невыносимым. Она ещё была очень молода и не лишена присущего её возрасту желания поскорее повзрослеть.
      Как уже упоминалось выше, тем вечером Катя в плохом настроении возвращалась к себе в студенческое общежитие. Неприятный запах приблизившегося к ней старика вынудил девушку приложить носовой платок к носу. Старик дернул Катю за рукав и сказал:
    - Сидела бы дома, красавица, если больна.
    - Я не больна, - огрызнулась Катя, не глядя на случайного назойливого попутчика и сделала попытку отстраниться от него. Но дурно пахнущий дед не отступал, шипел ей в ухо:
    - Дома лучше отсидеться.
     Девушка недружелюбно взглянула на говорившего. И невольно остановила взгляд на нём. Катя отметила про себя, что отвратительный старик чем-то схож с художником Сверчковым, только состарившимся. Глаза старика и пронзали Катю насквозь, и смеялись одновременно. Смутившись от такого взгляда, Катя пролепетала:
    - Не больна.
    Неприятный запах вдруг исчез. Старик сказал:
    - Из кармана собирается выскочить уродливое животное, хе-хе.
    - Что?
    - Я про игрушку, ту, что торчит из кармана твоей куртки, - пояснил незнакомец.
    - Кх-кх, - закашлялась Катя в замешательстве.
    - Ты, доченька следи за своими карманами.
    - А что?
    - Мне-то всё равно, только в толпе можно легко лишиться денег. Проездной утащат.
    - С чего бы…
    - Я не прав? - ухмыльнулся старик и почесал видневшийся из-под расстёгнутой снизу рубашки живот. Катин взгляд приковал перстень-печатка на безымянном пальце незнакомца. Перстень украшало изображение сверчка из камня бирюзы. Старик захлопнул полы плаща.
     – Ах, милая барышня, тебя удивляет перстень на дедушкином пальце. Это талисман. Но вернёмся к латексному уродцу. Ему придётся туго если окажется на полу. Его тотчас растопчут равнодушные прохожие. Не посмотрят, что уродец возможно из приличного дома.
     - Вы о чём?
    - Я говорю об игрушке в твоём кармане. Динозавр-уродец омерзителен, но не для всех. И его жалко. Вот-вот упадёт на пол.
    - Детям нравятся такие игрушки, - заметила Катя, запихивая динозавра глубже в карман.
     - То-то и оно, - брызжа слюной, просвистел старичок, - в том то и беда! – затем смягчив тон, продолжил, - коли не дарить ребёнку позитивных душеполезных игрушек, не наполнить детскую комнату вещицами, способными пробудить в ребёнке добрые чувства, если не научим дитя трепетному восприятию жизни, кого выпустим на свет Божий? В магазине купила уродца или подарили?
      Катю вопрос поставил в тупик.
      - Подарили, - с некоторой задержкой ответила она, - молодой человек подарил.
      - Зачем он тебе. У тебя ведь наверняка найдётся хорошая замена.
      Катя не поняла, об игрушке идёт речь или о парне. А незнакомец, меж тем, продолжил:
      - У тебя наверняка в детстве и хорошие игрушки были.
      Катя кивнула головой, задумалась. Вспомнила, как в дошкольном возрасте играла с девочкой из соседнего дома на детской площадке. Девочка баюкала целлулоидного пупса. И понравился тот пупс Кате, и попросила Галю (так звали девочку) поменяться куклами. Отдала подружке бабушкину тряпичную куклу с целлулоидной головой. Звали куклу Лизой. Платье на Лизе было сшито из чёрного гипюра на зелёном бархате, на ногах надеты красные чулочки и чёрные туфельки с нарисованными серебряной краской пряжками. Пупс только день прожил у Кати, так как Катина мама заставила дочь вернуть Лизу на место в шкаф. Воспоминания привели девушку в благодушное настроение. 
     - Меня Катей зовут. Помню жила у нас в книжном шкафу очень старая кукла Лиза, - забавно, что одета она почти как бабушка моего парня, племянника Лёли Феддот. Возможно, слышали про модную галерею «Сверчок»? Её держат супруги Феддот.
     - Не исключено.
     - Куклу звали Лизой, а ту, о ком говорю, зовут Елизаветой Семёновной. Такое забавное совпадение!      
     - Иногда полезно через воспоминания вернуться в атмосферу детства. Там есть на что опереться в минуты смятения. Часто вещи представляются не тем, чем являются на самом деле и подлинное лицо того, с кем приходится иметь дело не сразу определяется. Порой игрушечная модель человека приносит больше душевного тепла, нежели сам человек. Не всегда приятное глазу на самом деле является таким. А восприятие событий в разном возрасте разное. И, даже, в одном возрасте, но при ситуативной смене - разное, например: ты потеряла родителей в детском возрасте, когда не успеваешь их серьёзно огорчить. В таком возрасте видишь в родителях только папу и маму. У взрослого человека они тоже: мама и папа. Когда же он теряет своих родителей, вдруг, приходит к нему прозрение, что и они были людьми. Ведь после их похорон видит своих родителей со стороны. Тогда только способен правильно оценить родительскую жертву и любовь. Настигает раскаяние и всё прочее. Так устроена человеческая природа. Вижу Катенька, в тебе скоро проснётся Катерина.
     При этих словах старика Катя споткнулась.
    - Ну вот, сама чуть не упала. Ноги едва держат? Это от неуверенности.
    - Я и по паспорту – Катерина.
     - Говорю о Катерине, молодой женщине, какой ты станешь – уверенной, с глубокими человеческими чувствами. Не со страстишками, но с возвышающей дух страстностью при уважении ко всему живому на земле. Любая тварь появляется на свет божий не из собственной прихоти. В каждой твари заложен глубокий смысл. Только настоящее и естественное обладает вдохновенным чародейством. Старайся увидеть жизнь, какова она есть на самом деле с логично выстроенной структурой - тогда перестанешь расстраиваться из-за пустяков. Поверь, такой подход практичнее, в нём больше пользы. Будь настороже с людьми с яростным сарказмом. Такого рода сарказм встречается у тех, кому нравится стать примером для изумления, реже - у людей с раненной душой, а еще реже у тех, кто как говорится «без кожи», то есть, остро реагирует на все вокруг.  В мире поражает бессчётное разнообразие характеров и форм.  Мистические свойства каждой особи, её построение и структура не поддаются осмыслению до конца. Да и не стоит углубляться в то, что не близко конкретно тебе, только знай об этом. Гляди шире, и поймёшь, большинство из принятого за несчастье, скорее всего лишь неприятный эпизод. Человечество из любви к удобствам многого добилось, но лучше всего получилась, умная мина при порче имущества Бога…
    Катя чувствовала, как в ней неприязнь к незнакомцу переростала в приязнь.
    - Прикрой глаза, деточка.
    - Зачем?
    - Помедитируем.
    - Прямо здесь?
    - Почему нет.
    - Ладно, - неожиданно для себя согласилась Катя и смежила глаза.
     Толпа слилась в одно серое подвижное многоголовое пятно. Затем студентке померещилось, будто на фоне этого пятна пробежали сизые тени, и она вспомнила про покойную мать, после чего на фоне сизых теней увидела появление женского силуэта, на овале лица которой медленно проявлялись черты лица её матери. В руках призрак держал тряпичную куклу, нарядно одетую в чёрное гипюровое платье на зелёном бархате, на ногах красные чулочки и обута кукла в чёрные ботиночки с серебряными пряжками. Призрак улыбнулся Кате, после этого растаял. Катя не чувствовала страха, напротив на душе у девушки сделалось легко: сгусток чего-то нервического, жившего глубоко в ней со дня гибели её родителей размяк и исчез. Студентка открыла глаза. Старик удалялся, помахав ей на прощание рукой.   
     Кате подумалось, что теперь она точно – Катерина. Зазвенел мобильный телефон. Гриша спрашивал, какую инсталляцию лучше сделать на этот раз.
      - Кишка, заполненная камушками, – зло выпалила Катя, - кишка будет олицетворять идущих людей к зажженной лампочке в конце кишки. Лампочка – это надежда. Больше говорить не могу. Мне надо готовиться к зачётам.
     Вернувшись в общежитие, студентка решила заварить чаю и взглянула на стену, где недавно висел этюд с полевыми колокольчиками, подаренный ей Сверчковым. Она пожалела, что поторопилась отдать натюрморт художнику Егору Завольному повисеть. Если б знала, что он повесит его в туалете, ни за что не отдала бы. А попросить вернуть холстик с нарисованными полевыми цветами стеснялась.
     - Наберусь смелости и спрошу, - решила девушка, - пойду пока не очень поздно к Сверчкову в мастерскую, расскажу про случившееся сегодня со мной. Хорошо, что улица Вавилова недалеко от Университета.
      Катя накинула на себя куртку и отправилась к Сверчкову. Прибыв на место, уже заходя в двери, отделяющие длинный коридор с мастерскими от лестничной площадки, услыхала шум, раздавшийся из приоткрытой двери мастерской Сверчкова. «Что празднуете, спросила Катя, войдя в помещение, - есть причина?» - «Нет, особой причины нет, - отвечал Сверчков, - просто так сидим и всё». Олег Гершуев прибавил: «Разве нужна причина друзьям душу отвести за разговором да с хорошим вином!» - «Проходи, - сказал Олег Легов, - в ногах правды нет, присоединяйся к нам. Тебе вина или коньяк?» Находившиеся в комнате художники сидели за столом, заваленном бумагами, красками, тут же стоявшими бутылками со спиртным и снедью. Легов продолжил прерванный приходом Кати разговор:
     - Лёля даёт нам подзаработать.
     - Но не мне, - возразил Максим.
     - Я Завольному скажу про тебя.
     В комнату вошёл Ефим Шелкровичный со словами:
     - У Егора Завольного и Лёли Феддот давняя дружба, со студенческой скамьи, тогда она носила фамилию Фалалеева. Услышал, о чем беседуете.
     — Вот, ещё один гость прибыл. Рады тебе.
     - Сегодня хотел немного поработать. Ночью хорошо думается. Но, пожалуй, посижу с вами, - проговорил Шелковичный, - Сверчок, ты просил похлопотать перед Лёлей, так вот она сама просит тебя о встрече.
    - Неужели?
    - Мы с Завольным заходили к чете Феддот вчера. Лёля сказала, что ей необходимо с тобой повидаться. Будет ждать тебя в среду в пять у входа в выставочный зал на Кузнецком.
    - Хорошо.
    - Чем порадуешь? – спросил Легов Шелковичного наполняя коньяком его рюмку.
    - Спасибо. Сегодня снова послушал игру трёх парней на Китай-городе, барабанщика, гитариста и трубу. Если я не на машине, то езжу в метро через Китай-город, и всегда там играют трое парней – исполняют музыку из популярных фильмов, по преимуществу американских. Так вот, как-то еду привычным маршрутом, на станции «Китай-город» подходит поезд метрополитена, сажусь в него. Гляжу, напротив стоит девушка в ситцевом платье.
    — Это осенью то?
    - Летом дело было. Стоит, значит девушка в ситцевом платье с рисунком хаотично разбросанных по синему фону крупных алых роз. Платье сшито хорошо и сидит на ней безупречно. Оно ей к лицу. Синий густой, почти чернильный цвет. Такого цвета были у меня брюки клёш в юности. Вспомнил, как выгуливал свои клеша во дворе. Двор неухоженный состоит из новостроек-хрущёвок. Всё вокруг новое, неуютное, дышит ожиданием чего-то. Попросту осваиваю незнакомое пространство, чужое, которому суждено вскоре стать своим. Скорее предощущаю, чем осознаю это. Появляется чувство похожее на то, как если б летом после ночного дождя проснулся рано утром, вышел на улицу, помытую ночным дождиком, вдохнул свежесть утра, встретил начало нового дня.
    - Причём тут хрущёвки? Ты ведь живёшь в хорошем доме в центре Москвы! – снова прервал Шелковичного Легов.
    - А раньше жил в хрущобе. Итак, вышел на улицу ранним утром, встретил начало нового дня. Что может быть лучше нового дня?! Так выпьем друзья за то, чтобы каждый следующий день нас только радовал. 
    — Так это был тост?!
    -  Разумеется.
                IX
                ВЕНЕЦИЯ В СТАКАНЕ
       Уже вечер накладывал гасильник на световое время суток и начинал набирать силу электрический свет уличных фонарей, а художник Максим Сверчков спускался по Кузнецкому мосту к зданию, некогда служившему Выставочным Залом московским художникам, и на ходу обдумывал как поведёт речь о гонораре за предстоящую работу, которую надеялся получить от Лели Феддот. Подойдя к назначенному Лёлей месту встречи он увидел стоявшую у хорошо освещенного входа в здание пожилую даму. Немного выпученные зелёные глаза дамы с зелёными тенями на веках выделялись на напудренном лице ее и казались крупнее нежели была такова их естественная форма коей природа наградила её. Вокруг ярко напомаженных губ - лучики морщин, кожа щёк у неё натянута, несмотря на солидный слой пудры родимое пятно выглядывает из-под плоской круглой с низкими бортами фетровой шляпки старинного (как показалось Сверчкову) покроя. Громоздкие серьги с зелёными камнями в белом золоте на длинных мочках крупноватых ушей. И вообще, в наряде женщины превалировал зелёный. Полупальто зелёного драпа не закрывало юбку, пошитую из чёрного гипюра на зелёном бархате спускавшуюся чуть ниже колен незнакомки обутой в красные чулочки и черные велюровые полуботинки с серебряными пряжками на подъеме ноги. Воротник полупальто с левой стороны проколот декоративной иглой с перламутровым наконечником. 
     Стоит женщина на месте встречи Сверчкова с Лелей, ну и пусть себе стоит, да только показная заинтересованность дамочки к нему насторожила мужчину. Обращённая к Сверчкову широкая улыбка незнакомой причудливо одетой женщины озадачила его, поскольку классическое советское воспитание с трудом допускало похожие на вызов вольности со стороны приличной женщины в годах. И хотя страна вступила на близкие к демократии рельсы с некоторыми большими чем ранее вольностями, ему трудно было перестроить свои взгляды на поведение достойного гражданина, в данном случае гражданки, ведь у него, выходца из добропорядочной советской семьи и при выборе страной нового пути оставалось убеждение, что не в традициях интеллигентным женщинам на Руси проявлять столь откровенный интерес к незнакомым представителям противоположного пола. А эту зрелую женщину к рабочему классу никак не отнесёшь. Нельзя сказать, что дама вызывала в нём неприятное о себе впечатление, но эта улыбка…
    Сверчков оглядел себя. Проведя пальцем под кадыком, удостоверился, что пуговица у горловины правильно вдета в петлицу, а значит - и полы плаща сошлись на нужном уровне. Найдя свой туалет в полном порядке, мужчина на всякий случай, встал у входа в здание с другой стороны, чем стояла незнакомка и стал рассматривать витрину с расписными платками и сувенирами.
      Среди сувениров художник увидел старинные подстаканники, напомнившие ему о стакане с чаем в поезде во время поездки в Пенджикент тридцать с лишним лет тому назад. Тогда он был студентом художественного вуза, раньше называемого институтом, теперь академией. Помнится, выпив чаю улёгся на лавку и стал разглядывать пустой стакан по всей видимости без усердия вымытый отчего стекло выглядело мутноватым либо такой вид стекло приобрело, побывав в руках большого числа пассажиров и после тщательного мытья. Так размышлял студент, глядя на пустой стакан в металлическом подстаканнике. В те годы в поездах были стаканы в узорчатых металлических подстаканниках, с эмблемами Советского Союза: звёздами, серпом с молотом, университетом, кремлем…
    Молодому человеку вдруг на ум пришли строки из стихотворения Пастернака: «Размокшей каменной баранкой в воде Венеция плыла. Всё было тихо, и, однако…», и он представил себе стекло стакана водой, над которой возвышались мостики – металлические гнутые в узор перекладины подстаканника.  От нечего делать студент вообразил закованный в металл стакан маленькой моделью Венеции, где мечтал побывать. Его экскурс в прошлое прервал сильный низкий голос незнакомки:
    - В разное время видим предмет по-разному, не правда ли?
    - Как дважды два, - поторопился согласиться художник Максим Сверчков скорее из вежливости нежели из желания вступить в разговор, меж тем подумал: «Какого лешего ей надо, уж не познакомиться ли желает?»
    Женщина смотрела на него в упор улыбаясь.
   «Для представительницы древней профессии она катастрофически стара, – рассудил про себя художник, - от женщины в возрасте ждут скромности. И это естественно. Новые нормы человеческого поведения довели женщину до агрессивной эмансипации. Поднят целый пласт отношений для размышлений».
     Пожилая дама не отводила глаз от него, а он, в свою очередь без стеснения, разглядывал её. Она понимающе глядела на него и не казалась смущённой либо оскорбленной. Выражение робкой настойчивости её глаз – как уже ранее было сказано - настораживало мужчину. Дама снова заговорила:
    - Разве нельзя назвать каждого, кто творит чего-нибудь по велению сердца посыльным, ведь все они несут людям свой посыл?
    - Только забывают спросить: нуждается ли кто-либо в их посыле? – сдерживая раздражение брякнул Сверчков.
    - У каждого своё понятие чем следует делиться, своё представление о мере и чувство меры также своё.
    - Чувство ме-е-р-ы… Причем тут чувство меры?
    - О, забавные истории с этим чувством меры! - вдруг радостно воскликнула незнакомка, - одна дама наводила румяна на лицо перед выходом из дома. Немного подкрасила щёки, напудрила нос, лоб, подбородок и принялась за глаза. Красила глаза, красила – оценивающе поглядела в зеркало, и показалось ей, будто щёки поблекли и не соответствуют яркости глаз. Тогда она наложила побольше румян, но теперь уже глаза казались ей недостаточно яркими. Подведя глаза сильнее, опять не удовлетворилась своим отражением в зеркале и снова принялась за макияж. Закончив, наконец, краситься, она вышла из дома. Дети на улице в поведении не сдерживаемые обязательными для взрослых приличиями, открыто смеялись ей в лицо и называли бедняжку сумасшедшей.      
        Сверчков тупо смотрел на рассказчицу и вдруг ему почудилось, что перед ним стоит женщина из его детского кошмара. Десятилетним парнишкой увидел он сон, будто явилась к ним в квартиру - когда его родители дома отсутствовали - незнакомая женщина с размытыми чертами лица, но родимое пятно на лбу у неё цепляло его взгляд. Максим не мог оторвать глаз от этого пятна. Цепенящий страх предварил приход чужачки. Увидав незваную гостью за сама собой распахнувшейся входной в квартиру дверью, мальчик задрожал всем телом в предчувствии противного его натуре предстоящего события, коему не сумеет противиться. К тому же, наступившая оглушающая тишина давила на виски. Чужачка вошла, держа в руках огромную с полметра иглу. Максим стоял перед раскрытой дверью. Увидав страшную иглу, мальчик вытаращил глаза на родимое пятно на лбу безликой незнакомки, попятился, отступил из коридора в комнату. Женщина наступала с той же скоростью, с какой мальчик отступал. Наконец парнишка остановился, а она встала напротив. Их разделяло всего полтора-два метра. Вопреки желанию убежать от пугающей его гостьи, Максим обезволив сделал навстречу к женщине шаг, второй, после чего встал и приготовился принять неизбежное. Он глядел на чужачку, как глядел бы на могильный камень – тупо, отчуждённо, с содроганием. Дыхание у мальчика перехватило, сил сопротивляться больше не было. И как стоял оловянным солдатиком, так он упал в душное кольцо объятий жуткой женщины. Сознание Максима утонуло в чём-то тягуче вязком. Чувствовал себя обездвиженным как муха в паучьей сети. Чужачка равнодушно делала над ним какие-то манипуляции, потом, прижав голову Максима к своей груди, ввинтила ему в лоб над переносицей свою иглу. Закончив операцию, женщина произнесла, не шевеля губами: «И тебя отметили». А он, вдруг, осознал произвольность происходящего с человеком. Отныне предрешённость всего и вся стала для него неоспорима. И всё же, человеку дана личная свобода. Для чего? В чём она заключена и как лучше ею воспользоваться? Возможно, в личной свободе есть заданная направленность. Задача каждого не нарушить заданного пути и степень греха зависит от количества ляпов по ходу. Женщина из детского кошмара осталась в памяти Сверчкова. 
       Меж тем как Максим Сверчков вспоминал сон, пожилая дама, не переставая приводила другие смешные примеры связанные с чувством меры у людей. И Сверчкову пришло на ум, не из интернета ли старушка черпает многочисленные истории? Cобственная гибель чудилась ему за изменениями в мире, несущими для него зловещий смысл. Возрастание власти интернета над людьми нарисовалось в сознании художника, он ужаснулся и из его уст вырвалось:
     - Смириться?!
     Незнакомка погладила Сверчкова по руке, тот отдернул руку. А она ещё шире растянула губы в заискивающей улыбке, заглянула к нему в глаза, участливо спросила:
     - Истории вас встревожили? Полно те, не тратьте эмоций по пустякам.
     - Да так... Нет.
     - Заметила, что подстаканники вам будто приглянулись?
     - Угу.
     - Чего-то напомнили?
     - Угадали.
     - Расскажите, а то я все болтаю, вам не даю слова вставить. Начинайте, я вся - внимание.
     - Ну-у, ехал я в поезде в Пенджикент, - нехотя начал свой рассказ Сверчков.
     - Давно?
     - Тогда СССР ещё существовал. Где-то в конце восьмидесятых.
     - Вы родом из Средней Азии?
     - Мой отец там служил. Путь в те края, понимаете ли, долгий. Раньше в поездах подавали чай в металлических подстаканниках.
     - Помню.
     Сверчков беглым взглядом окинул незнакомку и подумал: «Мир, начинён чем угодно, тем да сим без сходства меж собою, а глянешь под иным углом - увидишь большое сходство. Вот и она разодета футы-ну-ты, прямо, краля, важная персона. А в сущности, самая обыкновенная любопытная баба».
    - Ну, говорите же! Вы ехали в поезде и…
    - В плацкартном вагоне кое кто из пассажиров спал, а кто-то читал, некоторые уплетали свою снедь, взятую из дома еду. Каждый занимался чем хотел. Я, к примеру, лежал на нижней полке закинув руки за голову, да глядел на пустой стакан в подстаканнике с чайной ложечкой внутри. Глядел, значит, глядел, и почему-то вспомнил стихотворение Пастернака: «Размокшей каменной баранкой в воде Венеция плыла…» От нечего делать у меня разыгралось воображение. Мутноватое стекло стакана в подстаканнике в технике «скань», я представил водою каналов Венеции. Мечтал побывать в Венеции, вот и вообразил… А тут ещё стрекот...
    - Стрекот?
    - Да - кузнечика. Попал в вагон. Впрочем, это шутка. Кузнечики ведь стрекочут для привлечения самки. А какая уж самка может быть в вагоне поезда. Да и откуда ему самому там было взяться?! Просто металлическая ложечка в пустом стакане постукивала о стекло стакана при раскачивании на ходу поезда.
    - Смешная шутка. Металл, стекло – чудесно! Часто разные по структуре и свойствам материалы прекрасно сосуществуют. Люди прошлых веков хорошо понимали это, сочетали бархат, кружева, полотно, кожа и металл. Вам, конечно, в Пенджикенте не приходилось пить чай из стеклянных стаканов в металлических подстаканниках?
    - Там пьют из пиал. Мужики в полосатых стёганых халатах, прямо на улице сидя на железных сетках кроватей, беседуют на своём языке с утра до вечера и пьют чай из пиал. Солнце плавает в жёлтой взвеси пыли.
    - Живописно.
    - Ещё как! Жара, тени голубые, дома всё больше белые, женщины трудятся, дети резвятся. Я в Москве искал похожий подстаканник на барахолках. Скучал по собственной маленькой Венеции, оставленной на столике плацкартного вагона.
    - Не нашли.
    - Отчего же, нашел в антикварном магазине. Подстаканник из меди, на нём проволочная филигрань. Тот подстаканник в поезде был, конечно, проще, но для меня важнее ассоциация, а не внешняя оболочка вещи.
    - А на самом деле форма подстаканника совсем не та!
    - Назвать предмет тем, чем он является на самом деле – не наивная ли это смелость в наши дни?
    - Уж мы с вами настоящие, - по-девичьи звонко рассмеялась незнакомка, - соответственно и ожидать от нас следует … ну, если самую малость приврать… чуточку не навредит, - она освободила кисть руки от лайковой перчатки и показала кончик мизинца. - С дочерью здесь встречаюсь.
   Сверчков приняв её слова за кокетство снова окинул глазами пожилую женщину, до того говорившую с ним глуховатым низким голосом. Во взгляде его застыло удивление, которое художник поспешил подавить. Он произнёс:
    - И я с одной особой… Готовится художественный проект… Ну-у…надеюсь… Раз позвала. Я художник.
    - Дорогой мой, я приехала пораньше, выбрать кое-что для себя на ярмарке. Одну прехорошенькую голубого цвета шляпку присмотрела. Страсть люблю шляпки. Раньше, в бытность мою пионеркой с пионервожатой Жанной мы гуляли на Воробьёвых горах летом. На ней была надета соломенная шляпка от солнца. На Воробьёвых горах росло много голубых колокольчиков. Помнится, Жанна обращала наше внимание на голубые колокольчики. «Полевые колокольчики тихо звенят под дыханием ветра. Звон у них столь тих, что невозможно его услышать, даже низко наклоняясь над ними. Только сердцем услышать возможно», - говорила Жанна. Недавно встретила Жанну в подземном переходе с кружечкой в руках. Просила милостыню. Мне моя дочурка обещала художника прислать, посоветовать, подойдёт ли к моему лицу голубой цвет и какой шарфик к шляпке лучше подобрать на ярмарке. А вот и дочь моя идет. Кстати, меня зовут Елизаветой Семеновной Фалалеевой.
    Рука художника сама собой приподнялась, и он увидел свой указательный палец выдвинутым вперед из кулачка. Палец указывал на приближающуюся к ним женщину. Ртом художник втянул в себя вечерний холодный воздух и выдохнул имя: «Лёля».
    Произнеся имя той, от кого ждал заказа на предновогодний проект, художник, потеряв надежду на заработок подумал: «Вот тебе и Венеция в стакане!»
                X
                СВЕРЧКОВ РАССЕРЖЕН
     Художник Максим Юрьевич Сверчков разочарованный удалялся от места встречи с предполагаемой работодательницей Лёлей Феддот. Надежды на предновогодний заработок сдулись, точно воздушный шарик и пустой тряпочкой болтались в сознании раздражая его и мешая думать о чем-либо не связанным с Лелей и ее матерью, Елизаветой Семеновной Фалалеевой по чьей вине очутился возле выставочного зала на Кузнецком мосту, где собственные намеченные дела на этот вечер пошли прахом ради прихоти сих дам, кому вздумалось пригласить художника подобрать шарфик к шляпке на ярмарке устроенной в выставочном зале. А он то думал, с ним хотят обсудить денежный вопрос по будущей работе в художественном предновогоднем проекте. Какая наивность!
     Мужчина ни соло нахлебавшись быстрым шагом приближался к метро ругая про себя женщин и деля представительниц прекрасного пола на два лагеря: хитрых коварных эгоисток и глупых клуш. И уж все они де есть взбалмошные существа. «Чего ради взбрело мне в голову приплестись сюда, будто Леля озолотить меня вздумала! – корил себя Максим Сверчков, - пустая моя голова, вечно попадаю в просак со своим легковерием, ожиданием добра. Разве способны такие дамочки понять бедного художника. Ведь они, уверен, не заметили, даже того, как при переменах, затронувших страну, наш общий дом рассыпался словно карточный домик вместе с устоями и устаревшими приоритетами. Мы же не замечали, что жили в карточном домике и поругивая всё вокруг, чувствовали, между тем, уверенность в завтрашнем дне, тогда как в этот технологически оснащённый век, обращённый в цифровую будущность, видим перед собой тупик, настоящее напрочь перекрывает мысль о будущем – никаких позитивных фантазий! Это ж надо, позвать меня, уважающего себя художника подобрать шарфик к шапочке!»
   Сверчков думал о том, что вопросов море, а ответы неубедительны. Неужели народ прошедший ад войны и выживший в период репрессий, с энтузиазмом строивший города, первый в мире запустивший межпланетный корабль в космос с первым в мире космонавтом, Юрием Гагариным, искусство, кино, театр, не на последнем месте и весело было от созидания всем, теперь этот народ в большинстве своем не знает, как быть в новой реальности? Выходит, кое-кому в карточном доме жилось понятнее и безопаснее. А кому-то просто ожидание светлого будущего давало жить. Каково встретить тупик!? Каждый понимает происходящее по-своему.
     Размышляя таким образом, художник не заметил, как очутился на станции метро «Кузнецкий мост» и уже спускался по эскалатору в просторный длинный зал станции, заполненный людьми. Очнувшись от раздумий, он сразу же воспринял гул в метро с неудовольствием, подумал: «Откуда столько людей? Муравейник какой-то. Доколе терпеть толчею!  Надоело, надоела толкотня!»
      Из раскрывшихся дверей подошедшего электропоезда пахнуло на Сверчкова весенней свежестью. Казалось, вагон надушили чем-то похожим на весеннее цветение природы. Пассажиры было немного. Поролоновые сойки и зарянки сидели на ветках деревьев, прикрепленных к оконным рамам. Раздавался птичий щебет. Внимание художника теперь заняли искусственный рай и в этом раю сидевшие на мягких сиденьях вагона люди.
    «Есть некая общность у этих людей, - констатировал художник, - на лицах умиротворение и, кажется, все они довольны жизнью. Ой, поезд качнуло, не упасть бы». Сверчков инстинктивно отставил ногу в сторону для устойчивости. 
   - Не раздавите листок! – взвизгнул рядом с художником пожилой господин.
    «И здесь нашелся один недовольный, и здесь не все гладко», - со злорадством подумал Сверчков.
   Старик, тыча узловатым пальцем в ногу художника вдруг заорал: - Я к вам обращаюсь, мужчина, уберите ногу!
   - В чём дело? Уберите руку!
   - Видите этот листочек? – прокричал старик, потом сжал губы, несколько раз глубоко вздохнул туша гнев и натужно враждебно улыбнулся.
   - Какой?
   - Да что б тебя черти терзали! – снова не удержался старик.
   - Здесь много листьев нарисовано на полу. И цветов. Ландышей. Понял, пахнет ландышами!
   - Предположим, нарисованы, - снова сдерживая раздражение прошипел в ответ художнику старик, - но тот листочек, который ты своим башмаком придавил точно живой. Таким рисункам в музее положено висеть!
   - Так что с ним сделается, с нарисованным то. Если б хотели, чтобы никто не наступал на рисунки, не рисовали бы на полу. А про музей вы прямо-таки лишку хватили! Да и нечего мне тыкать!
     -  Уж не соглашусь! Теперь много интересного появилось. Везде, на улицах, площадях, в кинозалах, повсюду встретишь чему сердцу порадоваться.
   - Инсталляции, развлечения.
   - Да, развлечения, но эти листочки на полу, как живые!
   - Ерунда, какая-то.
   - И всё ж листок, истоптанный вами точно живой!
   - Да бросьте…
   - Ну, уж нет! Много вас таких развелось.
   - Каких таких?
   - Хладнокровных гордецов. Вам бы всё губить!
   — Это я-то гордец?
   - Уже скоро состаришься, а туда же: топтать красоту, скверная легкомысленная молодёжь!
    - Спасибо за молодёжь.
  После уличения Максима Юрьевича в порче изображений на полу вагона пассажиры все как один поменяли умильное выражение лиц на обидное пренебрежительно укоряющее выражение. Электропоезд остановился, и Сверчков на «Охотном ряду» выскочил из вагона со словами:
    - Что это было? Ну, дела-а-а!
    Дождавшись следующего электропоезда, обыкновенного, Сверчков сел в него с острым желанием поскорее добраться до станции «Университет», а там на 26 трамвае наконец доехать до дома с мастерскими художников. Спустя некоторое время мужчина уже двигался по длинному коридору четвертого этажа, по обеим сторонам которого располагались деревянные двери мастерских, сохраненные с пятидесятых годов прошлого 20 века. Навстречу ему шёл художник Легов.
     - Привет, Сверчок! Ты почему такой неспокойный?
     - Не знаю кто затеял этот жалкий в своей жестокости отравленный жаждой наживы мир!?
     - Успокойся. Лучше дерябнем-ка коньячку у меня в мастерской.
     - Пожалуй.
     Сергей Легов, сосед Максима Сверчкова по мастерской в доме на улице Вавилова, подаренном Фурцевой Московскому Союзу художников, как большинство людей, родившихся в Советском Союзе, не имея возможности ездить по заграницам жаждал узнать о жизни людей вне его собственной страны не по газетам, книгам или новостям с экранов телевизоров, а мечтал он побывать в какой-нибудь из стран «загнивающего капиталистического запада». В перестройку открылись границы, и художественная жизнь в стране оживилась, а после перестройки, безудержное губительное веселье охватило всю страну.
     Бывало, среди фейерверков, красочных реклам, светящихся витрин магазинов, вечерами красиво подсвеченных домов идёт Легов по Москве бледненький, как в воду опущенный, встречая остряков весельчаков, ощущает себя изгоем да о деньгах думает, ведь после развала Советского Союза без поганых хрустящих бумажек стало труднее существовать на этом свете. И раньше бедность досаждала, а в обновленной России и подавно деньги не давали о себе забывать. 
    Достаток у него вскоре появился. А всё равно и при деньгах не видный он, какой то, точно худоба на него напала. Верно, неспроста он стал так выглядеть, оттого, возможно, что, не выдержав безденежья, предал бескорыстное занятие искусством да занялся чем попало, лишь бы это приносило деньги: инсталляции, проекты, оформление квартир… 
    Благоприятный для заработка случай подвернулся, когда нечем стало платить за мастерскую и не мог Легов купить материалы для работы. Скопленные деньги за проданные в Перестройку картины закончились. Во время Перестройки наблюдался бум, понаехавшие в страну Советов иностранцы раскупали как пирожки предметы искусства открывшей границы страны. Но синекура для художников вскоре закончилась. Алчущие модного необычного иностранцы перекинулись на рынок в Китае. Местным же богатеям приспичило ублажать себя утилитарными вещами: яхтами, домами, престижными марками машин…
     Поиздержавшись, Сергей Легов не находил способов избежать нищеты. За грань жизни потянуло заглянуть. В уме, конечно, не держал рук на себя наложить, но что там за гранью этой жизни предощущать начал - опасная ситуация. Униженный нищетой потерял веру в удачу. «Скоро и хлеба не на что будет купить. Зачем картины малевать, если от них нет прока!» - воскликнул мужчина в отчаянии.
    На следующей же неделе подвернулась Легову халтура, требовалось расписать потолки в особняке нового русского. Расписал. Одобрили - браво! За первым заказом последовали следующие заказы, да все в том же неблизком его душе роде. Скукота, прямо скажем. Но вскоре нашлось кое-что поинтереснее - Егор Завольный предложил Сергею присоединиться к команде художников, состоящей из Шелковичного и Завольного чтобы делать художественные проекты. Оба – друзья семьи галериста Е. Л. Феддот, хозяина модной галереи «Сверчок», с кем не худо бы подружиться. 
     Начали работать, всё как будто заладилось и работа творческая, но на душе не спокойно.  Чувствует Сергей Легов неудовлетворение и прежде всего недовольство собою, неправду ощущает. Приходят мысли, что Шелковичный с Завольным театральные художники, а он то станковый живописец, грезивший о величии да славе. Надежда снова писать картины по-прежнему - словно никогда не изменял ремеслу - ещё теплится в нём. Старается он убедить себя, что дождётся признания за написанные им полотна, ведь знает за собой силу настоящее дело делать.
    Нет, не дождаться ему признания. А ведь сам виноват. Опасно имея настоящий талант строить глазки на сторону. Уж не ощутить ему больше причастности к чему-то важному и большому, коль изменил себе и поступился совестью! Вот и спал он с лица. Не гляди, что фигурой крупный, да ладный - нутро больно.
    Квартирка, в которой жил маленькая, двухкомнатная. После смерти матери и похорон оной в одной комнате спал, в другой работал, пока мастерскую от МСХ не получил. На покупку большой квартиры денег и при хорошем заработке не хватило, потому продолжал жить в старой квартирке, где отовсюду на него таращились стеклянные и нарисованные глаза кукол из коллекции его матери. Раньше, когда нищенствовал, вечерами брала Легова оторопь при виде кукольных глаз. Подумывал сбыть кукол на барахолке. Немного разбогатев, перестал замечать эти глаза, поселилось в душе мужчины успокоение сродни равнодушию. «Пусть себе куклы живут на полках, память о матери все ж таки», - думал Сергей. Одно его беспокоило – будто чистое трепетное чувство ушло из его картин. Сергей Легов сильно переживал по этому поводу и нередко вечерами искал с кем бы забыться за чаркой вина или коньяка.
    Этим вечером, когда Максим Сверчков негодовал, будто получил от ворот поворот от Лели Феддот, узнал Сергей Легов, что ему вместе с Шелковичным и Завольным предстоит сделать художественный проект в галерее Феддот, чему он не радовался из-за необходимости снова отложить работу над начатой недавно картиной. Таким образом у обоих приятелей наблюдалось пасмурное настроение. Встретившись в длинном коридоре с дверями в художественные мастерские, они обрадовались друг другу. Оба художника захотели излить свою досаду. О зажравшихся никчёмных людишках хотелось Сверчкову говорить да о мирной революции, унесшей не одну жизнь простых добрых граждан. А Легова тянуло пожаловаться на нехватку времени доработать картину. Начал Сверчков с рассуждений о ненавистной невидимой цепи, опутавшей всё несущее здравый смысл, а продолжил рассказом о встрече с Лизаветой Семёновной:
    - В поиске определённости торможу по какой-то гадости. Я рассказал ей…
    - Кому?
    - Старухе… рассказал о том, как положил руки под голову в вагоне плацкартного вагона, лёжа на нижней полке да смотрел на стакан в подстаканнике. О, какие мысли посетили меня тогда! Какие это были замечательные светлые мысли.
    - Не пойму, о чём ты.
    - Я рисовал в воображении Венецию. Будто гуляю вечером вдоль каналов. Совершенно один. Позвякивала ложечка, постукивая о края стакана потому, что он был пуст. А поезд, вздрагивал на скором ходу.
    - Ты же мечтатель.
    - Был я в те года молод, ехал в Москву из Пенджикента. Или в Пенджикент? Воспоминания об однокласснице щекотали под ложечкой, и я даже захотел перекусить. Слюни глотал.
    - Первая любовь?
    - Не совсем. Первой мой любовью стала пионервожатая в пионерском лагере. Но это другая история. В поезде дребезжали стёкла, и послышалось тихое стрекотанье. Я сказал старухе, будто стрекочет кузнечик, случайно оказавшийся в вагоне поезда дальнего следования. Она удивилась. Тогда я сказал, что пошутил. Мы оба посмеялись над моею шуткой. Но, по правде сказать, мне ли знать, что это было? Ведь в голове кружились мечты. Да и не показался ли мне стрекот сверчка или кузнечика.
    - Вы посмеялись. Знакомая старуха?
    -Теперь знакомая. Елизаветой Семёновной кличут. Тебе, возможно, доводилось с нею встречаться у Лёли Феддот. Она – Лёлина мать. Кстати, недавно я случайно на самом деле привёз одного сверчка из деревни. Это опять другая история.
     - Про сверчка?
     - Замечательное насекомое. С виду малопривлекательное. Неустанно тянет песню в ночи. Слушаешь его и точно растворяешься в пространстве. Зимой в непогоду под завывание ветра его журчащая музыка в сельском доме, сладко щемит сердце.   
    - Давай выпьем. Будь здоров.
    - Будь здоров! Бывало, у деда с бабкой на новогодние каникулы у них в деревне под стрёкот сверчка, вдруг почудится, что рядом призраки дышат да вытаптывают, дорожку к бездонному вневременному храму, где жрица смерти обитает. Точно сверчок напоминает о том, что ты был, есть и будешь неразрывно связан со всеми ними, ушедшими. И задумаешься. Детям почему-то приходят мысли о смерти.
     - Ну, ты брось о смерти то…
     - Так смерть же рядом ходит. Какая чувствительная перемена в человеке наступает после осознания существования порядка параллельного знакомому нам порядку на этом белом свете! На этом свете всё было бы сносно, если б ни чувство несправедливости, когда рождённый для одних дел вынужден заняться чем-то другим. Это против природы конкретного человека и вводит его в невольный грех.
    - Мне это знакомо. Выпьем.
    - Выпьем.
    - Пустое это. Зачем тебе ломать голову над тем, чего знать не дано? Лучше пиши картины, пока пишется.
     - Знай, я прежде о стольких преградах на пути у творческого человека делал бы то, чем теперь занимаюсь? Наверное, всё же делал бы. Во мне как нарочно так всё устроено, что невидимая рука направляет меня именно в сторону, где я нахожусь и по-настоящему радуюсь тому только, что есть возможность и желание работать.
   - Понимаю.
   - Помнишь Катю? Она теперь с этим косоглазым прыщом, ну, с племянником м-м-м… Да. Пускай. Я сам к тому вёл. Мою Зину знаешь. Она незаменима. Меня больше всего бесит, когда те, кому по рождению не дано заниматься искусством, вдруг, полюбили такое занятие, назвались художниками, возгордились, да и принялись поучать тех, кто по рождению художник. Теперь, лихо орудуют кистью, помелом или ещё чем, не от любви или призвания. А просто - весело. Весело!
    - Что ж из того, коли хочется, пусть малюют. Не запрещать же.
    - То-то и оно, что – хочется! Впрочем, речь опять не о том. Когда ехал я в поезде из Пенджикента, сердце стеснила мягкая сладкая грусть. Такая грусть, какая возникает при разлуке с кем-то очень дорогим или по другому поводу, но непременно связанному с теми, о ком искренне заботимся. Не спуская глаз со стакана в подстаканнике, думал я о Венеции. В мечтах образ Венеции формировал и думал об однокласснице, словно вместе с нею гуляем по этому великолепному, ни на какой другой город не похожему городу. Надеялся…
    -  Надеяться, это хорошо.
    - Теперь надеюсь ли? Словно что-то оборвалось…
    - Ты это брось, мысли глупые брось.
    - Впрочем, неважно. Всё, о чем говорю – неважно. Любопытство - сложное неоднозначное чувство. С одной стороны, это двигатель, мотор, с другой – может привести к недоразумению, толкнуть в неадекватность. Интересно - какие внутри нас задействованы механизмы для возбуждения любопытства? Ведь занятно, как всё в жизни устроено! Что двигало людьми при создании не только удобного быта, но и прекрасно оформленного. Кто научил нас отличать правду от лжи в произведениях искусства, наделил интуицией? За счёт чего одно воспринимаем как то, чем следует восхищаться, а иные вещи вызывают неприятие, их отторгает душа. Когда увидел громаду загадок вокруг нас - ощутил близкий к восторгу трепет. Уйма нерешённых вопросов!
    - У тебя мысли скачут. Ты то о сверчке, то про любопытство... К чему клонишь?
    - К чему клоню? Наверное, хочу раскрыть тебе трепет во мне перед началом работы над картиной. Когда стоишь перед белым холстом и страшно его чистоту нарушить, решаешь, с чего начать. Да ты и сам это знаешь. В голове вертится: так делать или иначе. Гадаешь, следовать ли первоначальному замыслу или другую тему начать. Мысли в голове кружатся, глаз мысленно на холсте точки отмеряет откуда куда линии вести, ритмы задаёт, высоты, ширины... А холст пока ещё чистый. Потом тронешь кистью – клякса какая-то. Затем снова тронешь, и оно пошло, дело то. Рука туда-сюда водит кистью, глаз примеряет линию к линии, пятно к пятну… Странно всё это, как и многое другое. Странная вещь – привязанность, например: Зина, холсты, родители, друзья, Катя… воспоминания останутся неприкосновенными. Ничто не сможет их вытравить воспоминания. Если только беспамятство… Да-а-а… О чём это я? Наши поступки часто непредсказуемы. Любая материя зависит от обстоятельств и порой таит двоякий смысл. Умение изображать действительность реальной, кажется, утратило свою значимость. То, как живописцы московской классической школы продолжают отображать жизнь, что действительно волнует, едва ли даст шанс достойно выжить или хотя бы позволит рассчитывать на понимание современников в новой России. Я принял бы с готовностью иные способы изображения реальности, если б мог. О том, чтобы писать на продажу не приучен. Мои учителя учили нас служить искусству бескорыстно. Теперь, конечно всё по-другому…
      - Согласен.
      - У них, у торговцев, от кого наша судьба зависит, имеются в запасе эффективные приёмы пленять умы, корректировать вкусы, раскручивать любого для получения прибыли. Умеют! Кому бы не мечталось выйти на выгодные позиции, но, по здравому размышлению, понимаешь – там, где цветут маки, не всегда приятная безобидная дрёма. Можно преждевременно навсегда заснуть. Недаром говорят: всякая двусмысленность вредна. Не испорченный ли я злободневностью продукт? Как, впрочем, ни я один…
    - Конечно, - согласился Легов, а Сверчков продолжил:
    - Взять всё под свою ответственность, прийти к естественности, избавиться от повсеместной глупости, самодурства, коррупции, обволакивающей и сердца, и души, вот чего хотелось бы мне. Негативный же процесс идёт неумолимо. И зло - кажется неодолимым. Лёли да Феддот повсюду! Даже невинное дитя, Катюша, кажется, очарована такими Лёлями. Для понимания искусства необходимы чутьё и развитый вкус. А когда вал мишуры становится неотъемлемой частью жизни, бессмысленная деятельность человека уже не кажется такой уж ничтожной. Подождём лучших времён. И дождёмся! Я точно теперь это знаю. Сон видел. Провидческий.
     - Неужели.
     - Штучный мастер формирует новую культурную позицию, далеко не всегда отвечающую эстетике большинства, позицию, которая, однако, бывает замечена предприимчивым деятелем с бесом за пазухой, готовым пустить новую культурную позицию в тираж.
     - Кончай философствовать. Выпьем!
     - Выпьем.
                XI
                НАБИВКА НЕПРАВД
            «Для понимания искусства необходимы чутьё и развитый вкус»

     Егор Васильевич Завольный лежал на диване и почти не смотрел в телевизор, раскуривал папиросу «Беломорканал», доставшуюся ему накануне от тётки.
      Папироса погасла, быстрее, чем гасла сигарета KENT. Глубокая затяжка вызывала в нём кашель. Он сплёвывал, ворчал себе под нос: мол, с такими папиросами придётся всю жизнь на спички работать, а то и хронический бронхит можно получить. Но папиросу не бросал, держал двумя пальцами - как держал когда-то его отец.
     К вечеру Завольный ожидал двоих друзей. Им предстояло придумать художественный проект. Теперь же Егор лежал на диване и прокручивал в голове всякую всячену, на чём можно было бы выстроить тему.
      Табак папиросы из квадратной приплюснутой картонной пачки на тыльной стороне, которой написано: «Госагропром РСФСР», цена - 25 копеек, 25 штук пятого класса», нёс запах дней первых университетов по курению на заднем дворе дома.
     Завольный лежал на диване и думал о проекте, которым должен открыться новый выставочный сезон в новом году в модной галерее «Сверчок».
     По телевизору крутили боевик. Но, как писал Булат Шавлович : «Это, братцы, о другом…». Погоня, стрельба, ругань, обман... Завольный переключал канал за каналом и наткнулся на рисованный фильм «Счастливый удав».
      В «Счастливом удаве» разочарованные жизнью люди в попытке отыскать счастье в другом жизненном пространстве, взялись за разрушение привычного образа жизни. Сломали свои дома, вместо них построили многоэтажки доселе невиданной формы – конусообразные, врытые в землю остриями. Получился ряд пирамид с окнами, стоящих вверх тормашками. Закончив строительство, забрались на крыши (основания конусов) чтобы отпраздновать начало новой жизни. Устроили всенародное гулянье. Неожиданно тучи заслонили солнце. Поднялся сильный ветер. Строения без устойчивых оснований зашатались, повалились наземь. Натерпелись страху, всплакнули. Похоронив погибших, принялись искать новое счастье в виртуальном мире. Им удалось проникнуть внутрь огромного монитора. А монитор тот, к несчастью, оказался раскрытой пастью удава. Заканчивался фильм изображением счастливого сытого удава крупным планом.
    - Ха! Галюха – муха, неплохо получилось, - обрадовался художник. Ведь именно он подал Галине идею фильма, придумал иллюзорную черту финишной прямой для толпы бегунов, непременно желавших до иллюзорного счастья добраться. Правда, Галина сделала всё по-своему.
    - Я нёсся в пространстве лет, нагруженный надеждами, и вот тащусь теперь от средних своих прожитых лет к черте с туманными иллюзиями, к усталости, к стене с дверью туда, где все окажемся, освободившись от надежд, пребывания в тисках событий. Не помышляя о приключениях… Звонок в дверь.
      Пришли Ефим Шелковичный и Сергей Легов. Уселись за круглым столом. Воцарилась атмосфера взаимопонимания. Перед каждым из них стояло по пустому бокалу для шампанского, а середину стола венчала початая бутылка водки, солёные огурчики в окружении сыра и зелени красиво смотрелись на большом фарфоровом блюде. 
     Ещё в правление страной коммунистической партией в Советской империи после посещения именин видного советского деятеля, дяди Лёли, взял Егор за привычку пить водку из бокалов для шампанского в знак протеста – протеста чего? – он забыл. Помнил только, что тогда был зелёным юнцом и рвался в круг модных запрещённых в СССР художников с пожизненным билетом в достойную жизнь - зачем! - не понимал хрупкой природы способности творить. Когда рухнула империя, продолжил пить водку из бокалов для шампанского теперь не из протеста, а для прикола. 
      В Советском Союзе в жизни чиновника сосуществовали должностное место и кухня - место для дискуссий и опасных откровений. Любили советские граждане за чашкой чаю либо откушав водочки, поговорить о политике. Лёлин дядя писал учебники по истории партии и посмеивался над тем, что писал. Несмотря на ответственную партийную должность считался неформалом, дружил с влиятельными известными людьми того времени, и конечно же - с творческой интеллигенцией.
      Помнил Егор, что ему, наивному пареньку несказанно льстило сидеть за одним столом со знаменитостями в хорошо обставленной большой квартире в доме построенном в стиле сталинского ампира. Сердце студента учащённо билось. После пары выпитых бокалов шампанского - как положено из бокалов для шампанского – он ощутил в себе достаточно решимости поставить на вид брутальным мужикам, что цена студента вовсе не копейка.
     Будущий деятель культуры призвал цвет нации, актёров, протестный ректорат, приверженцев всевозможных, порой отрицающих одна другую концепций, охранителей устоев государства и заслуженных советских работников культуры, собравшихся вместе за одним столом у Лёлиного дяди, изжить высокомерие, освободиться от самообмана и трезво взглянуть на современное отображение мира, где искажения не редкость. «Иногда стоит залежалую совесть встряхнуть. Тогда, возможно, кто-нибудь постыдится шельмовать действительность и пудрить соотечественникам мозги, - заметил студент знаменитостям, - ведь из-за самомнения настоящие ценности упускают из поля зрения либо того хуже - будучи людьми безразличными, дают им сгинуть».
     Осудил студент невнимание современных художников к традиции, конструктивному рисунку и пластическому мышлению. Называл, это победой амбиций над разумом и сердцем. Сетовал, что ржа тщеславия неотвязно преследует человечество. Обратил внимание заслуженных деятелей на хитрости, к коим прибегают ловкие граждане и, мол, нередко прибегают к магии слова, а она, магия слова легко меняет знак образа на противоположный: заставит увидеть заслуги у лиц их не имеющих. Стыдил студент тех, кто из личной выгоды возвеличивает творцов случайных плавающих композиций. Злонамеренность усматривал в умышленном искажении действительности, мол это всё здесь не без склонности к наживе происходит. Расхваливал мастеров прошлого. Предлагал чаще смотреть классиков и принимать исходящую от картин великих мастеров энергию за чудо действие. Уже тогда, когда ничего не предвещало кончины эры спокойствия и стабильности, Завольный предощущал исход последней красоты того мира вместе с ложью того мира при уходе двадцатого столетия. Пуще всего студент сокрушался о невозможности днём с огнём отыскать приличного мастера. Уже тогда. 
      Сначала знаменитости слушали студента с интересом, но следом возмутились его наглости. В общем, нехорошая история получилась. Помнится, Лёля ужасно сконфузилась, заторопилась поскорей убраться с вечеринки вместе с неудачливым приятелем. Завольный понял, что перегнул палку и его выход в свет не удался.
      Много воды утекло с тех пор, Социалистическая империя пала, а одна из её частей, новая Россия быстро меняла ориентиры, дух новаторства охватил население страны. Коммерция овладела умами многих и, даже перешла в наступление к крепостям мудрым сердцем титанов продолжавших держать оборону. «Новое слово» встречалось повсюду. А восхитительная Лёля не дурно устроилась, выйдя замуж за владельца модной галереи «Сверчок» Е. Л. Феддот.

                ***
    Когда вал мишуры становится неотъемлемой частью жизни, бессмысленная деятельность человека уже не кажется такой уж ничтожной.
     - Ну что ж, друзья, начнём думать, - обратился Завольный к Шелковичному и Легову, - сегодня требуется скорее китч, нежели чересчур серьёзное. Чем станем привлекать внимание современного зрителя? Задача не из лёгких. Зритель избалован всякой всячиной.
    - Недавно рассматривал блох в интернете. Занятное зрелище в увеличенном масштабе, надо вам сказать, - сообщил друзьям Ефим Шелковичный, - интересно рассматривать сочленения, строение деталей…
    - Противно, - откликнулся Сергей Легов, опорожнив бокал и закусывая солёным огурцом.
    - Что?
    - Слышать.
    - Современного человека не так-то просто заставить поглядеть культурную программу. Пойдут туда, где веселей. Его нужно ошеломить не поддающейся норме новинкой, либо чем-то злободневным огорошить, - сказал Егор Завольный.
    - Я же говорю: напихать в проект жутких жирных блох да тараканов в самый раз, - проговорил Ефим Шелковичный, - ну, ещё какую-нибудь дрянь набросать можно, например, из ржавых труб соорудить конструкцию, а по ним пустить тварь (голограмму). Придумать, чем обосновать…
    - Нет, баб, - заупрямился Сергей Легов, - на тараканов противно смотреть. Изобразим наяд, русалок, ведьм, воительниц с антуражем разным. Устроим драку между ними или состязания.
   Завольный предложил:
    - Возможно следует идти от обратного: внести в проект нежную эмоцию либо ошарашить чем-то, как я уже говорил. Ведь привыкли, что выставка – это когда что-то показывают либо втягивают в какую-нибудь игру. Мы тоже затянем приглашённых на выставку в нашу игру. Сначала обескуражим их тем, что их встретит первый зал пустыми стенами, а двери в другие помещения закрыты. Приведём публику в недоумение, мол: где показ, зачем пришёл? - вдарит музыка, распахнутся двери оттуда повалят виртуальные люди – голограмма. И запахи чего-то вкусного... Запах еды хорошо срабатывает.
    Легов хитро подмигнул Ефиму: - Нехай зритель увидит пустые стены! И потом, такой неожиданный ход только первая партия увидит, остальные сразу в раскрытые двери ломанутся… за запахами.
   - Будем пускать по группам. Одну запустим, следующая ждёт минуту-две.
  - Чем-то приманить придётся, а то разбегутся, не войдя в помещение.
  - Подумаем. Создадим ажиотаж. И вход надо будет отделить от выхода.
   - А если нам повесить плакат со словами: «Успейте попробовать! Умопомрачительный вкус!» В одном из залов, откуда запахи вкусной еды почуют носы изобразим стол с всевозможными соблазнительного вида яствами, – предложил Ефим Шелковичный. - Такой стол сварганим реалистичный, аж любой не удержится и протянет руки взять что-нибудь из угощения. А голос их подбадривает: «Угощайтесь, угощайтесь». – «Хорошо, - ответят, - угостимся». Потянутся взять вкусняшку, а тут яства пропадают и появляется надпись: «На-ка выкуси», и - кукиш. Ещё набросаем контур собаки из кирпичей либо нарисуем собак на стенах с огромными здоровыми клыками. Напишем: «Потрогай мои зубы». Вчера к зубному ходил.               
   - Без бухалова твою мысль не догнать. Выпьем, - сказал Легов.
   - Объясняю, долго в таком зале не задержишься. Ведь это ерунда какая-то. Где экспонаты? А тут, вдруг запахи. Вкусные. Запахи сильно возбуждают – жрать захочется. Скажут, мол, пойдём, перекусим в кафе. Но двери ни туда ни сюда – заклинило. С противоположной стороны дверь распахивается, и оттуда видно, как огни светятся, приманивают. В людях интерес возбуждается: что там? А там их встречает большое полотно с нарисованными как у голландцев яствами на столе. И рука торчит с надписью «Тронь меня». Ну а дальше всё прочее. И собака, конечно. Вдарит оркестр, неожиданно стихнет.
    - С какого рожна хватать нарисованную еду с нарисованного стола, - не унимался Легов, -  люди что, ку-ку?      
    - Так сделаем муляж руки, под ним напишем: «Тронь меня».  От прикосновения рука задрожит, высветится надпись: «На-ка, выкуси». И появится изображение фосфорической зубастой собаки с раскрытой пастью.
   - В этом есть некая интрига. Хотелось бы чего-то ещё.
   - Поговорим о тщете…
   - Или неравенстве! – воскликнул Завольный, - поставим крысу перед мышкой, и озвучим: «Мы равны, мы равны».
    - Ну и…
    - Снимем маленькое кино про неудачную мысль строить из песка. На ровной поверхности типа стекла появятся поэтапно часть за частью до тошноты знакомые черты актрисы Мэрлин Монро из песка. Но её образ до конца не складывается из-за сыпучей природы песка. Символизировать будет зыбкость бытия. Ветер сдувает незаконченное изображение. И снова сыпется струйка песка на стекло…
    - Угу. Выпьем!
    - Раз пошла такая пьянка - режь последний огурец, - сказал Ефим Шелковичный.
   Завольный обратился к товарищам:
    - Блоха хвастала, что если пройдёт мимо человек то, она прыгнет на него и укусит против его воли, - проговорил Завольный, - муха ей отвечает: «Зато я, когда захочу, ем вместе с человеком из его же тарелки». Пока одолевали друг дружку, подкрался паучок, сплёл паучью сеть да опутал ею обоих хвастунов. Так и мы, начинку пирога придумываем, не имея теста для пышек, куда было бы запихнуть начинку. Концепцию надо прежде всего придумать! Проект лишь тогда посчитают удачным, если в нём помимо визуального ряда, выбранного нами для воплощения Идеи - которая, кстати только начала выявляться – будет хорошая режиссура.
    Сергей Легов взглянул на часы:
    - Баста! Мне пора.
    - А как же проект?
    - Завтра. Ефим, ты останешься?
    - Нет, я с тобой.
    Проводив друзей, Егор Завольный притушил свет в комнате и уселся у окна. Снежные хлопья липли к оконному стеклу и, тая, сползали вниз. Ноябрь. Завольному зачем-то вспомнился его детский страх. Оставаясь один в пустой квартире, он, в ожидании родителей, прятался на подоконнике от чудищ, которые ему мерещились в углах комнаты и под кроватью. Устав сидеть на подоконнике, спускался, и бежал к дивану. Улегшись на диване со скрещёнными на груди руками, думал: «Теперь умру». Завольный незаметно для себя заснул. Откуда-то сверху до его слуха донеслось:
    - Зачем копить?
    - Что копить? - спросил художник.
    Неизвестный голос ответил:
    - Предметы, вещи, произведения искусств, коих накоплено великое множество! Ускоренный темп жизни ускоряет появление Идей. А времени на хорошее воплощение Идей не хватает! Сей факт вынуждает обратиться к технологиям, активно применять инженерную мысль в художественном процессе, что не противоречит законам Глобализации и удовлетворит запросы населения на грамотно устроенный досуг. Зависимость от техники в современном обществе не только вынуждена – необходима! Итак, без художников не обойтись. Кому, как не им трудиться над Проектом Века!
    - О чём вы? – спросил Егор Завольный.
    - Кому, как ни художникам создавать визуальный ряд в аттракционе! Посему пока рано списывать художников со счетов. Уставшее от переизбытка информации общество нуждается в развлечениях.
    - Что за ерунда! – недоумевал Егор.
     - Актуальными становятся профессии, связанные с обслугой. Художники нужны такие, кто сумеет веселить.
    - Кто Вы? – поинтересовался художник. Ответа не получил.  Голос продолжал свою речь:
    - К сожалению, до сих пор среди деятелей культуры встречаются лица, коих не устраивает такое положение вещей, кому не нравится и смена стандартов. Напрасно! Все они рискуют войти в категорию непонятых людей, а потому расстроенных. Глупо тратить силы на возрождение отживших стандартов.
    — Вот, те на!
    - Настало время свободы самовыражения! От шибко одарённых, так сказать, талантливых деятелей одна морока! Они вечно норовят попасть в ряды расстроенных. Никогда не угадаешь, какими перлами удивят. Им бы всё против шерсти, против шерсти…
     На несколько секунд воцарилась тишина. Завольный немного опешил от таких рассуждений и хотел спросить к чему этот разговор, но только он собрался это сделать как снова раздалось:
     - Углублённое внедрение в высокую культуру мешает уделять внимание материальным благам. Видите ли, не желают скатиться по горке постмодернизма и пост авангардизма к инсталляциям - им живопись подавай! Ведь известные люди уже постановили: живопись умерла! А они отрицают это! И уверяют, будто в картине тема неисчерпаема да к тому же не столь важна, сколь важно просто написать хорошую картину.
     - Разве это не так?
    Невидимый гость пропустил реплику хозяина и продолжил:
    - На концептуалистов фыркают. Не следуют указаниям! К инсталляциям равнодушны. Performanсе считают делом несерьёзным! Их не радует позиция продвинутых художников. Подобное поведение возмутительно! И к лицам, интересующимся традиционными направлениями, натюрмортами, пейзажами, композициями из людей, кубизмом, абстракционизмом, импрессионизмом хорошо бы приглядеться. Говорю о коллекционерах. Они также не всегда вписываются в предоставленную глобализацией схему отношений между субъектами, где декларируется равенство во всём, что придёт в голову и где любой по желанию назовётся художником.
     - Так прямо…
     - Ну, допустим, позволим трём-четырём профессиональным художникам творить. Пусть малюют. На них не стоит обращать внимания.
      Завольного поразило услышанное и у него вырвалось:
    - Остановитесь!
     Но невидимка вовсе не собирался останавливаться и продолжал вещать:    
    - Потуги расстроенных и, следовательно, несчастных, вернуться к технике прошлых лет - обыкновенная дурь. Надо скорее выбить её, эту дурь из глупых голов. Для их же блага! Настоятельно рекомендую использовать внушение. Нельзя давать витать в облаках, восторгаться тем, от чего и проку то вовсе нет. Это же ни хлеб, ни еда какая-нибудь! Ссылаются на потребность души в прекрасном… излишество, романтика. Требую стереть с лица земли романтическую чушь!
    - Лучшие произведения прошлых лет напитаны духом романтизма, - пролепетал художник, потеряв надежду, что его услышат. И действительно, робкое замечание художника опять осталось без внимания. Невидимка говорил: 
    - Расстроенным свойственно страдать, скучать, ныть... У них, у расстроенных, есть тяга к углублённому изучению достижений прошлых веков и – упрямство! Это чудовищно! Картины великих мастеров прошлого неизбежно напомнят им о безвозвратном времени, когда люди засыпали и просыпались в окружении настоящих шедевров. Кое-кого даже осенит, будто равенство есть утопия, а стремление стать всем во всём равными – ошибка. Так и не становитесь. Делайте видимость, будьте толерантны. Мир стремительно меняется. За такой скоростью разве заметна разница, если специально не вглядываться. Духовность и эстетика! Звучит красиво. Но до них ли, когда не успеешь оглянуться, а уж другой день теснит текущий день.
    - Покажитесь, наконец! Утверждаете, будто знакомство с высоким искусством сулит страдание? Уверяете, что золотой век изобразительного искусства ушёл навсегда! Зачем пугаете? Предостерегаете от соблазна повторить однажды покорённую вершину. О-о-о, вы хотите приуменьшить человеческие возможности, оградить от настоящего подвига! – наконец возмутился Егор Завольный.
    - Ну, страдать не от искусства как такового, а от чувств, рождённых чрез него, а они, несомненно, затянут в пространство Грёз, - ответил на этот раз невидимка. На потолке появилось крохотное пятнышко, которое немного увеличившись начало вытягиваться в рисованную линию. Достигнув в длину немного больше полметра, линия преобразовалась в щель откуда выползла мужская тень и распласталась на потолке. Затем тень отделилась от потолка и спрыгнула вниз на один из стульев возле круглого стола, за которым недавно Егор Завольны вместе с двумя приятелями придумывали художественный проект. Гость оказался плоским, чёрным, гибким. Он прохрипел:
    - Желаю сказать про другое. Внушение продуктивно, но справиться с Грёзами ему не всегда по силам – здесь в голосе говорившего послышались нотки разочарования, – необходимо помимо слов задействовать визуальный ряд. А это работа для художников!
    - Чем не угодили грёзы?
    - Грёзы опасны! Под манящей обёрткой грёз скрыта соблазнительная конфетка сладких минут мечтаний, а там и до вожделения недалеко! Как, позволь мне сказать, быть с рациональным мышлением? Для него останется слишком мало места! Без холодного рассудка и сухого расчёта ни одному обществу не обойтись. А в век технологического прогресса тем более.
    - Причём тут художники?
    - К тем, кому невмочь рассуждать по-новому здраво, рационально без сантиментов на помощь обязаны прийти художники да отвлечь заторможенных своими фантазиями, дабы не допустить вожделения! Необходимо задействовать все ресурсы для нейтрализации влияния идейных бездельников на людей лояльных прогрессу в условиях глобализации. Нельзя дать заразе индивидуализма широко распространиться. А если кто-то из современных художников затруднится правильно геометрию изобразить, скажем, будто он выработал новый стиль.
     Разум художника отказывался принять обрушившуюся на него логику Чёрного. Слева от Завольного послышался другой голос, и он увидел сгусток тумана на соседнем стуле, вскоре уплотнившийся до конкретного силуэта мужчины точь-в-точь как первый силуэт, но только немного слабее в тональности окраса. Цвет силуэта был скорее серым, чем чёрным.
     Серый сидел, положив ногу на ногу. Загнутым отростком руки вместо большого пальца, почесывал место, где у людей находятся уши. Но ушей то у него не было! Голова Серого подобно голове Чёрного представляла собой пустой правильной формы круг, насаженный на прямоугольник-шею. Новый гость обратился к Чёрному:
    - Не стоит преувеличивать силу грёз. Они давно покрылись мхом, и отталкивают нормальных деловых граждан опрелостью.
    - Хо-хо! Запах опрелости, с чего бы? - загоготал Чёрный. - Даже стыдно слышать такое, не побоюсь сказать, возмутительное определение! Смешно! Правильнее выразиться так: «Отвратительным запахом». Слово “грёзы” пора схоронить в словаре на самой дальней полке, куда не доберётся рука уборщика, чтобы вытереть пыль, ха!
     И Чёрный затрясся от хохота, а Серый, всплеснув отростками-руками, взвизгнул:
    - Брат, ты прав, ты прав!
    - У Грёз утончённый влекущий запах, похожий на изысканный запах дорогих духов! – откуда-то послышался третий голос - баритон.
    - Духо-ов! - противным высоким голосом пропищал Серый, - их запах душит, душит...
     Художнику почудилось, будто по его нутру, словно по стеклу провели чем-то острым, и он ужаснулся: «Похоже, всё здесь по-настоящему». Серый, меж тем рассуждал, в чём у духов сходство с грёзами. А Чёрный поговорив о вреде грёз, обратился к Баритону:
    - Не посчитай за обиду, Прозрачный брат, но некоторые из грёз способны толкнуть к вольнодумию и к желанию перевернуть мир!
     Завольный завертел головой. Он хотел увидеть, как выглядит тот, к кому обращался Чёрный, но никого не увидел, а только услышал:
    - Дудки.
    - Отчего же дудки? – проговорил Чёрный, - согласись, не всегда безобидные вещи так уж безобидны. В иных сокрыта угроза. С виду милое привлекательное насекомое вдруг окажется ядовитым или, к примеру, отыщется в обществе какой-нибудь правдолюб и ну ковырять, где ни попади. Он, видите ли, честен и взбрело ему в голову докопаться до истины. А обществу от его стараний нехорошо – брожение в обществе начинается. Иной раз и миролюб обрушится ураганом на своих же родственников да близких знакомых за мелочь, глупость какую-нибудь. И тот, кто сделает выводы из такой истории, мол, это его частное дело, непростительно ошибается. У некоторых задача то простая – утвердиться. Что означает – выделиться, получить выгоду для своих повседневных нужд. Польза в том сомнительна. Одни нервы. Много о себе воображает, оттого переживает. Один шаг отделяет непонятливых лиц от расстроенных. Умеренность! Во всём к умеренности приучайтесь и ничто не станет тревожить. А достижения прошлого?! - забудьте. Перенимать опыт, следовать традиции… уходит из моды.
    - Однажды мне довелось услышать лекцию о Византии, - решительно заговорил Егор Завольный, - там речь шла о том, что древняя христианская Византия не отрицала опыта предыдущей языческой эпохи, называемой нами Античной. Строила свою культуру, опираясь на их опыт. “Если образцы Античности трактуются нравственно, - говорили византийцы, - то они нам подходят”.
    - Годя-я-я-тся, - пропел новый голос, баритон, тот, кого называли Прозрачным. Баритон пропев - «Годятся», - проявился напротив художника. Силуэт у него и впрямь был почти прозрачным. Он, не в пример Серому с Чёрным, сидел на стуле, нимало не колеблясь, и казался вырезанным из полупрозрачного пластика.
   - Неразумно разрывать связь времён, - твёрдо сказал художник, приняв слова Прозрачного Баритона за поддержку.
    А тот, тем временем, указал Завольному на комод, где хранились старые вещи, подаренные ему старой тёткой, и снова пропел:
    - Что творится в мире – дрянь.
     Ты в комод скорее глянь.
     Вещи старые семьи там ещё сохранены:
     бусы матери, часы,
     даже запонка отца
     не позволят спасть с лица.   
    Чёрный сильнее закачался из стороны в сторону, выказывая полное несогласие с Прозрачным и прокричал:
    - Глупости! Чем и как могут помочь старые вещи!
    На это Прозрачный плоский гость Егора Завольного пропел:
    - Для стариков в них - запах детства,
     а юным – руководство как идти,
     не встретив терний на пути.
     Чёрный заёрзал на стуле, замахал руками-отростками и заорал:
      - Воспоминания сильны?!
      И не надейтесь.
      Дорогу к счастью не вольны
      тем людям дать кто рождены
      существовать в иллюзиях
      до смерти.
     Затем Чёрный схватил со стола бокал с водкой и приготовился его опрокинуть в себя. Но прежде, чем сделать это он изрёк: 
      - На двух столетий рубеже
       Мир оказался в неглиже.
       Ему бы новые клише
        да платье в новом стиле!
        Пришла пора менять кумиров?!
        А ведь новаторство, друзья,
        меняет шкуры, как змея.
        Пью за него!   
       «Интересно, куда исчезает жидкость? - думает меж тем Егор Завольный, - ведь ртов то нет».
      - Погоди! – крикнул Серый, - с тобой выпью!
    Оба плоских гостя чокаются бокалами, опрокидывают жидкость в сторону плоских кругов, заменявших им головы. Жидкость из бокалов исчезает. Серый поднимает свой бокал с вновь появившейся в нём прозрачной жидкостью и произносит свой тост:
   - Мир – гулящая девка, капризуля и мотовка. За девку!
   Чёрный с Серым выпивают. А Прозрачный гость выплескивает жидкость из своей склянки на пол, пропев такие слова:
   - Я вовсе не от скуки
     ценю кумиров
     прошлых лет заслуги.
  - Мы и не оспариваем, - отвечают ему хором его плоские братья.
  - Новые клише грубы, наглы, дьявольски хитры, вздутою ценой горды и плодятся, плодятся, - не унимался Прозрачный. Чёрный возражал:
   - Всё течёт и меняется. Таков порядок!
   - Не согласен, - проскрипел зубами Прозрачный внеся тем скрипом диссонирующую ноту в пение дуэта Серого с Чёрным, выводящих такие слова:
   - Миропорядок многолик,
     грешит непостоянством.
     Но разве наша в том вина?
     Его природа такова.
     А если б стал однообразным,
     Познал бы скуку ты сполна.
     По тому как повёл себя в дальнейшем Прозрачный Баритон можно судить, что доводы плоских братьев дошли до его сознания и он удовлетворился ими. Вдоволь поболтав шеей взад-вперёд в знак согласия Прозрачный пропел:
    - Теперь я с Вами, да, да, да-а-а!
    Трое плоских братьев взялись за руки и крикнули:
    - Хозяин дома, выпей за компанию!
    - Что ж выпью с Вами господа, когда увижу лиц...
    Не успел художник завершить фразу, как на так называемых головах незваных гостей - поскольку головами назвать плоские круги возможно с большой натяжкой - появились носы, глаза, рты, брови. Даже абрис голов начал меняться. Круги вытянулись до овала лица самого Егора Завольного. А глаза! Что за глаза! Они явно смахивали на глаза Егора. Да и носы со ртами тоже были копией носа и рта Егора.
    Увидав такое преображение непрошенных гостей, художник оторопел, сумев лишь поднести бокал с предполагаемой водкой к губам и опрокинуть жидкость в рот. Вместо ожидаемой водки выпил простую воду. Ошалев от неожиданности, Завольный встал точно вкопанный и словно чумной хлопая глазами глядел на Чёрного, Серого и Прозрачного Баритона не в силах вымолвить ни слова. Завольный не понимал, как к ним относиться: отрицать, бояться, любить ли своё подобие или безжалостно игнорировать.
    Впрочем, растерянность не помешала художнику оценить застылость лиц у своих плоских гостей. Казалось на их лицах застыла маска высокомерного снисхождения. Но вот что-то у них в лицах всколыхнулось и в глазах появилась жалость, а губы скривились в презрительной улыбке. «Жалость и презрение, жалость и презрение, как это может быть вместе?» - вопрошал себя униженный ими художник. Он совсем растерялся. Неожиданно тоска заменила чувство растерянности. Егору Завольному вспомнилась его юношеская вера в божественное чудо, будто искусство спасёт лицо человечества. Новое время сломило возвышенность чувств, сузило в уме личную нескончаемость жизни до размеров физической жизни разделённой тонюсенькой перегородкой со смертью, этим бездонным бескрайнем до поры незнакомым пространством – пространством ли?! Егору отчаянно захотелось ожить, освободиться от наносного, постепенно им овладевшего, захотелось взять в руки кисть с красками, написать обыкновенный пейзаж, отобразить колыханье неба, нескончаемую красоту природы… Художник вспомнил о своем друге со странностями, о художнике Максиме Сверчкове и увидел его натюрморт с голубыми полевыми колокольчиками, на котором цветы зашевелились точно живые. 
    Вдруг художник Сверчков выплыл из мыслей Завольного в пространство Завольного и встал перед ним сначала расплывчатым силуэтом, затем фигура Сверчкова уплотняется до плотности реального человека с торжествующе-лукавой улыбкой на измождённом лице, становившемся злее с каждой минутой. И, что показалось Егору особенно интересным, так это то, что над головой Сверчкова проявились полевые цветы колокольчики и сплетались в венок, повисший над ним, словно нимб.
     Был ли то сам Сверчков или некто похожий на него – непонятно. Выглядел человек похожий на Сверчкова угрожающе голодным и, вместе с тем, сурово-величавым. Глазами с голодным блеском призрак словно пытался загипнотизировать обомлевшую от ужаса и стыда жертву, как это делает удав с намеченной стать его обедом живностью. Егор не мог отвести глаз от призрака и только повторял: «Прости, прости… я не безнадёжен!» А похожий на Сверчкова старик, по-видимому, лишь тянул с броском на несчастного Егора, наслаждаясь его виновностью, будто ощущению виноватости у жертвы следует настояться, прежде чем станет то ощущение хорошей приправой к блюду. Сбоку от Егора Завольного стояли Чёрный, Серый и Прозрачный держась за руки. Фигуры этой троицы выказывали единодушие и согласие с призраком. Но почему?! Ведь они делали противоположные убеждениям художника Максима Сверчкова высказывания относительно того, как должно развиваться искусство, если, конечно, этот призрак и в самом деле был художником Сверчковым.
    Троица, состоявшая из Чёрного, Серого и Прозрачного, вызывала в Егоре чувства, которые тот охотно выразил бы двумя словами: “гадко мне” - если б мог говорить в те минуты. Даже несогласие Прозрачного с его собратьями казалось теперь мужчине если не фальшивым, то мало убедительным. Спустя несколько долгих секунд Егор Завольный увидел, что глаза страшного старика потеплели, а кривая улыбка с оттенком отвращения, изменилась на милую приветливую улыбку.
  Спящее тело Завольного вытянулось, вздрогнуло – он проснулся.
  - Простил? Кажется, приспустил веки, мол: возможно, прощу.
  … на Воробьёвых горах сквозь ольшаник сверкнул вороний глаз на застывшую луну, круглый глаз ночного неба. Желто-багровыми хаотичными штрихами укрыли осенние листья траву, прибитую днём дождиком к земле и примёрзшую в ночи. Москва-река тяжело несла воды меж берегов, одетых в холодный гранит. Две субстанции, небесная и земная сошлись на смазанной тьмой линии горизонта. В окне одного из домов, расположенных вдоль берега Москвы-реки напротив Воробьёвых гор, показалась миловидная женщина указательный палец правой руки которой украшало кольцо с рубином «Голубиная кровь». 
                ***
    
    Служил отдел по культуре долго, но кое-кто поскупился его финансировать. Кое-кто относился к культуре как к мясу. Ел, ел, а наевшись, оставил объедки лежать, пока они не превратились в тухлятину, и вскоре были обнаружены через дух, смердящий мухами. Мухи, почуяв зловонный запах, налетели, облепили тухлятину, радостно прожужжали: «Пришло, наконец, НОВОЕ, доселе не пробованное... Каково оно будет на вкус? Насладимся! И остальным великодушно велим насладиться». Оторвались до одури. Одурев, вовсе думать перестали. В хрюндики, круглые маленькие сумочки для мелких ценных вещиц, объедков напихали, чтоб наслаждению дольше не кончаться…