Прогулки с Николаем Бурляевым по Владикавказу
Художественный фильм «Лермонтов» режиссёра и исполнителя главной роли Николая Бурляева критика атаковала сразу после выхода на киноэкран. Влиятельные кинематографисты ругали Бурляева дружно, но противоречиво. Одним не нравилось, что он показал Лермонтова славянофилом, другим, что недостаточно патриотичным, третьим не нравился образ «неврастеника», четвёртым – добряка. Бурляев держал удары, но к людям, его поддержавшим, проявлял благодарность. Телефонный звонок Генрия Кусова он тоже воспринял как поддержку.
- Николай Петрович, приезжайте в Осетию! Общество книголюбов готово организовать ваши встречи со зрителями и просмотр «Лермонтова».
- С удовольствием! Нам только нужно выбрать дату.
- Будем рады видеть и вашу супругу Наталью Сергеевну, всё-таки она создала в фильме образ Марии Михайловны – мамы поэта. (Н.С. Бондарчук – дочь именитого режиссёра Сергея Бондарчука, вторая супруга Бурляева).
- Благодарю за приглашение, но она в загранпоездке.
В один из тёплых декабрьских дней 1987 года Николай Петрович энергично сбежал по трапу самолёта в аэропорту Беслана. Осетия его интересовала ещё и как край, показанный в романе «Герой нашего времени». Примечательно, что Михаил Юрьевич Лермонтов в Осетии, спустя 150 лет после посещения владикавказской крепости, подвергся критике якобы за неуважительное отношение к народу, точнее, за едкие фразы его героя Максима Максимовича. Бурляеву было не привыкать защищать Лермонтова от нападок, справился бы он с «межэтническими». Но в 1987 году их время ещё не пришло. Советские идеологический запрет на «межнациональные распри» до конца не ослаб – этот процесс начинался как раз в эти дни в Карабахе. Люди, которые через год-другой уже громко заявят о себе, как о рьяных защитниках интересов своих наций, пока ещё осторожно озирались по сторонам – КГБ не дремлет!
Да и не нуждался осетинский народ в защите от Лермонтова. Странно ассоциировать автора художественного произведения с его героями. Чем значительнее автор, тем он предлагает более развёрнутую картину своего времени, в которой находились разные мнения и взгляды. У Льва Толстого в «Войне и мире» одни герои восхищаются Наполеоном, другие его презирают, а князь Болконский проходит путь от поклонника Бонапарта до его ненавистника. И как быть французам? Осуждать Толстого за «непочтительное отношение к императору Франции» или хвалить за восхитительные слова о нём? Лермонтовский Максим Максимович – это пожилой русский офицер, посвятивший жизнь служению Отечества, изрядно от этого служения уставший. Неудивительны его частые брюзжания, в том числе и в адрес людей (Печорина) и народов (осетин). Генрию Кусову часто приходилось впоследствии убеждать аудиторию в отсутствии у Лермонтова осетинофобии, при этом он напоминал фразу поэта о России: «Прощай, немытая Россия…». Пушкин писал: «Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног» (Письмо П. А. Вяземскому, 27 мая 1826 г.), но мало кому придёт в голову называть «Солнце русской поэзии» русофобом.
Бурляев уже тогда не скрывал своего славянофильства, но при уважительном отношении к другим народам. В Осетии его интересовало всё: история края, культура, быт. Он выкладывался на встречах со зрителями, рассуждая об искусстве, истории страны – это был не светский трёп о коллегах-знаменитостях, который мы наблюдаем целыми днями по телевидению. Это был монолог мыслителя, и публика внимала ему, затаив дыхание. Перестройка уже успела раскрепостить советских людей, но такие, как Бурляев жаждали свободы духа и культуры, а не политических фортелей.
Прогуливаясь по Владикавказу с Генрием Кусовым, режиссёр словно представлял эти места в 30-х годов 19 века: крепость, Дом для проезжающих, дорога к Кавказскому хребту… Неизменным оставался только горный пейзаж – один из самых живописных на Кавказе. Помню, что в те декабрьские дни стояла мягкая солнечная погода. Благостное время для неспешных прогулок творческих людей.
Я не смог присоединиться к ним, поскольку в те дни лежал в челюстно-лицевой хирургии РБК. Из гайморовой пазухи мне удаляли корень пятого зуба – результат неудачного посещения стоматолога. Операция оказалась болезненной. Вечером я валялся в палате в полузабытье, с опухшим лицом, с трудом ворочая языком. Отец пришёл ко мне сразу после общения с Бурляевым. Конечно, отец переживал за меня, но невозможно ему было скрыть и своё воодушевление, прикосновение к чему-то важному и долгожданному. Он словно отыскал камень Грааля в общении с глубоким режиссёром и актёром. Мне даже его состояние придало силы, снизило боль. Ему хотел поделиться своим духовным торжеством, но мой измученный вид в больничной палате удержал его в рамках приличествующей случаю ненавязчивости. Хотя я посчитал себя неправым – я-то часто отца загружал сокровенным, и он всегда меня слушал внимательно, в конце обязательно резюмируя сказанное.
Беседы отца с Бурляевым вышли за лермонтовскую тему, их уже интересовал Пушкин, его кавказское творчество, образ Коста Хетагурова. Побудь Бурляев чуть дольше в Осетии, чем несколько дней, я не сомневаюсь, он бы влюбился и в поэзию Коста. Отец ведь не ограничивался темой Коста исключительно как поэта или художника, публициста. Интерес исследователя окружения Коста уходил в его связи с русской интеллигенцией, планетарное воззрение выдающегося осетина. Заслуга Коста заключается не только в том, что его творчество стало вершиной осетинской поэзии, но и в том, что оно стало ярким вкладом в российскую литературную палитру. Такой Коста – принадлежащий всей России - не мог бы не заинтересовать русского кинорежиссёра.
В жизни Бурляев оказался аскетом. Он оценил популярные блюда осетинского стола, но удерживался от чревоугодия. От алкоголя вообще отказался.
- Врач запретил. После алкоголя появляется заикание, что актёру как-то не к лицу, - смущенно сказал он Генрию Кусову. – Из Вьетнама я привёз женьшеневый чай в пакетиках. Он и сейчас со мной, с удовольствием вас угощу.
С чаем этим вышла ситуация забавная. Самолёт, на котором Бурляев должен был улететь в Москву, задерживался на несколько часов. Николай Петрович предложил отцу вновь отведать его чая.
- Не стоит нам сидеть в буфете всё это время, - ответил Генрий Кусов. – Здесь неподалёку, в посёлке БМК, живёт моя мама. У неё можно и пообедать перед полётом. Заодно я покажу вам коттедж, в котором вырос и уникальный посёлок, построенный американскими и бельгийскими специалистами в начале 1930-х годов. БМК – это особая субкультура Осетии.
Бурляева поездка заинтересовала. От обеда он отказался, в очередной раз продемонстрировав свой аскетизм, но чай в домашних условиях пил с удовольствием – только вьетнамский. Бабушка моя встретила гостей не без удивления:
- Это вы?! Только недавно с таким наслаждением пересматривала по телевизору «Военно-полевой роман». Какая для меня радость - ваш приезд!
Не помню, но, кажется, вроде она уговорила Николая Петровича что-то отведать из своей кухни – бабушка выросла в семье шеф-повара ресторана станции «Минеральные Воды», унаследовав у своего отца кулинарный талант. Телефон в то время был ещё роскошью, потому Генрий Кусов попросил соседей – семью тогдашнего директора БМК Шмела Фидарова – позванивать в справочную аэропорта.
Бабушка так расчувствовалась от беседы с Бурляевым, что на эмоциях допустила сравнение:
- Вы такой хороший человек, Николай Петрович, только не пойму: как же вы могли полюбить распутную продавщицу пирожков Андрейченко!
Бурляев улыбнулся. Ему не раз приходилось сталкиваться со зрителями, которые соединяли актёров и их экранных героев воедино.
- Мама! Ты так прониклась «Военно-полевым романом», что считаешь, что Николай Петрович и Андрейченко играли в фильме самих себя! – рассмеялся Генрий Кусов.
- Да я больше прониклась тем, что с Николаем Петровичем в своём доме разговариваю. Как же здесь без эмоций?
В этот момент в дверь постучалась соседка Фатима Фидарова, ошарашив известием, что самолёт прибыл раньше, чем обещали в справочном бюро, более того, регистрация пассажиров уже идёт.
- Но я попросила подождать нашего гостя, - добавила Фатима, дав понять, что звонок из её квартиры имел особый вес для сотрудников аэрогавани.
Белая «Нива» домчалась до аэропорта, наверное, со скоростью самолёта – тогда движение на наших дорогах было не столь насыщенным. Бурляев вбежал по трапу одним из последних. Перед тем как войти в салон авиалайнера, повернулся, задумчиво посмотрел на Главный Кавказский хребет, очевидно, представляя для себя новый сюжет из жизни русского офицерства на Кавказе 19 века. Живописные горы обладают какой-то особой магией. Вот и Лермонтов не вернулся отсюда в Россию. Остался кавказским офицером навсегда. Со всеми своими противоречиями и талантами, друзьями и недругами. Бурляев явно не жалел, что несколько дней провёл в этом чудном краю.
Свидетельство о публикации №221082001659