Марьяша. Из папки штрихами

Яблоки вкуса мёда. Мёд липовый и гречишный - золотой и тёпло-коричневый. Яблоки с мёдом - медовые яблоки.

Марьяша сидит за столом, макает яблочные дольки в блюдце с мёдом и слизывает тягучие янтарные капельки. На старенькой скатерти пузатый кувшинчик с веточками лаванды, пышущий жаром самовар и резное блюдо с ватрушками и яблоками. На Марьяше нарядное голубое платье и любимая сиреневая лента в волосах.

Темнеет. На свет настольной лампы слетаются мотыльки. Бабушка разливает смородиновый чай, дед набивает трубку, а мама приносит ноты и открывает крышку рояля. Лёгкий перебор клавиш, и над вечерним садом звучит Шопен. Девочка берёт со стола яблоко и устраивается в кресле, поджав ноги. Засыпает под треск цикад и уютные переливы ноктюрна.


Маша пытается вспомнить мелодию, но громкое шарканье безбожно фальшивит, разрывает сон, и тени музыки выдуваются в открытую дверь палаты. Чужой голос неотвратимо приближается, от него не скрыться даже под одеялом. Приходится вставать. Ледяной пол кусает босые ноги. Маша нашаривает тапочки и, ссутулившись, плетётся на свет коридора. Время таблеток.


Дед уходил больно. Боль выступала испариной, скрипела зубами и стискивала край одеяла. Марьяша сидела у кровати старика и пыталась согреть сжатые судорогой пальцы тёплыми ладошками. Есть дед не мог, с трудом делал глоток воды и хрипло дышал. Марьяша нарезала яблоко и прикладывала тоненькие дольки к его пересохшим губам. Ей хотелось верить, что молодильные яблочки из бабушкиных сказок существуют. Но даже уколы помогали плохо.

Деда не стало в конце декабря. В тот год в доме впервые не было ёлки.


Больничный завтрак - овсянка, хлеб с маслом и чай. Пока Маша задумчиво чертит ложкой круги на поверхности каши, чай успевает остыть. Хлеб Маша не ест, его забирает соседка. Кто она, Маша не знает, после таблеток нет желания разговаривать. Круги на овсянке, холодный чай и тишина, нарушаемая шарканьем больничного коридора - не её утро.


На дачу приехали в субботу первой электричкой - мама, Марьяша и бабушка. Пока мама и Марьяша сгребали листву и белили стволы яблонь, бабушка дремала в кресле, кутаясь в старенькую шаль. Шаль Марьяше нравилась. Она пахла бабушкой и чуть-чуть дедом - аромат лаванды и табака, смесь теплоты и надёжности.

Сад жил своей жизнью: проснулись пчёлы, трудолюбивые муравьи сновали туда-сюда по своим муравьиным делам, яблони тянули к солнцу ветки с набухшими почками, а Марьяша сидела на качелях и впитывала утро, яблони, муравьёв и себя саму - новую Марьяшу, которая немного «без».

Перед сном, расплетая и расчесывая внучкины косы, бабушка чему-то улыбалась. Марьяша чувствовала её улыбку через ласковые прикосновения, и в носу становилось щекотно-щекотно, и где-то глубоко внутри лопалось разноцветными пузыриками счастье. А на подушке лежало большое красное яблоко. Красное на белом - красиво.

Ночью бабушки не стало. После похорон мама продала старый рояль. А чуть позже, в жизни Марьяши случились краски.


Лист был большой и белый. Маша сидела в кресле, держала в руках карандаш и всматривалась в бесконечную белизну. Белизна затягивала. Маша терялась в этой бесконечности, вязла в белизне, а назойливый дятел, голосом Ольги Петровны, снова и снова просил нарисовать дерево. Ольга Петровна бубнила и бубнила и никак не хотела понять, что дятел скоро продолбит дырку в Машиной голове, и все мысли вылетят наружу и заблудятся в этой белой бесконечности, в этой не Машиной комнате, и даже Ольга Петровна, со своим дятельным голосом, ничем не сможет ей помочь. Маша переломила карандаш и поставила в середине листа жирную точку. Дятел заткнулся.   


Одуванчиковое счастье, рыжая радость с карминовыми крапинками, мечты цвета неба - краски уводили в иное. Марьяша смешивала цвета и оттенками прокладывала тропинки между мирами. И миры переплетались и рождали новую Марьяшу, в каждом рисунке распадаясь на тысячу мазков и собираясь заново. С годами мазки становились уверенней, а оттенки богаче. Когда зазвонил телефон, Марьяша писала акварель и мечтала о том, как закончит работу и возьмёт с блюда самое большое и красивое яблоко, напитанное солнцем, с тонкой почти прозрачной кожицей, нальёт чай в бабушкину кружку и, как в детстве, будет макать яблочные дольки в мёд и слизывать тягучие капельки. Отвлекаться не хотелось, но телефон звонил, звонил и звонил. Он был упрям и безразличен в своей настойчивости.

Когда Марьяша положила трубку, мир разлетелся на тысячу мазков и не собрался в целое. Среди груды осколков в чужом мире без мамы шестнадцатилетней Марьяше стало пусто и серо.


Маша смотрела на точку. Точка - почти дерево: она разрывает бесконечность и рождает новое. Если точка - это конец, то конец - это начало, значит, точка - начало после конца. На дереве родятся яблоки - жёлтые и красные - счастье и радость. Но из Машиной точки яблоки не родятся - цветных карандашей у неё нет. Маша взяла карандашный обломок и вокруг первой точки дорисовала ещё три. Четыре дерева - почти сад. Она спрятала лист под подушку и пошла за таблетками.


На заросшем деревенском кладбище было тихо. Стояла осень. Марьяша села на скамеечку и достала из пакета яблоки - дедушке, бабушке и маме. В тот год было много яблок. Марьяша давно не была на даче, и яблоки падали и падали в траву, собирать их было некому. Эти она купила на рынке у весёлого старика в потёртой телогрейке. Он так задорно подзывал покупателей, нахваливая свой товар, что Марьяша не смогла пройти мимо. Яблоки пахли домом. А дом - это дед, бабушка, мама. Марьяша больше не хотела жить в мире пустоты и серости. Туманная серость сожрала что-то важное, и Марьяша потерялась. Все знакомые тропинки поросли мхом и стали не видны, а новых  как-то не случилось. А когда Марьяша почти нашлась, она почему-то стала Машей.


Ольга Петровна была постоянна в своей разговоромонотонности. Маша знала - эту стену не продолбить, но если сидеть тихо, думать о точке и не обращать внимания на настырного дятла, то время пойдёт быстрее. Маше хотелось уйти, но Ольга Петровна всё бубнила и бубнила, а Маша всё слушала и слушала. А потом, неожиданно для себя самой, достала лист и на обратной стороне написала: «нужны цветные карандаши», показала лист Ольге Петровне и спрятала его в карман. Иногда можно обойтись без слов, когда точка - почти дерево.

В палате никого не было. На столе стоял стакан остывшего чая, и среди хлебных крошек лежала веточка белой герани. Маша взяла герань, сунула её в стакан с чаем и, смахнув крошки на пол, достала лист. Всматривалась в точку и чувствовала, как оживает дерево, на ветках набухают почки, ещё чуть-чуть и появятся первые листья. Она перевела взгляд на герань. Что-то было не так: герань в стакане... в стакане холодный сладкий чай… дереву нужны листья… листьям нужны карандаши…  герань в чае.  Маша взяла стакан, вылила чай в раковину и налила воды.

Герань, стакан, вода - дерево, листья, карандаши. Всё просто и очень сложно.


- Ссука, Машка! Кто тя за язык тянул с мазнёй своей? Выпендриться перед Мымрой захотела, мать твою? Сдалась нам твоя сраная стенгазета! - Светка орала так, что голуби, сидевшие на карнизе, разлетелись в разные стороны, как будто по ним выстрелили из рогатки. - Чё молчишь, дебилка? Сюси-пуси, белый цвет. Девки на дискач пойдут, а я картинки малевать должна? Нашла маляршу, - Светка злобно пнула банку, и грязная вода залила лист ватмана, разложенный на полу спальни, - только вякни кому - зашибу.

В тот раз обошлось. Зашибли позже. Били жестоко. Скопом. Ночью в туалете. Последнее, что Маша видела - красные капли на белом кафеле. Красное на белом - детдом рисовал натурой.

В больнице, куда привезли избитую и покалеченную девочку, Маша провела год. Не разговаривала и не рисовала. Ещё год с девочкой работал психолог.


Ночь. Спит Машина соседка. Спит шаркающий коридор. Спит дятел. Даже уличный фонарь мигнул пару раз и тоже уснул. Маша стоит под открытой форточкой и вдыхает ночь. Семена ночи прячутся в укромных уголках тела, и Маша знает, ночь никуда не исчезнет, прорастёт внутри и обернётся деревом. Корни расползутся по венам. Ветки, распарывая кожу, вырвутся наружу. Проснётся дятел и будет долбить Машину голову. Освобождённые воспоминания разлетятся по палате серыми мотыльками. И тогда она возьмёт краски и яркими мазками распишет каждое серое крылышко.

Маша захлопнула форточку. Забралась под одеяло и достала из-под подушки свёрнутый лист.

Четыре дерева - почти сад - дед, бабушка, мама и в центре она - Маша.

Маша взяла обломок карандаша и провела линии, соединяя точки и прокладывая новые тропинки между мирами. Однажды, в этом саду созреют яблоки, и Маша вернётся домой. Домой к Марьяше.


***
На стене кабинета Ольги Петровны акварельный рисунок - яблоня. Некоторые ветки, беззащитные в своей наготе, ещё спят. На других проклюнулись почки, и видна зелень первой листвы. Юные цветущие ветви переплетаются с ветвями старыми, склонившимися под тяжестью спелых яблок. Среди листвы  прячется маленький дятел в красной шапочке с хохолком. Даже в пасмурную погоду от рисунка исходит тёплый согревающий свет. Вглядевшись понимаешь: нарисованное дерево - портрет молодой женщины. В правом углу подпись «Марьяша».



Автор рисунка польский художник Томаш Ален Копера