4. 52

Гости разошлись. Гиро остался в доме один. Из-за открытых окон было холодно, осень уже давала о себе знать. Как же быстро проходит лето! Ждешь его, ждешь…

Чуть пошатываясь от выпитого, он прошел по комнатам, одно за другим закрывая окна. Дождь крошился сквозь свет луны, перемешанный с фонарями. За забором-сеткой изредка проезжали автомобили. Такие шумные. Гиро с раздражением закрывал глаза.

Пока он ходил по дому, то и дело под ноги лезли всякие предметы – мягкие или твердые, непонятные, похожие на змей и на кирпичи, на трещины в земле и на мелких живых существ, снующих туда-сюда. Он гадал, что это, но не опускал глаз, боясь, что его стошнит.

Сегодня все как-то затянулось, гости никак не расходились. Закуски быстро кончились, а выпивки было много. Танцевали, шептались на диванчике у камина, кричали тосты. Кто-то (кажется, Кимико) предложил остаться ночевать у него.

Гиро никогда бы на это не согласился. Ни разу в жизни он не оставался ночевать в чужом месте. Может быть, только когда родился? И ни разу у него не оставались чужие люди. Ни мужчины, ни женщины. Это представляло неудобство, мешало поддерживать отношения, но Гиро ничего не мог поделать с собой. Это как подсовывать себе камешки в кроссовки перед прогулкой – глупо, а потом больно.

Он как мог вежливо, сквозь хмель, выпроводил всех. Обнимал за плечи, пожимал руки, помогал женщинам найти туфли. В прихожей много смеялись. Все знали эту его причуду и не обижались. Все, кто был сегодня.

В спальне в чашке на подоконнике еще тлела сигара кого-то из гостей. Толстая, похожая на уменьшенное бревно секвойи. Наверное, Акихико, принца-воробья, как его называли за глаза.

Стоило посмотреть на Акихико и первое слово, которое возникало в голове – воробей. В сумме с торжественной манерой держаться в обществе – принц-воробей. Для короля ему не хватало массы. Забавный, нарочито серьезный, маленького роста, вечно подкладывающий подушки на сидения, чтобы стать повыше. Как он может курить сигары? Куда в нем помещается дым?

Гиро невольно усмехнулся, вспомнив старого товарища. Он был с ним накоротке лет десять тому назад, сейчас уже не так близко, но теплота осталась. Кажется, они ценили друг в друге что-то, о чем никогда не говорили.

Мысль мелькнула и исчезла, сменившись бессловесными ощущениями. В голове Гиро словно качались волны. Казалось, если прислушаться, можно услышать чаек. Целый Токийский залив в одной голове. Горы на плечах и опрокинутое небо ниже лопаток. Тело мало и бесконечно одновременно. Ничего удивительного в том, что сигарный дым так легко вмещается в тощую грудь принца-воробья Акихико. В него бы поместился и Бурдж-Халифа.

Перекрыв дорогу всем сквознякам, Гиро устало доковылял до ванной и долго стоял под горячим душем, уткнувшись лбом в мокрый кафель. Затем почистил зубы, тщательно вытер волосы большим серым полотенцем, толстым как зимнее пальто, и лег у себя в спальне, довольный тем, что не сдался и все сделал по порядку. И что в доме, кроме него, больше никого нет. И луна светит сквозь дробь дождя, холодного, принадлежащего ранней осени. И красивая Кимико где-то там, снаружи, где бы она ни была сейчас, но не с ним и не важна для него.

На часах 4.51.


На часах 4.52.

Все то же. Гиро лежит в полусне. Идет дождь.

Небольшой пузырек агонии на границе мантии и ядра рождается, готовый тут же исчезнуть. Но этот не исчезает. Всего несколько тонн плутония. Случайность. Кто знает, что оболочка покрыта символами, что внутри почти шесть миллиардов лет поддерживается температура -11.4 градусов, что странно сентиментальным неизвестным нам существом в бомбу вложена керамическая табличка площадью в микрон с фото его семьи? Что бы ни происходило снаружи – под оболочкой погода мягкой зимы в Москве, установленная в период, когда Солнечная система была пылевым туманом. Кем? Непростой вопрос, бессмысленный в эти три секунды.

Фрагменты плутониевой массы соединяются.

«Это я понимаю, разрыв пласта!» – присвистнул бы кто-нибудь из нефтяников, занятый сланцевой добычей.