А. Моравиа Драгоценности

Дело было в начале девяностых. Во-первых, один и тот же знойный московский полдень загнал нас с Романычем в «Das Kapital», расположенный в подвале Лубянки. Там мы неожиданно  встретили дорогого Борисыча, который после оглушительного приветствия, выложил, что «Капиталом» владеет Маэстро – наш старинный школьный товарищ. Во-вторых, все мы четверо оказались на тот момент без спутниц, и, следовательно, никто не мог помешать нам наслаждаться жизнью и обществом друг друга. В-третьих, у каждого из нас состоялся неплохой дебют в бизнесе,  и маячила впереди белая полоса: Маэстро заправлял в «Das Капитале», Борисыч подвязался к нефтяной трубе, а мы с Романычем играли в ГКО в двух соседствующих банках, обосновавшихся на улице Рождественка. Короче, в то лето мы были самыми закадычными друзьями – прямо водой не разлить. Днем мы работали, но едва часы на здании банка отстукивали семь вечера, мы вламывались в «Капитал» Маэстро, поужинать и выпить пива, а заодно попугать случайную незрелую публику своими малиновыми пиджаками и оттопыренными карманами брюк.  Мы были веселыми парнями ста двенадцати лет (на четверых). По воскресеньям мы отплывали с Речного вокзала в Бухту Радости, купаться и валять дурака, или смотрели футбольные матчи в подвале у Маэстро с помощью его охренительного японского видеомагнитофона. То бишь, мы всегда и во всем были единодушны, всегда держались вместе и, если у одного из нас появлялась какая-нибудь прихоть, она сразу же овладевала и остальными.

Увлечение драгоценностями началось с Борисыча. Как-то вечером из левого рукава его пиджака вылезли массивные золотые часы с золотым плетеным браслетом шириной не меньше, чем в три могучих пальца. Заметив наши пристальные взгляды, Борисыч удовлетворенно хмыкнул и заявил, покрутив своей пухлой рукой:

- Да, это же капиталовложение, кабаны!

Мы были поражены в самую пятку. И даже Маэстро, Маэстро! который считал ниже своего достоинства пугать клиентов малиновым пиджаком, и носил коричневый вельветовый с бордовыми заплатками на локтях, лишь неудачно проблеял, что за производные от слова «Капитал» мы должны платить ему бабки. Борисыч отмахнулся от него левой рукой и еще раз сразил нас наповал:

- К черту капиталовложения! Просто мне нравятся дорогие  часы, это круто!

На другой день, когда мы собрались, как обычно, в подвале у Маэстро, на руке Романыча тоже появились часы и тоже с золотым браслетом, хоть и не таким тяжелым и широким, как у Борисыча. А в рабочий полдень следующего дня мы с Маэстро быстренько смотались в ЦУМ и прикупили себе такие часы, что в качестве бонуса нам предложили недельный отдых на Мальдивах.

Однажды после заката солнца, когда мы пили в ирландском пабе, Борисыч протянул руку за королевской креветкой, а у него на пальце – массивное кольцо с бриллиантом, небольшим, но производящим впечатление.

- Тысяча чертей! – вскричали мы хором.

Борисыч тут же и без всякого стеснения объявил:

- Не смейте подражать мне, обезьяны! Я купил кольцо, чтобы не быть на вас похожим!

Все-таки он снял кольцо и пустил его по рукам: бриллиант был красивый, чистой воды – не придерешься. Довольный Борисыч напялил шедевр на короткий жирный палец и стал похожим на тупорылого плоскозатылочного рэкетира.
 
Мы вняли его просьбе и не обзавелись кольцами с бриллиантом. Но по хорошему перстню все же себе купили.  Романыч, не мешкая, приобрел платиновый перстень с черным агатом. Маэстро, как всегда, желая отличиться, купил кольцо с резной оправой в античном духе: на коричневой камее была изображена белая фигура обнаженной женщины. Я – человек попроще, удовольствовался простым кольцом из белого золота с выгравированным на арамейском языке изречением царя Соломона.

После колец наступила очередь портсигаров. Начал, естественно, Борисыч – как-то раз он сунул нам под нос длинный и плоский портсигар, конечно же золотой, с тиснеными инициалами владельца на крышке. Мы тут же последовали его примеру и накупили портсигаров. К середине августа мы окончательно разошлись и разохотились: я носил золотой браслет, Романыч выписывал чеки золотым Паркером, Маэстро чиркал золотой зажигалкой и щеголял запонками. Борисыч превзошел самого себя, нацепив на бычью шею золотую якорную цепь и заказав себе еще три кольца с сапфиром и изумрудами. Теперь этот тщеславный тип походил на гермафродита с зоны.
 
В общем, лето клонилось к увяданию, и у каждого из нас было множество драгоценностей. Но почему-то дружба наша начала расстраиваться. Правда, поначалу не сильно заметно, так, шуточки, подковырки, да сарказм Маэстро, который со школьной скамьи был остер на язык.

В конце августа мы «забили стрелку», но не в подвале Маэстро, а в «Старом рояле» на последнем этаже ЦДРИ. Мы с Романычем выбрали столик подальше от рояля и пропустили по рюмочке, когда появился Борисыч. Он был в малиновом пиджаке, только пуговицы пиджака были офигенно новыми и сверкали бриллиантовым светом, как дискотечные софиты. Мы заказали отбивные и, перемывая кости опаздывающему Маэстро, набросились на принесенную свинину. А Маэстро, оказывается, сидел по близости и хорошо нас видел и слышал. Это мы за блеском пуговиц Борисыча не заметили его в полумраке ресторана.

- Кабаны, - загробным голосом прохрипел Маэстро, приблизившись к нашему столику, - вы бы орали потише.
 
В ответ я громко икнул, а кабаны покатились со смеху.

- Знакомьтесь, - грозно продолжил Маэстро и сделал театральный жест в сторону соседнего столика, - Светлана Санна и ее отец Александр Аркадьевич, подполковник.

Мы застыли, онемев. Всего каких-то полтора метра отделяли нас от девушки, сошедшей с обложки буржуйского журнала. Ни романтическое освещение «Старого рояля», ни блеск нашего золота и пуговиц Борисыча не могли затмить и притушить ее сексуальность.

Романыч неуклюже пригласил семейку присоединиться к нашей трапезе. Мы судорожно схватили  ножи и вилки и смотрели во все глаза, как Светлана Санна сократила расстояние между нашими столиками модельной походкой. Она была стройна, гибка и загорела гавайским гладким загаром, который делал ее бесподобной без единого украшения. Лысый и щуплый Александр Аркадьевич довольно ловко перепрыгнул на свободное кресло и принялся рассматривать этикетку на бутылке водки, которую мы успели наполовину опустошить. И пока Маэстро заказывал еду и напитки, мы с чопорными мордами перекладывали из рук в руки столовые приборы, не смея отпустить ни шуточку, ни бранное междометие.

Официант принес большое блюдо с курицей по-сицилийски и два бокала с шампанским для девушки и, как ни странно, для Маэстро.  Александр Аркадьевич по-деловому разлил остальным водки. Маэстро, с присущим ему словесным изяществом, озвучил тост в честь прекрасной Светланы, мы вздрогнули и выпили.

Потом мы принялись орудовать ножами и вилками. А Борисыч подозрительно сопел, что означало, что он думает, и раздумья его не отрадны. Вдруг мы с Романычем тоже подумали, что Маэстро – предатель! Причем такой, каких свет не видывал. Едва эта мысль достигла наших мозгов, как Борисыч стал отстукивать вилкой «Из-за острова на стрежень».  Мы переглянулись, а Борисыч, выражая наше общее настроение, воскликнул:

- Знаете что, я люблю за столом свободу… Берите с меня пример – и будете чувствовать себя превосходно.

С этими словами он ухватил куриную ножку, поднес ее ко рту обеими руками – все пальцы у него были в кольцах – и стал есть. Это послужило сигналом. Александр Аркадьевич разлил в рюмки остатки водки и подал знак официанту «еще одну». Мы выпили без тоста и стали поглощать еду  руками, кроме Светланы и, конечно, Маэстро. Те сидели чинно и по-прежнему выделывали пируэты ножом и вилкой. А мы вели себя хуже обычного, словно бросая парочке вызов: рассказывали рискованные анекдоты, расстегнули свои пиджаки, а Борисыч еще и распустил пояс на брюках. Светлана поморщилась и стала поглядывать на циферблат часов, висевших над роялем. А Борисыч стал поглядывать на Светлану и ковырять в зубах зубочисткой.

После очередной рюмки нам с Романычем перестал нравиться прищур папаши Александра. И если вначале он показался нам ушлым ментом, то в разгар вечера холодный непьянеющий взгляд стал наводить на мысль о человеке с Лубянки. Вероятно, напряженность, таки витавшая над нашим столиком, начала нервировать и Маэстро; он дергался туда-сюда в кресле и курил одну за другой.

После откупорки третьей бутылки водки папаша Александр вдруг открыл рот:

- Ну, что, братва, - обратился он к нам, вибрирующим от презрения голосом, - чем торгуем? Где сиживали?

Маэстро никак не ожидал такого поворота, посему тут же подавился пузырьками шампанского. И пока он откашливался, пасть раскрыл Борисыч. И все, что требовалось от нашего предводителя в мире драгоценностей, - так это просто подыграть папаше Александру, чтобы Светлана Санна сморщила носик и удалилась из жизни Маэстро навсегда. Но Борисыч вспылил. Было душно, золотая  якорная цепь давила ему на шею, и под оценивающим взглядом Светланы Санны он чувствовал себя неуютно.

- Ах, ты, контрразведчик, - пылил Борисыч, - да, знаешь ли ты, с кем разговариваешь?! Да, знаешь ли ты, что мы… что я!

И так далее и в том же духе.

Через полминуты наш столик отлетел в центр зала к роялю, а противники беспрепятственно схлестнулись на импровизированном ринге. И счет, к сожалению, был не в пользу рыхлого тяжеловеса Борисыча. Папаша Александр отлично боксировал, ловко избегая ответные удары соперника. Борисыч, увешенный золотом, как броней, был похож на тевтонского рыцаря, тонущего в водах Чудского озера… В тот момент, когда их разняли, вернее, сняли папашу с груди нашего друга, средней бриллиантовой пуговицы уже не было. Мы принялись искать пуговицу, но тщетно. Посетители ресторана заспешили на выход, служащие усердно убирали осколки, найти что-либо в этом тарараме не представлялось возможным.

Светлана Санна и Александр Аркадьевич отправились ловить тачку, а Маэстро стоял, как истукан и пристально смотрел на Борисыча, поваленного в кресло, и на нас с Романычем, с двух сторон обмахивающих нокаутированного тем, что подвернулось под руку.

- Все, кабаны, - сказал Маэстро, - больше я с вами не тусуюсь!

- Правда? А можно узнать, почему? – поинтересовался Борисыч.

- Потому что вы – стадо свиней, вот вы кто!

Мы разом перестали обмахивать Борисыча, а сам он сделался красным от возмущения.

- А ведь свинья-то, милый, ты сам, - сказал Борисыч, - По какому праву ты судишь нас? Разве мы всегда не были вместе? Разве не делали  всегда одно и то же?

- Ты бы лучше помолчал, герой, - ответил Маэстро, - совсем жиром заплыл, не то, что ума, глаз твоих свинячьих уже не видно. Нацепил на себя дерьмо всякое, побрякушки и удивляешься, что тебя принимают за борова с зоны.

- У тебя тоже хватает побрякушек, - встрял Романыч, - часы, кольцо, портсигар, запонки. Ты такой же, как мы, кабан!

И тут за спиной Маэстро появилась Светлана и потянула его за пиджак.

- А я, знаете, что сделаю? – заявил Маэстро, совсем обезумев, - Я их сниму и отдам ей… Бери, Свет, дарю!

Он снял кольцо, часы, запонки, вынул из кармана зажигалку и портсигар и сложил грудой в ладони девушки. Видимо шампанское сильно ударило ему в голову…

- Вот вам, - крикнул он на весь «Старый рояль», - вам этого не сделать! Да и для кого?! Кому вы нужны, попугаи?! Пора уже научиться жить достойно, по-человечески!

- Иди ты к черту, - устало сказал Борисыч и уставился на том место, где не хватало бриллиантовой пуговицы.

- Олег, забери свои вещи и пошли, - спокойно сказала Светлана. Все золото, которое дал ей Маэстро, она положила ему в карман.

Однако Маэстро продолжал нас костерить, хотя Светлана и тащила его прочь.

- Меня тошнит от вашего дремучего прикида. Может, ваше место и правда, на рынке среди торгашей…

- Болван, - бросил ему Борисыч, - попался на наживку, теперь держись, выжмет из тебя всю кровушку эта семейка!

Посмотрели бы вы на Маэстро! Он двинул к нам, схватил Борисыча на ворот пиджака… Нам пришлось их разнимать.

После ухода Маэстро и Светланы мы не стали больше разговаривать между собой, а выпили по рюмке и вышли вон. Стояла ночь. Холодный воздух привел Борисыча в чувства, и одним из них был стыд, а другим бешенство. Он сорвал с плеч малиновый пиджак, ринулся к мусорным контейнерам и, не раздумывая ни секунды, зашвырнул его вместе с двумя оставшимися бриллиантовыми пуговицами в саму гущу отходов.

С тех пор веселье закончилось, и вчетвером мы уже не собирались. Как-то от общих знакомых я узнал, что Маэстро женился на Светлане. Рассказывали, что на церемонии она была вся увешана драгоценностями, не хуже статуи Мадонны в римской базилике.
 
После дефолта девяносто восьмого года Романыч категорически отказался вести дела на родине и засобирался за границу. Осел он на Кипре. Борисыч приблизительно в то же время начал худеть. Бросил свой «Лукойл» и принялся смолить яхты. Золота он больше не носил, и в последнюю нашу встречу в начале двухтысячного выглядел изможденным.

В две тысячи четвертом году я был послан руководством банка в Ярославль, налаживать финансовый бизнес и муниципальные связи. Были нудные малосодержательные переговоры с местной администрацией, отчего я сильно устал и, чтобы как-то развеяться отправился пешком вдоль Волги. Картина, открывшаяся мне с берега, исцелила меня совершенно, а потом, глядя на старые колесные пароходы, пришвартованные к заросшему камышом дощатому причалу, я погрузился в воспоминания. А потом позвонил Борисычу. На следующий день он приехал ко мне в Ярославль. Он действительно похудел и выглядел подтянутым и подросшим. Завел бородку, и эта начинающая седеть борода придала его лицу шарм интеллектуала и джентльмена.

Мы побродили по городу, а потом отправились ужинать в кабак, недалеко от нашей гостиницы в историческом центре, и за столом почти не разговаривали. Борисыч пил минералку и налегал на овощи, я неспешно потягивал пиво. Рядом с нами шумели четыре бритоголовых парня, сходной саженой комплекции, возраста и интеллекта. Вначале мы не обращали на них внимания, но после короткого тоста, громко произнесенного их заводилой, присмотрелись к ним с грустным интересом. Произносивший тост был самым широким в плечах среди этой четверки, самым шумным и самым бритоголовым. Он был одет в малиновый пиджак, на котором красовались две огромные бриллиантовые пуговицы, сходные по свечению с дискотечными софитами. Пуговицы были первая и третья. Говорила компания о драгоценностях…