Игоревц

Игорев человек (Игоревец)

Тысячелетняя история Руси – от ее Крещения  до конца ХХ столетия – проходит под эгидой традиционной русской духовности, в самых основах которой лежит явление так и не изжитого двоеверия, замешанности быта на языческих и полуязыческих верованиях, хотя сами они утратили во многом свой первоначальный характер и перешли на новй уровень, часто и по преимуществу неосознанных. В то же время Россия четверояка по вероисповеданиям (включая и совместимый с культами малых гародов буддизм махаяны, тоже религию Пути). Впрочем, С. Соловьев отмечает реальное «многоверие», например, в государство и в народ. Этим история России существенно отличается от истории других христианских конфессий, в которых языческие взгляды чаще всего отделялись от господствующей духовности и проявлялись в виде сатанизмя, ересей, или сект и скурпулезно стреблялись, или иных сознательных движений, к которым следует отнести рационализм и просвещенчество. Запад, оксидентал, по существу в идее двойственной истины пошел дальше и до конца по сравнению с ее создателем – исламом. В последнем двойственность не пошла дальше отличения шариата и собственно «покорности» ; шариат также рассматривается как аспект покорности установленны Аллахом. Даже появление в России ранее Лютера по существу рационалистических и «протестантских» согласий – ересей «стригольников» и «жидовствующих» не привели, по существу, к расколу церковному, оказались глубоко укорененными в в другом аспекте веры и оказались между двух огней – официальной церковности и народных верований, что привело к их растворении в народных верованиях, особенно на русском Севере. Однако (см. выше) в России ак и неустановилось единообразия исины – она в существе сталась четверояка (что выразило и многоверие) –  религиозной, эстетической, научной и  философской, хотя они не всегда проявлялись и складывалсь постепенно, но уодят в народную толщу – именно значительная непроявленность особо характериует русское  и российское миросозерцание. Это особенно характеризует черты традиционной и нетрадиционной русской культуры в первое тысячелетие ее существования – мы будем говорить о «русской культуре» именно в отношении к этому первому тысячелетию, тогда как о «российской» в отношении к тысячелетию начавшемуся как хронологически, так и исторически. Характерной чертой русской культуры была ориентация на мир в его еще неразвитой,  необращенной форме деятельного воз-делывания мира как такового, для возделывания, его оборачивания вновь в мир, что выступало как  поступание, включая переделывание в мир челвеческий.Это характеризует не тлько иорева человека, но и возникающего на его основе и искупление  человека живаговского (I., 2). Деятельная сторона мира уже тогда реализовывалась в труде хозяйственном, ощественном, политическом и духовном как личное и общинное отношение. Раннее раздвоение мiра на «верхи и «низы» регулировалось «Правдами», и явное выражение культуры, вовне и особенно, внути существующеих границ Русской земли означается как «переступание» (виимо, не  случайно у абы-Яги – просто ступа, идет-бредет неведомо куда сама собой), внутри – как «собирание» земель. Обенно характерно такое двоение в «Слове о полку Игореве», где впервые такое двоение выражено образно и на основе исторической конкретики. Здесь слово о необходимости единения внутри Русской земли связано с вопросом о переступании ее границ против внешних врагов и о внутреннем переступании, а не по-ступани как личном подвиге воздерания и со-бирания, но - в отместку  внешним врагам, и на тысячелетие заложено представление о мире, в том числе внутреннем, как о «своём», а о внешнем, проявляющемся воинственно, – как об инаком, в мире — как ином, но не чуждом. Тем самым даже в вопросе о единстве человеческого рода возникает представление, не характерное для иных народов и стран – специфическое русское распространение на них представления как о в конечном счете, «своих», о людях; следовательно, на них тоже распространяется «мир». Именно эта сквозная характеристика русского духа, видимо, не отменимая от него и в российской истории начавшегося тысячелетия, характеризовала все этапы «собирания», что только в первооначальый период есть «полюдье», но потом скорее культурное, даже под гнетом ордынцев. Это распространялось и на внутреннее - если «верхи» вели себя не враждебно, не нарушали «правды», не «переступали» и «собирали» по нужде и праву, они были «свои», сколь бы национально или социально чуждыми они ни были. Должна была быть толко взаимность поступания. И она связана и с у-ступанием, и вы-ступанием.
«Собирание»  в самом широком смысле глубоко характерно для всего строя русской духовности; это прежде всего собиране души (напимер, в характерном для православния, особенно русского, исхазма), по существу чуждое европейской  «твердой» душе. Русская душа обычно томится в разбросанности, в обреченности внешнему, мiр’у в частности, да и всему миръу, этим, негативным отношением, неизбежно набрасывает на внешнее налет языческого идолослужения нак его навь, собираемая сла(о)выю в явь и правь. Добрые дела, столь возвеличенные в католичестве, обычно не занимают особого места в традиционном русском душевном делании, если цель – не служение людям, по существу они распространяются на все мирское, включая и природу, что особенно характерно для нестяжательства. Игорев человек, не смотря на особенности его существования в Киевский период ( ориентация на Землю Русскую) и в период Московский (склонность к русскому Миру, собирательство как поступок, что еще не дистантировало его совсем от земли), внешнее рассматривал как неизбежный хаос, хотя в первый из означенных периодов полагал нешним неправославный мир, а во втором – мир некрестьянского строения. Второй период характерен пониманием мира как чего-то внутреннего для других, не близких иных, не только человеку, начало  и внешнего, что не противопоставлялось, а искались способы их объединить,  «собрать», что, уже не совсем игорево; нарастает в истории как предчувствие  нового, российского человека, вызревавшего во всей истории того, что называлось Русью и Россией и способного уже осуществляться везде, а не только внутри ее, и вне государственной территории России, как и мiру общественному. Отношение к другому человеку «извне» полагалось как своеобразное «иное» понимание другого, чем это полагалось духовностью, то есть «внутренним» пониманием человека (и мира). Но именно такая позиция отличала русскую духовность в ее противоречивом стремлении не только соединить мiр, но и спасти не только собственную душу, но и душу ближнего из этого внешнего мира, а этот последний не только любовью, а работой, что, впрочем, внутренне скрывало и осуществляло любовь. Люди пониались как людьБо(вь)ги. Поэтому внешние проявления целостности души проявляются часто в првращенных формах, часто «садомазохистских». «Переступание» души нередко, таким образом, проходило фильтр «странного» (отсюда и странничество) отношения к иному, внимание в него как другого, но никогда не покидало признаков душевности, что часто компенсировало переступание за счет еще не собственной, а общераспространенной (культ) духовности. Но во всех сторонах «ира»(радуга, по Ветому Завету – знак миа на земле) осуществлялось «собирание» для «переступания», как по-ступания, включающего вы-ступание и у-ступание хотя и своеобразное, как сторон единого поступка, как небходимой сооставной частии личностного деятельного поступающего оборачивающеся деяельности. Де-Я-тельно-сти, - бытия. Пока собственная душа еще не поднимается, не поступит (и не поступит к Богу) до собственного, индивидуального духа, пока еще последний не способен включить в себя деятельное поступающее  (оборачивающееся) общественное в сути бытие, отозваться на себя как целостность иных сторон деятельного существования в их бытии как целого и, главное, цельности, что включает в себя существование как подчиненную, обреченную пространству, времени и причинности, случайности часть, момент, русская духовная жизнь обречена томиться в предварительном существовании, но восходит к бытию и Бытию. Когда собирание противоречиво обречено переступанию и в вы-ступани, выступанию и часто им подменяется.  В стремлении объединять и спасать земли, людей, мира космоса за счет собственной духовной жизни, через неё и часто вместо нее. В выступании, поступке, соирании – спасение. Спастись дожно всё то это – судьба человека. В последнем выражается традиционная  и нигде больше не существовавшая русская жертвенность и склонность «пострадать» Поэтому открывающееся новое, «российское» тысячелетие характеризуется не только продолжением развития «собирания», ( в наследовани игорева как «горы» живаговским) уже не столько в существовании или сущности, но и в бытии, в его духовном аспекте.  И переходом на качественно иной уровень «переступания», «соирания», у-ступаия» и вы-ступания» как поступка и обращения, не столько в конкретном существовании, сколько в духовном, в бытии. что оказывается упрощенным способом «поступания», как «собирание» существующего.  Иным существованием целостного, становящегося цельным, деятельного, бытя в окружении и на основе существования и сущего. Оно неявно, но властно, осуществлялись и в Игоревом чеовеке; в российском становятся ведущими. Таков путь бытия. И бытие пути. Исам путь есть деятельность. И деятельность пути бытия. «Переступание» и всегда имело оттенок мистического перехода; теперь же он особенно обостряется и становится стержнем духовности нового «эона», проявления вечного, в отличие от «века», стороны пространственно-календарной и «эпохи», восхождения душевного, начала отвлеченно-ограниченной, которые кончились в Игоревом тысячелетии.
   Эпохальное мышление характерно для русского человека, со времен Иллариона ориентированного на подчинение Ветхого Завета Завету Новому и непосредственности собственной «ветхости» на Руси, а не «крестоностной» идее европейского человека, склонного распределять «века» в зависимости от территорий, верований и наций. Именно поэтому европейский человек склонен к госоподству над внешним и покоится в представлении о «естественной» целостности души, «человека внутреннего». Для русского, игоревого, человека, проблема только начинается здесь, особенно в связи с тем, что княжеская вольница извращенно, првращенно понимала «собирание» и «переступание» только политически, хотя это и имело под собой и религиозную, и этническую, и экономическую осонову. Именно тайно, побочно осуществляющееся (а вныне выходящие к доминированию в России) черты поступка и бытия позволили русскому народу стать народом всеотзывчивсти и всечеловечности, что некогда выразилось в идее «народа-Богоносца», щедро эксплуатируемой извращенно-отчужденными «верхами». Он становтся «народом-мионосцем» на основе исходного, родниковго, ключ-чевого к этому. Именно за драмой разрешения этой коллизии «верхов» и «низов», мы сейчас, во второй половине второго дессятилети ХХ! Века и наблюдаем. Для нового тысячелетия неизбежным становится духовное понимание «переступания» как  поступка и собирания как торжества бытия, как по-ступка в у-ступании и вы-ступании, наличным бытием чего является личность и её деятельность в пути к её бытию, котоое она и есть и непрерывно становится. Но это уже входит за пределы даже понимания (как показали последствия Майдана рутениев) понимания Игорева человека истекшего тысячелетия (1989г.). Они так и стались в большинстве в прошлом тысячелетии в обоих смыслах. Для Игорева человека характерно существование ради вы-ступания а не российское —  поступок ради бытия.
Для Игорева человека характерна неизмиенная и взаимопроникающая двоякость его существования – с одной стороны, он силен своим примером «собирания» души, однако, не доходящим до претворения ее в дух  (у него это дух церковный), хотя дух во  всех  смыслах – религиозном, светскм и аристократическом (духовная аристократия). Дух  - свыше собранной души, поэтому мятущийся, характерен «переступанием в собирании» по отношению прнжде  всего к своему народу, но и к иным народам так, что эти другие народы именно приняты духовным «собиранием», а не подчинены народом русским, россйским, но и в нем самом  входят в него не только государственно, но и национально, культурно ,духовно.
Насколько сильно обратное влияние, пример народа русского на иные народы,хотя любят ольше всего оворь об обратном (наприер, так себя ставили ддревние греки, напр, Фукидид б этом), покажет время; влияние такое не проходит даром и время может показать только одно – насколько быстро или медленно такое влияние скажется на судьбах других народов и не сказаться оно не может. ИИменно потоу, чо влянте воспрнято и преобразовано, на что так русскй народ тароват и временная изоляция только этому на пользу.  Именно сам факт сыгранной и играемой объединяющей роли в геополитическом аспекте, насколько она сыграна, уже показывает историческое призвание народа русского и российского. С другой стороны, геополитическая роль — роль сохранителя основ жизни, — Игорева человека не могла не сказаться на его характере и подготовке перехода его на новую стадию, уровень его развития; она не только проистекает из призвания его со времен Древней Руси, но и претворяется, нарастает, обогащается всей его историей. Поэтому развившийся в новом тысячелетия ; тысячелетии собственно Российской истории – период центробежных тенденций в Евразии можно характеризовать как переход от тенденции собирательства, в последний период тяжким игом (Иго-ревый человек, И-горе-вый человек) на россиянах к тенденции оборачивания к собиранию души человека и российского, а также и самого русского, народа  духа, что выразлось в его всемирной отзывчивости и без чего её бы не было,- без перекоса в собирательство через поступание не вследствие (но и в следствие) прображеня древнего образа жизни человека в Евразии, но, гавным образом, как следствие совершенствования роли русского человека на этом Материке и переходе к новой культурной; более культурной, чем цивилизационной,  задаче. Отметим, что, рано или поздно, подобная задача предстанет перед американским народом в предполагаемом переходе к индеамериканскому человеку, который обернется более к внутренним задачам собственного устроения (а не пресловутого, высмеянного еще Пушкиным,»комфорта») в собственных территориях в отчуждении от гипертрофированной идеи внешнего господства, искаженной, превращенной и извращенной формы европейской «идолатрии» тотемизма, отрицающей даже положительны стороны язычества, но практикующего его по отношению к телу в противоречие душе, ; в идее мировой гегемонии. Игорев человек более характеризуется как человек окраины Европы, европеец, а не евразиец, поскольку для него всё-таки характерны черты раздвоения и отчуждения от внешнего, нетипичных дя европейца, но отчуждение это характеризуется чертами «переступания», поступания к Иному, прерванного и не завершенного только влиянием Европы. Разделения европейского, приобретающего оттенок довления над внешним «сверх должного». Но, видимо, лозунг российского человека в предстоящем, насколько и поскольку он российский (и насколько и поскольку – человек) – «На миру как на миру!» - «В мире как в мире!» ( в частости, прнцип инАка) -«А ля пэ ком а ля пэ!»
Отмеченные черты Игорева человека отражаются в общей настроенности жизни его как «горя», искупаемого только душевными радостями в отличие от мираностроения европейца на плотские утехи и приобретаемые богаства, как их замену и фаталистический настрой Востока на неразличение радости и горя. Это вообще отличает распределение отношения к жизни: Запад ориентирован на Рок как господство необоримых законов мира; Восток заключен в объятья Фатума как  полностью противоположного личности начала; народы мифологичные озабочены Фортуной как удачей в промысловом действии. Они знают лишь индивида, индивидуальность и челосущество, ; тогда как именно Россия всё более ориентируется на особь, на личность как неотменимое начало деятельное соединения всех сторон бытия и Судьбу не только как направляющее начало, но и как делаемое дело самого субъекта – человека, народа, человечества, космоса. Однако для Игорева человека судьба в ее господстве внешних обстоятельств (а не господства над обстоятельствами или гармонии с ними) представлялось как горе, как необходимость социального и иного расслоения, раздирающего мiр, мир и мvр и превращающего ее в «горе мыкать», пребывание в котором и возвышение над которым всегда было характерно для Игорева человека. Это включает в себя, особенно в древнекиевский период, «страдание», и «нужду». Особенно периода Ига и после него. А также опыт бывания под «горем» Игорева человека и его преодоления в «радости» ; в отличие от «наслаждения» и «счастья» (последнее характерно для европейского человека нового времени, «фаустова»(Шпенглер) человека) оказывается чрезвычайно важной, едва ли не осевой характеристикой вызревающего нового, российского человека. Но, в отличие от универсала, на самой основе страдания и горя, его «измыкивание» В отличие от наслаждения и счастья, радость может быть и чаще всего бывает не только и не столько для самого человека, для себя, но и для иного и иных, и это - собенно; она есть преодоление и возвеличение труда в быти, проявление бытийственного начала российского человека в отличие и во включение в себя космического начала наслаждения античного и счастья, с-часть-я новоевропейского человека. Радость влючает эти исторически исходные и неотменимые начала для российского человека, но не отрицает и его самого, его соучастия в целокупном бытии, чем умножается радость (род-ость, как выражение свершения). Это соучастие постепенно все более господствует над «переступанием» (торжеством) Игорева человека, возводится в Живаговском до по-ступка, ообенно на оснве оборачивания. Для российского человека счастье – «все части вместе», а наслаждение – «на-с-ла(д)-ждение»,, где  «ждение»- высший тип деятельности, в отличие от о-жидания, не только присутствие (Бахтин), но и творение бытия, и со-участие в этом. Если человек (как здесь принято, решающий субъект  в иеархии и профиархии  субектов, не произведет бытия, то ему  - не быть, в лучшем случае – бы-ть.
По человеческому месту в  поступающеем деятельном человеческом бытии решающее и возглавляющее, достижение чего есть цель человеческой предыстории,; проявление не только удачи или доброго рока, а ось его собственного существования и его предназначение, деятельно и свободно в возводимом и усложняющем, этим поднимающим его до бытия.  Со-участия в деле, по существу, божественном, если выражаться в понятиях религиозной и иной мистики. Подобный путь соединяет религиозное миропонимание, в период Игорева человека пополняющего предварительное, языческое, то есть натуралистическое, несовершенное разделение собирания и переступания в нечто целое цельное, совокупное, со-бранное,что и есть свободная деятельность как бытие и дарующее Бытие Существование есть брань за бытие. И именно в России преобретающее характер  не только почитания мудрых истин (софий) (игорев человек) в новый, чисто духовный, «жить в мудрости и мудро». Может быть, и, в том числе, для кого-то и в чем-то.  И для всех, даже в религиозном аспекте, аспекте поклонения и возвышения деятельно чистого поступающего бытия человека, нового, собственно духовного синтеза сути, существа, сущности  и сутьности в онтомене, в высшем синтезе. Для чего собирание и переступание, вы-ступание и по-ступание, разорванные и латентные у Игоря, для Юрия становтся подчиненными и совершенно иными, чем для Игорева человека, состояниями. Состояниями поступка прежде всего с осуществлением исходного отменом, осуществлением и сотворением  бытия в существовании в разных аспектах (соответственно, причинностном, пространственном; сущность обычно мыслится «за»явлением,; временном, феноменальном, то есть виртуальноя) в направлению к восхождению бытия, как основе, сущности и существе самой жизни. Но ситуация принципиально оборачивается, - за торжеством софийности, сциентичности следует синтез фило-софичности, что само не тривиально и походит пока что стадию вутриутробную, пренатальную – в том числе  и для неё самой. Это – восхождение бытия не только как принципа, но и как домена. Данный аспект Нового человека всё еще остается сокровенным для эмпирического человека и человека эмнирии, торжествующего в разных формах ( а не сутьности, сокрытой и сокровенной у универсалах мира, а не суьТности, который еще только, но всегда  приоткрыт, но сокровенен во многом в  Евразии, а сама она — сокровенным для всего человечества.Жить надо по сущности и сути, что только прикрыто здесь. Обретаемо это только в процессе – а сама реальность есть процесс, или её нет,-в деятельности, пока что ещё часто и во многом несвободной, как труд и работа, латентной, бытия прежде всего как такого процесса – быть, к чему «тие» вторично. Происходит восход Бытия через и на основе восхождения сущности к её торжесту. Но в этом представляется и суть, как ядро его сущности, человека. Таковы реалии и реальность, впервые приходящие к доменальному. Действие же, само потребление становится сумеречной стороной жизни. Закат прагматизма, в том числе философского и бытового неизбежен. И даже потому, что он окончательно подошел к своей границе как идеология и флософия действия, абсолютизируюие частичное и частное, исключающее сознание всей иерарии\проархии субъектов и существ, а значит, идущее против и самого человека ( а он архиважнейшая частность) не только как деятеля, но и как действователя. И против этого самого человека, и его рода, даже вида как архи-тектора бытия и наставника существования.
Проблема как раз заключается в том, что князь Игорь, как представитель отчужденных верхов, понял суть извращенно – собирание разорванного существования он подменил собиранием земель, а поступок – переступанием через границы, что русским человеком не поощрялось, но принималось как духовная истина византизированной церкви. Вообще, избавление от византизма Церкви, норманизма государства, номадизма (включая иммиграцию  а именно ту,  которая  криминальна, и интервенцию в разных обличиях особенно) образа жизни и идеократии власти, этатизм влобще, негативный и позитивный, можно считать сквозными, стоящими и сегодня, задачами российской истории. Но само их преодоление должно быть в творчестве с сохранением положительного, использовано для сотворения нового.
Высшее, до чего могло дойти европейское и европеизированное человечество, универсал, – это утверждение прав человека, в существе – его право на с-часть-е. Идеал такого человека, «фаустова человека» – определенная, стемящаяся к бесконечности, всераздробляющая (вместо поступком объедияющее) часть, получаемая от человечества и природы (до которой н упрощает мир) и надежды на проценты от полученного, по существу идея чисто математическая. Не случайно в мышлении господствует математическое естествознание, естествознание по существу разделяющее и количественное, в отличие от качественного и синтезирующего естествоиспытания, зародившегося и нередко осуществляющегося в России. Естествоиспытание, отметим зеесь попутно, относится к природе не как к объекту, а как к равноправному субъекту, к сожалению. Как и крестьянин, и рабочий в существе и человечности. Этатизм более связан с миром в политичском аспекте, а не как народ в сути, как страна, страннейшая из стран. Единственная, которую ни одному страннику не обойти. И не обойти. Оно, естествознание (уж так сразу и знание!) направленно на существование, на прикрытое, не на сокровенное, на реальное лишь чувственно (Вольтер считалл, что здесь нужно 84 органа чувств). Естествоиспытание (центр которого – прежде всего – испытание себя всвоём суТьестве как субъекта мира) направлено не столько на существование, из которого сущность не выстрадать, сколько на сущность, на истину, которая невозмона и не открывается без человека и им из существованя сущности производится в бытие деятельностью. Именно бытие иного ии испытывается при этом.  Саого естествиспыаьеля как высшего из иных суъектов, совокупных,  совместных, всеобщих (то есть,в том числе и на самого Бога) и несущего в себе решение всех загадок. Видимо, основной наукой будущего будет не физиика, исчерпывающаяся, а медицина, но в  философском понимании уникальности и всеобщности человека, но ради его совершенствоания всеобще, совместно, совокупно, личностно по совершенствоанию, а не просо по терапии. Он здесь основывает ориентацию не на общее (откуда все трудности естествознания с его общезначимостью), но как ориентация на всеобщее, на всё, а не тоько все). Субъектность —  внутриутробный плод; в его постнатальном развитии она должна быть осознана в разной степени за всем сущим (в отличии, в преодоление и как опора от существующего) и даже кое-в-чем, у суТЬществующего. Естествоиспытатель понимает под своей деятельностью не только научный эксперимет, стерилизованный от субъективности, существующей у всего существующего и у него самого, не только своими необходимыми условиями, но и самой своей идеей, но постижение данного как данного, а не заданного (бытия), не только ему, но и всей природой, независимо от того, понимает ли он под Задавателем Бога, Абсолют или исходную целокупность причинности, времени и пространства. Реже всего понимается случайность. В этом смысле для естествоиспытателя сотоварищем по естествоиспытанию становится и пахарь на борозде, и первопроходец в тайге, и моряк в море. Нет конечного свидетельствва истинности помимо строящейся ею правды жизни - сотворения бытия. Естествознание основано на идее истины как самостоятельной ценности, что гипертрофирует то, что пинмаеся за сущность и отрывает ее от «практики», тем более – от «поэйсиса», ради которого в существе и осуществляется практика. (И предлагаемое понимаие деятельности отличается от прагматизма. В прагматизме действие – не свободное, завист по меньшей мере от прагмы дейтвователя, как в правах человека последний зависит от себя, от вроденного, что бииологично, в  отличие от взыскуемых прав личности, в том числе и совместного, совокупноо, всеобщего суъектов, насколько они субъекты и насколько человек переделал что и есть Бытие, которое не тлько сотворено, если хотите, как данное, но целиком – как заданное, что и есть призваие для «элоха» во многих и, приковенно, в  каждом) в субъектов, то есть в отношении природенны свойств и качеств, котрое одно ¬ быть деятельностным – и мышление, и речь по себе есть деятельность и обслуивают деятельность как таковую. Естествоиспытание становится испытанием не только и не столько для объекта, сколько для субъекта – его способности преодолеть себя, выйти за узкий горизонт собственных знаний и чисто «капиталистической» задачи их умножения,докзываемой «практикой», то есть «праксисом» в существе (наскольк хватит, по крайней мере, финансирования), ¬¬¬— другого капитализм и не знает — но, прежде всего, возвышения до уровня созерцателя и соделателя  Бытия, сотворения того, что есть Новейший Завет (в Серебряном веке его считали только Святым духом, но, видимо, Духом как таковым, впрчем, проверяемым и святостью, с-Я-то- (е)сть-ю, поэтому софость субъекта олжна быть Сврхновым аветом). Не случайным, поэтому, представляется перевод первой книги Библии, обычно передаваемой в Вульгате как Генесис, Возникновение, Происхождение, в славянском варианте именно как «Бытия», общей задачей авраамитского человечества. И даже буддийского, поскольку его задача – избавься от зависимостей, но не, по крайней мере, «благородного восьмеричного пути»
Игорев человек основывается всё еще на традиции, не отрываясь от её истоков в их непосредственных формах и, часто, в исторически частных, исхаженных и отчужденных формах; в его лоне вынашивается иное отношение к традиции, как форме существования, лишь прикосновенной бытию, сокровенному, которое только должно стать откровенным и живым органом бытия. Поэтому задача естествоиспытания как одной из сфер деятельности (в отличие от действий, актов торения Богом) предстоит новому, постигореву человеку, иваговскому или юрическому, включая и Юрьев день. Здесь основой должно стать целостное, цельное (в четверояком смысле, н только релиионом, как ыло в русской философии), — бытийственное («витийственное») понимание существования и естествоиспытания как одного из призваний и сторон сущего, обращающихся в сферы бытия, зоны  еще неслыханного и невиданного роста, приращения бытия в первую очередь человеком и только возможного, и возмоного через него.(как прдположено в данной, в целом философской и антропологической работе, которая, как, видимо, и сама философия возможна только через и для чеовека, что не исключает, как субреализм, ины чоды, даже не филосфские). «Пытание» всё еще несет черты «ига», «горя», но именно испытание ига и горя характерно для российского человека – без этого невозможна юрческая радость, радость не только иваго, но и живого—человек жив в еальности пока и асколько он бытийствует. Это отличает его от фаустова и аполлоновского человека, всеми силами и прежде всего горя и ига сторонящегося и восточного («пещерного», Шпенглер) человека, не ведающего радости и привычного жить в горе и под игом хотя бы богов, что, между прочим, делает восточного человека реальным конкурентом европейцу, оксидеталу, и способного, поэтому, проникать в низшие сферы европеизированного человечества и соучаствовать в его «с-часть-е». Для игорева человека же счастье – «с-часье (Солженицын). Однако, подобное проникновение может закрыть перспективы для всего человечества, не только оксидентальца, но и самого «ориентальца». Достижения европейского человека были возможны сами по себе, да и для усвоения ориентальцами только постольку, поскольку фаустов человек был территориально ограничен, но не ограничен в покорении окружающего, в том числе и универсала как в потенции, всечеловека, но останавливаеся еред всечеловеком и его приванием, судьбой мироносца . Фаустов человек жизнеспособен в условиях постоянного освоения новых территорий, нардов, вещей, и хорошо себя чувствует жить, под их игом, влачить с странной радостью «бремя белого человека» (Киплинг). (Собственно, это розовый человек). Движение ориентальцев на Запад имеет характер, подобный Великому переселению народов, сломивших Римскю империю – движению  периферии к источнику угнетения и средоточию так ими (последними) полученных и получаемых богатств. Кроме того, здесь присутствует общеааврамитский подход к жизни – требуется готовность пожертвовать самым дорогим ради долга, исторического долга оксидентала перед остальным человечеством, как это готов был сделать (но не сделал) Авраам по повелению Божию, хотя это и понято неправильно — вопрос стоял готоов ли он поертвовать богом или данным Богом сыном – но Бог даст и ещё, как это понимается в Православии. Несомненно, понятие долга на Западе понимается специфически-юридически, и сам юридический строй жизни его не может противостоять натиску ориентальца. Отметим, что одной из важнейших задач нового, российского человека ( в том чсле и юрьевца) должно стать сохранение основного наследия фаустового человека (как такой задачей было во времена Великого переселения народов – сохранение христианства) – сохранение идей свободы, равенства, истины, и пополнение их, без рабского поклонения, и пополнения исконней, но подспудной идеи воли и человеческого поступающего бытия. Собственно оксденалмедленно, но верно от них отказывается, даже изначально — готовностью уступок в обмен на  большее или меньшее благосостояние, «добра» главным образом в качестве «благ земных», в том числе и сынами в непрекращающихся (почти) войнах. Это – сохранение и преумножение подчиненны, как средство, «общечеловеческих» ценностей,— призвание общечеловечества и для него, — необходимый поступок России. Отсюда – непрерывный натиск на страну со стооны оксиденталов. Именно со стороны наций, а не ациональностей, которое многообразием есть благославление России единство мира — в его многообазии), но при условии, что государство будет именно народным, всенародным, пополняя этим страну.Здесь е следует подменять цивилизацией культуру – вРоссии цивилизаця всегда  подчинялась культуе, что не отменяет трения. Воля не подлежит до конца юридическому регулированию, как другая крайность – американский вариант идеи индивидуальной свободы, размениваемой на прибыль или «паблисити» (варраванское человечество, I., 4), что  позволяет индивиду игру ею в рамка или помимо юридического миропонимания вплоть до готовности к смертной казни.
Фауствоское понимание свободы укоренено в самом ее «прафеномене» (Шпенглер) – идее бесконечности, как оказалось, в существе своей – «дурной», одномерной. Общематематический взгляд на нее превращает свободу бесконечным бегом за горизонтом, само представление о котором принадлежит океанической Европе, тогда как для русского это – просто «край земли». Для новой России важен кардинальный поворот в представлении о этапах разворачивания цивилизации (Л.Мечников) – от ключевой (родниковой), к озёрной, речной к морской и океанической.( Правда, он пропустил исток – озерную). Современная и будущая Россия должны осознать свою связанность не морями – Черным и Балтийским, что есть пройденный этап ее истории, а Волгу Белое море и Северный Ледовитый океан, и сам моря как заливы, океанов, как средоточие ее будущей истории в особенности потому, что именно на этих территориях проявляется не столько свобода мореплавания, как было характерно для теплой Атлантики, а именно воля (особо присущая русскому), составной частью которой являются свободы (воля  — утраченный, по существу, элемент средневековья в современной Европе, см. неокнченные, кончившиеся ничем, дискуссии о свободе воли) и сама свобода; воля требеует не только (идёт дальше свободы) свободы, сколько её применения и осуществления в деятельности  бытии, сколько способности сдержать ее бесконечное расщирение, использовать свободу ради иных начал, в деятельности. А не жестких принципов, о которую фаустов человек расшибает лоб, но их готов преодолеть ради принципа свободы) и ради нового осуществления, как мы видели выше, не сущности, но самой сути человека, его верховного призвания – поступающего деятельного человечесого бытия. Европеец (и отсюда проистекает сами корни ложного «номоса моря», Шмидт) воспринимает такие границы как бедствие несчастье или счастье безопасности; ориенталец – как счастье преодолевать все подобные границы в поисках удачи. Огромный запас мудрости Востока направлен именно на то, чтобы ограничить это радостное преодоление собственной скудости за счет выхода из границ, или введения в границы, максимально безболезненные. Сформировавшийся в пустынях ислам принципиально не оганичивает свои бесконечные кочевья и перекачку нефти (в чем, к сожалению, во многом подражает ему и Россия) силой коней и остротой сабель. Только идея «внутреннего джихада» способна обуздать это кочевье.
Особо характерным для Игорева человека является способность и обязанность жить в «горе» и «горЕ» иметь душу свою. Вообще для восточного славянства особенно характерно представление не о юридически, а затем математически обусловленном «долге», и не о религиозно обоснованной «покорности» как квинтэссенции образа жизни ориентальца. На протяжении истории игорева человека и общества, всё еще остающегося  центральным представлением для  славян, всё более важным, и важным с начала Руси было представление об «об;Я;за-нностях», центром чего является язык, выраженное словесно обязательство перед другими и перед собой. Игорь выполняет свою «обязанность», хотя и нарушает «обязанность» другим князьям  Иное славянство остались в лоне игоревого чеовечества. Для российского человека всё более важным становится «я» яза, как собственно личная – и без этого нет личности, как в традиционном понимании, так и кристаллизующимся ныне; – обязанность (она в целом именно личная) и связанная с ней ответственность перед всем сущим и сердцевина этого сущего, существующим, в восхождении к бытию ( а не только к человеку как индивиду) в том числе другими и ландшафтом, природой. Перед миром во всех его аспектах и сторнах, и перед «миром миов», бытием. Для право-славного миропонимания решающей и главной всегда была идея ответственности, личностности Бога и ответственности, личности самого человека. Человек всегда ответственен перед личностью, не в последнюю очередь своей, как личностью, поэтому в нем обреается «мир миров» ( Кн. 2., VII). Бытие именно личное. Иистинная деятельност – прежде всего олцетворение. Здесь нет безличности, и Гейдеггер полениля личносто  разобрать «Безличность. Это, скорее, «неопределнноличность», и необходиморасмотреть что её сделало таковой  и как это лично разобрать. Поэтому у Гейдеггера отсутствует личность как таковая, жаже человек в «да» неотличим т любого другого сущего. Но  в деятельности не только олицетворяется (опредмечивается) иное, но сама личость прирастает в завершеннм свим бытием. Спасение существующего из падшести — во всех смыслах. Если традиционно для русского человека ведущей стороной была ответственность, перед субектом,, а в деятельности субъектом является и её предмет как предмет, для чего надо выявить её, для чего необходимо высвободить её «лицо», что есть осуществление бытия. то для нового, российского человека, как мы увидим ниже, всё более важной становится идея обязанности как добровольно возлагаемого на себя бремени ответственности за всё сущее, и на себя как сущего, и за Бога как Сущего (поскольку всё ещё существует вера в него). Это и есть истина человека,и она требует, со своей соны утверждения в существоании как сущществующего и суествующая, что  есть не только тропа, но и бездорожье бытия. Та истинность — основа его личностности и реализация субъективности как свободы, тансмутиованной и воле и требующей вольностей (в строгом смысле слова), что всегда было у русьсийского человека. Добровольность выражается в  во всей их четвероякости (религиозно, эстетически, этичности, т.е научности, фило-софичности), проявленности этой ответственности в языке,в (фило)логосе ; впервые сознание проявляется не как языковой феномен, но язык в сознании, не смотря на попытке галлизированной цивилизации (где признаки культуры раритетны) скрыться от традиции, понимаемой как определенные тексты (Деррида) – становится ведущей стороной человека, бытия прображения существующего и его существования. А не цифра, как это характерно для фаустового человека. Однако, это, хотя и со стороны определенности и явленности, откровенности, только пополняет скрытое и сокрытое в его обращенности сокровенному, поступающему, оборачивающемуся, существующему как суть, реальному как их реальность и в реальности субреальности, деятельному, бытию человека как доминирующего субъекта, которое впервые становится само по себе ведущей стороной жизни и всей активности и основой сознания. Сотворяя, человек утрачивает власть над сделанным но, как ни парадоксально, тем самым её неизмеримо умножает. На этом пути идет во многом и современная православная мысль. Не только верить в Бога, но, прежде всего, «верить Богу» (так, по-ветхозаветному, заключает о. Иоанн (Крестьянкин)), призывает она, а это значит, что поворот идет и по направлению осознания связанности не только человека верой в Бога, но и связанности Бога по отношению к человеку в его Писаниях. Вера в Бога всё более проявляется как вера в Бытие, как его роли (одного из, могущественного) элохима. (им определяется, в то числе, и Аллах). С-в-я-той означает прежде всего погруженный в «я», но не отвлеченное «я» есть «Я» (Фихте. Его лозунг «Действуй!» трагически огранчил представление о деятельности её частностью), а в живую жизнь собирания, горя, ига, что очень характерно для Игорева человека. Он – именно «горемыка». Он, по существу, не может жить без какого бы то ни было  ига и привык жить в надежде преодоления  ига, но сам никогда не несет никому ига или горя, но иго  понимается своеобразно, как отдача излишков, излишеств, переложение их развращающего влияния на других и создание обязателсьтв со стороны этого другого. Именно однобокость такого переживания ига и уходит вместе с освобождением нового российского человека; умение жить под игом и бороться с ним, и быть  благодарным за освобождение становится «иго моё благо» и даже более тогот – «бремя моё легко»(Евангелие). Поскольку способность добровольно бороться с  «игом» и, главное, его преодолевать,в том числе ига вещей, становится свободой от «иГного». Способностью пониать его как «иГоре». А воплощенная форма российского мифологического отчуждения-извращения отношений, не какого-нибудь «Игоря» как обязанность перед этим «иггорем» в перспективе взятия на себя ответственности и за  это\этого«игное» и «игного».  За «иное», что до сих пор понималось и, видимо, всем человечеством и будет пониматься как несвобода. Но воля икогда н покидает русЬского человека. Даже ислам не понимает себя как «иго» и радостен в нем. Однако иго ответственности попечения, совершенствования всего сущего, поэйсиса, и его существа – аутопойэсиса, должно повернуться своей «радостной» и «родостной» стороной: российский человек должен добровольно возлагать на себя игное и сам часто обнаруживает\ся как иной, в тенденции  — инАк и осознать себя в этом «экзистенциальном» акте, отвлеченно понимаемом в европейском экзистенциализме просто как «от-вет-ственность», характерным своей ограничивающей приставкой «от», а не «за», «заветственность», Третий завет, если хотите, звет Духа как  такого, в его вечно  обновляющеся логосности и софности (Кн. 2., VI4;VII.5) .
Только добровольное преодоенное иго,  способно, и эта способность выношена Игоревым человеком для юрьевского, который не только не отказывается от него, но и добровольно берет на себя об-Я-занность проводника  бытия и поводыря без этого и него слепого существованя, сделать человека действительно «чело-веком», отвечающим своим «челом» и «веком», но и берущим им же на себя долг за века и за сам эон (ранее традиционно ущерно понимаемого как э-пох, эпоха в перспективе исполнения им своей возложенной искони обязанности, ; поскольку нет иного слова,; которая становится его высшей радостью — быть. Не отпадать от деятельного бытия человека, и направлеца существования, так раскрываемого его откровенного в его сокровенности, сокровенного сутьщества мира. Тем самым пре-одолевается (регулятивно) характерная для игоревца, как «ветоо» человека ритмичность «горя» и «торжества», как не-из-торенный «жест», как победа «по-беде», переступания и собирания, и оно выстрадано всей историей руЬссиянина, его почти что добровольной ответственности перед собираемыми народами за их существование – без возлагания ига. Напротив, это иго, теперь уже, соственно, «бремя» (и оно сть существо «в-ремени», берется им на себя уже, и в этом различие юрьевца от игоревца, совершенно добровольно как радость бытия. Бытие и есть радость. Как всечеловек по преимуществу, он собирает прежде всего культурно и возлагает на себя её нестрония как всегда посильное ему (особенно юрьевцу и ему) именно как культурное бремя. Извне, из-за границы, понимаемой всечеловеком как собственно, грань в руках гранильщика, богатство разнообразий, это выглядит как роль «козла отпущения», но это врнутри Рссии заменяется именно культурным подвигом, подвигм культурного героя.
Как уже выше говорилось, нет на Земле народа, более земного, и, поэтому, не пиземленноо, чем россиянин; и это особенно выразилось в русском православии с его пониманием Бога прежде всего как попечителя о земле и человеке и уж затем – как грозного судию его. Тем самым теллургическая природа русского создала близь далёкой дистанции с богом, сделала каждого из них теургом. Последнее особенно характено для пустынножителей, что выразилось во втором (после жидовствующих) расколов церкви, предтече главного Раскола и расколов материалистических (лишь частично-атеистических) и многочисленных ных. Ныне они всё более переживаются и понимаются как о-гранка. По существу российский материализм выражался в возврате к так и неизжитому язычеству, как другие крайности — реализацию иных многоверий, и пререосмыслению роли творения в отличие от Творца, как взыскующего человеческого богоподобного субъреалистического деятельного бытия, ищущего такого человека. А не взыскателя подачек удачи, человека любви, на что неспособна вся остальная мысль авраамитского человечества (самый православный и близкий Русьссии евангелист Иоанн утвержал любовь выше веры) – даже ученый-мусульманин приходит к идее двойственной истины в особом подчеркивании ее «раздельности» и двойственности, в отрыве от чисто православного (для Живаговского человека) переживания множественности истины и ее внутренней «нераздельности», в минимуме четвероякости, что особенно выражается, как отмечалось выше, в реалии «правды» (Кн.2.,III,3), что и является существом реалии этой  как внутренней связи многообразных явлений в их про-явлении, про-Я-волении в существовании как его, существования, призвания к бытию. Это выношено россиянами в их глубинной ответственности перед объединяемыми (не покоряемыми!) народами вплоть до Советской страны (с навязанным прозвищем «империя») и, по существу, основывалось не только на характерной черте глубинной ответственностьи за бытие («коммунистический труд»-его превращенная форма) российского народа, но и на, пусть малой, готовности к этому объединяемых, сбиаемых народов, национальности. Только чисто европейская идея «нации» основана на безответственности вовне, да и, по существу, и внутри неё самой; народ (не путать с населением!), а самым чистым воплощением этой идеи служит народ российский, основан на идее ответственности и, уже, долга, человеческого совместного деятельности как бытия, на чем нередко спекулируют, отчуждая — превращая, искажая, остраняя и извращая — те или иные элиты, партии и правительства, классы, людей. Бытие неизбежно есть усложнение сложность, единенное, что значит, имещее и единство в многообразии и через него, в го умножении, разноречиях и различиях, и его деятельное о-существление и восхождение есть свобода человека. Человек вне деятельности, а значит, бытия, есть раб, и самое страшное — от своего прирожденного (а не врожденного как роду, и нем он свободен) потребностей (в чем жить непотребно) и весь в страхе за своё, в чем теряет с-во-боду (поимаемую «боди», а не тело, то есть порнографически, а не эро(т)сически, своё, а не собственное и свойственное, кволити против квонтити.
«Горемычная Русь» прикровенно и сокровенно переживала радость от своей сопричастности развивающемуся поступающему человеческой (и иной!) деятельности, бытию на всех этапах своего развития, не отрывающегося от истоков (как Запад) и не тонущего в их непреодоленности сосуществовании с новым (как Восток). Или как меридионал (том числе среди многих славян), ореченных если не мифу как таковому, но преданию. На всм протяжении истории Игорева человека происходило собирание бытийных, радостных (что невозможно без горя) начал существования, поскольку оно соприкосновенно человеческому бытию, и преодоления ига как внешнего (иноплеменного или возложенного «сверху», что налагает иго и на «верхи») начал, так и собственных, вещных, неизбежных в господстве существования (потребности, нужды и т.п.) над бытием, что характеризует «предысторию» (Маркс) не только человека отдельного, но и человечества. Господство вещи в России минимально, минимально и господство собственности. Как «своего», а не «свойственного». Но над Игоревым человеком господство собирающего и переступающего существование бытия (тогда-божественного) его господство над существованием не совсем явственно и не вполне откровенно, чего ещё  всегда менее удавалось (и они стремятся к этому ранее вызревших возможностей) народы иные, а большинство из них находило даже у-довоьствие.и с-частье. Собирание людей отчасти было и прикрытым (но оно явственно в общине и артели, как  собирание, мiр людей и передел-переступание в мире), происходило за внешней раздробленностью сословий, классов, господствующих групп. Иначе и не могло быть: игорев человек по самому существу своему погружен в предысторию и есть субъект-объект  исторических обстоятельств, всё более возрастая до их субъекта. Новая история России должна привести к «обороту и оборачиванию»(Мир умир! М.,2009) этих обстоятельств в существо, раскрытию сокрытого (мiр), прикрытого (мiръ) и сокровенного (Мvр) в открытое и откровенное, что должно стать манифестацией новой России (РосЬссии) и всей Руси на протяжении всей ей истории как лелеемого сокровенного не только всего человечества, но и всего сущего, а не только существующего, как прибежища поступающего в деятельности человеческого бытия. Так антропология преодолевается гуманологией. (Кн 4.,III, 1), социальное преодолевается общественным, что именно в России всегда доминировало, но использвало, преодолевя, само социальное. Но для этого надо преодолеть и без того ослабленное иго извращенных форм существования, покорить их бытием как воплощенным бременем свободы н только чрез, но и через. Именно так проявится призвание и миссия, мессим (Кн. 4.,II.,4) Руси, последней присоединившейся к всемирной истории (позже ислама, 988г.), ставшей теперь свободной Россией, вступившей в новое тысячелеетие своего существования и действительно сделавшей ее (как и ранее) историей мира по преодолению предыстории человечества и всего существующего, сущего и обращению их и ее в историю мира во всех значениях, значимостях и смыслах этого словапрежде всего и сновное — мvра персоналичностный переворот и оборот,( Кн.2, VIII. 6). В том числе и прежде всего, бытие становится центром внутреннего и обращается к внутреннему бытию. Именно творение внутреннего (и как человека, глубиннейшего всем субъектам субъекта, их собственного бытия, в чм переход от субъреализма к субреализму, что есть реальнейшее и исток реалностей иного, как их рождению. Иначе говоря, Россия призвана обернуть потаенные смыслы человека в значимости и значения всего сущего и существующего, а их – в свои, в том числе и как космоса в новом, гагарнски-королевски-циолковском смысле этого слова,; сокровенное «сокровенные мечты», часто даже не доводимые до сознания, дожны раскрыться не только для чеовека, но и для  всего существующего в его поэйсисе как аутопойэсисе, а значит и прочего. Свершении как усии (Кн. 2.VII.,5) бытия, что означает – раскрытие смыслов всего существующего и сущего, а не только насущного. Человек изначально смыслитель, и не только о себе, но в себе, и обо всем как раскрытие сокровенного. Там, где считалась Навь, через Славь (словь) и Правь должна явиться вь. Раскрывая выношенное Игоревым человеком сокровенное, Россия раскроет сокровенное всего человечества и себя как сокровение его. И это будет преодолением\возвышением над прагмемой отчужденного существования.
Однако такой оборот и оборачивание (Кн. 1.,IV, 3), Великий Возврат вперед к Самому Себе (Мир умир! М.,2009) – оборачивание и обращение об-рассение) как поступок  к истокам, родникам как ключам – одноврмененно выводящее вперед, невозможны без проявления самого сокровенного — ориентации человечества, России на мир во всех смыслах, – он должен проявиться как добровольное взятие на себя и преодоление (вместе с иными)  разделения, горя, ига, даже, по примеру Христа Иисуса, грехов человечества, и неизменного терминального преодоления как побочной стороны обреченности причинности, пространству,  времени,случайности —историчности всего существующего. Это — путь к бытию истории. Россия добровольно (в этом — богоносность, как минимум мира, человека игоревого) берет н себя грехи мира, а мир есть грех для других – и возлагает насебя ненависть мира, голгофную ненаисть и поношение русофобии.  Этом обличии люди боятся себя. Но РосЬссия берет всё более попечние о гонимойй культуре (цивилизацией и в её пользу, в подчинение). Становится народом-мироносцем как форма всечеловеКности, а не челУвечности (что есть уже в её Средилюдии как Малого человеКчества. (Можно с уверенностью установить, что, лет через полсотню, русофобия будет такм же позором, как сейчас антисемитизм). Однако существование должно стать лишь проекцией сущего  на неизбежные обстоятельства и на них – самого бытия человека; его собственное человеческое существования (как человеческое, оно совпадает с бытием), все ещё и зачастую в искаженных, превращенных, отчужденных и извращенных формах остается мерилом реальности. Бытие человека есть наиреальнейшее. Игорев человек выносил преодоление «человеческого, слишком человеческого»(Ницше), в отдалении от реальноти, а реальность чеовека – его свершившееся бытие. Можно сказать что печаль юрьевого человека «человеческое, лишь человееское» (хотя бы – не в подчинении личному, личности и как на-личности всех субъектности, Кн. 2., VIII)/ Однако, в отличие от этого мыслителя, Нитче, в декадентском отчаянии считавшего, что преодолением должен стать новый вид «сверхчеловека». Взамен этого развращенного вида им (не видом, конечно!) должен стать новый, нового тысячелетия (начавшегося в 1989г.) российский человек, опирающийся на род человеческий, выработанный и выстраданный не только всей предысторией, но и преисторией; и в ней никто блее не страдал и не работал, но волей или прикровенно деятель—ствоваший, как русЬский человек. Он всегда ревностен, а не иго-ревнив, как властители, ревнивостью и показной ревностью к благу умножающие извращенные формы отношения с народом, миром, человеком, собой. Такие извращенные формы отношений, формы ревноания, часто напрасного и пустого, и ревности они навязывали другим людям, а также – народам. Мир — глубочайшее. Сущность сущности. Само сутЬщее.
Таким образм, идеал мира должен быть понят как существенное, по существу дела и существу самой сути существующего – то есть с точностью до «иного»,хотя абсолютно иного нет, и — «всё во всём» (Н. Лосский), как сказал бы православный человек, до «преображения»,; основан на разделении, различиях, противоречиях как разноречиях (Кн. 4., III, 2) — полифоничен и контрапунктичен, что касается не только существующих, но даже и привносимых в существующее, склонное окаменевать в своем наличном существовании. «Не мир я принес, но меч»,; проповедовал Иисус Христос. Для Игорева человека в ритмах «систолы и дастолы»(кардиология) собирания и переступания нередка гипертрофия, искажение и извращение начала мира в собирании в отличие от разности и различия поступания, ; именно этот опыт собирания (мира) различного россиянин должен особенно ценить, сохранять и  развивать в своей духовной и творческой, что есть существо деятельности жизни как её предпосылочность и частичность (но не частность), связанность с сущим, с существованием (как уже говорилось, собирание и поступание и есть основа духовной жизни). Особенно это опасно для наиболее поздно проявившегося, но всегда существовавшего начала мvра как существа человеческого внутреннего. Внутреннего единства, часто берущего власть даже над мучительным и радостным собиранием из разломов и разделов дущи и духа. «Миропомазание» может сыграть злую шутку над новой Россией – может показаться, что она не только территориально, но и духовно должна вернуться к Московскому царству. Но если древле миропомазывались цари, пророки и священники, то в Православии при крещении миропамазываются все. Так исхдно был миопомазан как человек Иисус (поэтому он Христс – помазанник). Поэтому всяий крещеный — и царь, и священик, и пророк, и человек. Или проявить имперский (глубинно всегда существовавший и существующий, в противовес народному миропониманию, элитарный дискурс), апломб, амбиции или предназначение, либо публцистический выверт (что уже и излишне). Наследие веков должны стать основой для новой РосЬссии, её осуществления человеческого как сокровенного,; более это некому сделать. Россиянин нового тысячелетия – народ-человеКчества. Он возвышает его над национальным и социальным довольством, над существованием достигнутого. Более того, новый россиянин – народ-мироносец, независимо от страны света, цвета кожи, социального и национального положения, пола и возраста. Это прямо вытекает из его преимущественно общественной природы, что доказывается, например, мнооациональностью, в чем он разделяет свою ношу с немалыми и немалым, преодолевая сделанное человеком против самого себя, против человечества и человечности, особенно отчуждение. Таким, преодолевающим это, его сделал исконная склонность к цельному и целостному человеческому бытию. Тенденция соединить ориентальский фатум и оксиденталистский  рок малоперспективны уже потому, что оба эти принципа (в отличие от российских «начал», особенно свободно деемой в деятельности судьбы) уже в значительной мере отработали своё и не могут привести ни к чему, кроме «вторичного уравнительного смешения» (Леонтьев) и ускоренного исчерпания ресурсов человечества (как природных, так и финансовых)или к разрушительному столкновению.    Россиянин  - на стороне деятельной Судьбы, и должен взять свою судьбу в свои руки.               
Дело заключается  в положительном содержании,   — обернуться к человеческим (а это – средоточие исторических) ресурсам и ограничить пользование ресурсов финансовых и природных, насущными потребностями деятельного человеческого бытия, а н просто потребления, а не безмерным умножением существования, что настоятельно необходимо всвязи с очевидной их ограниченностью и начать осуществлять своё исконное призвание, осуществить которое не может никто, кроме человека.Это призвание – ответственность не только за все существующее, понимание которого обычно не простирается далее понимания жизни отдельного человека, поколени я или нации, но и за всё сущее и существующее, которое нуждается в дальнейшей «эволюции», развитии, софийном раскрытии в поэйсисе, и в нем, в охранении и преумножении бытия, осуществлении в этом человеческого призвания не только в аспекте отдельного существа. Ошибочно  то представление, что касается его отчуждения и извращения, провозглашаемого человеком за истину, но человека как представителя  себя, представленного себе, и его, роль заглавную для человечества  и самого бытия  — каждый должен сыграть под анщлаг и овации. Так состоится триумф человеКчесва.
По существу вопрос стоит о завершении Большого цикла развтития человечества, и завершить его призвана Россия. Существо этого цикла заключено в переходе от предыстории к истории не только человечества, но и всего сущего и существующего, от погруженности в события к истории осуществлений и свершений,возделывания и  из-делывания, к доминированию взгляда на существующее со стороны бытия, обитателя в полноте сущего целого, ; что только углубит понимание существующего как в глубине совей раздельно  целого взыскующего. Этот цикл начался не только христианизацией, но углублен в пред и преисторичесике эпохи; последнее линейное развитие началось присоединением Руси к Православию как к мировой истории, и вариантов только два – по меридиональной оси Велиой Родины — Москва – Константинополь – Афины ; Иерусалим- Мемфис-Вавилон – Мекка к югу (ислам предпредпоследним присоединился к мировой истории, последним был Киев, но там христианизация была по-рабьи, на Севере —«огнем и мечом»). Путь восходит к Москве (и Петрограду, последствия власти элиты которого, «ленинградского пленения» в современной России известны). Москва нет только завершила и очертила круг всемирной истории, но и начала её новый этап, встав евразийским заслонам бесконечому Великому переселению народов. Она, свершением тысячелетия, завершает предыдущий этап, завершившийся (затянувшейся) гегемонией США с культом мощи и истории арабов с культом силы, должна встать в начале истинной истории, истории истины уже как усии, деятельного человеческого, субреализма, то есть бытия,истории мудрости и освобожденного духа. События в Рутении означают попытку выхода на еще один, уже бесплодный и бессмысленный виток предыстории, часто даже падения в преисторию, сущных неспрведливостей и неурядиц и бытийной нищеты умножения существования. Либо он должен завершиться преодолением господствовавшего в авраамитских народах склонности к истории как цепи событий, лишь сглаживаемых религией и переходу к новой духовности, которую можно определить как «всеединую»(Соловьев). Однако требующую глубокого переосмысления религиозности и других форм духовности, четвероякой при разных исходных равноправных началах, (в благе и сущности) как несобственных, порабощенных и отчужденных, как поклонения внешнему, далекому территориально (ислам) или временно (первое и второе пришествие христиан) к осознанию равной субъектности человека и божества (элохим), к «снятию»(Гегель) «отчуждения» (Фейербах) человека от человека (как божества, бога) и человека от сути мира и его самой, человека от феномена (существа) его существования, противопоставленного его (сущего) сущности, которая при этом возвысится от существа к духу, его бытию-человеческому поступающему бытию и его мудрости, её от фило-софии, как существа новой духовности (релгия в истоке исторически), душевности (эстетически), плотскости (этическое-научное), телесности (фило-софское как в сущетве не столько антропологическое, сколько гуманолоическое), — основ нового мировоззрения (Кн. 4.,III.,5).
Современное человечество вид человеческий, как вид не только поклонение видимостям существования и пресловутой его борьбы засуществование (особо социалдарвинистов типа Спенсера), но во многом видимостьи существование видимостью,только постепеннл переоди в род человеческий, рождающий, но во мноом еще пренатальный, нативный до наивности, не смотря на его представляемое, насаждаемое единообразие, остается и носителя рода, вида и существа всего существующего, которое и есть смысл и бытие его для бытия. Несмотря на извращения, превращения, отчуждения и искажения, именно россияне в массе своей сохраняют единство человеческого рода, что есть попечение начал бытия, предсталяют собой «микрочеловечество», хотя, конечно, такие люди и их сообщества (неформальные прежде всего, до и вн форализации их социальостью, как лавным образом общественные, соедненные сутью дела, что путь бытия «дружба за бытие», см. напр. «Неформальная волна» М., 1989, 1990), подобные им в  в рассеянии и рОссеянии сущесвовали и  существуют по всему лику Земли. Именно непокорность, сопричастность творению отличает нового человека России от ориентальца; именно сопричастность всему сущему отличает его от бесконечно богоборческого и даже всеборческого до подчинения оксидентальца, фаустового человека. Русьссиянин  способен не только относиться как объект-объект(меридионалец), как объект к субъекту (ориенталец), как субъект к объекту (оксидентаец), но и как субъект к субъекту по преимуществу (Кн.1., VII, 1). «Горе» и «иго», пульсации собирания-переступания были лишь откровенной и прикрытой стороной развития Игорева человека к его пределам и выводят его за них; под их покровом выношено начало не садистское только (деструктивность, сексуальнсть, жестокость, как описывали неофрейдисты к сожалению, всё человеческое в превращенных формах присущее оксидентам, не мазохистское начало ориенталов (вплоть до Шахсей-Вахсей и колесницы Джаггернаута), а цельная и целостная, совокупная, то есть личность как особа человеческого рода, способная без особых извращений (хотя и с искажениями, присущими проекции на существование) принимать связь с миром как субъекта с субъектом, бытие как судьбу, хотя это скрыто и прикрыто извращенными и частичными формами, фрмами социального, политического и цивилизационного, формального при всей высоте духовности, во всех четырех равновеликих формах, свидетельствующих о близости к человеческому деятельному, то есть бытию, нестроениями.  Лишь изредка и не всем откровенно, но часто бессознательно проявляемым, весьма распрстранено как мvр и с необходимостью должно выйти из сокровенного в мир... Необходим оборот и обращение, подготовленное  всей историей человечества и человека, и к нему готовы не тлько россияне, что есть их не всех.рос-сияние и готовили его не только россияние, но и многие другие люди, и промедление делает его особенно болезненным и долгим. Иное дело, что по отмеченным обстоятельствам и обстоятельствам, которые будут отмечены ниже, в рассмотрении юрьевца, Живаговского человека, особую роль и особенную ответственность за это имеет Россия – и она уже с радостью эту роль должна принять как судьбу и поворот удьбы,  мессима её самой и многих. Это — её исконное и сокровенное призвание. Бытие — это судьба И судьба. Бытиё же (психическое) есть бытие же должно трансформироваться в личности.Так реализуется завещание Фрейда, мечта всей его жизни –«где было Оно, должно стать Я».