Китайская стена

— Сколько раз просил тебя не переставлять эту «игрушку» — так ты это называешь. Это не игрушка, пойми — реликвия. Какая? Вот я объясню…
Но дверь открылась и просунулась голова самого Евграфа Васильевича, он навещал нас часто и подолгу засиживался в гостях: дома ему делать было нечего, так он всё у нас.
— А, Евграф Васильевич, милости просим, — хлебосольная хозяйка, моя жена, ласково приняла гостя, впрочем, у неё всё так…
Моя супруга в глазах «иноземцев», так я величал всех гостей без исключений, была примером великодушия и гостеприимства, в отличие от меня, её мужа. Я был несдержан с гостями и груб с женой. Меня считали чуть ли не болваном, после того, как я ударил её в присутствии дочерей. Сорвалось, ну как ещё могу назвать свой поступок? Тогда, казалось, что прав, но со временем стал относиться к ней с уважением — ведь простила меня: как тут не уважать?
Однако был я «неоднороден» — так охарактеризовала меня тёща, она навещала нас чаще остальных. Акулина Пафнутьевна, так называл я её из ненависти: жили мы ненавидя друг друга. Родное имя, данное родителями, отличалось от данного мной, но так я её не называл никогда, отвечая на все издёвки одной фразой:
— Акулине Пафнутьевне да будет известно, что я не содом и гоморра, а хозяин этого особняка — вот!
На что она мне в ответ всегда говорила:
— За твоей китайской стеной души не вижу — вот!
Но спорили мы не часто: она уходила «к себе» — к дочери в спальню (спали мы врозь с женой давно) и там о чём-то шушукались вздыхая. Я не знал, что мучаю жену своими издёвками, грубостью и нападками: думал, такой я по натуре.
Однажды к нам заявился гость, мой давний знакомый, был какой-то родственник мне «седьмая вода на киселе», как говорится. Он-то и сказал мне, что есть реликвия, похожая на древнегреческую статую богини любви Афродиты. Я «завёлся», надо же, не у меня есть: у кого? Надо достать! Он вызвался помочь и помог: купил для меня и дотащил до порога. Оказалась — это всего лишь копия статуи, сделанная по заказу государя императора, но и это он наврал. Поделку я забросил в сарай, а денег отвалил столько за неё, что тошно было смотреть на себя в зеркало. «Друга» не пускал на порог до тех пор, пока не получил извещение о преждевременной кончине его супруги — пожалел, конечно, в дом пустил, но уж «поделки» от него больше не принимал.
Однако не ко мне он приезжал, а чтобы поглазеть на мою коллекцию. Увлёкся так, что «разобрал» мою коллекцию по косточкам: «Систематизирую, — говорит, — даты проставлю», — и всё такое. Взялся, ладно, я сопротивляться не стал: работы много с коллекцией, одному не справиться. А тут ещё тёща со своими «прескребуциями» — так я называл её приставания за деньги: «Дай на то, дай на это».
Давал, пока не стала просить в долг какому-то прохиндею, это её сын от второго брака: а мне-то что?
«Саму скоро не пущу!» — был мой ответ тёще.
Жена жалела брата, но ей какое дело до развратника? Отец один? Нет. А мать я в расчёт не брал. Скрутили его скоро: как скрутили? Полиция приехала, опечатала дом, а он с ружьём. Ну, его и скрутили за сопротивление власти. Вспомнили похождения — всю развратную жизнь, но на каторгу не отправили, а жаль.
Тёща перестала приезжать, занемогла, за сына боролась, сердце не выдержало и скоро скончалась.
Долго жена горевала за мать, надоела всхлипываниями, устал слушать: «Поезжай, — сказал, — на воды, отдохни там». И что уж там добавил? Она быстро собралась, за неделю, и тю-тю с детьми. Что их здесь оставлять? Шуму от них столько, пусть забирает — отдохну.
Коллекцию описали, а этот «друг» возьми и сумму назови: что, мол, это он здесь трудился? Плати. Я оплатил пинком за дверь: питался, жил за мой счёт? Какая плата ещё? Работать хотел? Получай. Есть для тебя работа, а за деньги договора не было. Рассердил он меня тогда сильно.
А тут письмо получил, почерк незнакомый, пишут, что жена под телегу попала, в больнице лежит, там и дети — некуда им, с матерью и оставили.
Что ж еду, ругаю на чём свет: как могла под колёса угодить? Хорошо, что дети живы остались. Всю дорогу думал о ней, под конец жаль стало бедную. Еду долго, остановки, проверки начались ближе к Кавказу, а сам думаю: как доехала, да ещё с детьми? Приехал, расплакался, увидев её: располосовало всю.
— Какую телегу? — спросил я. — Здесь сабельный удар был — не телега.
— Сабельный удар и был, — ответил санитар, — это мы по её просьбе про телегу написали, тут одни военные, а она, сердешная, в передрягу попала. Как? А вот деток своих берегла, за уздцы коня схватила и держала, пока бил её басурман как достанет, сама орёт: «Бегите!» Дети побежали, а она так и висела на поводьях, пока свои не подскочили, не срезали басурмана. Много побили тогда… и наших тоже, — он кивнул на солдат, раненые лежали в палатах и в коридоре.
Дети жались к матери, его не замечая, отца. Как он не видел детей? Росли, бегали, кричали… баловницами называл, а он не видел их — узнал, конечно, но посмотрел другими глазами. Вот нос у старшей, Марфуши, как у него — у младшей, её сестрёнке, Алёнке, губы как у него. Похожи на мать, а черты взяли от отца, чтобы не сомневался, наверное. Обнял дочек, попятились даже, потом прильнули — отец всё же. Велел собирать мать: не место ей среди солдат. Доктор разрешил везти домой.
— Сейчас уже можно, — сказал, — раны не смертельные оказались, только крови потеряла много, но ничего, восстановится. Только вы постарайтесь тише везти, а вдруг…
— Тише, тише, конечно, доктор, тише повезём.
Купил коляску по случаю, не нужной оказалась: хозяин убит в перестрелке. С обоза конями разжился, человека нанял и домой. «Хорошо, что живы», — твердил всю дорогу и плакал.
Домой сразу доктора позвал, жить уговаривал, пока жена не поправится. Отказался: «Буду ездить, — обещал, — больных много».
Жена поправилась не быстро, как хотел, но изо дня в день становилось всё лучше. Коллекцию свою начал распродавать, а самое ценное в музей обещал отдать, но потом себе оставил: потомкам пригодится. С женой окончательно помирился, денег выслал родственнику за работу с коллекцией и выкупил все долги сводного брата жены.
«Рухнула китайская стена, — сказала жена, — жаль, мама не дожила».