de omnibus dubitandum 106. 151

ЧАСТЬ СТО ШЕСТАЯ (1887-1889)

Глава 106.151. НЕНАСТОЯЩИЙ СОЧЕЛЬНИК…

    Домонтович, скоро получивший генеральский чин, прославился благодаря Балканской войне. После победы он был назначен сначала губернатором Тырново – бывшей столицы Болгарского царства, - затем управляющим делами русского наместника в Болгарии.

    Он был дружен со многими виднейшими военачальниками того времени, дети их были друзьями Шурочки. Например, дочь военного судьи Леонида Шадурского - Зоя –  всю жизнь будет Шуре ближайшей и вернейшей подругой. И после того, как отца (Домонтовича – Л.С.) перевели в Россию (в начале февраля 1878 года), Шура общалась только с детьми сослуживцев отца: на семейном совете было решено не отдавать ее в гимназию, а обучать дома (в Санкт-Петербурге). Отец не скупился на лучших преподавателей – например, учителем словесности был приглашен Виктор Острогорский*, один из виднейших литературоведов того времени, редактор популярнейшего журнала "Детское чтение".

*) ОСТРОГОРСКИЙ Виктор Петрович (?) (1840, Санкт-Петербург — 1902, Валдай)(см. фото) — русский педагог, литератор, общественный деятель. Родился 16 февраля 1840 года в Санкт-Петербурге; образование получил в 3-й Санкт-Петербургской гимназии и на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета, который окончил в 1862 году; был преподавателем русской словесности во многих учебных заведениях: в петербургских гимназиях и корпусах, на женских педагогических курсах (1869—1892), в Елизаветинском институте, в Смольном институте, в театральной школе, коломенской женской гимназии и Санкт-Петербургском театральном училище; на Бестужевских курсах читал историю литературы. Ещё на студенческой скамье принимал участие в устройстве первой воскресной школы в Санкт-Петербурге, затем работал для Санкт-Петербургского комитета грамотности (в издании комитета «Систематический обзор русской учебной народной литературы» под редакцией О. составлен отдел по русскому языку), составлял доклады о выдающихся деятелях по народному образованию, издавал для народа ряд статей и дешёвых брошюр: «Из народного быта» (СПб., 1883 — сборник рассказов, составленный из подбора русских пословиц, поговорок, примет и песен), «Хорошие люди» (СПб., [1884; 2-е изд., 1891), «Наталья Борисовна Долгорукая» (СПб., 1891). Острогорский убежденно защищал русскую женщину как в «Женском Образовании» («Больше света», «Благие желания», «Мужья и жены», «Этюды о женских характерах», 1876—1877 гг.), так и драматических эскизах «Мгла» (СПб., 1883), «Липочка», «На одних сенях», «Первый шаг», «В бельэтаже на улицу», вошедших в сборник «Из дальнего прошлого» (1891). Он успешно проводил в жизнь идеи Пирогова, Ушинского и Стоюнина, как живым словом, руководя изучением русских и иностранных классиков в гимназиях, так и многочисленными статьями, помещёнными в журналах «Учитель», «Женское образование», «Образование», «Педагогический листок СПб. женских гимназий», «Вестник воспитания», «Русская мысль». Из отдельно изданных педагогических руководств для преподавателей и юношества были особенно ценны: «Руководство к чтению поэтических сочинений» (по А. Эккардту, 1877]), долгое время бывшее единственным в своём роде пособием; «Беседы о преподавании словесности» (М., 1886); «Выразительное чтение» (изд. 2-е, М., 1886); «Русские писатели, как воспитательный и образовательный материал для занятий с детьми и для чтения народу» (2-е изд., 1885]). Для укоренения в юношах и в обществе гуманных чувств и здоровых жизненных идей Острогорский рекомендовал воспитание, основанное на толковом чтении образцовых классических произведений литературы русской и иностранной. Эти взгляды Острогорский проводил в выходивших под его редакцией (1877—1884) «Детском чтении» и «Педагогическом листке», в «Воспитании и обучении» (приложение к журналу «Родник» редакции Острогорского, 1885) и с 1892 года в редактируемом им «Мире Божьем». Той же цели служили и многочисленные популярно изложенные «этюды» Острогорского о русских писателях: А.С. Пушкине (1880), И.А. Гончарове (1888), H.Г. Помяловском (l889), M.Ю. Лермонтове (1891), С.Т. Аксакове (1891), А.В. Кольцове (1893). Из других сочинений В.П. Остогорского: «Двадцать биографий образцовых русских писателей» (СПб., 1890), «Из мира великих преданий» (рассказы по Шекспиру и Т. Гердеру, 1883), «Русские педагогические деятели: Н.И. Пирогов, К.Д. Ушинский и Н.А. Корф» (вместе с Д. Семеновым; М., 1887), перевод «Мещанина во дворянстве» для собрания сочинений Мольера изд. Бакста (1883). В «Вестнике Европы» он напечатал « XXV-летие женских гимназий» ([1883). Часть воспоминаний Острогорского была издана под заглавием «Из истории моего учительства. Как я сделался учителем» (СПб., 1895). Умер в Валдае 31 января (13 февраля) 1902 года. Похоронен на Смоленском православном кладбище. Могила не сохранилась.

    Шура прекрасно знала четыре европейских языка, литературу, историю и вообще все, что полагалось знать не просто образованной, а весьма образованной девушке. Неудивительно, что экзамены на аттестат зрелости она сдала блестяще.

    В комнате было весело, шумно. Готовили елку – завтра Рождество (06.01.1888). Без елки Шурочка не могла себе вообразить сочельника, а здешний сочельник уж и так нехороший, ненастоящий: целый день грело солнце, на улицах сухо и в зале отворяли окно.

    Шурочка любила, чтобы уж если зима, то снег был бы и мороз, она привыкла к морозу дома, на севере. Здесь она иногда уставала от солнца и тепла.

    Собралось уже много гостей. Пригласили и детей, но в залу их пока не пускали. Еще не совсем стемнело, но Шурочка спустила портьеры, ей хотелось скорей вечера.

    Елка стояла посередине, темная и свежая. На столе лежали игрушки, яблоки и золоченые коробочки. Шурочка вскакивала на стул, вешала апельсины, которые никак не хотели держаться, прикрепляла свечи.

    Высокий кадет ей помогал. С другой стороны два ученика старались привязать какую-то тяжелую бонбоньерку, что им никак не удавалось.

    Молодежь прибывала, и в зале становилось все шумнее. Особенно Шурочка была весела: она радовалась елке и еще одному обстоятельству: сегодня первый раз пришел тот высокий, кудрявый ученик, что сидит в углу у рояля, смущенный и неловкий.

    Она дала себе слово, что он придет. Какой он смешной! Разве можно чуть не взрослому человеку так бояться своей мамаши (Софьи Абрамовны Григорович)? Ведь ему приятно здесь, ну и пусть идет туда, где ему приятно, он не ребенок. Право, этих мальчиков нужно учить быть людьми.

    В углу на диване сидела мать Шурочки, бледная, немолодая женщина (Шурочка была первым ребенком генерала Генштаба Михаила Алексеевича Домонтовича и четвертым – у его жены. Домонтович увел Александру Александровну Мравинскую (в девичестве Масалину) от первого мужа, военного инженера польского происхождения, от которого у нее было трое детей. Она много лет добивалась развода – по тогдашним законам, чтобы вторично выйти замуж, ее супруг должен был взять вину за развал их брака на себя), одетая в длинное черное платье. Лицо у нее было строгое, даже надменное. Она разговаривала с двумя гостьями и с приятным блондином лет тридцати пяти, сидевшим около нее. Блондин был ее дальний родственник, дипломат. У него случились дела в том же южном городе, куда Домонтовичи переехали полгода назад для здоровья Шурочки.

    – Мама, елка готова. Я позову детей, – сказала Шурочка и убежала.

    Дипломат произнес: «Красиво», и склонил голову немного набок. «Прекрасная вещь для детей елка…».

    Шурочка уже вернулась и услышала последние слова.
 
    – В самом деле? Какую вы новость сказали, Николай Николаевич! Да и не для детей только, а для меня, и для всех, и вообще елка чудная вещь. Лучше елки только танцы да верховая езда, а больше ничего нет.

    – Верно говорите, тетушка, согласен. Давайте-ка ручки ваши.

    Николай Николаевич звал Шурочку «тетушкой», хотя она ему приходилась какой-то троюродной племянницей, и беспрепятственно целовал у нее руки.

    Когда елка потухла и младшие дети разъехались, Шурочка вздумала устроить танцы, потом фанты. Ей было шестнадцать лет, и из всего общества она была старшая; только ее двоюродному брату Коле, ученику восьмого класса, минуло двадцать да кудрявому Ване было восемнадцать с половиной.

    Школьник-поэт с длинным носом, с торчащими волосами отказался играть в фанты: он добыл где-то чернильницу, поставил ее на рояль и писал стихотворение. Он был влюблен в Шурочку и в этот раз писал уже шестое стихотворение.

    Ваня Драгомиров был красивее всех, и всем барышням он нравился. Когда вышел его фант и ему пришлось быть «исповедником», одна барышня, черноволосая и некрасивая, предложила: «Давайте признаемся ему все в любви, господа!».

    – Он поверит, – сказала другая.

    Шурочка засмеялась:

    – А ты боишься? Тем лучше, что поверит.

    – Решено. Я иду первая.

    Комната Шурочки, куда удалился Ваня, была большая, уютная, с темными обоями и мягкими коврами. Ваня сидел у стола, наклонив голову. Шурочка отлично умела притворяться. Она притворилась смущенной.

    – Я скажу вам только одну вещь… Не знаю, сочтете ли вы это грехом… Я скажу вам, что вы мне очень нравитесь, очень, больше, нежели вы думаете…

    Он пристально смотрел на нее и казался удивленным.

    – Это правда, Шурочка?

    – Правда… Я не скажу больше ничего…

    И она хотела уйти. Он остановил ее.

    – Так это правда?

    – Да.

    – Вы хотите, чтобы я вам тоже сказал. Я скажу… Да вы сами знаете… Шурочка, вы можете любить? Мне казалось, что нет… А я вас так люблю…

    – Я могу сказать на это: «Любила Чацкого когда-то, меня разлюбит, как его…» Помните Катю? (Катя была та самая черноволосая и некрасивая барышня, которая предложила игру в фанты и, по слухам, была отчаянно влюблена в Ваню).

    – Шурочка, как вы можете сравнивать…

    Но Шурочка уже убежала. Ей было так весело, что она подшутила над Ваней. Она не хотела, чтобы он догадался о заговоре, и поспешила переменить игру.

    Ваня вышел довольный собою и вечером. Ему нравилась Шурочка и хотелось, чтобы она влюбилась в него. Она такая насмешница, все в нее влюбляются, а она ни в кого.

    «Вот если б я мог, – думал Ваня… – Да отчего я не могу ей понравиться?

    Смешно, если она влюбится в этого поэта или кадета глупого… Правда, ей не в кого было влюбляться, оттого она и не влюбилась»… Ваня окончательно пришел в хорошее настроение и сильно возмечтал о себе. А по дороге домой насвистывал лезгинку.