гл. 1-12. Сложная пора возмужания

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 1. ТЕПЛО ПОД КРЫЛОМ КУКУШКИ
или Злые усмешки судьбы

Глава 12. СЛОЖНАЯ ПОРА ВОЗМУЖАНИЯ

Ночные шутки на Ивана Купала. – Прямой удар кулаком, как приём «Коли штыком!». – Первая Ванькина любовь. – Поражение без борьбы за сердечные чувства. – Пора Ивану хозяином становиться и землю свою возвращать. – «Братья мы, Ванька, братья!»

*   *   *
Самыми разгульными в селе раньше бывали две ночи – одна зимой и другая летом.
Ведь в зимнюю ночь на Андрея, с тринадцатого на четырнадцатое января, не только девушки на своего суженого гадали да сапожки через крышу бросали. Парни в эту ночь тоже здорово шалили: снимали калитки, а то и ворота на подворья домов, где жили девушки на выданье, и уносили их подальше, где по сугробам прятали. Ну, на то они и есть – долгие зимние святки, когда тёмными вечерами свободного времени много, а от безделья и скуки силушки девать некуда.

Летом же некогда шалить так же долго, как зимой, ведь всяких работ в поле и по хозяйству невпроворот. Но и здесь народ имел отдушину для развлечения.

Коротка июльская ночь на Ивана-купала. Но она намного страшнее и даже опаснее, чем долгая зимняя Андреевская ночь. Потому что зимой всякого рода нечисть хотя бы морозов боится. А летом, и особенно в купальную ночь, она не имеет никакого обуздания и ограничения. Поэтому всяческие странные происшествия в эту ночь происходят, в том числе снова пропадают калитки, а двери домов «сами» снаружи жердями подпираются, забытые на заборах горшки «гуляют» по огородам, ульи «громоздятся» по колодцам, на весь день своей живой «охраной» перекрывая доступ к воде, и так далее. Нечисть крепко гуляет, одним словом!

В купальную ночь 1939 года в Михайловке тоже было очень неспокойно, как и по всем сёлам-хуторам окрест. О ежегодных проделках молодёжи в эту ночь все хорошо знали, поэтому рачительные хозяева заранее снимали калитки, привязывали к воротам собак, а то и сами укладывались спать во дворе – кто на завалинке, а кто под навесом или в телеге, чтобы в случае ожидаемой тревоги шугануть хулиганов. Мало ли что расшалившимся парням взбредёт в голову! Особенно сильно осторожничали отцы девушек на выданье, опасаясь мести женихов-отказников. И правильно делали, что опасались, потому что молодых озорников в селе было много, да и обиженных отказами парней тоже хватало.

С вечера перед купальной ночью парни и девушки обычно собиралась в большую компанию. Вначале на небольшом лугу между прудом и речкой жгли большой костёр, якобы кое-что этакое самое поджаривая всякой нечисти. Затем парни и девушки прыгали через огонь выгорающего костра, сами как бы очищались от всего плохого в тех местах, где это положено. После чего парни обычно купались в самом глубоком месте пруда, в Бульбоне, считавшемся обиталищем разной водной мразоты. А девушки в длинных белых рубашках и с веночками из живых цветов и трав на голове, с ближнего к селу края пруда со специальными стихами-приговорами по пояс заходили в воду. Здесь они омывали руки и лица, после чего с песнопениями хороводом шли к речке, где свои веночки с головы опускали в проточную воду – прочь и подальше от себя отправляли всяческие горести, несчастья и напасти.

Затем девушки дружно отправлялись по домам, чтобы не попасть под шальную штуку разгорячённых вином парней. Но даже потеря невинности в купальную ночь в народе грехом не считалась. Поэтому некоторые уходившие домой девушки оглядывались на шумевших на пруду парней вовсе не из опасения.

Зато некоторые проказники всю ночь без устали изощрённо чудили по всему селу. Якобы олицетворяя собой злые силы, они углями из костра разрисовывали свои лица, напяливали на головы какое-нибудь драньё, чтобы оставаться неузнанными, и вытворяли разное и всякое, причём, иногда совсем не безобидное. Поэтому всю эту ночь хозяева и должны были не зевать, а беречь своё добро и честь своих дочерей.

*   *   *
Умаявшийся после дневных трудов Елизар Жеребкин во время купального ночного дежурства время от времени поддерживал бодрость духа своим же добрым вином. И незаметно выкушал весь двухлитровый кувшин. А когда начало светать и гроза уже миновала, как он посчитал, то и тут же крепко уснул во дворе в телеге, положив в неё пару охапок пахучего свежего сена. На ночь одну собаку он привязал в огороде возле ульев, а вторую – возле ворот, с которых ещё с вечера благоразумно снял калитку. Так что теперь был вполне уверен в полной безопасности собственного подворья и чести.

Но пожилой мужчина жестоко просчитался, потому что к этому времени ещё не все парни унялись со своими проделками. Уже вполне рассвело, когда шайка озорников из шести парней возвращалась с конца Горянской улицы, где у Михайлы Корсавина они очень удачно сняла ворота вместе с калиткой и отнесла их далеко, к колодцу в Жолубе. Довольные своей проделкой над прижимистым хозяином, парни решили подшутить и над очередным беспечным односельчанином, который привлёк их внимание могучим храпом, раздававшимся из стоявшей во дворе телеги.

Собака у ворот звякнула было цепью и даже тявкнула пару раз, но зло залаять не успела, поскольку очень легко и просто «обеззвучили» её. У них оставался неиспользованным заранее приготовленный против собак кусок мамалыги, в которой был упрятан добрый клубок волос, срезанных этой ночью с хвоста кобылы Якуба Борзова. Обкромсали её они довольно уродливо, так что бедное животное остаток лета промаялось из-за укусов оводов и слепней.

А Елизарова собака так и накинулась на брошенное издали угощение, слегка промазанное ароматным смальцем с чесночком. Но ни проглотить мамалыгу, ни избавиться от неё бедняга не смогла: клубок жёстких волос, освободившихся от густой каши, встал ей поперёк пасти, надёжно запутавшись в зубах. Естественно, озабоченная освобождением от этой напасти, собака больше не могла лаять.

Пока злосчастный четырёхлапый охранник бесплодно мучился в потугах избавления, парни свободно открыли ворота, отвязали лошадей от яслей под навесом и за уздечки привязали их к росшей во дворе шелковице. Затем поставили их близко друг к другу, заведя мордами поверх нижней ветки дерева, и накрепко связали их чёлками, заплетёнными в одну косичку, перевязанную вплетённой крепкой бечёвкой.

А телегу с беспробудно храпевшим Елизаром аккуратно вывели со двора на улицу и по затяжному уклону дороги легко выкатили её на сельский луг в то место, где Горянский ручей впадает в речку Большой Чулук. Здесь и оставили злополучного «стражника» своего добра и семейной чести, но напоследок сняли с телеги задние колеса и укатили их в речку. На большее вредительство не решились, потому что у Елизара в семье шестеро сыновей, и старший из них, Никодим, уже был женат.

Эта проделка вскоре получила большую огласку, потому что те из михайловцев, которые рано утром выводили телят и коз пастись на лугу на привязи, увидели странную картину. Пьяный Елизар Жеребкин на лугу у речки спал в телеге без задних ног и в телеге без задних колёс и с задранным к небу дышлом. Такое большое «шило в мешке» даже при огромном желании никак не утаишь, так что в селе долго потешались над Елизаром и тем, как «усердно» посреди луга он сторожил своё добро.

Проказников не выявили, конечно, хотя проделку со связанными чёлками лошадьми осуждали практически все селяне: бедные животные сильно оцарапали о шелковицу шеи и морды, пытаясь освободиться из неудобного «плена». И такое злое отношение к самым первым помощникам крестьянина посчитали неуместным, даже если всё это было сделано в шутку...

*   *   *
Время шло, и, несмотря даже на скудость питания, растущий Ванькин организм брал своё. Много и тяжело работая, он физически развивался и креп. Так что теперь во время воскресных гуляний и игр на деревенском лугу юноши опасались лишний раз задевать его. Даже извечный враг Лёнька Корсавин навсегда отстал от него после того, когда на глазах у многих свидетелей Булатов крепко поколотил его. Тогда Ванька тоже получил немало тумаков, но изрядно раздобревшему телом Лёньке до обильной крови расквасил нос и губы и здоровенный синяк под правым глазом навесил.

Ванька ведь левша, поэтому драться с ним неудобно. Сильный удар соперника правой рукой он ловко отбивал своей не менее сильной левой рукой и тут же на невольном движении корпуса противника «вдогонку» за ушедшим вхолостую кулаком, добавлял ему коварным ударом правой руки под дых или по рёбрам. А следом и левой рукой изо всей силы добивал соперника в ухо, челюсть или куда придётся. Во время драки Ванька перемещался очень быстро, обеими ногами одновременно чуть ли не по-обезьяньи перепрыгивая с места на место. И выпадами кулака от плеча бил соперника частыми и жёсткими, прямыми тычками, а не замахивался кулаком для удара с оттяжкой.

То есть, по сути, Ванька дрался почти как боксёр на ринге, хотя такому искусству боя его никто не обучал. Да и не знал он ни о каком боксе. Просто ему помогла наука самообороны, в подростковом возрасте полученная от дяди Николая. Он всего лишь по-своему применял в драке перенятый от дяди боевой солдатский приём «Коли штыком!» – то есть, наносил прямой и точный, быстрый и сильный удар в нужное место.

Кроме того, будучи даже в глубоком отчаянии из-за перевеса над ним более сильного соперника, Ванька никогда не терял голову. До последнего оставался хладнокровным, а иногда даже леденел от ярой своей злости. В таком состоянии у него значительно повышались быстрота реакции и улучшалась способность охватывать всё поле боя целиком – и спереди, и с боков, и даже сзади. Но тогда он и меры злости своей не знавал. Расправлялся с соперником не только жестоко, но и беспощадно.

В общем, сельские пацаны зауважали Ваньку, поневоле отдавая дань признания немалой силе этого голимого сироты. С окрепшим и ловким, к тому же хладнокровно злым соперником никому больше не хотелось связываться.

*   *   *
Всякому делу приходит своё время. Вот Ванька Булатов, семнадцатилетие которого пришлось на Ивана-Купалу, начал ухаживать за девушкой, Аней Понятовской, родной сестрой давнишнего и закадычного дружка своего Василия. Красивым парнем стал Ванька, да и Аня расцвела ему под стать, а то и больше, – только и любоваться бы такой парой!

Ещё весной, во время пасхальных гуляний на сельском лугу, Ванька впервые обратил особое внимание на стройную девушку немного ниже него ростом. Раньше он тоже видел её, конечно же, ведь в селе всё и всегда друг у друга на виду происходит. И она при встрече с другом своего брата тоже всегда улыбалась и здоровалась первой, потому что такая церемония приветствия исстари принята: она была на год младше. Но на Пасху созревший для влюблённости парнишка увидел её совсем другими глазами.

В стайке своих подружек очень выгодно смотрелась эта девушка, светленькая и милая лицом, как тростиночка тонкая, с пышными и слегка непослушными волосами, заплетёнными в толстую и длинную – до пояса! – светло-русую косу. Ходила и двигалась Анечка легко и изящно, смеялась негромким, но просто заливистым серебристым смехом.

Её непосредственная девичья невинность, не потревоженная сердечными муками и переживаниями, не знала двуличного лицемерия или ложной скромности. Будто от постоянного лёгкого удивления, открыто и приветливо смотрела Аня чистыми своими, широко распахнутыми светло-карими глазами, отороченными не длинными, но очень густыми тёмными ресницами. Тонкие чёрные брови высокими дугами очень выгодно подчёркивали нежную красоту её лица.

Отчаянно стесняясь и чувствуя в груди необычное волнение, отчего сердце вдруг начало часто-часто биться, будто после быстрого бега, раскрасневшийся Ванька всё же решился впервые специально подойти к девушке. Слегка запинаясь и краснея прямо на глазах, он первым несмело поздоровался с ней. А Аня привычно посмотрела на него, как на давнего знакомого, чистосердечно удивилась и очень по-доброму рассмеялась:
- А с чего это ты, Ванька, так раскраснелся? Никак, на солнце перегрелся?

Шутка была невинной, всего лишь с лёгкой подковыркой, но Ванька смутился ещё сильнее. Но и тут же осмелел, не почувствовав отчуждённого холода в её голосе:
- А ведь и правда, голову как будто солнышко припекает. Особенно если оно вот так близко стоит.

Вот тут уже и Анькин черёд наступил вовсю смущаться, потому что иносказательное признание в сердечных чувствах было выражено слишком откровенно. Конечно, комплименты от сельских парней красивая девушка и раньше слышала, да и не раз. Всегда ведь очень приятно становится, когда тебя выделяют из числа других и восторженно нахваливают. Но чтобы вот так напрямую – про солнышко горячее – ей никто и ни разу ещё не говорил. Поняла девушка, что стала неравнодушной Ваньке, и сама разволновалась, покраснела, не готовой оказалась к такому повороту дел.

«Вот ещё чего не хватало – парня стесняться!», – подумала она, осерчав на себя из-за того, что тоже показала Ваньке своё смятённое состояние. А у самой сердце так и запело: ведь и он ей тоже был очень люб. Давно уже поглядывала она на высокого и красивого Ваньку-сироту с его пронзительными голубыми глазами, русыми волосами, молодцеватой фигурой и упругой, сильной походкой. К тому же, ни в каких пьянках или картёжных играх он не был замечен. Кроме того, она знала, что и в работе Ванька тоже очень справный.

«А смотрит-то как на меня, как смотрит! Ни шелохнуться, ни вздохнуть нельзя под его взглядами. Хотя и сам стесняется, видно же, мямлит что-то несуразное». Но девушка дала понять парню, что ей приятно его общество: посмотрела светло и улыбнулась. А Ванькино сердце так и ухнуло куда-то в бездну от этого девичьего взгляда, который будто бы ласково обнял и нежно поцеловал его. Влюбился парень вмиг и пропал навсегда!

О чём они ещё говорили, и не вспомнить было назавтра, так сильно зашумело тогда в голове от радости и счастья. Даже после тёти Марииной бражки, однажды в детстве выпитой им впопыхах, и то не так сильно поплыло в голове, как сейчас, когда он просто стоял рядом с чудесной девушкой, говорил ей какие-то милые глупости и не понимал, что с ним происходит. Ни земли под ногами не чуял, ни неба над головой не видел. Аня, одна милая Аня стояла перед ним и весь белый свет застила!..

С тех пор на воскресных гуляньях они всегда старались находиться поблизости, ласково разговаривали и весело перешучивались, беззлобно подразнивали друг друга, особенно когда находились в компании подружек и друзей. А всей сельской молодёжи давно уже стало ясно, что Ванька с Анькой полюбили друг друга, ведь все их сердечные чувства прекрасно были видны всем по их влюблённым лицам и взглядам. Кроме того, после гуляний Ванька начал провожать девушку домой. Правда, ходила Аня всегда в компании со своей подружкой,  Пашкой Ухватовой, без которой девушка сама на гулянья не ходила.

Тогда же на Пасху, на обратном пути после первого провожания девушки, на лужку возле каплички Ваньку встретили Кирька Жерновой с Гавриком Корсавиным. Кирька был злой, как басурманин, потому что за неделю до Пасхи Анька Понятовская на лугу прилюдно и даже со смехом отвергала все его попытки оказать ей внимание. А этот голубоглазый и заносчивый чертяка смотри, что вытворяет – девушку у него отбивает.

После расставания с любимой девушкой взлетевший выше облаков на крыльях счастья Ванька вначале беззлобно посмеивался над тем, как Кирька кипятится перед ним со своими наездами. Гаврик хоть и составил ему компанию, как троюродный брат, но в разборку пока не встревал, проявляя только поддержку намерений брата. Но он ни Кирьку не подзуживал, ни на Ваньку не наезжал. И дело в его нерешительности было связано с тем, что примерно месяц тому назад, когда на едва подсохшем и зазеленевшем лугу возобновились ежегодные воскресные гулянья, Ванька хорошенько навалял Гаврику под дых из-за сущего пустяка, как потом об этом говорил Корсавин.

Но на самом деле получил он из-за несправедливого и очень обидного для Ваньки упрёка безотцовщиной. А это же ведь получается, что Ванька – байстрюк! Но у него были законные родители, да померли. Вот и вскипел сирота, вспомнив о Катране с таким же его обидным прозвищем. Не раздумывая, вмиг начал колотить Гаврика, как сидорову козу. Пока к дерущимся подоспели с одной стороны Гаврилковы двоюродные братья Лёнька Корсавин с Прошкой Огородниковым, а с другой – Ванькины двоюродные братья Петька Булатов и Серёжка Глебов, Ванька легко уложил Гаврика на землю, сел на него сверху и начал бока наминать обзываке. Подскочившие к дерущимся парни вначале с вызовом и угрозами поорали друг на друга, выясняя причину драки, посмотрели на драчунов и вскоре разняли их, потому что по всему было видно, что Ванька одерживал явный перевес.

Вот и стоит теперь Гаврик, готовый к драке из-за давнишней обиды, но памятуя о драке и наперёд не вылезая. А спустившийся с любовных небес на бренную землю Ванька вдруг почувствовал отчаянную и хладнокровную злость. Он резко побледнел и, не обращая никакого внимания на кипятившегося Кирьку, уставился на молчаливого Гаврика своим неподвижным и немигающим тяжелым взглядом. Бедного Корсавина даже заколотило в панике: он же ведь просто стоял и молчал! Убедившись, что с этим соперником покончено без драки, Ванька медленно и надменно перенёс своё пристальное ледяное внимание на Кирьку. И всё так же молча и неподвижно стоял, свинцово глядя в упор на Кирьку, только кулаки всё крепче сжимал и лицом бледнел всё больше. Зато Ванькины выразительные синие глаза от растущей в нём хищной, цепко зоркой и готовой ко всему ярости превратились в узенькие щёлочки. С таким хладнокровным соперником сражаться опасно, это любой пацан знает.

Кирька хоть и продолжал ещё что-то кричать, чем-то угрожая Ваньке, хоть размахивал руками со сжатыми кулаками, а сам уже заметно дрогнул. И Гаврилко стоял рядом бледнее полотна. «Всё, они больше не соперники», – даже с некоторым сожалением понял Ванька. Это была уже чистая его победа, причём, доставшаяся ему без боя. Поэтому Ванька хмыкнул, уверенно расправил плечи, вызывающе поднял подбородок и назло своим задирам прошёл между ними, едва не растолкав плечами. При этом прямо в пространство перед собой, но явно для обоих и очень нехорошим тоном сквозь зубы произнёс всего два слова:
 - Только попробуй...
Но ни Кирька, ни Гаврилко не стали ввязываться в драку с этим бешенным. Ну его! Смотрит такими глазами, что едва ли не убить готов...

*   *   *
Анькин отец, Савелий Понятовский, не одобрил её выбор, а легкомысленное сердечное увлечение очень сильно осудил. Он запретил дочери даже думать о нищем Ваньке-сироте. И однажды в гневе довольно сильно избил Аню, когда узнал, что в нарушение отцовского наставления она в воскресенье всё-таки встречалась с этим голодранцем на лугу и разговаривала с ним. Отец наказывал дочь ремнём по седалищу и грозил повторять порку всякий раз, как только узнает, что она снова рядом с Булатовым проводила время на лугу или даже просто остановилась поговорить с ним на дороге. А уж родительского его благословения на венчание с безродным сиротой она никогда не получит. Никогда!

Когда Ванька узнал о том, что дядя Савелий избил Аньку чуть ли не до полусмерти, так и рухнул на землю со своих седьмых небес счастливой влюблённости. И сильно опечалился. Сам не свой ходил, переживал, что это из-за него Анька так сильно пострадала. Хотя на самом деле всё это оказалось обычным для села преувеличением. Ведь Анькин отец никогда не был извергом. Ну, а наказать-то дочь по делу он наказал. А как иначе поступать при непослушании детей? Наказывал, но и о здоровье дочери помнил. За бездумное поведение головы одна только попа её отвечала. А на этом мягком месте, как известно, после родительского наказания сало очень хорошо нарастает, да и в мозгах порядок наступает.

Сильно опечалился и крепко размышлял, бедняга Ванька, всё сравнивал своё семейное положение с Анькиным. Он – сирота и голодранец, а она родом из крепкой крестьянской семьи. У него за душой ни кола, ни двора, а для её свадьбы уже приготовлено приличное приданное. Об этом проговорился как-то Васька, его  друг и Анькин брат. Но ведь ни разу Ванька не зарился на это дурацкое приданное! Даже не знал о нём, когда впервые помечтал о следующей встрече с Анькой. Ведь ему так хорошо было с ней о чём-то поговорить и счастливо посмеяться! И всегда ему очень хорошо становилось на душе только потому, что рядом с ним любимая девушка стоит весёлая и счастливая.

Полюбили друг друга молодые очень крепко, надышаться друг на друга не могли. Им и слов никаких не нужно было для объяснения, потому что каждому стороннему взгляду сразу же ясно становилось: эта пара была просто создана друг для друга. И жить они будут ладно и складно – дай-то бог такого счастья им и каждой семье!

Да вот не дал бог. И судьба-злодейка снова зло усмехнулась Ваньке-сироте прямо в лицо, устроив для него очередное испытание: «А вот и не будет у тебя с Аней счастья жить и миловаться вместе! Никогда не будет!».

Так что теперь на лугу Ванька старался держаться подальше от Аньки. Она тоже остерегалась смотреть в его сторону. И только бедная девичья душа знала, каких трудов стоило ей не глядеть на своего любимого. Но всё же не могла она совладать со своим желанием, чтобы хотя разок бросить тайком взгляд на Ваньку.

Верная подружка Паша Ухватова прекрасно видела, как отчаянно мается Анька. И старалась оказать подруге хоть какую-нибудь помощь, дать ей свободу, и намеренно отводила от неё взгляд, а то и заслоняла её от других взглядов, когда Анька смотрела на Ваньку. Прибившихся к их компании друзей и подружек отвлекала смешными разговорами для того, чтобы Анька могла хотя бы чуть подольше полюбоваться своим Ванькой ненаглядным.

Паше очень жалко было влюблённых. Но вот же незадача сложилась! Были бы у Ваньки родители, тогда всё сложилось бы по-иному. А поскольку он сирота, то и считается нежеланным зятем, несмотря на то, что за ним земля отцовская числится. Но ведь на земле этой Катран непоколебимым клещом сидит, и его просто так с земли этой не своротишь.

Видела Анька издали, что друг её сердечный стоит печально и грустно улыбается шуткам брата своего Петьки. Этот верный с детства друг теперь хотел хоть как-то ободрить Ваньку, отвлечь его от тоски сердечной. Средний его брат, Гришка Булатов, тоже всячески жалел и поддерживал Ваньку. И прекрасными маками своими на щеках вспыхивал каждый раз, когда на Аньку поглядывал с осуждением.

А она-то здесь при чём? В чём её вина?! Да она на крыльях перелетела бы через весь луг и к Ваньке на шею кинулась, так и зацеловала бы его! И тут же девушка останавливала себя и злилась за то, что пусть и в мыслях, но допустила такую запретную теперь вольность. Ведь и до этого с Ванькой они всего лишь руками изредка прикасались, и то нечаянно. А теперь он сторонится её, ни разу не взглянет. «Ну, что я ему сделала? Чем обидела?.. А то, что отец такой... Да пусть он хоть до смерти изобьёт меня, я не откажусь от Ваньки. Рядом с ним трудно дышать от волнения, а без него и вовсе дышать нечем...» – так думала-изводила себя мыслями Анька и не знала, почему Ванька сторонится, что думает о ней...

А тот, мучительно взвесив все свои шансы, понял, что дядя Савелий категорически откажет ему в сватовстве. Поэтому, не желая очередных побоев любимой девушки, Ванька решил отказаться от встреч с нею. И очень больно сделал Ане, когда на следующее воскресенье подошёл к ней, внешне очень бледный и серьёзный.

При виде подходящего к ней любимого парня, у девушки от счастья ноги стали подкашиваться. Она даже покрепче ухватилась за подругу Пашу, чтобы не упасть. И не могла найти сил, чтобы сообразить: то ли улыбаться Ваньке, то ли обиду на лице изобразить. Так и стояла растерянно. И тут же закаменела от боли, когда милый без приличествующего при встрече «здрасьте» вдруг заявил:
- Ни я для тебя, ни ты для меня – мы не подходим друг другу. Не пара мы. Вот так я решил. И на этом прощай!
Тут же повернулся и, с трудом передвигая ноги, вмиг ставшие свинцовыми и пудовыми, ушёл прочь – прочь от своего счастья и любви...

А перед застывшими остекленевшими глазами Ваньки почему-то стояло не Анькино, а Пашкино лицо – судорожно вытянувшееся и искаженное непониманием, с взлетевшими выше лба бровями и огромными глазами, полными ужаса. И не видел, что теперь уже не Анька держалась за Пашин локоть, а та двумя руками вцепилась в плечи обеспамятствовавшей подружки своей, не позволяя ей упасть без чувств, как Ухватова что-то быстро и жарко зашептала подруге на ухо, из чего поворачивавшийся спиной Ванька уловил только первые два слова: «Аня, люди!..».

Он и сам прекрасно понимал, что его публичный подход к Ане не мог пройти не замеченным. Когда приближался к Аньке, чувствовал себя будто под прицелом множества охотничьих ружей. Казалось, всё вокруг замерло или очень сильно замедлилось в движении. Звуки словно растянулись и глухо застыли, доносились лишь отдалённым слабым рокотом. Краем глаза видел, что деревья, дома и люди почему-то расплылись и как бы присели, будто их расплющило что-то очень тяжёлое. И теперь все до единого парни и девчата на лугу смотрели только на него – и все осуждали...

Знал он и то, что после его слов Анино сердце разрывается от обиды и непонимания, почему он так жестоко поступил с ней. Да он и сам готов был завыть от боли и тоски, а ещё больше хотел куда-нибудь вообще провалиться и пропасть навеки. Вот уже и ноги в коленках дрогнули, чтобы упасть в тартарары...

Но тут верный его брат Петька так вовремя выплыл, будто из тумана! Большой и надёжный, всё понимающий друг. Приобнял за плечо, по спине стал похлопывать, приговаривать что-то, потрясать-ободрять, помогая прийти в себя. И Ванька прислонился к нему с огромным облегчением и благодарностью. Но на самом деле Петька не приобнимал, а крепко удерживал Ваньку, чтобы тот не свалился со своих ослабевших ног. Увидел, что ставший белее снега его брат не возвращается от Аньки, а едва бредёт и шатается. Вот и встал скалой рядом с ним, чтобы поддержать его. До последнего мига он не хотел верить, что Ванька так поступит. Знал ведь от него самого и своими глазами видел, как брат радовался своему сердечному счастью. Да, видать, рано обрадовался... И так мало порадовался!.. 

А Гришка вообще потерянно встал напротив Ваньки, и как только сам не плачет! На лице его застыли одни глаза огромные, потемневшие от боли за брата. «Как же так! – не понимал он. – Ведь Ванька с Анькой так сильно полюбили друг друга!». И он так радовался их счастью, как вдруг оно враз рухнуло, разлетелось мелкими осколками только потому, что старый Понятовский против... «Да что он знает, этот дядя Савелий! Ему самому пережить бы такое горе, как у Ваньки с Анькой...».

- А где Анька? – вдруг у Гришки вырвалось недоумённо, потому что он больше не видел на лугу Ванькиной подруги сердечной.
Все посмотрели в сторону, где только что стояла девушка с подружкой. И успели заметить, как Пашка Ухватова едва ли не на себе уводит Аньку Понятовскую по прогону мимо подворья Василька Атаманова. Пашка за плечи крепко обнимала подругу, и было видно, что Анька горько плачет – навзрыд и неутешно, как по покойнику...

Гришка резко повернулся, лицом ещё сильнее побелел, хотя казалась, что бледнеть ему дальше некуда. Впился в Ваньку гневным взглядом, готовый обличить его: «Как же ты посмел обидеть такую девушку?!». И рот уже раскрыл в праведном своём негодовании, да так и застыл: а Ванька и сам тоже плачет! Но не по-бабьи он плакал, конечно, а словно закаменел и даже не всхлипнет. Голубые глаза его распахнутые застыли и ничего не видят. Крупные слёзы по щекам сами собой скатываются, а он их совершенно не чувствует. И такая огромная боль застыла на его лице, что и не охватить её глазами! Гришке даже жутко сделалось при виде такого непомерного горя своего двоюродного брата.

А Ванька кое-как опомнился и тут же обозлился на себя из-за проявленной слабости, стал лицо ладонью растирать. Но слёзы сдержать всё равно не мог, только по лицу их размазывал. Потом и от этого отступился: пусть текут... Голову опустил низко, в грудь Петьке упёрся лбом и плечами стал крупно содрогаться, потом вдруг глухо замычал, явно изо всех сил подавляя горестный крик, даже кулак себе в рот засунул и костяшки пальцев до крови прокусил.

Видевший всё это Петька стоял тоже сам не в себе. Одной рукой крепко держал Ваньку за плечо, тряс его и сурово шипел: «Не смей! Показывать слёзы не смей!». А Гришке хоть сердце разорви на части при виде такой картины: почему Петька так яростно злится на Ваньку? И как тут не сметь плакать, когда весь мир вокруг рушится!..

...Очень трудно было Ваньке сделать этот шаг – расстаться с любимой девушкой. Но он наступил на горло своему сердечному чувству – самому первому, самому чистому, самому сильному и самому памятному, как потом окажется, и заставил своё сердце «очерстветь». Думал, что поступал так ради Ани и её будущего. Был уверен, что не может быть у них общего счастья, что вместе им не жить. И для уразумения этой истины вовсе не нужны были ему незадолго до расставания сказанные Аней со слезами на глазах слова об отцовском решении отказать им в родительском благословении для создания семьи. Уже тогда прекрасно понимал, что никогда он не зашлёт сватов к Понятовским, потому что Савелию он не подходит...

Но сердце его не очерствело и не зарубцевалось, так и не смогло забыть свою первую любовь. Сначала слёзными и кровавыми ручьями изливалось. Затем многие годы сочилось неизбывной тоской о своей самой большой в жизни потере. Само себя продолжало изводить и источать сердце, хотя уже не так остро, как в первое время после расставания с любимой.

Но даже тридцать и пятьдесят лет спустя сердце Ивана, а затем и Ивана Васильевича всё терзалось неизвестностью и капало печалью: «Аня, ты моя Аня... Где ты сейчас?.. Как живёшь?.. Улыбнулось ли тебе семейное счастье?». Кровоточило сердце, глубокую рану никак заживлять не хотело. И мучилось, мучилось, мучилось... – до конца долгой жизни Ивана. В конце концов оно и подвело...

*   *   *
В начале июля 1940 года Ваньке Булатову исполнялось восемнадцать лет. И, согласно румынскому законодательству, он уже мог вступать в свои наследственные права, мог жениться и заводить семью – то есть, становиться хозяином. Но, при всём своём якобы богатстве, он продолжал оставаться совершенно нищим. Ни кола, ни двора не имел. Только кое-какие деньжата скопил за время заработков по найму.

Но мир наш – не без добрых людей. И некоторые пожилые михайловцы, знавшие несчастную историю Ванькиной семьи и искренно сочувствовавшие сироте, надоумили его обратиться в суд за правдой. В середине марта первым об этом сказал Ваньке старый дядька Яков Петренко, у которого Ванька работал на пахоте. Он поинтересовался у заметно повзрослевшего юноши:
- А восемнадцать лет тебе есть уже?
- Нет пока. На Петровку* исполнится.
- Ну, после этого давай женись и через суд правду свою ищи, отцовского наследства добивайся и хозяином становись.

* Петровка – Апостольский или Петровский пост в конце июня – начале июля.

Говорил Петренко размеренно и веско, он всегда был таким степенным и основательным, чем намеренно подчёркивал в глазах земляков свою и без того большую значимость в селе в качестве одного из самых крепких и богатых хозяев.
 
Но Ванька на этот дельный совет даже ухом не повёл. Какая правда может быть у него, если он понятия не имеет, что это такое? И какой может быть суд, если за тяжбу нужно заплатить немалую пошлину – об этом он был наслышан от людей. А тут ещё и женись давай! Но после такой болезненной любовной истории с Анькой Понятовской о других девушках ему не то, что слышать, но даже думать не хотелось. Кроме того, на какие такие деньги эту самую свадьбу справлять? И на ком жениться? Да какая нормальная девка пойдёт замуж за сироту?

О том, что на самом деле юридически он владеет довольно солидным богатством, шестью гектарами земли, парень пока не задумывался. Но и полмесяца не прошло после этого короткого разговора, оставившего только неприятный осадок на душе, как однажды под вечер на Горянской дороге встретился Ванька с дядькой Осипом Кайдановским. Этот слегка косолапивший и сутуловатый мужчина был тяжеловатого телосложения, вошёл уже в зрелый возраст и рано начал седеть, хотя был всего на пять лет старше дяди Якова Петренки.

Поздоровались. И Ванька по поручению дядьки Михася Байбакова, у которого недавно начал работать наймитом, спросил об аренде конной сеялки. Кайдановский назвал размер оплаты и обозначил сроки аренды инвентаря, а сам во время разговора пристально поглядывал на Ваньку, отчего тому даже неловко стало.

- Постой, – вдруг спросил Кайдановский. – А тебе сколько лет уже?
- Восемнадцать на Петровку будет, – почему-то смутился Ванька от вопроса о возрасте, который в последнее время стали часто задавать ему.
- Восемнадцать... – потирая подбородок и как бы пережёвывая это слово, повторил дядя Осип в медлительной своей манере всегда вот так основательно рассуждать и делать. И так же неторопливо и веско продолжил:
– Пора тебе хозяином становиться, парень, и землю свою возвращать. Никакая она не Катранова и не Николаева. Вся отцовская земля только тебе принадлежит, один ты и есть её наследник.
Ещё раз посмотрел долгим и оценивающим взглядом на Ваньку, покачал утвердительно головой, но больше ничего не добавил, повернулся и продолжил свой путь домой.

У Ваньки, когда он услышал слова «землю свою возвращать», даже коленки дрогнули, и по телу тревожно-сладкая слабость разлилась. Чуть больше двух недель прошло, как уже второй кряду раз были сказаны ему заманчивые слова про землю. Только вот как бы стать её хозяином? Как вернуть? Ничего этого Ванька не знал.

Не знал он и того, что пожилые Яков с Осипом давали Ваньке советы не из чувства заботы о сироте или от доброты своей сердечной. Нет. Просто им очень уж намозолил глаза надменный Гавуня Катрановский: вот, де, сколько у него теперь земли! И какой успешный он хозяин! Ага, успешен он за чужой счет...

Ну ладно, это никчемный Ивашка Кравченко свою землю пропил, а подлый Катран исхитрился на себя её перевести. В этом случае он хоть и не по-божески, но всё же по закону поступил. А вот землёй Василия Булатова владеет незаконно, потому что третий год уже пошёл, как он ничем не опекает Ваньку. А раз Катран не опекун, то почему он до сих пор чужую землю незаконно держит?

Гавуня действительно любил похваляться булатовской землёй, как своею. Яков Петренко, хорошо сведущий по земельным вопросам человек, и то засомневался: «Неужто даже сиротскую землю на себя сумел перевести этот Катран ненасытный?». Но тут же сам себя успокаивал: «Да нет, не может такого быть! Закон не тот. Не позволит он этому проходимцу обобрать наследника отцовской земли».

*   *   *
Первым делом надумал было Ванька к дяде Николаю обратиться за советом по своим земельным и наследственным вопросам. Но сообразил, что это ведь и у него же самого придётся землю отнимать. А случай этот совсем не простой: за десять лет пользования отцовской землёй дядя Николай, небось, привык уже к ней, как к родной. Поэтому он тут же отказался от своей задумки насчёт совета по своему наследству.

После разбередившего душу разговора с дядей Осипом Кайдановским Ванька через пару дней под вечер со всеми мучившими его вопросами и сомнениями зашёл во двор к дяде Игнату Булатову, благо теперь он временно жил с ним соседству, на подворье у дяди Михася Байбакова. Но, как оказалось, дядя Игнат со старшими сыновьями пока не вернулся с поля. Поджидая их, Ванька помог своему тёзке Ваньке-культяпке наносить воды из колодца, чтобы скотину на ночь напоить.

Тётка Степанида встретила очень приветливо, шутливо поинтересовалась здоровьем и самочувствием дорого племянника. Спросила, не забижает ли и хорошо ли кормит своего наймита их сосед. При этом она так озорно глядела на Ваньку, что тот даже смутился, когда тётка похвалила его:
- Ай, и хорошим парнем вырос ты, Ванька. Вот и младшего моего пожалел, помог ему. Молодец!

И тут же круто сменила тему разговора:
- Но и красавцем ты стал просто на загляденье! – засмеялась тётка, глаза её так и залучились добрыми искорками. – Небось, уже не одно девичье сердечко смутил, да?
А Ванька лицом стал пунцовее мака, переминался с ноги на ногу и ничего не мог сказать в ответ, только улыбался застенчиво.
- Ну, чего молчишь? А-а, вот то-то же! Тебе и сказать на это нечего, да? – продолжала по-доброму подтрунивать тётка Степанида.

Но, заметив смущение племянника, подошла к парню и ласково потрепала его роскошные и чуть-чуть вьющиеся русые волосы. А потом вдруг приобняла за плечи и со смехом так звонко и смачно поцеловала юного гостя в щёку, что Ванька даже отшатнулся от неожиданности и смущения. А тётя рассмеялась:
- Эх, скинуть бы мне годков этак... – а сама продолжала обнимать Ваньку и любоваться им. – Ты так сильно похож на моего Игната в молодости, что я прямо душой молодею, на тебя глядя!.. Ты поужинаешь с нами? – снова без перехода и уже серьёзно спросила Степанида, отпуская племянника из ласковых объятий.
- Спасибо за приглашение... поем, конечно, – ответил Ванька с чувством приятного облегчения после завершения тёткиного доброго, но пытливого расспроса и любования-разглядывания.

Из-за нежданной женской ласки лицо Ваньки продолжало розоветь. Какое же это, оказывается, большое и простое человеческое счастье, когда тебя вот так запросто обнимает и целует близкий человек! О чём-то спрашивает, потому что волнуется, чему-то сочувствует и что-то советует, потому что он для неё не безразличен, а свой, родной... На глаза растрогавшегося юноши едва не навернулась непрошеная слезинка, и по лицу пробежала тень воспоминаний по родителям.

Чуткая тётка Степанида тут же уловила его состояние и, чтобы разрядить ситуацию, ещё раз со смехом обняла Ваньку, снова потрепала его за чуб и поцеловала в щёку. Нот на этот раз у неё получилось так, что едва ли не в губы чмокнула юношу. Ванькино лицо снова огнём так и заполыхало! Но он уже не шарахался, лишь невольно растаял душой от тёткиной ласки. А та сразу отстранилась и уже деловито пошла по двору к летней печурке, на которой ужин готовила:
- Ой, и заболталась я с тобой! – игриво продолжала она насмешничать и даже кокетливо чуть повела бёдрами. – А тут у меня огонь едва не потух. Ванька, принеси-ка сноп переедков! – тут же крикнула она, склоняясь над печкой.

* переедки - обглоданные домашними животными стебли сухой кукурузы.

Оба Ваньки переглянулись в недоумении, кому из них было дано это задание, и расхохотались. Тётка Степанида оглянулась и тоже засмеялась вместе с ними, поняв свою оплошку:
- Да мой, мой Ванька, – сказала она.
- Так Вы это сыну или племяннику говорите? Я же ведь тоже ваш! – набрался дерзости спросить Ванька.
А у самого улыбка до ушей. И Ванька-культяпка смеётся рядом. Улыбающаяся тётка долгонько посмотрела на парней, покивала головой и, вмиг посерьёзнев и согнав с лица улыбку, сказала:
- Оба вы мои, это правда. Вот оба и идите за топливом. Пусть наутро останется про запас.

Всё ещё улыбающиеся парни повернулись и пошли за сарай. Там Ванька приобнял своего тёзку и похлопал его по плечу:
- А ведь и, правда, Ванька, мы с тобой братья. – И твёрдо повторил: – Братья!
Тот согласно кивнул головой и носом шмыгнул:
- Я помню, как прошлым летом на лугу ты спас меня от Кирьки Жернового. Ты действительно мне брат, как и Петька с Гришкой. Только не с нами живёшь.

В ответ Ванька только вздохнул и ничего не сказал. И о драке с Кирькой он тоже помнил, как сбил с ног этого негодяя и строго приказал ему раз и навсегда забыть даже рукой замахиваться на брата Ваньку. А затем для науки впредь ещё и от души поколотил Кирьку, чтобы тот покрепче наказ его запомнил. Ну, и часть своей боли из-за расставания с Анькой Понятовской тогда он тоже невольно вкладывал в свои удары. Хоть Кирька так и не подружился с Анькой, но в своё время он всё же переходил Ваньке дорогу возле каплички...

Кирькины братья тут же подскочили, но по-первости не стали вмешиваться в драку, ведь дерущиеся были ровесниками и дрались один на один, тут всё было по-честному. Кроме того, родных братьев Ваньки-культяпки на лугу в то время не было, вот двоюродный брат Ванька и выручил из беды своего младшего. Когда очевидцы сочли, что Ванька отомстил уже сполна, Лёнька Корсавин схватил его за занесённый кулак и остановил драку. Процедил с едва сдерживаемым раздражением:
- Остынь!.. Хватит.

Да Ванька и сам понимал, что уже в достаточной мере наказал Кирьку. На том и разошлись. Словами поддержки помог увечному братцу справиться с обидой и слезами и, отряхивая, поправил на нём одежду. Невдалеке вокруг поколоченного Кирьки стояла компания утешавших его родственников. Недобро посматривали они на Булатовых, но задираться не стали. В драке с младшим по возрасту и значительно более слабым инвалидом Кирька был неправ. Поэтому из-за него никому не хотелось становиться в лапы * со старшим культяпкиным братом, Петькой-силачом.

* в лапы становиться – то есть, устраивать единоборство с заведомо более сильным соперником. Видимо, так говорят по аналогии с боями человека с медведем.

Немного погодя и будто бы ненароком Лёнька походя задел Ваньку плечом, после чего парни снова начали петушиться. Не забыл Корсавин, как в прошлом году Булатов раскровенил ему нос и фонарь под глазом навесил, поэтому искал возможности для реванша. Но тут как раз Петька с Гришкой Булатовым подоспели вместе с Серёжкой и Сенькой Глебовыми – все эти парни были крепкими. Так что корсавинская компания вмиг поутихла, и Лёнька свой гонор убавил, будто в карман его засунул: этому толстоватому рохле связываться с Петькой-здоровилой было не резонно...

Продолжение следует.