11

За окном сгущались тучи. Теплый сухой ветер кружил по дворам, детским
площадкам, тротуарам, автостоянкам и пустым палисадникам. Темно-зеленые
кроны деревьев наклонились к югу. Селин, посмотрев в окно, перевернул
висящий рядом с ним календарь. Первое августа. Какая же неоднозначная
штука, это время. Как-то даже не верится, что с тех пор, как он приехал в
Москву, прошло всего лишь два месяца. Ему казалось, что с того момента
прошла, как минимум, вечность. Как будто он уже родился москвичом и всегда
им был. Дома же, наоборот, дни летели, как минуты, сливаясь в один длинный
серый будний день.
Из комнаты вышла Надежда и, сонно улыбнувшись и помахав ему рукой,
скрылась в ванной. Следом появился Сомитнаков.
- Что-то ты рано сегодня — сказал он.
- Так у нас сегодня поэтический вечер, а у меня смена. Вот решили с Аней
сегодня пораньше отработать. Ты, кстати, идешь?
- Поэтический вечер? - удивился Сомитнаков. - Не знал... Ну да ладно, как c
Аней? Общались?
- Да, буквально только что мне написала, что все в силе, так что все хорошо.
- Это радует, - недоверчиво ответил тот.
- Ну так ты идешь?
Сомитнаков призадумался, опустив пронзающие глаза. - А знаешь, пойду.
Послушаем, так сказать, деятелей современной культуры.
- А Надежда с нами?
- Нет, у нее там с соседкой по квартире какая-то своя тусовка.
- Ого. А что ты туда не идешь?
- Нет, благодарю. Там Надежда — единственный натурал, остальные же — геи,
лесбиянки, бисексуалы, фемки и прочие личности с отклонениями.
- А что же Надежда-то там забыла?
- Они все - ее друзья. А она гуманистка до мозга костей.
- А ты гомофоб?
- Я бы не сказал, что я гомофоб. Я не считаю, что гомосексуализм — это
преступление, я считаю, что это болезнь. Психическое расстройство, которое
надо лечить, а не пропагандировать. За это я их и не люблю. Да, эта болезнь
есть, да, пока не придумали, как ее, кроме как кастрацией, лечить, но сидели бы
эти геи тихо и спокойно, трахали бы друг друга в задницу. Нет, надо же
обязательно выйти в юбке на Красную Площадь и под радужным флагом
выкрикивать гейские лозунги.
- Просто здесь их не любят, вот они и борются за свои права.
- Опять же, как в случае с фемками: за какие такие права? Каких прав их
лишают? Права жениться? Ну извините, я бы в своем государстве тоже не
разрешил на законодательном уровне выпячивать то, что противоречит природе.
- С каких это пор любовь противоречит природе?
- Любовь здесь ни при чем. Речь идет о сексуальном влечении. Природа создала
дырку и хер, яйцеклетку и сперматозойды: идеальные компоненты для
эволюции жизни на Земле. А противоречить этому — значит иметь отклонение
в организме.
- Только ты сам говорил, что мир страдает от перенаселения. Может так
природа решила сократить количество людей на планете?
- Гомосексуализм существовал еще до того, как вероятность перенаселения
вообще существовала. И, справедливости ради, да, сейчас для Земли это скорее
оздоровительная болезнь, чем губительная. Но это не значит, что какой-нибудь
педик может смело подойти ко мне и настойчиво требовать засунуть член в его
зад, а потом в суде требовать повышенного денежного возмещения только за то,
что в скрещивании отказали представителю сексуального меньшинства.
 Тут из ванной вышла Надежда и Сомитнаков замолчал.
- Что, про меня говорили? - усмехнулась она.
- В том числе, - с улыбкой ответил Сомитнаков. Я тут снова толкал гомофобские
речи.
- Что же тебе все неимется-то, а? - закатила глаза Надежда.
- Ну ладно, ладно, - продолжая улыбаться, поспешил успокоить ее Сомитнаков.
- Ты ж меня знаешь, я свою позицию не изменю. И к твоей Лиле хуже
относиться не стану, хоть она и ярая лесбиянка, ярая фемка и, прости господи,
ярая веганка.
- Она Люба! - по-доброму возмутилась Надежда.
- Лиля! Она может это отрицать, но она Лиля!
- Что происходит? - только и смог выдавить из себя окончательно сбитый с
толку Селин.
- Лиля — это соседка Надежды. Во всяком случае, так ее назвали при
рождении. А она взяла и изменила имя. И фамилию. И отчество. И стала некой
Любой, причем не просто так, а по всем законам, с новым паспортом.
- Ну и что с того?! - воскликнула Надежда.
- А ее, между прочим, в честь бабушки назвали. Не знаю, как вам, а мне было
бы очень не очень, если бы моего внука назвали в честь меня, а он бы потом по
собственной воле поменял имя. Невольно задался бы вопросом: «А, собственно,
за что?»
- Ну не перестала же она бабушку любить!
- И это меня радует.
- А чем тебе веганы-то не угодили? - вмешался Селин.
- Фигней какой-то занимаются. Давно уже доказано, что животные белки
полезнее растительных, а они из-за каких-то странных нравственных
принципов гробят свое здоровье.
- Ну и что? Разве их здоровье — это не их дело? Да и что принципы-то
понятные. Ты вот животных любишь больше, чем людей. Но при этом одних
любишь, а других ешь. Довольно лицемерная позиция.
- А между нами, людьми, разве не те же самые отношения?
- Что ты имеешь в виду?
- Помнишь, что я тебе рассказывал про борьбу за существование? Мы всегда, с
самого начала времен, ели друг друга. Сейчас-то каннибализм запрещен, зато
он находит проявление в наших межличностных отношениях.
- Например?
- Например, человек на своем жизненном пути встречает тысячи людей. И с
определенными людьми он дружит, одного даже выбирает своей второй
половинкой, с которой и в горе, и в радости. Ну а на большинство-то ему
настолько плевать, насколько возможно. Вот если что-то случится
одновременно с Аней и с каким-то парнем, с которым когда-то ходил в один
детский сад, к кому на помощь побежишь?
- К Ане. - понимающе кивнул Селин.
- Вот именно. Человеку свойственно заводить себе любимчиков. Этого не
избежать, как ни старайся. Любить всех одинаково невозможно. И веганы это
благополучно из внимания упускают. Так что как раз веганство — это
лицемерие. Не говоря уже о том, что растения тоже живые. Ладно, что у нас
сегодня на повестке дня... - произнес Сомитнаков и, подойдя к окну, глубоко
вздохнул. - Август на дворе.
Вскоре он ушел в магазин, Надежда в его отсутствии включила телефон и стала
отвечать на десятки непрочитанных сообщений от друзей и знакомых. Селин,
собравшись на работу и обнаружив, что у него есть еще целых пятнадцать
минут, подошел к Надежде и стал собираться с духом, чтобы задать ей вопрос,
который уже давно хотел задать.
- Надь, а можно нескромный вопрос?
- Ну да, - оторвавшись от телефона, застенчиво ответила та. - А что?
- А что ты нашла в нём?
- В ком?
- В Виталике. Ты не подумай, мне просто интересно. С чего у вас вообще
началось ваше, так сказать, общение?
- Ну... Еще несколько лет назад, мы тогда вместе на курсы ходили, тогда же и
начали общаться.
- И он тебе уже тогда понравился?
- Ну... Как бы да, а что?
- Ничего, ничего. Ну просто... Он же такой... Такой... Черствый, что ли, тебя не
напрягает это его общение?
- Да нет, мне нравится с ним общаться. Это он так, напоказ такой, как ты сказал,
черствый, на самом деле он добрый. Есть у него, конечно, закидоны, но у кого
их нет?
- Я понимаю. Но за что он тебе так понравился? Я просто хочу разобраться в
женской психологии, если это можно так назвать.
- А что, разве обязательно любить за что-то? Мне кажется, вовсе нет. Просто
понимаешь, что это твой человек, и всё тут.
- То есть, не обязательно, чтобы были конкретные качества? Ну там,
мускулатура или высокий рост, или офигенное чувство юмора.
- Да нет. Ну, то есть да. В общем, как тебе объяснить... Если ты что-то
чувствуешь к человеку, то начинаешь воспринимать его положительные черты
еще более положительно и понимаешь, что если бы этих качеств не было, ты бы
всё равно испытывал бы те же чувства.
- Понятно, - медленно кивнул Селин.
Вернувшись пораньше с работы, он застал Сомитнакова и надежду за
просмотром какого-то сериала. Около каждого стояла кружка чая.
- Ну что, пора? - увидев Селина, спросил Сомитнаков. Тот утвердительно
кивнул, и ребята начали собираться. Сомитнаков надел широкие треники с
тремя полосками и широкую футболку, которая, казалось, велика ему на два
размера.
- Я смотрю, с одеждой ты не заморачиваешься, - с улыбкой спросил Селин.
- А должен? - спросил в ответ Сомитнаков.
- Да нет, но просто... как бы... в люди выходишь, так сказать.
- Ну как тебе сказать... Был у меня друг. Даже брат, такой же дальний, как ты.
Он умер, так уж исторически сложилось. Так вот, он говорил так: все люди
делятся на два типа — кому все равно, что скажут эти самые люди, а кому не
все равно. Так вот, я отношусь скорее к первому типу. Это прозвучит банально и
дешево, но какая разница, как я выгляжу?
- Ну... существуют, все-таки, нормы приличия, ты так не считаешь?
- Есть, безусловно. Но кто, скажи на милость, эти нормы придумал? Есть
нормы, навязанные обществом, которым неплохо бы следовать, но есть и такие,
которые как минимум не функциональны, так максимум абсурдны. К
последним я отношу современные правила внешнего вида. Я какую-то передачу
смотрел, уже не помню, как называется. В общем, там была два трудных
ребенка и мамаша, которая регулярно их била. Причем, как я понял,
«трудность» этих детей — не причина побоев, а их следствие. Так вот, она не
скрывала, что бьет их, что не любит их, за людей не считает и вообще что ей на
них глубоко плевать. Но на передачу она нарядилась по всем канонам: платье,
каблучки, макияж, украшения — выглядела просто супер, прям на обложку
журнала, хоть ей и за сорокет. Понимаешь, к чему я веду? Можно встретить
человека в обвисшей майке и шлепках с носками и угостить чаем, а можно
встретить человека в костюме и запонках и, обматерив, отправить восвояси. И,
как показывает практика, так оно и бывает. Не доверяю я изысканной одежде.
Постоянно представляю, что ее специально тщательно выбирали, чтобы
максимально замаскировать внутреннюю гниду.
- Ты же сам говорил, что искать подвох — чуть ли не один из столичных
пороков.
- А как их не искать, когда на практике подобное подтверждается почти всегда?
- Так как же быть? Предрассудки — порок, осторожность — порок,
доверчивость — тоже. Так что же делать?
- Кабы я сам знал ответ на этот вопрос...
На Киевской пути ребят расходились: Надежда должна была ехать к себе на
Бабушкинскую, а Селин и Сомитнаков — в университет на поэтический вечер.
- Спасибо тебе за встречу. На связи, - сказал ей Сомитнаков, сердечно обняв ее.
- Тебе тоже спасибо, - тихо ответила она и, развернувшись, ушла, на прощанье
согнув в форму сердца соединенные пальцы рук.
- Тяжело с ней в последнее время, - сказал Селину Сомитнаков.
- Почему? - изумился тот.
- Очень уж эмоциональная она стала. Часто плачет по любому поводу. Я ее
спрашиваю, что мол, случилось, что ж не так, нормально же все, а она говорит,
мол сама не знает, что происходит, в порыве эмоций расстаться предлагает.
- Ее можно понять. У нее на лице написано, что она тебя любит, по-настоящему
любит, а ты к ней так поверхностно относишься. Мне кажется, ей тяжело. Мне
ее жалко.
- Мне тоже. Я ненавижу женщин, ты это знаешь, но она — исключение из всех
исключений. Очень бы хотелось, чтобы она была счастлива. Не со мной, так с
кем-нибудь другим.
- Мне кажется, ей просто нужна любовь. Такая же искренняя и чистая, как и ее
чувства.
- Если б я мог ей это дать... но как можно дать человеку то, чего у тебя нет?
- Зачем же ты тогда обнимаешь ее и целуешь? И еще много чего делаешь.
- Просто дорога она мне.
- Что-то я тебя, Виталик, совсем не понимаю.
- Ладно, не суть, - отмахнулся Сомитнаков.
Дождавшись Аню, они отправились на вечер.
В большой лекционной аудитории университета шла масштабная подготовка к
предстоящему вечеру: молодые люди двигали парты и стулья, чтобы освободить
место для выступающих, девушки расставляли на столах еду, напитки и
столовые приборы, фотографировались, общались о своем, смеялись. Минуя
девичью компанию, Сомитнаков принялся активно здороваться и обмениваться
рукопожатиями с представителями сильного пола. Селин представил всей
аудитории смущенную Аню. Почти все были здесь: веселая Стася,
отстраненная Лиля, деловитая Варя, загадочная хозяйка вечера Вероника,
голосистый Костя, добродушная Соня и еще с десяток незнакомых лиц.
- Сева! И ты здесь! Когда приехать успел? - послышался голос Сомитнакова,
который радостно пожимал руку невысокому подтянутому крепкому светлорусому юноше в берцах и полувоенном тускло-зеленом летнем кителе.
- Да буквально только что с поезда сошел, - ответил Сева.
- Что, выступать, наконец, будешь?
- Ну да, думал сначала, ну нафиг, а потом подумал: «Раз уж такая пьянка пошла,
чего бы и нет». Все равно в общагу сейчас не хочется.
- Это да. Как видишь, - обратился Сомитнаков к подошедшему Селину — у нас
тут аншлаг. Такое нечасто бывает. На моей памяти вообще в первый раз. Вот
даже Сева пришел, хотя он частенько, почему-то, этого всего избегает.
- Внимание! - обратилась ко всем присутствующим Вероника. - поскольку уже
почти все собрались, думаю, что пора потихоньку начинать.
Участники вечера и слушатели начали суетливо рассаживаться по местам.
- Ого, прям как на какой-нибудь конференции или в театре, все так
организованно — сказал Селин.
- Это все наша хозяйка, - заявил Сомитнаков. Она эту поэтическую хрень
подняла, считай, из ничего. До нее вечера были похожи скорее на вписки, чем
на литературные мероприятия. За это я ей очень благодарен.
- Да уж. Вот что значит серьезно относиться к делу.
- Благодарю всех за то, что вы все пришли на наш летний поэтический вечер. -
громко, но в то же время, с присущей её голосу загадочной веселой
задумчивостью и мелодичностью, не забывая столь же загадочно и широко
улыбаться, сказала Вероника. - Как вы уже заметили, у нас наступил август, и
совсем скоро поступит приказ ректора о зачислении в наш университет новых
студентов, и я даже вижу среди нас тех, кто буквально месяц назад подавал
документы. - в ответ на это несколько человек дружно закивали головой. - Я
очень надеюсь, что в грядущем учебном году наши ряды молодых литераторов
пополнит множество новых талантливых и неравнодушных к поэзии студентов.
Как многие из вас уже знают, каждый из таких вечеров посвящен определенной
теме, хотя участники вольны читать любые стихотворения. Сегодняшняя тема
стоит максимально широко, и называется она «Покорение внутренних
пространств» и, соответственно, стихотворения сегодняшние — о внутреннем
мире человека, о необъятных тонкостях его души и безграничных горизонтах
разума. Меня зовут Вероника, я являюсь хозяйкой этих мероприятий уже не
первый год. Но мы продолжаем развиваться, расти над собой, прям как в учебе.
И я бы хотела, чтобы каждый посодействовал этому развитию, поэтому если у
кого-то есть предложения или пожелания по поводу того, как можно улучшить
работу нашего поэтического кружка, то милости просим, всегда рада выслушать
ваши предложения. О себе могу рассказать еще, что, как вы, наверное,
догадались, я очень люблю поэзию и пишу уже несколько лет. И на правах
хозяйки вечера, я хотела бы начать его с прочтения одного из моих
стихотворений, на мой взгляд, самых важных для моей души.
 С этими словами Вероника, поправив вьющиеся каштановые волосы, достала
из кармана широких джинсов телефон. - Стихотворение называется «За чашкою
мятного чая».


За чашкою мятного чая
Сижу, наблюдая в окно
Падение звёзд неслучайных,
Блестит и светИтся стекло;
Мечты сосчитаю в листочках,
Плывущих по глади стакана:
Кораблики шепчущей ночи
О дальних краях, океанах...
Уж полночь давно по московскому,
Беру телефон позвонить;
Бросаюсь к гудку я неброскому,
Надеюсь ответ получить...
Да, есть! - и гудки прекращаются,
Я слышу твой голос и эхо...
Вот так иногда получается:
Дороже звонки Интернета...
Я знаю: сейчас ты не рядом,
Давай же представим, что здесь ты
Сидел, наблюдал за закатом,
Сейчас ожидаешь рассвета...
Да, здесь я, за чашкою чая,
Купаюсь во Млечном Пути,
Сижу, молча звёзды считаю,
Звоню от незваной тоски...
Да, здесь мне тебя не хватает;
Сейчас ты не можешь прийти,
Но знай: я тебя ожидаю,
Сижу с чашкой мятного чая
И жду, не мечтая уйти.


Присутствующие громко зааплодировали.
- Благодарю вас! - сказала Вероника. Теперь я бы хотела пригласить на сцену
очень интересного поэта с очень интересным и необычным псевдонимом Стэй
Флайер.
Со стула поднялась Стася и прошла в центр аудитории.
- Ну на самом деле ничего необычного в моем псевдониме нет, просто мои
настоящие имя и фамилия Стася Летунская, я просто их переделала на
английский манер. Итак, хотела бы прочитать вам одно из немногих моих
стихотворений, написанных на русском языке. Оно навеяно походом в
Ботанический сад.


Везу вам, друзья, дары из Цейлона.
Вот хитрая, прыткая смоляная ворона,
Дрожанье и шаткость подвесного моста
И оранжевый пух на хребте у слона.
Вот блеск и душистость алое на пальцах,
Пытливость и трепет на лицах сингальцев!
Вбираю собой всё, что вижу вокруг —
Несу себя робко, как полный сосуд.
Дурианы, сандалы, кокос, каучук;
Орхидеи, гвоздики, кардамон и бабмук.
И, лапу слоновью от счастья обняв,
Знаю: полон чудес мой карман и рукав.

- Спасибо большое! - сказала она под шум аплодисментов. - И, если вы
позволите, прочитаю вам еще одно свое стихотворение. Называется Your voice.

I love your voice when you speak Spanish.
It turns all subtle, all make-believe;
And all those notebook poems that you cherish
Above the languages you're fond of playing with.
You touch your glasses, go on speaking —
You make all others start and cease.
You're not aware you have me peeling
The outer layers of the world, its grease
when you
So silently, so calmly murmur
Under your breath the words of love.
The waves of light, the words of Spanish —
Ah! music fits them like a glove.

Под радостные возгласы слушателей Стася удалилась и заняла место.
- Спасибо большое, Стася, за твои стихотворения. Очень красивые! - снова
пройдя в центр, сказала Вероника. - Надеюсь, ты и дальше будешь нас радовать
своим творчеством. Что ж, сейчас давайте послушаем Лилю.
Лиля поднялась и зашагала к сцене.
- Всем добрый вечер, меня зовут Лиля, я учусь в этом университете, на кафедре
скандинавских языков. Мы с Вероникой одногруппницы, получается. Пишу я
довольно долго, уже лет семь-восемь, причем все ранние стихи были написаны
в неожиданных местах, в неожиданное время, ну вы понимаете. Но я не особо
хочу их вспоминать. Сегодня я бы хотела прочитать стихотворение,
посвященное Фиделю Кастро. Как мы знаем, на него было совершено
немереное количество покушений, и одно из них должна была совершить
женщина, от лица которой и будет это стихотворение.

Не бояться. Не думать. И не робеть.
Фонари излучают неровный свет.
Поднимаюсь вся в черном, как смерть, к тебе.
Порошок белым облаком в рукаве.
Холод волнами катится по спине,
Позвоночник ломает ледник-гора.
Не бояться. Не думать. Дышать ровней...
Захожу, задыхаюсь, как в первый раз.
Ты такой, как обычно - и прям, и смел.
У меня поднимается в горле ком.
Твоя гибель в кармане моем, Фидель,
Ядовитым, без запаха, порошком.
"Я всё помню" - сказал он, сплетая рук
Наших пальцы, как будто цветы в венки.
Его голос, как звуки дождя в жару.
Цвета рома при свете его зрачки.
"Я скучала" - И губы мои не врут.
Счет потерям всем нашим часам и дням.
Красным тоненьким проводом ЦРУ
До тебя дотянулся через меня.
Утро. Нет, не похоже... Скорее, день.
Ты лежишь на кровати, пуская дым.
Блики солнца играют на бороде,
На плечах и на шее - мои следы.
До чего же ты прям, до чего ж ты смел!
Я касаюсь тебя, и рука дрожит...
Твоя гибель свернулась змеёй, Фидель,
И у сердца, зажмурив глаза, лежит.
Я училась не думать и не жалеть.
Я училась стрелять, попадая в цель.
Но повсюду на бренной большой Земле
Отзывается имя твоё. Фи-дель.
Я твердила себе: "Забывай его,
Он не стоит ни капли твоей тоски!"
Но ночами который, не знаю, год,
В грустной дымке чернеют его зрачки.
Не прощу! Не прощу его никогда!
Громыхает, искрится небесный гром.
Он предал меня! Значит, его предам!
Отчего же так в венах вдруг стынет кровь?
Отчего же он в горле слезами встал?
Разучилась не думать и не робеть...
Льётся, пенится в раковине вода.
Порошок утекает вниз по трубе.
У окна ждет с сигарой во рту Фидель.
Вечер розовый катится за окном.
И когда он смеётся, так прям, так смел,
Понимаю: простила уже давно.
"Я всё знаю" - Он скажет, сплетая рук
Наших пальцы, как будто цветы в венки.
Его голос, как звуки дождя в жару.
Цвета рома в закате его зрачки.

Когда она закончила, зал взорвался от аплодисментов.
- У меня есть еще одно стихотворение, но, если можно, я его потом прочитаю, -
попросила она.
- Конечно, благодарю тебя! - ответила Вероника. - А теперь, свои стихи нам
почитает Сева.
В аудитории послышались перешептывания и тихие смешки. Сева остановился
в центре и некоторое время молчал. Потом, без предисловия, начал читать.


Если бы не я...Если бы не ты, Если бы ты не полила, Перед уходом цветы, Если
бы я не остался, Записью в дневнике, Если бы ты вдруг увидела, Бинт на моей
руке, Если бы ты спросила, Кто же тебя вот так, Я бы опять отмахнулся, Прости
меня-был дурак...


Послышались негромкие хлопки. Сева, стоя на месте, еще недолго молчал и
медленно оглядел аудиторию.


В этот день не ходил трамвай и нахмурилось небо свинцом, Разозлившийся
шквальный ветер оборвал провода, Я хотел бы споткнуться и плюхнуться в
лужу лицом, Лишь стекала с замызганных брюк дождевая вода, Я пишу тебе,
Кончилась ручка и треснул мой карандаш, Остаётся в айфоне заряда процента
три, Если сердце своё ты навеки другому отдашь, Никогда мне об этом не
говори.


Закончив читать, Сева молча пошел к своему стулу. Под тихие аплодисменты.
- Спасибо большое, - широко и загадочно улыбаясь, произнесла Вероника. - Ну
что, ребят, я предлагаю на этом сделать небольшую паузу. У нас тут разные
соки, вода, всякие вкусности. Пирожки, кстати, Соня пекла. Ладно, дорогие
друзья, ходите, ешьте, пейте, развлекайтесь, общайтесь.
Все встали со своих мест. Одни сразу направились к еде, другие окружили
выступивших поэтов и с восхищением расспрашивали их о творчестве, стихах и
идеях, третьи просто сидели в телефонах, остальные сгрудились в небольшие
компании и разговаривали о своем.
Селин взглянул на сидящую рядом с ним Аню. На лице ее явно читалась грусть
и досада. В этот момент ему стало хуже, чем у кассы Макдональдса в шесть
вечера в воскресенье. «Что если это конец?» - подумал он. «Что если она, всё-таки, больше не любит меня?» Но он не решился нарушить воцарившуюся
между ними тишину. Вскоре на соседний стул села вырвавшаяся из окружения
восхищенных слушателей Лиля.
- Хорошие стихи пишешь, - из вежливости сказал Селин, хотя из ее
стихотворения он почти ничего не понял, ровно как из стихотворений всех
остальных.
- Спасибо, - ответила та. - А вы тоже выступать будете, или просто послушать
пришли?
- Послушать. Я, на самом деле, далек от поэзии.
- Ух, а я так волновалось, стоило ли вообще читать это стихотворение. Оно,
конечно, одно из моих самых лучших, но все же как-то волновалась. Я сегодня
еще одно прочту, вот это будет еще сложнее, потому что прям личное, но мне
уже все равно, я чувствую, что мне нужна этакая разрядка.
- Здорово! Тоже о любви?
- Ну почти. Скорее, о ее отсутствии.
- Такое грустное? Ну не знаю... я бы так не отчаивался, любовь-то, может, есть.
- улыбнулся Селин и взял Аню за руку.
- Ну это вряд ли. Я человек очень честный, и если любви нет, если сама не
люблю, то всегда говорю об этом, не обманывая ни других, ни себя.
- Кто знает?.. Может быть, мы сами себя обманываем, говоря, что не любим, -
произнес он и с надеждой посмотрел на Аню.
- Ну я говорю с полной уверенностью.
В это время к ним подсела красивая наряженная девушка в короткой юбке и
длинной бежевой накидке.
- Привет, ребят! А я вас что-то никогда здесь не видела. Вы новые студенты?
- Я да, но это пока не известно, возьмут или нет. А Аня — со мной, но так она в
другом универе.
- Ну я думаю, тебя возьмут, ты очень красиво мысли излагаешь. Я Оля, кстати.
- Очень приятно, - сконфуженно пробормотал Селин.
- А тебя-то как зовут? - рассмеялась девушка.
- Кирилл. - отрезал он. Ему хотелось провалиться сквозь землю от стыда и
возмущения, но он решил быть вежливым до конца.
Через мгновение рядом показались Костя и Сомитнаков. Костя тут же рухнул на
стул, а Сомитнаков встал рядом со своим местом, которое заняла вновь
прибывшая Оля.
- Так, и какого хрена тут происходит? - заявил он, глядя на Селина.
- Ладно, ребят, не буду вам мешать. Еще увидимся, - сказала девушка,
приподнявшись с места и улыбнувшись Селину на прощанье.
- Да, спасибо. - бросил Сомитнаков и тут же сел вместо нее рядом с Селиным.
Оля бросила на него обиженный взгляд и молча ушла.
- Спасибо. - вымолвил Селин.
- Что я пропустил? - спросил Костя. - Про меня что-нибудь говорили?
- Да нет, не успели, - рассмеялась Лиля.
- Короче, не знаю я, что делать, - сказал Сомитнакову Костя. - Не знает она,
видите ли, что происходит, а кто будет знать? Меня капец как обижает это ее
поведение. Кто еще будет за ней так ухаживать? Кто ее постоянно будет домой
провожать? Кто будет свою любовь ежеминутно в каждом слове и жесте
доказывать? Да никто! А она этого словно не понимает. В общем, не устраивает
меня подобное.
- И ты ей, значит, в точности так все и сказал, все-таки? - ответил он.
- Да. Все, довела она меня, друже. Эх, Виталик, как же хреново.
- Давно, мягко говоря.
- И, главное, разговаривать не хочет. Я ей по-нормальному: давай, мол, вместе
обсудим и разберемся, но ведь на то же мы и пара, чтобы доверять друг другу
во всем. Но нет, она, видимо, хочет сама разобраться. Ну и хрен с ней, не буду
больше ее беспокоить, пусть сама в себе и разбирается, раз так неблагодарно ко
мне относится.
- Вы что, с Соней поругались? - вмешался в разговор Селин.
- Да, уже в который раз, - признался Костя.
- Капец, по вам и не видно было!
Селин едва знал Соню и еще не очень хорошо знал Костю, чтобы углубиться в
их отношения, но сейчас ему казалось, что он понимает его, как никто другой.
«Потрясающее совпадение» - тут же подумал он и снова посмотрел на Аню,
которая все так же неподвижно и молчаливо сидела на стуле, грустными
глазами уставившись в пустоту.
- Ну что, друзья, давайте продолжим наши выступления! — послышался голос
Вероники. - Кто бы сегодня хотел еще выступить перед традиционной
музыкальной программой?
На сцену вызвались несколько человек. Выходя по очереди в центр комнаты,
они читали свои стихи и произведения других поэтов: Бродского,
Рождественского, Асадова и, конечно же, Есенина. Селин не слушал ни одного
исполнителя, он обдумывал слова Кости о мужском бескорыстии и женской
неблагодарности. Он сам делал все ради Ани: провожал ее до дома, ждал ее по
нескольку часов, дарил ей цветы, помогал ей во всем, особенно на работе, где
он брал на себя чуть ли не все ее заказы, не взирая на распоряжения старших
сотрудников, вставал рядом с ней на самых сложных позициях, защищал ее
перед озлобленными на весь мир менеджерами, работниками и посетителями. А
главное, он искренне любил ее всем сердцем. И вот она, благодарность за все,
что он для нее делал? Молчание и уныние? «Ну нет» - подумал Селин. «Пусть
подумает над своим поведением. Не буду сегодня ее провожать, пусть узнает,
каково быть одной, без поддержки!»
 На сцене, между тем, появилась Лиля.
- Честно говоря, было непросто решиться прочитать это стихотворение. Оно,
скажем так, немного отличается от привычного для меня стиля. Я пока даже
названия не придумала. Ну да ладно.
И, глубоко вздохнув, она начала:


Утки с неба закрякали - дождь стеной.
Утки тянутся к югу — за клином клин.
Все за всеми под вечер опять пришли
- Только мне через реку идти одной.
...Разбрелись, разбежались, трамвай пустой,
Колеса одинокий железный стук.
- Всем по красной, как уткам, лететь на юг,
Только мне — цаплей раненой — на восток.
Закричала б, заплакала... не спасут.
Не услышат (у каждого свой расчет)
Только Яуза, высохшая, течет,
Обнажая песчаную полосу.
Утки кличут кого-то — наперебой.
Жаль, что им, а не мне, жизнь бросает хлеб:
На вокзальном перроне чужих судеб
Все мечтала услышать «я за тобой».
Все мечтала, что кто-то меня, смеясь,
Вдруг окликнет и скажет «ты мне нужна»
- Но чужие звучали все имена...
И бродягой пропащею стала я.
Я пропащей бездомных на Кольцевой,
Чья постель — то скамья, то вагонный пол;
Безнадежный, чем посланный на смерть полк
В сорок первом на западе под Москвой;
Я — заблудший в таежном глухом лесу,
Где меж елок ни ягоды, ни ручья;
Все уходят, как утки, на юг — а я
Передам свою душу на Страшный суд.
Утки больше не крякают — голос сел.
Исчезает в тумане последний клин.
Все уходят, за всеми опять пришли.
Все уходят — и мне уходить. Без всех.


Все громко захлопали. Лиля смущенно покинула сцену.
- Итак, - сказала Вероника. - Поскольку, видимо, желающих выступить больше
нет, я, пожалуй, прочту еще одно свое стихотворение. Многие из вас его уже
слышали, что неудивительно, ведь с ним я выступала на многих мероприятиях.
Называется «Телефонный разговор».


– Алло? Да, здравствуйте, кого Вам?
Да что ж такое, я не слышу Вас совсем!
Наверно, что-то с линией случилось снова,
Иль Вы молчите только, но зачем?
- Да-да, алло, звоню Вам так, сказать я
Хочу, чтоб не боялись за себя,
И эти лепестки от роз на платье
Вы сохраните в пламени огня…
Нет-нет, Вы ничего не бойтесь,
Случайностей, теперь я знаю, нет,
Я не слежу за Вами – смело пойте –
Мне лишь хотелось дать совет…
Вы линию не рвите, продолжайте жить,
Как Вы хотите, становитесь сильной,
И скоро Вы научитесь, как глупой, мудрой быть,
Безумие разрешено, оно красиво…
И не пугайтесь Вы того, что происходит,
Всего водоворота этих дней,
В итоге будет в сердце всё спокойно,
Гармония заботливых лучей…
И рядом будет тот… - Алло, Вы где? –
И линия вдруг стала тоньше,
Пропал загадка-голос на обратной стороне,
Ведь адресату знать не надо больше.


- Благодарю вас, друзья. Теперь давайте в заключение нашего вечера пригласим
на сцену нашего музыканта Константина!
Под громкие аплодисменты Костя вышел в центр с гармонью в руках и
пробасил: - всем добрый вечер! Я бы хотел исполнить недавно написанную песню,
называется она «Декабрьская весна».
Откашлявшись, Костя заиграл. Мелодичные звуки гармони заполнили собой
всю аудиторию, заглушив все остальные звуки.

Отчего сейчас во всей округе
Птицы о весне одной поют?
Отчего не рыщет лайкой вьюга;
Иль она нашла себе приют?

Отчего декабрь по столице
Не прошелся снегом голубым?
Почему он больше не резвится
Холодом крапивистым таким?

Отчего писать я начал снова,
Хоть я клялся больше не писать?
И строфа любая вдруг готова
Нежной нотой ласково звучать?

Отчего я больше не тоскую
При осенней тусклой тишине?
И теперь бывает зачастую
Просто на душе приятно мне?

Отчего мне прошлого не надо,
Отчего теперь так счастлив я?
Оттого, что ты со мною рядом,
Оттого, что я люблю тебя.

Пока он играл и пел, Вероника тоже вышла в центр и принялась кружиться в
сольном танце. Почти все последовали ее примеру. Когда же он закончил и все
утихло, Вероника поблагодарила присутствующих за потрясающий вечер и все
начали расходиться. Селин, Сомитнаков и Сева расставляли по местам парты и
стулья, Костя продолжал наигрывать на гармони разные мелодии, а Варя, Соня
и Статя убирали с парт оставшиеся угощения. И через десять минут после
окончания вечера не прекращались разговоры задержавшихся ребят о поэзии,
прозе, университете, работе, жизни и прочих делах. Селин рассказывал
Сомитнакову о своих мыслях и намерениях касательно Ани, когда к ним
подошла Варя.
- Я тут видела сегодня, как ты улыбаешься, - обратилась она к Сомитнакову. -
делай так почаще, тебе это очень идет. Что ты так смотришь на меня?
- Ничего. - через силу сказал тот, продолжая испепелять Варю гневным
взглядом.
- Ну и хорошо. Просто мне в какой-то момент показалось, что ты меня
ненавидишь, еще давно.
- Правда?
- Только не обижайся. У тебя просто взгляд такой... такой... серьезный и
пристальный.
- Беда.
- Ну ладно. В общем, я рада, что ты меня не ненавидишь, улыбнулась она и
медленно удалилась.
- Тебе не показалось, - прошептал Сомитнаков, смотря ей вслед.
- За что ты ее так? - осведомился Селин.
- Она обозвала меня типичным москвичом.
- Ну и что? Или опять обидную правду сказала?
- Сидим мы, значит, с Костей в столовой, едим, никого не трогаем. Тут она к
нам подсаживается. Мол мы старшие студенты, советов дать можем, все дела.
Она ж тогда первокурсницей только была. Ну и надо ж было Костику между
делом пожаловаться на то, что у него котлета холодная. Ну и ей непременно
надо было ответить: «Ну сразу видно, типичные москвичи». Твою мать, вот как
сейчас помню, сидели же, нормально же общались.
- Ну и что? Ну ты ж реально москвич, почему тебя это так задевает?
- Меня задевает это предвзятое стереотипное отношение ко мне как к человеку
только из-за того, что я родился в Москве. Я не против того, что я суров и
неопрятен, как типичный русский, я не против, что я похотливый, как типичный
самец, потому что это правда. Но я против того, что я изнеженный столичный
гусь, как типичный москвич, потому что это ложь. На первом курсе у меня
денег не было от слова совсем, я был вынужден перематывать скотчем
порвавшиеся зимние сапоги, жрать краденный из столовки хлеб, наспех
посыпанный солью, и ролтон за девять рублей. А она уже тогда сидела в теплой
изящной куртке. Сразу видно, с окраины.
- А я не против быть москвичом, - спокойно сказал Селин. Так люди будут хотя
бы за своего принимать. А то признают меня только те, кто сам не из Москвы, а
остальные — косятся, будто подозревают меня в чем-то, будто я деревенский
маньяк какой-то.
- Кому ты, братец, рассказываешь?..
- Что, ребят, пойдете? - Безучастно спросил подошедший к ним Сева. - они
собираются все вместе через парк пойти.
- Я, пожалуй, нет. - заявил Сомитнаков. Проветрюсь лучше.
- А мы, наверное, сходим, - ответил Селин и принялся искать глазами Аню. Но,
к его удивлению, ее нигде не было. Селин тревожно обошел всю аудиторию,
заглянул в уже пустой вечерний коридор, затем достал телефон. Там уже десять
минут висело непрочитанное сообщение: «Я ушла одна, прости, мне надо
побыть одной». Ошеломленный, Селин сначала хотел было побежать за ней, но
внезапно в его сердце словно начали вкручивать тупую ржавую отвертку. Ему
стало настолько обидно и печально, что он упал на ближайший стул, стоящий в
коридоре, сорвал с себя очки и закрыл лицо руками. «Чего ей не хватает? Чего
ей не хватает? Чего ей не хватает?» - застыл в голове один единственный
вопрос.
- Я так понимаю, сбежала, - послышался голос рядом с ним. От неожиданности
Селин вздрогнул и посмотрел в сторону голоса. Рядом с ним сидел Сомитнаков
и усталым взглядом смотрел в потолок. - Соня вот от Костика тоже сбежала. Ну
как сбежала... Она пойдет с этими, а Костик изъявил желание пойти с нами.
- Не понял? - отойдя от мыслей, спросил Селин.
- Мы с Севой и Костиком отдельно идем. Ты с нами?
- Да! - решительно ответил он.
 Через десять минут, когда Соня, Стася, Вероника, Лиля и Варя шли по
Красной Пресне, по Площади Революции, по Китай-городу и Лубянке, среди
древних стен и домов, бесчисленных магазинов и театров, Селин, Сомитнаков,
Костя и Сева шли мимо проспектов, киевского вокзала, Дорогомиловской
Заставы, среди машин, стройки и просящих милостыню молодых людей.
- Не могу я больше, братцы, устал я от этого отношения! - говорил Костя. -
Какой девушке не понравится, что за ней так ухаживают, на отдых возят? А ей,
видите ли, тесно со мной стало, я, видите ли, все за нее решаю.
- А у них всегда так, - поддержал Сомитнаков. - ты либо внимания на нее не
обращаешь, либо слишком мало свободы даешь. Они всегда найдут повод для
недовольства.
- Вот это точно! С жиру бесятся. А я так считаю, если уж любить, то чтоб до
конца и всем сердцем, с полной отдачей. А вот эта вот неуверенность, эта
отстраненность и этот надуманный консерватизм, мол до свадьбы ни-ни — все
это меня раздражает. И еще эти разные взгляды на жизнь. Мол я часто людей
осуждаю. А вы бы как отреагировали, если бы мужик в автобусе начал
намеренно громко кашлять? И так время в этом плане неспокойное, а он еще и
расшатывает, людей пугает. Можно ведь кашлять тише. Вот я ему замечание и
сделал. А она говорит, мол осуждаю. Я не стану осуждать человека, если он там
пьет или курит. Но когда такое, я осуждаю и буду осуждать. Я не буду это
проглатывать. Потому что я мужик, у меня есть своя позиция! Не знаю, почему
она этого не понимает.
- Но ты до последнего держался. Я бы так, наверное, не смог.
- А еще эта Варя, чтоб её... - добавил Кирилл.
- А что с ней?
- А ты не видел?
- Как ты понимаешь, старался в ту сторону не смотреть. А то мало ли, испугает
их мой взгляд, полицию вызовут еще, спать ночью не смогут, - презрительно
усмехнулся Сомитнаков.
- В общем, стоим мы с Соней, нормально беседуем. И Варя это видит. Берет и
подходит ко мне и вот так вот мне ладонь на спину кладет. Ну зачем? Ну видит
же всё прекрасно!
- А вот так вот. Хоть ты ей в свидании и отказал, добивается тебя, зараза.
- Вот как появилась у меня Соня почти год назад, так все они как с цепи
сорвались. Мы, конечно, и раньше были популярны, но не до такой степени.
- Мы с тобой были скорее печально известными. Ну это не так важно. А важно
то, что это закон такой. Сам же знаешь, свободный ты никому не нужен.
- Ага, закон подлости.
- Скорее, закон природы. Женщины на подсознательном уровне чувствуют
конкуренцию, вот и лезут к занятым.
- Как-то странно это, - вмешался в разговор Селин. - как-то не по правилам, что
ли.
- По правилам. - возразил Сомитнаков. - Жизнь, она всегда идет по правилам.
Только правила эти состоят из исключений.
- В любом случае, не вижу здесь никакой беды. Если ты сам искренне любишь,
и если девушка видит, что ты любишь, то всегда можно выйти из любой
ситуации, я так считаю - твердо сказал Селин.
- Просто Аня твоя - это у тебя первая девушка. Вот заведешь себе вторую или
пятую — посмотрим.
- Оййй, - протянул Сева. - ну как понять «заведешь»? Девушка тебе что,
домашнее животное, что ли, чтобы заводить? Возможность влюбиться сама к
тебе придет.
- Конечно же, она не домашнее животное, - ответил Сомитнаков. - это хуже,
намного. На нее тратиться в разы больше надо, а отдачи от нее иной раз хрен
дождешься.
 Тут Сева залился громким звонким смехом. - Напомни-ка мне, Виталик, почему
у тебя до сих пор нет девушки?
- Это интересный вопрос, - также посмеявшись, произнес Сомитнаков.
- Да ему это и не надо особо. - сказал Костя. Реально, ты же, сколько я тебя
знаю, не видел ни разу, чтобы ты хоть к одной девушке подошел.
- Я тоже не понимаю, почему ты бабником прослыл, - задумчиво проговорил
Селин. Ты же их ненавидишь, этих девушек. Как тебя только за гея не считают?
- Считают. - твердо ответил Сомитнаков.
- Как так? Как можно быть и бабником, и геем?
- Вполне возможно, если очень захотеть. Если очень захотеть прославить оным.
А так ничего удивительного, все мы кем-то да слывем: я — бабником, геем,
аморалом, нацистом, маньяком и так далее. Сева — горе-романтиком и
болтуном, Костик — самовлюбленным горлопаном и косплеером Есенина, к
тому же еще и тупым. Да и тебе, Кирилл, недолго осталось, тебе тоже чтонибудь припишут. Штампы на нас могут быть разными, но одно слово всегда
будет объединять нас в глазах людей, одно единственное прилагательное в
самом негативном его значении.
- Какое? - поинтересовался Костя.
- «Странный».
- Вот это правда, - согласился Сева.
- Почему ты об этом только с нами разговариваешь? - поинтересовался Селин.
- А с кем мне об этом разговаривать? С женщинами, что ли?
- Ну ты же с Надеждой на разные темы беседуешь, стало быть, можешь ведь с
ними нормально общаться. Но почему даже не пытаешься? Мог бы объяснить
им, что к чему. Глядишь, может и изменили бы свое отношение.
- Да гиблое это дело. Они даже слушать не станут. А если и послушают, то,
ничего не поняв, скажут с наигранной задумчивостью: «Мы никогда друг друга
не поймем, потому что говорим на разных языках». А на самом же деле, они
просто не хотят вникать в суть. Им достаточно и того, что они уже имеют в
своей голове.
Ребята прошли через Крылатские холмы и оказались по ту сторону Рублевского
шоссе, где, среди деревьев и заборов с колючей проволокой, повсюду лежали
бесхозные стройматериаты, каски, арматура, ведра и прочие предметы. Над
головами молодых людей переплетались бесконечные узлы строительных
мостов, которые вились между высокими бетонными столбами, из которых,
словно из стволов массивных деревьев, ржавыми ветками торчала арматура.
- Ничего себе — только и мог сказать Селин, вглядываясь в полумрак. Тут,
наверное, строили что-то грандиозное.
- Да щас тебе, - бросил Сомитнаков. - Это Москва, здесь грандиозными бывают
только обещания.
- Я не понял, Виталик, а с чего это меня считают тупым? - воскликнул Костя. -
Это потому что я учусь плохо?
- Разумеется. При этом, мало кого волнует, что быть умным и хорошо учиться
— это разные вещи.
- Ну и хрен с ними. Вот они там по три иностранных языка знают и учатся на
отлично, у них и повышенные стипендии, и бесплатные стажировки, ну и что?
Этих зубрилок таких много. Но они умрут, и о них никто ничего не вспомнит.
Вот что о них потом скажут? Что они отлично учились и много зарабатывали?
А я зато играю на гармони, людей веселю, поднимаю им настроение, разбавляю
их скучную жизнь, меня все знают и все запомнят.
Еще около четверти часа все четверо шли молча. Ветер качал все еще зеленые
кроны деревьев, в тусклом свете уличного фонаря начали мелькать редкие
капли холодного дождя. Свернув влево, ребята свернули на грунтовую дорогу,
по сторонам которой торчали колья полуразбитых деревянных заборов и
погнутых калиток, за которыми во тьме деревьев стояли покосившиеся
одноэтажные деревянные домики. В окнах горел тусклый свет. Было уже за
десять. Кроме них, на улице не было никого, лишь отдаленные звуки машин и
лай собак доносились оттуда, где желтым электрическим светом горели
виднеющиеся вдалеке окна домов.
- Значит, безумие разрешено... - задумчиво нарушил тишину Сомитнаков. - оно,
значит, красиво...
- Ты о чем? - спросил Костя?
- Да о стихотворении Вероники. Интересно, она на самом деле так думает? И
что она хотела этим сказать.
- Мне кажется, что ничего большего, чем было написано, - сказал Сева.
- Можно подумать, твои образы с бинтом на руке и поливкой цветов перед
уходом тоже ничего не значат.
- Не нужно придумывать скрытый смысл для белки с ружьем, если художник
имел в виду белку с ружьем. Хоть это и тяжело в силу гуманитарного склада
мышления.
- Ну как сказать... Вот иной раз просто белка с ружьем, а тут хренак — и символ
эпохи
- Я еще не умер, не дожив до двадцати семи, чтобы быть символом эпохи. Так
что интерпретируй эти образы, как хочешь.
- Ну может быть. В общем, страшновато мне иногда на этих вечерах бывает.
- Почему?
- А вы не замечали, сколько интересных образов сегодня прозвучало? Сколько
вообще талантливых стихов, талантливых людей. А вы прикиньте, что это еще
не все талантливые люди на вечер пришли. Что не все талантливые люди в
универе об этих вечерах вообще знают. А сколько таких же талантливых людей
в других университетах? А сколько за их пределами? А сколько во всем мире? А
сколько еще не раскрыли свой талант? А сколько еще не родились? Только
представьте, сколько стихов, сколько строчек, сколько таланта! Среди всего
этого таланта свой ощущаешь не то что каплей в море, скорее атомом в
космосе...
- Это да, - согласился Сева.
Дойдя до Строгина, друзья зашли в «Пятерочку» и, купив поесть и попить,
уселись на ближайшую скамейку возле тротуара, с видом на шоссе и массивные
тринадцатиэтажки.
- Эх, братцы, прям как в былые времена, - удовлетворенно протянул Костя. -
когда мы вместе после универа вот так вот стояли возле бомжатского стола и
обедали.
- Ага, и с тех пор ничего особо не изменилось, с улыбкой сказал Сомитнаков. -
У тебя пирог из местной выпечки и йогурт, у Севы — батон хлеба да ряженка, а
у меня — слойка с сыром и пакет молока. А вот и Кирилл, с чипсами и колой.
Идилия.
- У вас еда такая... - пытался подобрать слова Селин... такая... простая.
- Ну да, - иронично вымолвил Сомитнаков. Черной икры в рационе у нас,
москвичей, нет. Что, Костик, суховат пирог? Мы, поди, к такому не привыкли.
- Да ладно тебе — сказал Сева. - все мы простые люди.
- А вот интересно, - Сомитнаков посмотрел на верхние этажи
тринадцатиэтажки. - а что побуждает нас в определенный момент стать добрее?
- Или злее, - протер очки Селин.
- Нет, именно добрее. Со «злее» и так все ясно: не выспался, уволили с работы,
бросила девушка, и так далее, и мы становимся на время злее, но так-то мы
добрые. Наши знакомые и близкие прекрасно об этом знают и поэтому
прощают нам вспышки ярости, депрессию, оскорбления иной раз, ну и так
далее. А вот почему бывает наоборот? Почему человек, долгое время
находящийся в ссоре с другим человеком, вдруг ставит ему лайк в Инстаграме
или улыбается при встрече, но потом ведет себя, как ни в чем не бывало?
- А у тебя такое было?
- О да. И всякий раз, когда я вел себя подобным образом, я не мог дать этому
обоснования.
- Это точно. - закончив трапезу, произнес Костя и достал из футляра гармонь. -
Эх, ребята, был у меня когда-то один яркий свет. Какие только глупости я тогда
не делал... Вроде бы и стыдно вспоминать, а вроде и с теплотой в душе, с
добротой какой-то. С добротой прощения, что ли...
Звучная мелодия гармони наполнила собой безлюдную темную московскую
улицу.

Пробудились, заиграли реки,
Весело им биться о гранит;
Яркий свет всё льется через веки,
Но не мне малиново звенит.
Говорят: вы только посмотрите—
Он не пересдал, а всё поёт
Той, что щас в каком-нибудь мадриде
Учится, мечтает и живёт.
Я иду в ночном безлюдном парке,
Что со мной творится- не поймёшь,
Словно захотел я в перепалке
Налететь на острый длинный нож.
Я оставил бег, оставил лыжи,
Чтобы петь для девушки с карэ;
Жаль, она и вовсе не услышит
Этот, под гармонику, хорей.
И пускай она сейчас в Мадриде
Учится, мечтает и живёт;
Я таких красивых много видел—
По земле хожу не первый год.
Говорить она не стала даже,
Но а что ж тогда печалюсь я,
Ведь в любви мне точно не откажет
Родина равнинная моя.

Селин слушал, опрокинув голову за спинку скамейки и уставившись глазами на
черное беззвездное небо, в котором изредка различались быстро плывущие на
север тонкие серые облака. Ему вдруг стало хорошо и спокойно. Ему больше не
думалось и не хотелось думать ни об Ане, ни об институте, и о работе. Ни о
чем. Он просто сидел и слушал музыку, не вслушиваясь в нее.
У метро «Строгино» ребята распрощались. Сева поехал на метро к себе в
общежитие, Костя — на автобусе за Москву-реку на свой район, а Селин и
Сомитнаков отправились дальше.
Когда они пришли домой и Селин снова включил телефон, он увидел короткое
сообщение от Ани.
«Нам нужно расстаться, прости меня».