Мак Маг. Юленька, гл, 4

Сила человека – в утре, в рассвете; слабость – в сумерках.
Макс,  в здравости своего рассудка я не сомневался.
Все, что произошло во мне, уже случилось.
Все, что прогнило и свалилось в Лету – не вернуть. Я не оглядываюсь...
Прошлые переживания – примитивны, противны. На сей счёт, они легко проверяются свойствами навязывания.
Я не хотел одного, -  чтобы проявляющаяся лемниската физической сущности сумерек, сомнений духа, когда поверхность земли получает свет,  лишь рассеянный, лишь  последних своих золотых лучей под горизонт атмосферы, и не оказывает уже такого влияния на освещённость самой земли, - гражданские сумерки, - я не хотел третично знакомиться с ними.
Тогда я прикрывал оголённое тело Юленьки, присаживался рядом и ждал моей, нашей полноценной ночи.
- Простите, - вмешался я, Мак Маг, - это была секс игрушка?
 Клиент посмеялся.
- Да, Макс, игрушка, да. Разумеется, никаких уколов не было, никаких наркотиков, и ни грана ржаного зёрнышка насилия. Я купил... я ...девушку в секс-шопе, мне упаковали ее…
Я тащил огромную коробку к остановке и заплатил два места в маршрутке ради того, чтобы она видела, куда я ее везу.
- Вы говорили об…
- Случай общения на лавочке в романтике дождя? Ага. Это  тоже выдумка, Макс.
- Зачем же? Не проще воспринимать реальность за реальность и ваш выбор, собственно, вполне естественным... в наше сложное время, так скажем?
- Мой выбор? Я мог бы подыскать себе женщину сообразно своим прихотям, в принципе, и там все такое, – особенностям миросозерцания.
Но чем дальше, тем больше я понимал - мой выбор именно не был естественным. Я расскажу…
Клиент смолк, подумал, тронул нос, проведя пальцами по крыльям, поднял на меня взгляд.
- Знаете, Макс. Насчёт неживой природы…
Странная самобытность человеческая – все ему хочется одуховлетворить. Я говорил...
Всякому человеку желается быть художником и, черт знает, даже не своей жизни, а просто, пусть где-то наблюдателем. Зачем же нам краски, если все уже размалёвано должным образом, а? До нас.
Когда проявилась системность безмятежного утра, и осталась та - тень сумерек, осознание этого я понял тем, что во мне  сильно что-то видоизменилось, - я становился полноценным наблюдателем "сурковых" мелькающих однообразных, испытательных дней.
И я нуждался в партнёре рутинного, унылого людского долга - жить.
Не душа, не ложь, не живые эмоции женщины, за которыми эрозия чувственных оврагов не могли бы быть мне полезными. Нет. Мне нужен был просто честный партнёр.
С магазинной лавочки Юленьку сняли под одним именем, я - дал другое. Я сверился тогда с ней, ее перламутровыми глазами, замутнёнными – подошло ли ей моё имя? И они, Макс, просветлели, ожили.
- Вы чувствовали связь с материей?
- С неживой материей, хотите сказать? Не совсем так...
Я начинал чувствовать вообще всю соседствующую со мной материю. И живую, и не живую. И... Перестал различать в них отличия.
Все дышит, все колеблется. Стоит только пригнуть голову, прислонить ушко, прислушаться. Но, впрочем, мне ли вам  объяснять?
- Что же дальше?
- Дальше между мною и порно-игрушкой начали складываться отношения.
Да-с.
Как же это происходило, спросите? Так - в разумной тишине.
Я заботился о Юленьке, прикрывая ее от сумерек. Она радостно отдавалась мне гулкими ночами.
Так здорово техниками-дизайнерами  была устроена моя девочка. Так здорово, натурально.
Не шутка ли – три тысячи долларов! Это деньги!
Там, внутри ее я ощущал себя абсолютным мужчиной.
Она двигалась в такт моим порывам, моему бризу.
Она приоткрывала свой милый ротик и... что-то… да, Макс, что-то по-настоящему счастливое вырывалось оттуда, - запах ветра. Стеклянного, опрятного, чистого ветра.
Я разворачивал ее и глядел в лазурные глаза, не мог понять – что я умел, научился в ней чувствовать больше, нежели соседствующую природу. Ее - больше. И вторую природу человека я начинал понимать - это славное людское изобретение, которое не мог понять раньше, до поры до времени.
Связывающее мгновение, идентификация, незаконченная техника собственных чувств? Ха-ха.
Но разве может быть скопище так излишне многого?
Разве я не мог поделиться, разделиться неторопливо, расстановкой тем, что мешкалось во мне фактом, и то, что уже имею навсегда. Утро.
Утро становилось безмятежным и не поддавалось  истязаниям Того, Кто придумал эти утра, эту дикую системность, точь-в-точь повторяющуюся изо дня в день, из часа в час – «сурковый" маятник?
Разве сам я уже не стоил некоторого восхождения, награды, крупного шага вверх, опасаясь не воскресения утра, но тени призрачных сумерек?
Одним вечером, вернувшись с работы, я, не заходя в спальню Юленьки, скинув с себя уличную одежду, ополоснул руки и принялся готовить ужин на кухне.
Телевизор, новости, шкворчание масла, клокочущий чай – стандартно.
Приготовив ужин, я сел за стол, поднёс вилку ко рту.
И в это мгновение что-то пошевелилось в коридоре, - в полусвете коридора.
Мне показалось? Нет, я не сомневался.
Или… или обои, может быть, от жары издавали эдакое потрескивающее действие, или ещё что…
Я продолжал пир, но звук повторился.
Моё внимание обострилось и вилка, будто сама, выпрыгнула из руки, цокнула о кафельный пол.
Я нагнулся, чтобы поднять и услышал женский вздох.
Знаете ли, Макс, такой протяжный колоратурный вздох. Это не могло быть, да?!
А если я это не слышал, то я мог это почувствовать. Остро, фактурно почувствовать.
Что стоило мне подняться с места, и, обдаваясь прыгающими мурашками по ледяной взбухшей коже... О, это нужно было знать!
Я вошёл в коридор, я прошёл его проспект, я толкнул дверь спальни…
Юленька сидела, раздвинув ноги и держась там… то есть, так, как я любил…
Как раньше я двигал ее механическими, поддающимися суставами и желал, чтобы она так ждала меня, моего возвращения.
Но я точно помнил, что оставил тем безопасным безмятежным утром давеча совсем в другом положении, - нежно прикрыв ее, как всегда пледом от пыли. И всего-то.
Она же глядела на меня теперь, и, кажется, улыбка в ней… была живее, что ли…
Макс, так могло быть?
Шизофрения? Ха-ха.
А то, например, что люди не запирают дверей машин на общественной стоянке, нарочно забывая о грабителях. То, что хозяин бросающейся на меня собаки продолжал думать, что я подсыпал ей отраву. То, что Ольгу Олеговну вдруг отвратило от меня каким-то диким способом, а я ведь  даже не притронулся к ней…
Это не шизофрения?
Главное – не дать безмятежному утру вернуться в своё программное состояние – вернуть себя тревожным. Вот главное!
Ну, можно было понять здесь: где сшибка? Где случился сбой, факт ненужного скачка? Я желал оставаться Богом и с Богом, служить Ему и оставаться под крылом Его Великой Инерциальности.
Но что-то происходило не так. Что-то сдвинулось ли?
Рядом с кроватью лежал чистый лист бумаги, я увидел.
Он упал с журнального столика, верно, когда я ещё утром запер за собой дверь, покидая спальню Юленьки. От рывка сквозняка слетел на пол тот листок. Откуда бы ему взяться?
Я подошёл и поднял его.
Девочка глядела на меня этаким обзорным видом, - женским периферическим зрением. Глаза с иронией резинового ощущения смотрели мимо меня, да, но я ощущал обращение ее ко мне.
- Что? – Спросил я сдавленным голосом, - перебирая языком остатками яичницы. – Что?
Молчала.
Я сел за стол. Листок - на поверхность. Отёр руки о майку. Чернильной ручкой поставил точку в средине А4.
- Что? – Повторил я вопрос, относящиеся к Юленьке и - технике собственных неразделённых чувств.


Рецензии