Северные ленты или Метель в сочельник Ч. 1, гл. 9

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СЕВЕРНЫЕ ЛЕНТЫ
 
Глава девятая

- Я уже говорил во время нашего знакомства, - продолжал Верблюдинский, - что являюсь атеистом, но, тем не менее, то, что ты сейчас от меня услышишь, будет отдавать мистикой. Итак, значит, Рышков очень сильно поднялся на подпольных записях Северного и других исполнителей такого рода. Кроме Аркадия ленинградцы записали Виталия Крестовского, Александра Шеваловского, Евгения Абдрахманова, «Братьев Жемчужных», немного позже – Сашу Розенбаума. Не отставали и одесситы, у них были свои «звёзды» – Валя Сергеева, «Черноморская Чайка», Сорокин, Свешников, в Омске блистал Владимир Шандриков. Оригиналы их концертов оказались в руках Николая Гавриловича, его бизнес расширялся, но, как известно, всему есть предел, наступил такой момент, когда он уже  физически не мог выполнить такое огромное количество заказов. Коля всегда требовал оплату вперёд, а сроки исполнения при этом увеличивал, некоторым клиентам приходилось ждать посылок от него несколько месяцев. Ему звонили домой, чтобы напомнить об обязательствах, а «великий косарь» не подходил к телефону, или, услышав нежелательный голос, просто бросал трубку. Конечно, это всё не могло продолжаться до бесконечности. Однажды на него вышел один известный деятель нашего киноискусства, попросил чего-то записать, заплатил необходимую сумму, а Рышков по своему обыкновению начал тянуть резину. Деятель тот долго ждал, а потом взял и написал на него заявление. Возбудили уголовное дело, и перспективы у Коли были весьма мрачные. На его счастье об этом узнал я.

Мне потребовалось сделать пару звонков в прокуратуру Ленинграда, дело прекратили, заказчик получил свои бобины, претензии были сняты. После этого мы с Гавриловичем стали уже не просто приятелями, а настоящими друзьями. Любую запись он мне с тех пор делал совершенно бесплатно, вне всякой очереди, я оплачивал лишь стоимость бобин и почтовые расходы, пару раз, будучи по служебным делам в городе на Неве останавливался у него на ночлег. Мы ходили вместе по ресторанам, театрам и кино, побывали на концерте Виталия Крестовского, который организовал Сергей Маклаков вместе с Володей Мазуриным. Виталий тогда исполнил моё любимое «Весеннее танго», «Любушку», одну песню посвятил «нашему Великому косарю», это очень хороший певец, и я думаю, ему всё же удастся пробиться на официальную сцену. Виталий Крестовский, кстати говоря, его псевдоним, а в жизни он – Валерий Павлович Цыганок.

Частенько Николай мне звонил сюда в Саратов, поздравить с праздником или просто так поболтать, всё собирался приехать ко мне в гости, но Судьба распорядилась иначе. Наступил 1980-й, Олимпийский Год,   очень богатый на события, причём большей частью на события печальные. В этот год ушли из жизни Джо Дассен,  Джон Леннон, Володя Высоцкий и вот - Аркадий Северный. Как сейчас помню тот день, когда увидел его в последний раз – седьмое апреля, понедельник. Перед выездом в Ленинград я позвонил Рышкову, предупредил о своём приезде, а он очень обрадовался, сказал, что будет ожидать меня дома за накрытым столом, своё слово сдержал и в тот день был весел как никогда. К нам на кухню заглянула Жанна. Она была одета в модный синий джинсовый костюм, во рту дымилась сигарета, говоря проще, вся из себя.

- Мальчики, я  ухожу до вечера, не скучайте! – сказала она, шутливо погрозив  своим пальчиком.
- Иди куда хочешь, только не дыми на меня, весь аппетит портишь! – муж сделал в ответ жест рукой, как бы отмахиваясь от неё.

Жанна удалилась, оставив нас одних. Я был только что с поезда и изрядно проголодался, но слава Богу, у Коли холодильник всегда был забит продуктами под самую завязку. Про его скупость ходили легенды, однако для меня он никогда ничего не жалел, а уж после того, как с моей помощью  избежал неприятностей – тем более. На столе красовался его любимый армянский коньяк, красная и чёрная икра, копчёный балык, финская колбаса и ещё многое из того, о чём Аркадий Райкин говорил в своей знаменитой миниатюре: «Дефицит! Вкус специфический!» Мы выпили по рюмке, закусили, потом повторили, заговорили о том, о сём. Наше застолье прервал звонок в дверь.

- Интересно, кто это, я никого больше не жду, - удивлённо сказал Рышков.
Николай нехотя встал, подошёл к входной двери, посмотрел в «глазок», потом открыл. До моего слуха сразу донёсся знакомый голос.

- Сёма, ты не поверишь, посмотри, кто к нам пришёл! – воскликнул «Великий косарь».

Вошёл Северный, был он весь какой-то помятый, лицо озабоченное. Коля усадил незваного гостя за стол, сам сел напротив и вопросительно взглянул на него.

- Здравствуй, Сёма! – сказал мне Аркадий, проигнорировав взгляд хозяина квартиры, - Давненько мы не виделись!
- Да, уж давненько, - ответил я, - как поживаешь?
- Ты же видишь, что хреново, - Северный с грустью улыбнулся, - мои песни хоть иногда слушаешь?
- Конечно, твой первый концерт с «Жемчужными» - мой самый любимый.
- Правильно, слушай чаще и вспоминай  Аркашу. Ты знаешь, у меня было время многое обдумать, и пришёл я к выводу, что физическая смерть – это ещё не конец. Пока об умершем человеке помнят его родные, коллеги по работе и просто друзья – душа его продолжает оставаться здесь, среди нас и, порой, даже вступать в близкий контакт с окружающими. Не забывай меня Сёма, хорошо?
 - Что-то ты сегодня уж очень мрачный, - заметил Рышков, - вижу, тебе нездоровится. Вот самое лучшее лекарство от всех болячек!

Он протянул ему рюмку коньяка.

- Это очень кстати! – Аркадий залпом выпил, по своему обыкновению  не притронувшись к еде, -  А я к тебе пришёл по делу, ты мне поможешь, ведь так?
- Всем, чем смогу.
- Николай Гаврилович, Коля! - в голосе Северного зазвучали умоляющие нотки, - Мне срочно необходим косарь! Выручай!
 - Аркаша, ты с дуба рухнул, что ли?! Головка не бо-бо? - изумился Рышков, - Зачем тебе косарь? И как ты мне собираешься его отдавать? У тебя нет ни работы, ни жилья, ни семьи, вообще ничего нет!
 - Я отработаю. Давай запишем вместе с тобой серию моих концертов под гитару, а? У меня есть с собой из Москвы много песен на стихи моего нового друга Толика Писарева. Их никто не знает, они будут спеты только у тебя и для тебя.
 - Это что-то в том духе, что ты недавно у Раменского пел вместе с Резаном? – Николай поморщился, - Ерундовые песни, не надо мне таких, да и не особо я люблю гитарные записи. Ничем помочь тебе не могу.
- Коля, не жидься.  Дай косарь, для меня это очень важно!
- А ну, прекрати, пьяная свинья, – взорвался Рышков, - сказано тебе – нет! Лучше убирайся отсюда, пока я не спустил тебя с лестницы!

Надо сказать, что характер Николая действительно был просто взрывной. Он запросто мог выйти из душевного равновесия, перейти на крик и ругань, но злым человеком при этом всё же не был, думаю, что и тогда в его словах не было такой уж серьёзной угрозы. Северный тоже всегда отличался добродушием, весельем, ко всему относился с юмором, за это его, собственно говоря, и любили в компаниях. Я предполагал тогда, что в итоге этот конфликт будет сведён к обыкновенной шутке, но, увы, ошибся.

Аркадий вдруг резко встал со стула и глянул на хозяина квартиры таким взглядом, что реально стало страшно. Так продолжалось где-то  с минуту. Он прямо сверлил Николая своими чёрными глазами и тот на какое-то время от этого потерял дар речи в прямом смысле этого слова, продолжая  сидеть за столом.

- Вот как, значит, Коля ты со мной теперь разговариваешь, - произнёс Северный, чётко выговаривая каждое слово, -  а ведь благодаря мне ты сейчас пьёшь этот самый коньячок и кушаешь икорку, потому что дерёшь по полтиннику за перезапись моих концертов, а то и более!  Сколько за эти годы я всего напел, не щадя своего здоровья, и теперь по твоему разумению стал «пьяной свиньёй»?! Сам-то ты кто, сивый мерин, с которым женщины ложатся в постель только за деньги?! Думаешь, эти хрустящие купюры – самое главное в жизни? Ошибаешься, Гаврилыч, жестоко ошибаешься. Туда ничего нельзя забрать!

С этими словами он поднял указательный палец правой руки вверх, я заметил, как от этого жеста Николая всего передёрнуло, а Аркадий продолжал:

- Ты, скупил все оригиналы моих записей, а я знаю, что ты их скупил, у Маклака, у Владика, у других, и решил, что это теперь твоё личное, навсегда. Нет и ещё раз нет, то, что я пел, принадлежит всем, всему нашему народу! Пройдут годы, десятилетия про меня напишут книги, снимут телепередачи, в магазинах будут продаваться мои пластинки. Мне памятник поставят в моём родном городе, Коля, да!  А вот тебя все забудут, никто даже дат твоей жизни не вспомнит! Ну что умолк, умник, язык проглотил?
- Аркаша, - решил вмешаться я, - успокойся, у Николая просто нет  такой суммы денег в наличии.
- Сёма, лучше молчи, - оборвал меня Северный, - Я знаю, что скоро умру, но и твой друг ненадолго меня переживёт, ещё не раз вы вспомните сказанное мной сегодня. Ленты мои, оригиналы рано или поздно попадут в достойные руки, их обладателем станет молодой человек с чистым сердцем и открытой душой, он тоже будет певцом! А пока – слушайте мои песни, переписывайте их, распространяйте, но ни в коем случае не пытайтесь делать на них деньги. Того, кто не удержится от этого искушения, ждёт преждевременная смерть, а вместе с ним будут так же умирать все его близкие. Ну вот, теперь на этом всё. Прощайте!

Северный подошёл к столу, налил себе ещё рюмку, выпил и направился к выходу.

- Больше не смей ко мне приходить, знать тебя не желаю! – выкрикнул ему вслед Рышков, - Уезжай  обратно в Москву к своему Толику!
- Думаешь, всё, сказанное сейчас мной – бред алкоголика? – отозвался Аркадий уже в коридоре, - думай, пусть так. Но, Коля, послезавтра ты поедешь в  метро, народа в вагоне будет не много, и рядом с тобой сядет молодая женщина с двумя гробами! Это будет тебе мой последний прощальный привет.

Он ушёл, громко хлопнув  дверью, а Рышков  встал, внимательно осмотрел кухню, затем вышел в коридор и через некоторое время вернулся.

- Проверял, не с****ил ли он чего, - сказал Гаврилович, - от него в таком состоянии всякое можно ожидать, возомнил себя каким-то вещуном-оракулом. совсем перестал с головой дружить!
- Не без этого, - согласился я, - но, Коля, не сердись уж так на него.
- С Аркашей каши больше не сварить, это мне ещё Владик из Одессы говорил по телефону не так давно. Северный уже отработанный материал, недавний концерт у Маклака, о котором мы говорили – тому подтверждение. Пойдём, послушаешь его!

Мы прошли к нему в гостиную, он включил магнитофон и протянул мне наушники.  После небольшого вступления я услышал новую вариацию той самой песни о Серёге, которую Аркадий исполнил  почти пять лет тому назад. Далее была какая-то лирика, потом про Светку-малолетку и ещё одна, на мотив «Пары гнедых» уже в исполнении руководителя ансамбля – Коли Резанова.

- Ну как тебе? – поинтересовался Рышков.
- Да, как-то слабовато, и на второй стороне голос куда-то в сторону ушёл. Запороли запись…
- Вот именно, запись запороли, а Аркаха выдохся. Но, ничего, переживём. На нём свет клином не сошёлся.
- Но этот концерт ты мне всё равно потом пришли, пусть будет у меня в коллекции.
- Об этом можешь даже и не напоминать, Семён. Пойдём, ещё выпьем!
- Нет, Коля, уже хватит. Завтра мне предстоит очень тяжёлый день на одном из ваших  заводов. Застряну там, скорее всего до позднего вечера.
- Как хочешь. Ночевать у меня будешь?
- В этот раз нет. Мне сняли номер в гостинице «Россия» на Площади Чернышевского, что недалеко от метро «Парк Победы», если я там не заселюсь, это дойдёт до моего руководства и будет скандал. А послезавтра в 18.03 я уже уезжаю с Московского вокзала.
- Приеду тебя проводить, - совершенно неожиданно заявил Рышков, - заодно отдам тебе бобину с этим «Олимпийским концертом».
- Коля, нет такой необходимости, лучше потом, как обычно отправь бандероль.
- Ароныч, не возражай!
- Ну, раз ты так хочешь, пусть будет по-твоему, - сказал я, уже прощаясь, - попрошу лишь об одном, помирись с Аркадием. Сегодня вы оба были неправы, не нужно друг на друга держать зла!
 - Помирюсь, - пообещал Коля, - никого другого не послушался бы, но ты  – особый случай!

В гостиницу я приехал уже под вечер. Никуда больше ходить не стал, сразу лёг спать, так как на заводе должен был быть в семь утра. Как и предполагалось, следующий день у меня выдался очень непростым. К сожалению, Лёша,  не могу тебе рассказать о том, какие именно вопросы мне пришлось тогда решать, надеюсь, когда-нибудь ты сам обо всём узнаешь, если, конечно, Горбачёв не угробит то дело, в которое было нами вложено столько труда.

Ну а с Рышковым моя встреча, как и было договорено, состоялась перед самым отъездом на вокзале. Я уже думал, что он не придёт, когда увидел его среди провожающих, сжимавшего в руке пакет с обещанной бобиной. Коля приблизился, его глаза блестели, в них был написан испуг. Никогда до этого видеть таким «великого косаря» мне не приходилось.

- Что случилось, Гаврилыч? – спросил я у него, забирая подарок.
- Это просто какой-то кошмар, - начал говорить Рышков, сбиваясь от волнения, - еду сейчас к тебе в метро, вагон полупустой, понимаешь?
- Ну и что?
- Совершенно неожиданно рядом со мной садится особа лет двадцати пяти с большущей сумкой. Как раз мне вспомнились слова Аркадия, сам не знаю почему, заговорил с ней: «Прошу прощения, мне было предсказано, что сегодня поеду в метро, в приятном женском обществе. Это предсказание почти сбылось!» «Почему же почти, разве со мной что-то не так?» – последовал её удивлённый ответ. «Согласно сказанному, у Вас должно быть два гроба!», - отвечал я ей в полушутливом тоне.

И тут лицо женщины вдруг стало очень серьёзным.

«Посмотрите сюда!» – сказала она, раскрыв сумку.

В той сумке были  две урны, Семён, понимаешь? Две урны!!!

- Коля, выбрось из головы, это просто совпадение, - я постарался его успокоить, - забудь! Ты же серьёзный человек, а не старая бабка, которая верит во всякую чепуху.
- Согласен, всё это чепуха, но уж какая-то она слишком реальная.
- Скоро моё отправление, счастливо, Коля! Найди Аркадия и помирись с ним, ты обещал!

Сказав это, я пожал ему руку, предъявил кондуктору билет, зашёл в вагон, и уже из окна купейного вагона взглянул на перрон. Николай Гаврилович продолжал стоять на том месте, где мы расстались. Увидев мою фигуру в окне, он поднял руку, помахал мне ладонью,  и тут поезд тронулся.

 Поздним вечером 10-го числа Тоня кормила меня украинским борщом, а я рассказывал ей о том, что наконец-то вновь встретился со знаменитым подпольным певцом, конечно, не упоминая о конфликте, свидетелем которого довелось стать, а двенадцатого апреля мне позвонил Калятин, сообщил что Северный умер. На Рышкова это событие произвело очень гнетущее впечатление, лишь месяца через три мы вновь говорили по телефону, и он мне откровенно признался, что был настолько потрясён, что впал в жуткую депрессию, пытался лечить её алкоголем. Дальше на какое-то время моё общение с ним прервалось, причина тому самая банальная – мы оба были заняты своей работой.

Верблюдинский замолчал. Видно было, что он устал говорить.
 
- Семён, ты что-нибудь хочешь? – спросил Ольгин
- Алёша, у меня в горле пересохло, дай мне пить! – последовала  его просьба.

Алексей взял с тумбочки бутылку и налил воды в ложку. Рассказчик сделал несколько жадных глотков, и поднял руку, давая понять, что ему достаточно.

- Ну что же, можно продолжать, - произнёс он, - В мае 81-го года неожиданно умер Владимир Раменский, автор многих песен из репертуара Северного. Ничего о нём сказать не могу, моё знакомство с этим человеком было чисто шапочным, а Рышков относился к нему с откровенной неприязнью и в связи с его кончиной особо не горевал.

В следующем году, Сергей Иванович с подачи Николая записал  Александра Розенбаума  с «Братьями Жемчужными», концерт был посвящён памяти Аркаши. Гаврилович во время нашего телефонного разговора очень восхищался этой записью, а потом звонки от него вдруг прекратились. Какое-то время я не придавал этому особого значения, ну, думаю, мало ли что, занят человек, несколько раз сам набирал его номер, но ответа не было. Спустя время, уже начав тревожиться, не раз спрашивал у Калятина, Маклакова, но никто из них о Рышкове сказать ничего не мог, кроме того, что давно с ним не виделись. Неожиданно Коля вдруг сам  позвонил, просил срочно приехать. У меня как раз получилось тогда вырваться в Ленинград на два дня и вот я снова прямо с вокзала поднимаюсь по лестнице, нажимаю кнопку звонка рышковской квартиры, дверь открыла его супруга.

- Проходи, Сёма, - с грустью в голосе произнесла Жанна, - он ждёт тебя в комнате.

Ничего больше не сказав, она быстро ушла и закрылась на кухне. Собачка, которая всегда встречала гостей громким лаем, куда-то подевалась, не звучала и музыка, которую хозяин квартиры всегда любил включать на полную громкость, стояла какая-то зловещая тишина. Николай встретил меня сидя на диване рядом с торшером, не встал, а протянул руку и жестом предложил располагаться в кресле рядом.

- Здравствуй, хорошо, что ты всё же нашёл возможность приехать, - сказал он, посмотрев  на меня снизу вверх.

Вид его оставлял желать лучшего, Рышков  весь осунулся, был плохо выбрит, под глазами тёмные круги, руки заметно дрожали, это был уже не «Великий косарь», а морально сломленный человек.

- Коля, что произошло? – спросил я, присев напротив него.
- Всё очень плохо, Семён. Понимаешь, месяца три тому назад начал болеть желудок, ничего есть не мог, подташнивало. Пошёл к участковому врачу, получил от него направление к гастроэнтерологу, проглотил зонд, думал, понервничал вот язву себе и нажил, а он меня после этого  прямиком на Берёзовую аллею отправил, ну а там диагноз  поставили – рак желудка!
- Насколько всё серьёзно? Какое назначили лечение?
- У меня запущенный случай. Предстоит операция, и я не знаю, чем всё кончится. Вот, пока таблетки глотаю, - Рышков показал упаковку, - они не особо помогают, но другого  ничего нет. Знаешь, Сёма, очень хочется жить!
- Ты непременно выкрутишься, - с уверенностью в голосе заверил я.
- Поэтому тебя и позвал, потому, что хочу выкрутиться. Помнишь, нашу  последнюю встречу с Аркадием? Мне ведь так и не удалось с ним помириться, то, что со мной случилось – не просто болезнь, Аркашка, каким-то образом действительно заговорил эти свои бобины – оригиналы, они прокляты, и теперь это проклятие  лежит на мне.
- Коля, не говори ерунды.  Как там, в песне поётся:

Мы с тобой ведь люди - человеки,
И живём притом в двадцатом веке!

- Эх, если бы всё было так, как ты говоришь... – Николай тяжело вздохнул, - Северный стал мне часто сниться по ночам, сны эти с одним и тем же сюжетом, будто сидит он напротив, как ты сейчас, и поёт под гитару «Сладку ягоду», а потом прекращает пение, кладёт инструмент в сторону и  говорит:

Коля -  жирный дурачок,
Рак кусает за бочок.
Черти ждут тебя в Аду
И играют в чехарду!

А один раз я его видел наяву, прямо на улице, и не смотри так на меня, мой разум в порядке. Как-то раз иду домой из магазина, перехожу дорогу, чувствую на себе чей-то взгляд. Оборачиваюсь – Аркадий стоит на противоположной стороне, руки скрестил на груди и злорадно так ухмыляется! Между нами проследовал своим маршрутом переполненный «Икарус», а когда автобус проехал, на том месте уже никого не было, домой пришёл – меня просто колотило всего. После этого Жанна пригласила к нам какую-то свою знакомую цыганку. Она смотрела мою ладонь, раскладывала карты, в точности пересказала подробности последнего визита Северного ко мне и подтвердила, что эти бобины, точнее, моё тиражирование с них записей за деньги – причина всех несчастий. Тем не менее, шанс спастись у меня всё же есть.

- Скорее всего, то, что ты видел на улице – плод твоего воображения. Возможная тому причина – действие каких-нибудь лекарственных препаратов, - заметил я, - ну а насчёт цыганки, что уж тут сказать – человек в твоём положении – лёгкая добыча для всяких шарлатанов.
- Хорошо, Семён, считаешь так, ну и ладно. Я просто хочу попросить тебя сделать для меня кое-что, ради нашей с тобой дружбы. Это очень важно.
- Сделаю, что нужно. Деньги, лекарства, может быть врачи? У меня есть хорошие знакомые онкологи в  столице. Только скажи.
- Нет, сегодня мне нужна от тебя другая услуга.  Все эти мои ленты – оригиналы Северного, забери их к себе в Саратов.
- Николай, я не могу это сделать! В тебе сейчас  говорит  сиюминутное настроение!
- Мне будет гораздо легче ложиться под нож, когда я от них избавлюсь.  Проклятие должно потерять свою силу или хотя бы ослабнуть, так говорила цыганка, что бы это произошло, бобины должны попасть в руки глубоко порядочного человека, и такой человек – ты.  Семён, не молчи, скажи, что возьмёшь их!

Лицо Николая исказила гримаса, он громко зарыдал, видеть всё это было невыносимо. Я прекрасно понимал, что в таких случаях очень важен настрой больного на выздоровление, к тому же вспомнил про своего сына, который, как и ты любил слушать Аркадия и потому ответил:

- Хорошо, раз ты так хочешь, возьму твои оригиналы. Бобины, что у тебя на стеллаже, это они?
- Нет, - покачал головой Рышков, вытирая платком слёзы, - перед тобой всего лишь  мастер – копии, с них я осуществлял раскатку концертов, а настоящие оригиналы хранятся у меня на квартире, которую снимаю для одной из моих, скажем так, сотрудниц. Я её уже предупредил, что ты приедешь, отправляйся вот по этому адресу, там, в коридоре стоят три больших ящика, подготовленные к отправлению.  В двух из них – Аркадий Северный, в третьей другие блатные исполнители, забирай их.

Он протянул мне бумажку с адресом, я взял её. Наступило неловкое молчание, которое нарушил сам Рышков:

- Ну, всё, Семён, знаю, у тебя мало времени. Как это дело провернёшь, пожалуйста, позвони, мне необходимо знать, что всё в порядке. Извини, до двери не провожу, тяжело ходить. Бог даст – ещё свидимся!

Верблюдинский на какое-то время снова замолчал.  Видя, что он устал, Алексей снова дал ему воды.

- Не буду тебе, Лёша, рассказывать, как все эти бобины переправлялись сюда, в Саратов, - продолжил он, – это долго, да и к делу не относится, а с Рышковым свидеться мне больше не довелось, буквально на следующий день, после моего отъезда, его экстренно госпитализировали, прооперировали, но было уже слишком поздно, Коли не стало. Я выразил Жанне свои соболезнования по телефону и больше с ней уже не общался.

Как бы ни было грустно, но время шло, жизнь продолжалась. На работе дела продвигались успешно, сын учился в выпускном классе, грезил космосом, собирался поступать в лётное училище, Тоня занималась дачей, ну а мне в свободное время оставалось лишь слушать бобины Рышкова. Записи там шикарные, настоящие оригиналы, всё остальное по сравнению с ними – просто детский лепет, ты сам в этом убедишься.

К истории с проклятиями и заговорами я серьёзно не относился, о каких-то перезаписях с целью заработка  не помышлял, но тем не менее, как известно, обстоятельства порой оказываются сильнее нас. Есть в нашем городе один меломан-коллекционер – страстный поклонник творчества Аркадия Северного, тоже знавший Рышкова. Запомни его имя – Виктор Сергеевич Рябинин, Первый заместитель Генерального директора Базарно-Карабулакского мясокомбината, это очень влиятельный человек, мне он, порой, оказывал содействие в приобретении мясных деликатесов на праздничный стол. И вот, во время одной из наших встреч я неосторожно обмолвился о том, что все оригиналы из Ленинграда находятся у меня. Сначала Рябинин не поверил, сказал, что это сказки, что-то там тёр про надписи, которые Николай любил делать на коробках бобин, о том, что  выкупил у Жанны эти ленты через сорок дней после смерти их хозяина за большие деньги. Я сразу понял, что говорит он про те самые «мастер-копии», которые хранились на квартире Гавриловича, ему об этом ничего не сказал, но пригласил к себе домой сравнить его записи с теми, что были у меня.

Виктор ко мне приехал в назначенное время, весь такой важный, словно  Папа Римский, но, как только  услышал то, что я ему предложил, вся его спесь моментом куда-то улетучилась, и пристал он ко мне, как банный лист, мол, перепиши, никаких денег для тебя не пожалею. Я долго отказывался, ссылаясь на занятость, но потом всё же в итоге согласился, записал ему две бобины Северного с ансамблем «Обертон», а так же концерт Шеваловского под номером два, который Рышков в 1977 году выкупил у ленинградского писаря Набоки что называется, «на корню» и почему-то потом не тиражировал. Содрал я тогда с этого мясного деятеля «по-рышковски», по полтиннику за ленту, чтобы отстал и не просил ничего более, а тот только в раж вошёл, говорит, пиши мне всё что есть, буду платить по стольнику!  А время это как раз было уже предновогоднее, декабрь месяц, я сказал Рябинину, что после праздника вернёмся к этому разговору, он согласился с этим.

Ну а дальше случилась беда, в новогоднюю ночь погиб мой единственный сын, его сбил пьяный автомобилист, нёсшийся на красный свет. Жизнь после этого во многом  потеряла для меня смысл, музыка стала  не интересна, на работу ходил просто на автопилоте. Далее, через пару месяцев - ещё одна напасть: полез в коридоре лампочку ввернуть, упал со стремянки, получил сотрясение мозга, загремел в больницу, а теперь ещё и этот инфаркт. Не верил раньше, в проклятия и сглазы, не верю и сейчас, но, скажу тебе в заключение, никому ничего не пиши с этих лент за деньги, не надо, оно того не стоит. Просто слушай Аркадия, радуйся сам и давай возможность радоваться другим, тем, кто любит эти песни.

- Семён Аронович,  а вы сами не видели Северного после смерти во сне или наяву, как Рышков? – волнуясь, спросил Ольгин.
- Видел, - Верблюдинский утвердительно кивнул головой, - несколько раз во сне, но не запоминаю я подробности своих сновидений.

Его речь неожиданно прервал вошедший в изолятор Лев Дорфман. Он был очень рассержен.

- Больной, вы должны находиться под наблюдением сиделки, почему вы выставили её за дверь? – возмутился он, - И что здесь делает этот юноша? Пусть немедленно уходит к себе, Вам необходим полный покой!
- Доктор, у нас важный разговор, - мягко ответил Семён, - мы уже скоро закончим.
- Нет уж, - Лев Исаакович повернулся к Ольгину, - убирайся отсюда  немедленно! Пошёл вон!

С этими словами он начал наступать на Алексея, который от такого напора вскочил со стула.

- Утихомирься, позор нашего народа! Сам проваливай! – вдруг резко сказал ему Верблюдинский.

Дорфман  просто опешил. Такого от своего пациента он никак не ожидал.

- Я сейчас напишу обо всём главврачу, Вас вышвырнут из больницы к чёртовой матери! – процедил он сквозь зубы.
- Иди, пиши! – Семён Аронович с презрением в голосе произнёс несколько слов на идише, услышав которые Дорфман вдруг резко замолк и спешно покинул изолятор.
- Что вы ему сказали? – спросил Алексей.
- Не важно, главное - теперь он больше не будет вякать, - Семён улыбнулся, - но сейчас ты иди к себе, не надо дразнить гусей. Всё самое важное я тебе уже сказал. Увидимся завтра.
- Хорошо, Семён Аронович, отдыхайте, я передам от вас привет Кривошееву.

У дверей в изолятор Ольгин увидел  Людмилу, её лицо было встревожено.

- Что у вас там произошло?- спросила она, - Дорфман  мимо меня проскочил, как будто его кто-то кипятком ошпарил.
- У нас всё хорошо, наверно он просто переутомился на работе, - отвечал сиделке Алексей, - спасибо вам, что присматриваете за Семёном. Всего вам доброго!
- Это моя обязанность, приходите к нам снова на следующий день после утреннего обхода, - донеслось ему вслед.