гл. 1-13. Напрасные надежды на богатство

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 1. ТЕПЛО ПОД КРЫЛОМ КУКУШКИ
или Злые усмешки судьбы

Глава 13. НАПРАСНЫЕ НАДЕЖДЫ НА БОГАТСТВО

Сложные дела опекунские. – Правда и закон стоят на стороне сироты! – Где и сколько взять отцовской земли? – Компенсация в сорок тысяч лей! – Не стоит обольщаться большими деньгами, названными в суде. – Второе обретение семьи – Первая победа в битве с Катраном.


*   *   *
В последние дни марта 1940 года погода стояла просто благодатная. Назавтра будет как раз день теплого Алексия, и в поле в это время царит самый разгар посевных работ. Но оба брата Ваньки Булатовы в тот день под вечер были свободными и поэтому теперь с охоткой выполняли разные, но совсем не обременительные поручения своей тёти и мамы Степаниды, быстро управляясь с ежедневными хлопотами по хозяйству.

А вскоре с поля вернулись дядя Игнат со старшими сыновьями Петькой и Гришкой.
Повзрослевшие парни в последнее время хоть и жили по соседству, но не виделись уже больше недели из-за большой занятости на полевых работах: весенний сев не терпит промедления, когда один день действительно весь год кормит. Поэтому все обрадовались встрече и возможности пообщаться.

Ванька по-взрослому солидно поздоровался с дядей и братьями за руки, вначале с Петькой, а затем и с Гришкой. Братья к тому же ещё и крепко пообнимались, похлопывая друг друга по спине и плечам. При этом парни успели коротко потискаться, как бы проверяя друг друга в борьбе, со смехом испытывая свои силы и с удовольствием разглядывая друг друга.

Гришка расцвёл всеми своими застенчивыми улыбками с маками, а Петька сказал отцу с гордостью и довольной ноткой ревности в голосе:
- Ты смотри, папа! Ванька меня уже не только ростом, но и силой догнал. Это он в Петровке у своих родственников Борецких отъелся, наверное, да?

Довольный крепыш тут же со смехом развернулся к брату, чтобы снова внезапно залапать и заломать его, да не тут-то было: Ванька оказался готовым к новой волне проверки прочности друг друга. Петька с улыбкой порасспрашивал брата о методах укрепления силушки, в плечо шутливо подталкивал, озорничал, будто и не устал нисколечко, весь день размахивая тяпкой в поле во время посадки кукурузы.

Игнат Булатов стоял рядом, одобрительно посмеивался над силовыми затеями сыновей и племянника, который, считай, выросли вместе, и радовался таким сильным и искренним чувствам в их взаимоотношениях. Ему было всего немногим за сорок лет, но выглядел он моложаво, как будто был старшим братом своих сыновей. Высокий и крепкий, широкий в плечах мужчина с большими и сильными руками крестьянина. Но, если бы Ванька знал такое слово, то он сразу же сравнил бы дядю со статным и удалым красавцем-гусаром. В светло-каштановых волосах его не видать ни сединки. А в озорных серо-голубых глазах дяди так и плясали огоньки удовольствия от встречи с племянником. Он тоже полюбовался Ванькой точно так же, как недавно это делала его жена Степанида. Только целоваться с парнем не стал: не бабы ведь они, чтобы разводить телячьи нежности. Зато деловито поинтересовался его самочувствием и текущими занятиями, деловыми отношениями со своим соседом Байбаковым.

Ваньке очень нравится заходить к Булатовым в гости. Со своими братьями-ровесниками ему всегда есть о чём поговорить, с ними же можно и от души повеселиться. Конечно, у дяди Николая ему тоже всегда хорошо погостить. Но там растут одни девушки-невестушки, скромные да пригожие. Ну, с милой сестрицей Валькой-то по-прежнему можно всегда пошутить и найти повод, чтобы над чем-нибудь посмеяться. Но больше уже не пошалишь так озорно, как это бывало раньше. Ведь все они уже повырастали, парни и девушки женихаться-невеститься начали, так что какое уж тут может быть детское баловство!

Всё в таком же добром расположении духа в десять рук быстро управились со всеми делами по хозяйству и сели за стол. Вкусно и от души поели. Ложки так и мелькали в руках у четверых проголодавшихся парней. За столом все вели себя чинно и степенно, только коротко переговаривались. Но улыбки не сходили с довольных лиц, а озорные взгляды так и посверкивали.

Игнат со Степанидой время от времени посматривали на сыновей и племянника, переглядывались и добрели лицами. И младшенького своего невольно жалели. Вот ведь беда какая с левой его рукой вышла! Но ведь сами же они, родители, и виновны оказались в том, что в раннем младенчестве своего младшенького не обратили внимание на странности с его ручкой. Не заметили, что с ней что-то не то происходит. А потом уже поздно было лечить Ваньку, когда заметили, что его рука как бы усыхать начала из-за родового вывиха с пережатием и последующей атрофией главного нерва руки. Вот и винятся теперь молчаливо родители перед сынком: парень очень видным красавцем и добрым душой человеком растёт, но... ущербным, с обидной кличкой Культяпка.

После ужина младший Ванька Булатов остался помогать матери с посудой, а старшие парни с хозяином во главе присели на завалинку перед домом. Она деревянная и тёплая, заходящим солнцем хорошо прогретая. И Ванька без экивоков попросил дядю Игната рассказать об отцовской земле, которой всё ещё пользуются его опекуны, дядья Николай и Гавуня.

Не ожидавший такого непростого вопроса Игнат тут же потемнел лицом и напрягся. Помолчал, не опуская головы и глядя на горизонт за Длинным холмом, над которым зависло предвечернее солнце. Заметив его состояние, парни тоже вмиг посерьёзнели и застыли. Ведь все вопросы по земле – это дело нешуточное.

Встряхнул Игнат Иванович головой, посмотрел на сыновей, намереваясь отослать их, но не стал этого делать, передумал:
- Ладно, вы у меня ведь почти взрослыми стали. Так что пришла пора и вам узнать эту историю... непростую историю.

Помедлил немного, собираясь с мыслями, и начал рассказывать про своего любимого младшего брата Василия. Каким красавцем-богатырём он был, и как тяжко его болячка разбила, как долго лежал он молодым и гнил заживо... Старался крепко держать себя в руках Игнат, но иногда голос подводил его, подрагивал, и боль тугим узлом горло перехватывала...

Как ни сдерживал себя Ванька, намертво сцепив руки и низко склонив голову, но слёзы всё же закапали на землю между босых его ног. Когда заметил, что два пятна наследил уже, очень неловко стало. Глянул мельком на Петьку. Тот в начале отцовского повествования рядом сидел, притиснувшись к Ваньке и крепко приобняв его за плечо. А теперь брат отстранился и вытянулся струной, руками сжимая колени и глядя прямо перед собой немигающим взглядом, застывшем на посуровевшем лице. Со стороны казалось, что не человек это, а каменное изваяние.

А с другой стороны Гришка рядом с отцом сидел и тоже отстранённо смотрел куда-то вдаль, на заход солнца. Наведённые в неведомое пространство голубые глаза его были неподвижны точно так же, как и вытянувшееся опечаленное лицо, на котором почти не заметны были знаменитые его маки.

Ванька-культяпка сидел чуть поодаль Гришки и совсем не стеснялся шмыгать носом да здоровой рукой слезинки с глаз смахивать. Вроде и неловко ему от слабости своей, но и от слёз никак не удержаться было подростку. Ведь же о дяде родном, молодом да удалом и так рано умершем речь шла. Жалко-то как!

Девять лет было младшему Ваньке Булатову, когда умер его дядя Василий. Но видел его парнишка всего пару раз. Большой и исхудалый молодой мужчина лежал неподвижно в постели и то ли постанывал, то ли хотел что-то сказать. Ваньке сразу же жутко становилось при виде такой картины, и он старался поскорей выскользнуть во двор, чтобы там свободно вздохнуть полной грудью: в доме пахло не очень хорошо. И вот теперь эти тяжёлые воспоминания снова нахлынули на увечного подростка...

Замерла в горестном оцепенении и Степанида, возле печки вымывшая посуду. Как присела отдохнуть на скамеечке, да так и застыла беззвучно, подперши лицо правой ладонью. И по щекам её слёзы тоже катились. Но ей можно плакать без стеснения, она ведь женщина...

Поколебавшись немного и помолчав, в очередной раз собираясь с духом, Игнат всё же рассказал о том, как злой Катран, этот ненасытный Гавуня Катрановский, хитрющим лисом обихаживал его и вином угощал, чтобы половину Василиевой земли себе прихватить. И тут же повинился перед племянником:
- Не знал я тогда, что он такой гад жестокосердный. Что он жадный и психованный, про то я знал. Но чтобы так беспощадно он мог руку поднимать хоть на тебя, хоть на детей своих, даже подумать о таком не мог. Ничего подобного ни в отцовской, ни в нашей семье никогда не бывало. Знай-ка я об этом наперёд, никогда бы не согласился отдать тебя ему в лапы. Рос бы тогда ты у меня с Николаем и не бедствовал. Но в ту пору однажды оказался выпившим, вот и ляпнул о своём согласии. Ну, это чтобы тебя тётка Милана воспитывала. Но после этого пьяного моего слова Катран вцепился в меня и не отстал до тех пор, пока я на комиссии в Лозовой не отказался от своих прав на твоё опекунство в пользу Миланы.

Игнат Иванович помолчал, заново переживая содеянное собой ранее, покачал головой и сказал с затаённой ненавистью в голосе:
- Будь же он неладен, этот Катран проклятый!.. Э-э, да что тут говорить теперь...
И замолчал горестно, жалея Ваньку и себя в очередной раз осуждая за совершённую когда-то глупость. Потом добавил:
- Все дела по твоей опекунии ведёт нотариус Балан, который живёт в центре нашей коммуны*, в Лозовой. Теперь к нему нужно идти за бумагами. Он перед судом подтвердит твои наследственные права на все шесть гектаров отцовской земли, если Катран на захочет возвращать Василиеву..., ну, твою землю.

* Коммуна в королевской Румынии тех лет – это административно-территориальная единица, по площади примерно равная царской волости.

Тут все три Ванькиных брата невольно глянули на него совсем другими глазами. Ничего себе! Теперь у Ваньки одного земли будет столько же, сколько на них троих приходится. И в их глазах засветилось уважение вместе с лёгкой завистью одновременно. Только зависть эта была не чёрной, нет. Да, парни хорошо понимали, что после женитьбы земли им достанется втрое меньше, чем будет у Ваньки. Но ведь он имеет право на неё и просто выстрадал эту землю – своим горем, своими детскими слезами и многими бедствиями выстрадал!..

А дядя Игнат продолжил:
- Как только ты поженишься, то Николай сразу вернёт твою землю. У меня с ним уже был разговор об этом. Так что с Николаем спора на этот счёт не будет, он и сам всё это наперёд продумал. А вот Катран... Намаешься ты с ним.

- Не намаюсь! – вдруг зло и решительно заявил Ванька. – Очень сильно я ненавижу его и давно уже перестал бояться. Теперь только пусть попробует встать поперёк моей земли, никакой пощады ему не будет! Это три года назад он мог избить меня до полусмерти, но тогда у меня силёнок маловато было. А за эти годы я окреп, по себе об этом знаю, специально сил набирался. В Петровке среди ровесников не знаю равных себе в борьбе. Чтобы ещё сильнее окрепнуть, никакой тяжёлой работы не чураюсь и даже нарочно тяжести таскаю. Вот в марте на пахоте я меринка дяди Юзи Борщевского легко поднимал на плечи, метров десять тащил по полю и в пахоту бросал. Так что Гавуня мне больше никакой не указ. Теперь пусть он сам меня боится.

У всех Булатовых брови так и взлетели на лоб, когда услышали про эти силовые упражнения с конём. Ванька-культяпка головой закачал очень недоверчиво, у Гришки от изумления рот приоткрылся и глаза вовсю распахнулись, а Петька даже привскочил, настолько сильно обрадовался, тут же присунулся к Ваньке и давай тискать его:
- Вот это да! Вот это здорово – коня на плечах! И я так хочу!
- Я те захочу! – отец тут же приостановил молодецкий порыв своего первенца. – Нечего скотину портить и потроха ей отбивать. Ты Юзиному конику селезёнку не повредил, швыряя его оземь? – тут же строго дядя спросил у Ваньки.
- Да нет, – смутился племянник и быстро потушил на лице выражение горделивости за своё удальство. – Я всего несколько раз так делал. И пахота была свежая, земля мягкая. Да и не на бок я его кидал, а так, чтобы он на ногах не смог удержаться.
- А-а, – понимающе протянул Игнат. И тут же пристрожил Петьку: – Даже и не думай! Знаю я тебя! Вот сам нанимайся к кому-нибудь и чужих коней таскай-швыряй... А не наших!.. – и даже пальцем потряс угрожающе.
- Да понимаю я всё, папа, – примирительно сказал Петька. – Лошадей беречь нужно.

На том и закончили разговор об опекунии, Ванькиной земле и его проделках с молодым конём. Но Петька долго еще восхищался силой брата и дружка своего закадычного, всё плечи и руки его ощупывал недоверчиво. А ведь и, правда, силой они налились изрядной.
- Ну-у, теперь мне с тобой даже боязно драться будет, – сказал он как-то растеряно.
А Ванька так и вскинулся от непонимания и обиды:
- Драться?!.. С тобой драться?.. И с каких это пор драться? С чего бы вдруг нам начинать драться между собой?.. Нет, нам только стоять друг за друга надо и помогать в трудную минуту.

Братья согласно и крепко обнялись, а дядя только головой покачал, дивясь Ванькиной мудрости не по годам. К старшим братьям тут же и Гришка приткнулся, носом засопел от радости и гордости, маками своими во все щёки расцвёл. А вот Ванька-культяпка не рискнул подойти к обнявшейся троице: а ну, как затопчут его эти бугаи здоровенные? Ведь и не заметят даже...

*   *   *
Когда через пару дней управились с посадкой кукурузы, и дядя Михась Байбаков довольно щедро рассчитался за работу, Ванька по ранее сделанному уговору отправился в Петровку помогать своему дяде Василию Борецкому заканчивать засевать поля. Но, не откладывая дело в долгий ящик, сразу после завершения сева пешком отправился из Петровки в Лозовую к нотариусу Балану.

Богатый и респектабельный юрист снисходительно-вежливо принял сельского сущего нищеброда. И благосклонно выслушал жалобу, поскольку визитёр внёс нужную плату за приём. Затем нашёл соответствующие бумаги и задал вопрос:
- Кто будет платить налоги за землю?
- Я.
- И как будешь платить?
- Часть земли буду сдавать в аренду за половину урожая.
- А сам сколько гектаров сможешь сможешь возделывать?
 - На первых порах три гектара смогу поднять. А как встану на ноги, то сам стану всю землю обрабатывать.
Нотариус недоверчиво шевельнул  бровью, написал какую-то записку и протянул её Ивану:
- Пойдёшь с этой бумагой в Бельцы к адвокату Трофину по указанному адресу, – и специально внятно и раздельно назвал его.

На следующий день засветло Ванька вышел из Петровки. Раннее апрельское солнце едва поднялось над горизонтом, значит, было часов пять утра, не более. До Лозовой он добирался напрямик по полевым дорогам, а дальше до Бельц пошёл по Кишиневской трассе. Полдень ещё не наступил, когда парень впервые оказался в Бельцах, то есть, за шесть часов он одолел примерно тридцать километров пути.

Уездный город поразил своими размерами, множеством людей и лошадей. Ванька был босой и в поношенной, хоть и чистой одежде: знал же, куда направляется и накануне постирал свою одежду. Вначале юноша почувствовал себя совсем не в своей тарелке, но вскоре увидел, что босоногих и довольно грязных детей и взрослых в рваной одежде попадается достаточно много. Поэтому успокоился и почувствовал себя увереннее, но как найти нужный дом, он не знал. Спросил у одного извозчика, важно сидевшего в красивой и богато убранной коляске, как пройти по нужному адресу. От нечего делать кучер оглядел Ваньку с ног до головы и сказал в шутку:
- Давай два лея*, и я тебя довезу, куда надо.

* лей - румынская денежная единица, по валютному курсу приравниваемая к рублю.

Кучер совершенно не рассчитывал на такого неопрятного седока. Но у Ваньки деньги были, он заплатил названную сумму и, как был с грязными ногами, полез в коляску. Извозчик только крякнул от лёгкой досады на себя, но деньги уже были уплачены, вот парень с шиком и поехал к адвокату.

Дверь открыла очень изящно одетая женщина. Ванька сказал ей, от кого он явился, к кому и по какому поводу пришёл. Несмотря на неряшливый вид молодого человека, женщина вежливо объяснила, как пройти в кабинет к господину Василе Трофину. Но, заметив нерешительность визитёра, провела его до нужной двери.

Ванька постучался и вошёл в комнату, в которой был наведён идеальный порядок, а пол начищен до зеркального блеска. От неловкости из-за своего внешнего вида и грязных ног, юноша не смел переступать на месте. Ответил на вопросы, кто он такой и что ему нужно. Затем, подчиняясь жесту адвоката, осторожно подошёл к столу и передал записку от нотариуса.

Господин Трофин внимательно прочёл её и начал задавать такие же вопросы, что и нотариус Балан: кто и как будет платить за землю и так далее. Сказал также, что в этом случае закон и правда стоят на стороне сироты. Нельзя сказать, что смущённый Ванька до конца осознал смысл этой фразы. Затем адвокат что-то дописал на записке нотариуса и вернул её со словами, что желательно сегодня же или как можно скорее ещё раз попасть к господину Балану. А тот знает, что нужно делать дальше.

Окрылённый словами о правде и законе Ванька не шёл обратно, а летел, казалось. И за три с половиной часа добрался до Лозовой. Поэтому успел в тот же день во второй раз попасть к нотариусу.

Господин Балан изучил приписку к своей записке и сказал, что для продвижения дела нужно срочно заплатить сто лей государственной пошлины. Потому что через три дня состоится очередное ежемесячное заседание комиссии по опекунству, на которую заявителю нужно будет прийти со свидетелями. А иначе придётся ждать ещё месяц.

Объявленная сумма была немаленькой, но такие деньги у Ваньки были. Во внутреннем кармане, пришитом на пояс брюк спереди слева, он носил все свои сбережения, поэтому заплатил нужную сумму и со спокойной душой пошёл в Петровку к дяде Василию.

*   *   *
Как и было условлено, через три дня Ванька пришёл в Лозовую на опекунию – на заседание комиссии по опекунству. Вызвали сюда и опекунов, Николая Ивановича Булатова и Гавриила Михайловича Катрановского. Ещё пришли человек десять Ванькиных свидетелей. Никто не отказал сироте в просьбе поехать в Лозовую, чтобы подтвердить его права на отцовскую землю.

Первым позвали Ваньку. В комнате сидели знакомый нотариус Балан и ещё несколько господ. И снова они начали задавать вопросы, кто и как будет платить за землю. Ванька ответил.
- Где и сколько хочешь взять отцовской земли?
- Один гектар на Школьном Лоте, один – на Пшеничнецком холме и один гектар в Залесье.
Задавали и другие вопросы:
- Как тебя содержали? Как обували-одевали? Как кормили-поили? Как обучали? Почему так плохо одет и не обут? Тебе что, не во что одеваться?
- Да вот одет, – ответил Ванька и не совсем честно показал на своё рваньё, потому что у него была и получше одежда. – Другой одежды нет.
- Так, понятно. А как ты жил эти десять лет без родителей?

Ванька рассказал, что вначале он очень хорошо жил у дяди Николая Булатова. И как плохо жилось ему два года у дяди Гавуни, то есть, у Гавриила Катрановского. Как служил потом у тех-то и тех-то, как работал на того-то и того-то. Что у одних работал за плату, у других за еду, у третьих за одежду – это кто и как мог рассчитаться с ним.
Закончив расспросы, члены комиссии отпустили молодого человека. А затем по одному стали вызывать опекунов. Выходили они раскрасневшимися и недовольными. После них одновременно позвали всех свидетелей...

*   *   *
Материалы заседания опекунской комиссии передали в уездный суд. И в начале мая он состоялся – неотвратимый и безжалостный. На выездном заседании суда в здании правления Лозовской коммуной (так при румынах стала называться бывшая царская управа волостью) присутствовал адвокат Трофин, защищавший интересы сироты. Поэтому с Ваньки он взял только половину своей таксы – пятьдесят лей. Ванька, подивившись новому слову и не очень большой сумме денег, тут же рассчитался с адвокатом за услуги.

суд вынес решение: за десять лет нерадивого исполнения своих обязательств по опекунству сироты через шесть месяцев опекуны должны были выплатить Ивану Булатову компенсацию в сорок тысяч лей. То есть, каждый опекун должен был заплатить по двадцать тысяч лей, независимо от степени личной вины.

Названная цифра была настолько ошеломительной и невероятной, что в замершем зале заседания суда никто из присутствующих не мог ни шелохнуться, ни слова вымолвить. Ванька, опекуны и свидетели – все были просто подавлены громадной суммой денег, которые опекунам предстояло выплатить Ваньке. Сорок тысяч лей! Таких больших денег люди не то, что в руках никогда не держали, но даже в глаза ни разу не видели! А Катран так яростно засверкал глазами, что готов был на месте разодрать Ваньку в клочья. Да вот беда: закон был не на его стороне.

Ивану и свидетелям судебное это дело казалось неправдоподобным. Он же ведь сирота бездомный, а ты посмотри, что на белом свете делается! Справедливый закон защитил его, и судей никто не смог подкупить. Значит, есть ещё правда на земле! Поскольку суд заседал в первой половине мая, то мужики тут же прикинули, что аккурат к Михайлову дню Ванька Булатов станет невероятно богатым человеком. Кроме опекунов, за него сильно порадовались все свидетели. А это были михайловские, жеребковские и петровские родственники, односельчане и друзья-ровесники. Радовались за сироту и очень уважительно отзывались о суде, вставшем на его защиту.

И всё-таки решение суда показалось Ваньке несправедливым. Очень жалко стало ему дядю Николая, в доме которого ему так хорошо жилось в детстве и подростковом возрасте. И он обратился к адвокату, господину Трофину, чтобы Николая Булатова не наказывали так же строго, как Гавриила Катрановского. Адвокат выполнил просьбу подзащитного и обратился к председателю суда и господам присяжным заседателям с предложением о смягчении наказания для Николая Булатова. Но после короткого совещания суд оказался неумолимым и остался при своём мнении, что оба опекуна не справились с возложенными на них обязательствами по достойному содержанию, воспитанию и обучению сироты.

После оглашения окончательного приговора суда Николай Булатов вышел едва ли не в лепёшку раздавленным. Сломленным его назвать нельзя было, конечно: голову он держал высоко и спину прямил гордо. Но ни с кем из свидетелей он не заговорил, даже с родным братом Игнатом, выступившем на суде в качестве свидетеля. Возникший ледок в отношениях между родными братьями все тут же почувствовали. И виноватым при этом почему-то выглядел Игнат. Зато Ваньку дядя Николай ничем не попрекнул, лишь коротко глянул с большим отчаянием во взгляде. Просто сел в телегу и домой уехал в одиночестве, ни с кем не попрощавшись. Но по всему было видно, что на душе у Николая Булатова было очень тяжело. Он даже сгорбился, когда садился на облучок.

Зато разъярённый Катран прямо во дворе правления Лозовской коммуной гневно кипятился и грозился ни копейки не дать безродному байстрюку. И много гадостей о своём бывшем подопечном наговорил, осыпая его проклятиями и самыми нелестными словами. Но к Ваньке с угрозами не подступал, в драку не полез. Возмужавший и окрепший Ванька теперь смог бы и сам за себя постоять на равных. Но за него стеной встали все свидетели. Общее их осуждение было настолько явным, что Катран плюнул напоследок, вскочил на свою телегу и, стоя на ногах, вскачь вынесся на ней со двора коммуны. Кнут со свистом так и гулял по крупам ни в чём не повинных лошадей, и бедняги вскачь неслись от разбуянившегося хозяина, не чуя ног под собой...

А Ваньке было наплевать на все эти Гавунины слюни поганые. Пусть брызжет ими, сколько сможет, а то хоть и подавится ими. Но по осени денежки, все до одной копеечки, отдаст, как миленький, и никуда не денется! С него Ванька мечтал содрать всю компенсацию без жалости! В своё время он ни капли сожаления не знал со стороны Катрана, вот и пусть этот гад получит по всем своим опекунским «заслугам».

Но уже тогда, в день суда, Ванька решил, что с дяди Николая Булатова возьмет деньги только по справедливости и по самой малой мерке – часть суммы за родительский дом и отцовский инвентарь, а посевным зерном и другими сенами дядя рассчитается с ним за пользование отцовской землёй. Не собирался он становиться неблагодарной и жадной скотиной, как этот Катран проклятый.

*   *   *
Через неделю после суда пришёл Ванька в гости к дяде Николаю. Как считал, раньше нельзя было этого делать, пока свежая рана сильно кровоточила. Знал, какое горе навалилось на семью, совсем небезразличную для него. Чего уж тут бередить ему душу? Ведь в доме дяди Николая три девушки на выданье поспели, а тут ему такие огромные деньги неизвестно где нужно собрать до Михайлова дня.

Всю эту неделю Ванька был занят на заработках. Брался за любую работу, чтобы скопить побольше денег, потому что из-за суда он сильно поиздержался, даже взял деньги взаймы у дяди Василия Борецкого. Кроме того, его озабоченность была вполне обоснованной: в течение лета нужно решить вопрос с женитьбой и жильём. А это опять дополнительные расходы, и немалые. Но тянуть со свадьбой до конца осени ему не было резона. Никакого значения не имело для него также и то, кто станет его женой. На какой-нибудь девушке на выданье возьмёт, да и женится – всего-то забот. А пока что ему нужны были деньги, и он срочно и усердно зарабатывал их...

Возившаяся во дворе возле летней печки тётя Мария очень сдержанно встретила племянника, в дом не пригласила. Её припухшее лицо красноречиво говорило о том, что за все эти дни наплакалась она немало. У Ваньки колючий комок в горле так и застрял от жалости к ней. Вот о ком, о ком, а о любимой тёте своей он совсем не подумал! И, получается, не пожалел её слёз, не пришёл раньше, чтобы успокоить и обнадёжить своими планами об очень умеренной плате, а не той, что суд назначил. Поэтому едва смог взглянуть на неё из-за чувства своей большой вины. Лишь негромко попросил позвать дядю Николая, после чего безучастно присел на завалинку перед домом, будто совершенно чужой человек.

Дядя был занят чем-то во дворе за сараем. Судя по звукам наковаленки, чинил что-то из инвентаря. Подошёл. Тоже очень сдержанно поздоровался, не подавая руки, и присел рядом. Закурил. И тут у Ваньки глаза на лоб так и полезли: он давно знал, что вскоре после завершения службы в царской армии дядя Николай бросил эту поганую привычку. Лет двадцать не курил, и вот – на тебе!..

Ошарашенный парень вздохнул поглубже, собрался с духом и, не глядя на дядю, несколько отстранённо заговорил о том, что на суде не ожидал такого оборота дел с компенсацией. С него, дяди Николая, намерен взять только самую малость, а вот лютому Катрану ни копейки не уступит, пусть платит все двадцать тысяч лей.

Дядя не сразу и очень сдержанно, но всё же облегчённо вздохнул, расслабился и оперся спиной о стену дома. И заговорил тоже отстранённо, глядя прямо перед собой:
- Мне ещё в Лозовой сразу стало понятно, что ты не согласен с решением суда по отношению ко мне. Но суд есть суд, он своё дело по закону правит. И его решения нужно исполнять. Ведь он же тебя защищает, твои права.

Дядя Николай совершенно невольно погладил понурившегося Ваньку по голове и тут же смутился из-за проявления своих тёплых чувств. А Ванька даже съёжился от этой ласки: не ожидал такого от дяди, да и забыл уже, когда в последний раз такое бывало! К тому же, разве им до нежностей сейчас, в таком тяжком переплёте, в который они попали по решению суда.

А дядя продолжал говорить таким мудрым и проникновенным голосом, что у Ваньки в груди защемило, разрывая её на части от злости на Катрана и от неоспоримой справедливости дядиных слов:
- Сынок..., Ванюша, ты послушай меня... Катран, конечно, гад порядочный. Да и Милана тоже язва ещё та. Но ты о семье их подумай, о детях. О твоих двоюродных сёстрах и братьях. Шестеро их уже, понимаешь, шестеро! Старшей всего одиннадцать годков, а остальные мал-мала-меньше. А в нищете как эту ораву прокормить и содержать, ты подумал?
- А обо мне он хотя бы раз подумал? – возмущённо вскинулся Ванька.
- Ну, на то он и есть Катран, как акула. Но неужели и ты тоже стал таким же жестоким? Вот сын их Стасик годами сейчас младше, чем был ты, когда осиротел. Неужели тебе хочется, чтобы он такое же горе горькое мыкал, как и ты?
- Он при родителях растёт, – заерепенился Ванька, в своё время ничего хорошего не знавший от детей Катрана.
- Но ты и сам знаешь, какие они на руку скорые к своим же детям, и какие тяжёлые у них руки.
- Знаю! Уж что-что, а это я очень хорошо знаю.
- Вот и подумай, не горячись. Ведь не одного Гавуню накажешь, но в числе прочих его домочадцев пострадает и его годовалая Фанька... или как там её зовут... Фаинка. А она в чём виновата перед тобой? А малые Гжесик с Симкой и остальные дети Катрановские неужто так много плохого тебе сделали?.. Что ни говори, но двадцать тысяч лей – это не шутка. Это в какие же долги влезать надо, чтобы собрать такие деньги? В банке взять заём? Но кто ссудит большие деньги человеку, который заведомо не сможет вернуть их?

Камнями на голову падала эти слова правды. Но Ванька снова упрямо вскинулся:
- Так что мне делать теперь? За просто так простить всё Катрану? А самому как дальше жить? Всё так же впроголодь, как до сих пор? И с чего мне зачинать своё хозяйство и семью?
- Нет, впроголодь жить ты не будешь. С Гавуней я уже говорил о том, как думаю рассчитаться с долгом перед тобой. Суд назначил нам штраф неподъёмный. Даже если продать всю землю, дом, утварь и урожай, а самим пойти по миру побираться, то всё равно таких денег нам не собрать до Михайлова дня.

Дядя вздохнул тяжко и продолжил:
- Но помни, что и тебе осенью нужно будет в виде налога на доходы заплатить десятую часть от назначенной судом суммы. И деньги эти немалые – четыре тысячи лей, сам знаешь.
Ванька утвердительно кивнул головой.
- Осенью к тебе с исполнительным листом приедут жандарм с приставом и спросят, как мы рассчитались с тобой. Что скажешь в ответ?
Ванька недоумённо уставился на дядю: об этом он ещё не думал.

- Но тебе придётся подписать бумагу и указать, рассчитались ли мы с тобой. Если напишешь, что мы не заплатили тебе деньги, то меня с Гавуней заберут в тюрьму. А наши дома, землю, скот и имущество опишут, чтобы оправдать судебные издержки и покрыть твою задолженность по налогу. Но продадут наше добро за сущие копейки с таким расчётом, чтобы тебе всё же не хватило денег на уплату налога. И они сами же растащат всё добро, нами нажитое. А затем через пять лет отнимут и твою землю за неуплату земельного налога, если ты не сможешь на ноги встать. Так что ни тебе, ни мне с Гавуней от этого гиблого дела никакой пользы не будет. Одно только разорение для всех нас произойдёт. Поэтому я вот как думаю: осенью тебе всё же лучше будет написать в бумагах, что мы с Гвуней полностью рассчитались с тобой, и по деньгам у тебя нет претензий к нам.

Ванька изумился этим доводам и возмущённо посмотрел на дядю, а тот продолжал убеждать:
- Знаешь, слышал я о похожей тяжбе в Помпенах. Был там такой же случай. И для всех всё плохо закончилось. Ни опекуны не смогли рассчитаться с племянником, ни тот не смог заплатить налог. Но жандарма с приставом это не интересовало. Всех троих арестовали, и в участок отвезли. Что с ними дальше стало, не знаю, а как получилось, и сам видишь. Вот нам и надо заранее хорошенько подумать, как бы точно в такую же передрягу не попасть. Так что ты раньше времени не радуйся большим деньгам, названным на суде. А подумай о том, как тебе осенью заплатить четыре тысячи лей за якобы полученный доход. От этого тебе никак и никуда не уйти.

Чем дальше говорил дядя, тем сильнее поникал головой Ванька. А потом и вовсе приуныл. Таких больших денег у него никогда не бывало. И горькие мысли нахлынули на него: «Если я из Катрана не выбью хотя бы две тысячи лей для уплаты половины налога, то придётся мне в тюрьме плакать горькими слезами по своей земле. Да-а, вот тебе и суд! Вот тебе и справедливость закона...».

- ...И вот о чём я уже пару раз толковал с Катраном, – тем временем продолжал говорить дядя Николай. – Человек он, конечно, жадный и никаких денег тебе давать не собирается. Но я надумал, как загнать его в угол с тем, чтобы не пострадали мы все – ни я, ни ты, да и сам он тоже. Я предложил Гавуне, чтобы каждый из нас заплатил тебе по тысяче рублей за каждый год опекунства. Деньги эти  – десять тысяч лей – тоже немалые. Но нам с Гавуней выплатить по пять тысяч лей значительно легче, чем по двадцать. Всё же это в четыре раза меньше, чем суд назначил. При этом получается, что за весь срок пользования твоей землёй нам придётся заплатить с каждого гектара земли примерно по сто семьдесят лей за год. Это совсем не дорого для арендной платы.

Ванька удивлённо и недоверчиво глянул на дядю, а тот продолжал развивать свою мысль:
- Да, моей семье очень трудно будет на первых порах. Но твоей землёй и твоим инвентарём я десять лет пользовался? Пользовался. Так же пользовался и Гавуня. Поэтому решение моё справедливое. К тому же, больше половины этих денег у меня уже накоплено. Их я начал откладывать сразу же, как Василий помер. Вернее, когда мы отчий дом продали, тогда я и отложил первые пятьсот лей думал подарить их тебе на свадьбу.

Заметив удивление и благодарность в Ванькиных глазах, дядя убеждённо продолжил:
 - Ну, а кто ещё тебе поможет, кроме родных? Они тоже какие-нибудь деньги подарят тебе на свадьбу. Но у Игната, например, специально для тебя ничего не отложено, как он сказал. Сам он не подумал о тебе, и я в своё время его и сестёр Марию с Женей, да и петровских Борецких не надоумил об этом.
При этих словах у Ваньки даже слезы выступили от чувства благодарности к дяде. Вот и здесь он подумал о нём, оказывается, и о многом загодя позаботился.

А дядя Николай всё говорил:
- Видишь ли, до суда я рассчитывал за каждый из трёх гектаров земли Василия по тысяче лей заплатить тебе. И собрал эту сумму. Но суд назначил едва ли не в семь раз большую выплату, и для меня это совершенно неподъёмные деньги. Но за лето и осень недостающие две тысячи до пяти тысяч лей я соберу, уверен в этом. Вот подсвинка на всякий случай прикармливал, вдруг кто-нибудь зашлёт сватов к моим дочерям. Но теперь свадьбу придержу, а осенью продам кабанчика. Жеребчика нашего молодого думал оставить взамен старого нашего Лёдика, но тоже продам. А Лёдик ещё год-другой на нас поработает. Часть урожая с полей, а также весь мёд, брынзу и шерсть продам, да и вино тоже. Ничего, мы и бражкой перебьёмся. Так что нужную сумму денег к осени я соберу. А к следующей осени всё у меня выправится. Вот тогда и свадьбы играть начнём, и коней молодых заводить.

Обдуманно и веско говорил дядя, а в конце своей длинной речи даже улыбнулся своим мечтам о радужной перспективе. С грустинкой, но улыбнулся. Как же хорошо стало Ваньке рядом и доверчиво сидеть с ним и говорить о жизни! Только подумал, что «дядя Николай справедливый, а вот у Катрана из глотки попробуй хоть копейку выдрать...», как дядя продолжил говорить, будто мысли его услышал:
- Так вот, чтобы Катран не вздумал артачиться в нежелании платить названные мною пять тысяч лей, мол, он и так кормил-поил-одевал тебя всё это время, так что с тебя хватит и возвращённой земли...

Ванька даже лицом потемнел от услышанного: это Катран-то кормил и одевал его? Катран?! От возмущения он даже весь раздулся, чтобы выплеснуть свой гнев словами опровержения, но дядя понимающе улыбнулся и приобнял племянника:
- Да знаю я, Ваня. Всё знаю. Бесстыже врёт он, лишь бы деньги не платить. Но я сказал ему, что свои пять тысяч лей уплачу. Потому что тех трёх тысяч лей, что я скопил, тебе не хватит даже на уплату налога. А ведь тебе предстоит ещё свадьбу справлять и дом покупать. Вот я и решил, что платить нужно не за гектары земли, а за годы опекунства. При таком раскладе вещей даже из моей половины денег тебе хватит оплатить налог и прожить на первых порах. А уж что ты в исполнительном листе про Катрана запишешь, и будет ли повторный суд над ним, если он откажется платить, это уже его дело.

Николай помолчал, размышляя о возможном поведении Гавуни Катрановского, недоверчиво покачивая головой и как бы усмехаясь:
- Но один на один с ним я тебя не оставлю, об этом так и заявил Катрану. У меня с ним свои давние счёты тянутся ещё со времён дележа земли и имущества Василия... ну, твоего считай, добра. Но Гавуня ведь не полный дурак и не станет доводить дело до повторного суда. Потому что тогда ему, кроме положенной тебе компенсации, придётся заплатить ещё и штраф за неисполнение решения суда и возместить повторные судебные издержки. Так что в любом случае Катрановы деньги, все пять тысяч лей, осенью ты сможешь получить. Вернее, ты их обязательно получишь. В этом мы с Игнатом поможем тебе. Ничего-ничего, не разорится о этого Гавуня и нужные денежки всё равно найдёт, никуда не денется. А потом потуже подпояшется, ещё злее в работе станет, пчёл разведёт, свиней-телят откормит... А там, глядишь, и он тоже выправится. Но жить ему будет потруднее, конечно, чем мне. Ну, так на то он и моложе...

Дядя снова замолчал ненадолго, что-то прикидывая в уме, и заговорил, как бы продолжая заочный спор с Гавуней:
- Да, у него шестеро детей малых. И помощи от них почти нет никакой. А у меня сейчас хоть и есть пятеро помощников, но из них три девки на выданье. Тут только успевай деньги копить да приданое готовить... Так что зря Гавуня попрекает меня помощниками, очень зря...

Дальше говорили уже спокойно, поскольку главный вопрос был решён. Дядя пообещал вернуть в исправности весь отцовский инвентарь, которым он пользовался, сказал, что поможет молодым обустроиться в новом доме и поля вспахать, что семенной материал выделит...
- Короче, заживём мы с тобой Ванька не хуже, чем когда-то с Василием и Игнатом мы жили. Да и брат в стороне не останется, поможет тебе на ноги встать. Ты же знаешь, что и он тоже... что все мы любим и жалеем тебя.
- Знаю... – только и смог тихо выдавить из себя Ванька.
Растроганный юноша не замечал, что давно уже тесно притулился к дяде Николаю, а тот крепко приобнял его за плечи. Так и сидели рядком, говорили.

Да, вовсе не ради красного словца дядя Николай назвал Ваньку сынком! Ведь очевидно, что он всё так же любит его, как и раньше, что продолжает заботится. И, если взять по сути, то он давно не дядей является Ваньке, а стал как бы вторым отцом. Всегда помнит о своём племяннике-сироте и хлопочет о нём, как может.

А тут и успокоенная тётя Мария подошла. Всё это время она поблизости стояла и весь их разговор слышала. Постепенно отошла от снедавшей её тревоги за будущее своей семьи и дочерей в особенности. За неделю ослабевшая от слёз и постоянных переживаний, теперь она ласково улыбнулась Ваньке и пригласила мужчин к столу. Ну, и как тут откажешься? Да, конечно же, Ванька даже и не думал об этом, а только сильно обрадовался тому, что она отошла душой, сердечно поблагодарил за приглашение и следом за дядей вошёл в дом.

Сидевшая возле окна на лавке у стола Валька вскинула на него глаза и заулыбалась в ответ. Значит, знает уже о разговоре отца с братом, через окно слушала их. Хотя по всему прекрасно видно, что глаза её тоже сильно зарёваны. Вот всегда у неё так выходит, что хоть пополам разорвись: ей и свою семью жалко, и Ваньку тоже. А с судом этим проклятым всё так плохо получилось, что хоть на куски разорви своё сердце, а беде никак не помочь.

Старшая сестра Нелька с младшей Наташей вели себя очень сдержанно, на Ваньку глаз не поднимали, как будто это он лично был виноват в таком злом решении суда. Десятилетний Игнатик не понимал, отчего это всю неделю в доме бабский рёв стоял. Но знал, что мама и старшие сёстры плачут из-за Ваньки. Вот и дичится теперь, стоит в сторонке, пристально смотрит прищуренными глазами и не улыбается. Хорошо хоть, не супится и не отворачивается.

Зато у семилетней Дашули улыбка во весь рот засияла: она давно Ваньку не видела, вот и соскучилась. И теперь радуется гостю, который всегда любил повозиться с нею, не раз бывало, что на плечах вприпрыжку катал её по двору и угощал чем-нибудь вкусненьким, например, ароматным полевым яблочком от зайчика-попрыгайчика.

И – вот же чудо! – от чистосердечной этой детской улыбки в доме сразу как-то посветлело. Словно невидимой сабелькой Дашенька рассекла возникшее в доме напряжение. Тётя Мария обняла меньшую дочь, по головке погладила, ласково поворковала с ней насчёт радости по гостю долгожданному. На этом и все домочадцы невольно заулыбались. А ведь и, правда, по Ваньке очень соскучились, и если бы не этот суд...

Заметив смущение Игнатика, не знавшего как теперь себя вести из-за только что выказанной неприязни, Ванька сам подошёл к нему, по взрослому пожал мальчику руку, после чего тот уткнулся ему в грудь головой и крепко обнял за пояс. Тут только и оставалось, что погладить братишку по голове, что Ванька с радостью и сделал. Он бы и всех сестёр переобнимал и перецеловал бы, так легко и хорошо у стало, но обошёлся так только Дашей и звонко – за всех-всех в доме! – поцеловал её в пухленькую щёчку.

Быстро накрыли стол, помолились и неспешно, с удовольствием поужинали, как в этом доме такое бывало во все времена. Давно уже Ванька не ел так вкусно и в такой душевной обстановке! А ведь когда-то в этом доме вот так же аппетитно ел он каждый день до тех пор, пока его не отдали в лапы Катрана. Позже, когда он заходил иной раз к дяде Николаю, уже чувствовал себя как бы оторванным куском и гостем, хоть и желанным. А вот теперь он тут снова дома. Дома! Опять он сидит в кругу своих, и снова всё у них хорошо, как и прежде.

Разволновавшемуся парню едва удалось продавить комок в горле, который мешал есть вкуснейшую пшеничную кашу, сваренную вместе с мелко порубленной картошкой, заправленную до золотинки обжаренным лучком и посыпанную натёртой брынзой. Казалось, что вот так и ел бы всю жизнь эту кашу, лишь бы она никогда не заканчивалась. И чтобы никто из Булатовых никогда не спешил подниматься из-за стола, настолько хорошо ему стало чувствовать себя своим во вновь обретённой семье.

*   *   *
Через три дня на Горянской дороге Ванька встретился с Гавуней, ехавшим навстречу на телеге. Катран остановил лошадей и молча показал кнутом, чтобы парень тоже остановился. Но такое барство возмутило Ваньку: «Ишь ты, гордость свою он станет показывать мне!». Будучи не хуже Гавуниных, гонористые польские корни в нём так и взыграли, отчего он невозмутимо прошёл мимо телеги.

- Иван, постой! – крикнул вслед Гавуня.
Но крикнул не привычным для него повелительным тоном или грозным ором, с каким раньше обращался к прикормышу, а позвал как-то растерянно и даже встревожено.

Ванька остановился, но к бывшему опекуну не подошёл. Смотрел на него дерзко и вызывающе – мол, чего от меня надо? А про себя уже подметил торжествующе: «Ага, теперь я для тебя больше не байстрюк, а Иван. Что ж, это неплохой знак». И надменно демонстрировал своим видом, что подходить не собирается.

Но ведь не станешь же о деликатных вещах кричать на всю улицу, поэтому Катрану поневоле пришлось спрыгнуть с телеги и подойти к Ваньке. Да, не зря после печально знаменитого ночного случая с потравой Мартьяновой кукурузы стал опасаться Катран, что подопечный его вырастет крепким и смышлёным. Вот и вырос на его голову! И уже коготки с клювиком своим показывает, паршивец.

От возмущения Гавуня так и сжёг бы наглеца своим огненным взглядом. Но Ванька стоял вызывающе спокойно и независимо, как та библейская купина неопалимая. И глаз не потуплял. А в них сверкали только ненависть и неприязнь. «Крепкий орешек вымахал, такого враз не проведёшь», – Гавуня вмиг оценил Ванькино настроение, поэтому лезть в бутылку не стал.

Глядя вдаль мимо ненавистного племянника, вопрос задал ровным тоном, хотя выдерживать его удавалось с большим трудом. Спросил, как о давно известном:
- Николай правду говорит о пяти тысячах?
Разводить разговоры с врагом не хотелось, поэтому Ванька ответил кратко и твёрдо:
- Да. С каждого. И ни на копейку меньше.

Что за буря вытворялась в это время в душе Катрана, одному только ему и богу известно. Поэтому он помолчал, пока гонял по лицу желваками, пока смог снова взять себя в руки, после чего продолжил разговор:
- А если в бумагах жандарма напишешь не про двадцать тысяч, а только про пять?
- С Вас лично и с цётки Миланы я бы все двадцать тысяч содрал. Без жалости, которой не знал от вас. Но ради детей ваших согласен на пять. Это дядя Николай уговорил меня. Не хочу, чтобы Стасик с Гжесиком и девчонками бедствовали так же, как я у вас когда-то, – не говорил, а ледяным тоном отрезал Ванька.

В лютой ярости Гавуня даже задрал подбородок, но снова взял себя в руки, помолчал и с трудом продолжил говорить:
- Деньги получишь... Ты цену моего слова знаешь.
- Знаю. Но и Вы знайте о моём слове. Сначала отдадите деньги, вся пять тысяч до копеечки. И только потом я подпишу бумаги, что у меня к вам нет претензий.

Катран коротко и тяжко глянул на Ваньку. Но даже в свинцовом этом взгляде юноша успел уловить некое колебание и смятение крепкого силой воли мужчины. То ли вспомнил бывший опекун, как трудно сам на ноги становился, то ли ещё что-то промелькнуло в его глазах. Никак, нечто на уважение похожее, что ли?.. Не разобрать за такое короткое мгновение. Ведь чужая душа – потёмки, а уж что касается Гавуниной души, то там и вовсе тьма тьмущая, адская.

Разошлись, не прощаясь. Ну, так ведь и не здоровались.
Но Ванька дальше шёл, победно улыбаясь: первый поединок с Катраном он выиграл! Вчистую! Более того, он даже стал Иваном. То-то же! Как Гавуня когда-то ни за что ни про что «окрестил» его байстрюком, так теперь сам же и переименовал в Ивана. Так официально и даже уважительно к Ваньке обратились впервые в жизни, вот и начал он с тех пор привыкать к взрослому своему имени.

Продолжение следует.