Столпник и летучие мыши 2

– Опять пыжится засранец.
– Мими, порой ты бываешь весьма груба. Не называй мужчину засранцем.
– А ты, Лили, не заступайся за него. Он весь северный проём загадил. Если бы ты не была моей сестрой, я бы на эту тему с тобой и разговаривать не стала. Да, и какой он мужчина. Это же… столпник. Хи-хи-хи!
– Зря ты так. По мне так он очень даже хорош. Нужно уметь разглядеть в грязи бриллиант. А что гадит в северный проём, так это нам даже на руку. Ты забыла, как северяне нашим пажам копчики пооткусывали. Пришлось бедолаг пустить на дрова.
При воспоминании о пажах и о том лёгком звоне, который издавали их сухие невесомые трупики, когда падали в костёр, Мими сделала скорбные глазки, шёрстка на мордочке взмокла. Она надломленно всплеснула лапками-крючками, прозрачные перепончатые крылья распахнулись над пушистой спинкой веером и задрожали. В скальном уступе в кромешной тьме притаились две ночные охотницы. Они планировали осуществить нападение на колонию скальных тараканов. Погода была лётной, воздух сухим, небо – белёсым от звёзд.
– Не будь мы летучими мышами, вмиг разобрались бы с этим крысиным отродьем! Просто мясное нам противопоказано. Только напрасно ты думаешь, что человеческое дерьмо может повредить этой нечисти. Разве ты не знаешь, что они им питаются?
– Крысы питаются поповским дерьмом, но не монашеским.
– Лили, ты сегодня как никогда склонна к интеллектуальным беседам. Хи-хи-хи!
– Ха-ха-ха!.. А вот и Фру. Где была, сестрица? Мы тебя заждались.
Послышался едва уловимый всплеск крыльев и тоненький стрекот. Младшая из сестёр, подлетев к укрытию в скале, плавно припарковалась и, вертя головой, нервно зачастила:
– Ах, девочки! Он такой несчастный. Не ест, не спит, грустит и молчит.
– Ну, предположим, есть рановато, ещё даже не рассвело. А для сна сейчас наступают самые сладкие часы. Так что не волнуйся, в пять утра заснёт, как миленький.
Фру продолжала стрекотать, обнажая сахарные иглистые зубки, не слушая сестру:
– Сегодня приходил толстяк с золотым крестом на шее.
– Игумен?
– Да, наверное.
– И что?
– И теперь он не спит.
– Да нужен тебе этот отрёпыш! Через пару дней на нём ничего, кроме дыр, не останется. Кстати, скоро прибудут новые пажи, те, которых я выписала ещё по весне. Тебе какие больше нравится кожаны, ушаны или листоносы?
– Ах, да, Мими, хорошо, что напомнила. Новую одежду для него я присмотрела у мельника в мансарде.
– Фру, будь благоразумной. Сегодня у нас по плану охота. И что может быть хорошего в мансарде?

– Ну, Лили, милая, как же ему на змея идти? Голышом что ли?..
– Ладно, посмотрим, что там у этого жлоба на чердаке. Небось, в доме барахло уже не помещается…
…Ещё до того, как петухи заголосили, поднимая молочниц на первую дойку, из чердачной фрамуги мельничьего терема быстро просочилась и полетела белая рубаха, хлопая широкими, как рушники, рукавами. За ней последовали, надуваясь на ветру, штаны. То там, то сям было слышно, как на сеновалах сдавленно вскрикивают влюблённые парочки. Когда же при первых лучах зари в небо воспарили красные яловые сапожки, то вся деревня поднялась на дыбы. Бабы заверещали, заметушились и попрятались на полатях. Мужики похватали вилы и, выскочив во двор с белыми лицами и страшными глазами, кричали на обувку: «Изыди, нечистая!..»
***
… С утра Симеон во всём новом сиял, как свежая копейка. С неописуемой радостью он клал поклоны и пел псалмы. Его детскую улыбку увлажняли тихие слёзы. Намедни он всю ночь не сомкнул глаз, печалуясь, а под утро задремал без сновидений. Пробудился, когда солнце начало уж припекать и… О, чудо! У изголовья он обнаружил аккуратно сложенную, совершенно новую одёжку, какую носят только в Пасхальный День. Штаны из крепкого сукна были синие. Косоворотка из выбеленного льна по краям просвечивала прошвой, горловина, окантованная кумачовой вышивкой, застёгивалась на перламутровую пуговку. А какие сапоги! Ну, прямо царские: мягкие просторные, пахнущие свежей выделкой, тёмно-бардовые, с железными набойками, с золотым тиснением по голенищу. Глядя на них, Симеон восклицал праздничным голосом: «Вот как Отец меня любит! Все нужды мои восполняет. Теперь точно знаю, что сын я ему. Сын!» И снова слёзы радости невольно покатились в пропалённую солнцем бороду.
Решение у молодца возникло такое же твёрдое, как уступ, с которым он за три с лишком месяца почти сросся. За время беспрестанной борьбы с внешними обстоятельствами мышцы его затвердели, что камень. Мысли набрали скорость катящегося с горы булыжника. Даже в его лазурном взгляде появился суровый доломитовый оттенок.
Симеон Неправедный мухой слетел на землю, оправил одежду и задал было своим стопам направление в сторону соседней деревни, где жил кузнец-богатырь, гнущий подковы одним пальцем, – звать на дело ратное. Но не успев сделать и шага, вдруг обнаружил прямо перед собой трёх статных, белолицых, кареглазых красавиц. Девицы удивили столпника необычной для деревенской местности внешностью и большим сходством между собой. Он подумал, что у него в глазах троится от переживаний и рискованного спуска с горы.
Девы были одного роста, вокруг белых шей вились тёмные косы с алыми лентами. Их ладные фигуры облегали городские платья цвета грозового неба, тонкие талии стягивали красные кушаки, по широким подолам и рукавам вились лиловыми плетями замысловатые узоры. У каждой на правом указательном пальце было по яхонтовому перстню, а в волосах аметистовые, в виде бабочек, гребешки. При виде этой троицы Симеон поначалу растерялся, не зная, как себя вести. Он онемел, словно во рту снова каменный кляп вырос. Но, осознавая, что отшельнику не гоже подобострастие выказывать перед смертными, независимо от их сословия, он уважительно, но и одновременно с достоинством молча поклонился девушкам господского вида. Те ответствовала ему поклоном, и Симеона это несказанно удивило, потому что баре никогда не кланяются мужикам. Та, что стояла справа сказала негромко и мелодично:
– Здравия Вам, добрый человек. Откуда путь держите?
Бывший отшельник, взглядом припав к лицу говорившей, скованным движением паралитика поднял согнутую в локте руку и указал пальцем на небо:
– Оттуда, – сказал он тихо и не очень уверенно.
Девица, что стояла посередине, сморгнула и, как показалось Симеону, насмешливо покривила пунцовые губы.
– А куда, если не секрет, Вы держите путь? – собеседница опустила взгляд с дремучей головы послушника на его сапожки и на миг обнажила яркие острые зубы.
Не ища ни внутреннего сомнения, ни внешнего подвоха, Симеон, как на духу, излил душу первому, кто захотел его излияния услышать. Про змия, про беды, чинимые им, про своё столпничество, про Марфу. Он не догадывался, что особам, внимательно слушающим его, происходящие события известны лучше самого парня, что у них есть на него план и что им интересна его, так называемая, гражданская позиция.
– Как зовут Вас, молодой человек?
– Мать с отцом Семёном записали. А братство кличет меня Симеоном Неправедным.
А как Вас по батюшке?
– Филиппович.
– Очень приятно, Семён Филиппович. А мы – сёстры. Меня зовут Лили, я самая старшая, – девушка положила правую руку на сердце. Потом она тронула узкой ладонью ту, что была посередине, – Это Мими – сестра средняя. А вот наша младшенькая – Фру.
Лили вытянула руку на всю длину, и узорчатый рукав распахнулся во всю ширь серо-лиловым крылом. Она посмотрела на сестру, медленно повернув в её сторону голову, и снова сверкнула зубами.
– Фру такая непоседа, никогда не застанешь её на месте. То она в горах, то в лесу, то на речке, то в деревне.
Девушка зарделась и склонила голову. Монах залюбовался ею, как цветком, подумал: «Никогда не видел этой девки в нашей деревне». Невидимая личинка закопошилась в его сердце. Он поклонился случайным знакомым в пояс:
– Откуда родом будете, красавицы? В нашей округе я таких, как вы, не примечал. Видать, из городских.
–А вот и нет. Мы здешние.
– Вернее сказать, вездешние. У нас повсюду есть места обитания, – прочирикала Мими, игриво моргнув карим глазом. Лили кивнула головой. Фру глядела, не мигая. Семён подумал: «По всему видать, очень богатые эти сёстры, коли у них повсюду дома имеются. Какие у них чудные имена… И речь… Наверное, эти девушки английские миллионщицы. Или французские. Но это не важно, потому что для Бога все равны». Опасаясь выглядеть глупо, он не стал задавать вопросов, да и не пришлось, потому что Лили, положив белую руку на грудь, сказала душевно:
– Приглашаю Вас, Семён Филиппович в нашу скромную обитель.
Яхонт на пальце вдруг закипел ало, распыляя свет, заморочил Семёну голову. Лили развернулась и с подолом в руках зашагала вдоль ручья. Остальные гуськом двинулись за нею. Вскоре, подойдя к трёхсаженному валуну, подпирающему скалу, девушка тронула глыбу перстнем. Та, разделившись на четыре части, расщеперилась, как пасть гигантского паука, и выставила острия навстречу путникам. Чёрная дыра дохнула на Семёна предбанником чистилища, неизвестность пришибла, и холодная, как талый снег, струя потекла по позвоночнику в праздничные штаны.
– Прошу, – сказала Лили, нарисовав рукою в воздухе хлебосольный жест. Послушник застыл с открытым ртом, лихорадочно думая, что вот сейчас ему придётся войти в преисподнюю. Мельничьи сапожки, казалось, вросли в грунт, и ничто не могло бы сдвинуть парня с места, если бы Фру не тронула его ладонь. Столпник очнулся, и все последовали за Лили внутрь. Паучья пасть сомкнулась.