Как у людей

-Вот говорю, тебе, - видела, как громко выступала мать, - ну какая-то она у нас, не как у людей! Вот захожу я вчера, а у нас магнитофон орет на весь дом! И что ты думаешь, играет? Озеро лебединое играет! Я исподтишка в зал, а она там, в моей ночной рубашке, подвязанная бантом, подбородком зеркало мебельной стенки просверливает, руки  словно, она их на крылья поменять хочет, а ноги! Матерь Божья! Согнутые пальцы, и она так быстро-быстро ими перебирает!

- Ну и что?- доедая борщ, спросил отец.

-  А ничего! И так она минут двадцать теми пальцами перебирала и крыльями, тьфу, руками махала! А потом упала. Молча, поднялась, растерла пальцы, и в окно, как статуя...

 - А ты смотрела?

- Смотрела, бралась за бока и ноги кверху задирала. Или вчера: лежит книжку читает. Я одним глазом смотрю - « Математика», а потом думаю, а чего  «Математику» лежа читать? Подхожу и за переплет, а под нужной книгой – не нужная!

-  Как это не нужная?

-  А Достоевского « Идиот».

- Ну и что? Так хорошая книга!

- "Идиота" в шестом классе проходят! – зажглась я, как спичка.

- А когда читают « Идиота»? - прищурив глаз, спросил отец?

-Идиот!

- Надь, Надь, ну не сердись, не зря же ее московский профессор стервой называл. Помнишь, как после операции надо было зарядку делать, так она же и за себя, и за узбечку растягивалась! Слабая, а воля сильная!
И чего ты так нервничаешь? К бабке ее отправь. Пусть там танцует.

Мамина мать, Тося, была такая белокурая и такая правильная, что не дай Бог, чтобы не так, как у людей! Изба белая, на окошках тюль накрахмалена, все по местам. К нам приходила всегда с большими сумками. То клубники ведерко, то курицу, то свежих пирожков испеченных на сковородке с картошкой принесет.

Потом шла осматривать двор: там ведра разбросаны, то тут, то там кирпич валяется. Молча, бралась наводить порядок: кирпич к кирпичу, ведра к ведрам. И никто ее не любил, потому что грызть всех умела исправно, особенно папу: «Засранцы!» - ворчала, стоя на четвереньках над сорняками. Отец домой не шел, прятался от тещиного нашествия в теплице и созерцал на первые ростки тюльпанов, что звались «Веселая вдова». При этом тяжело, выпуская дым из легких, цедил сквозь зубы:

- Вот, суку принесло!

- Коль, а Коль! – кричала баба Тося деду, – ты кролям дал? А отама в заборчике штакетинка отпадает! Прибить надо. И воды наноси, и травы надо еще.

- Я за травой. Дед хватал велосипед, косу, и убегал от бабки аж на саму Волчью.

Меня бабушка любила. Осознание этого пришло еще тогда, когда, приехала из Москвы, через два года после операции. Мама родила мне брата, а я и не знала, да никто не надеялся, что буду жить. Только бабушка. Ходила она в церковь, молилась, узорчатые салфетки выбивала для попа, тайком. И когда я вошла шестилетним ребенком в царство зеленого двора, где желтая черешня, не, как у всех, сладкая с медовыми губками, где не раз прятала своей листвой, мои рваные коленки. Тетя Валя, мамина сестра, девка на выданье, увидев мой наряд: оранжевая водолазочка, юбка в клеточку и прилизанный  гребешок в волосах услышав:

"Бабушка, как прекрасен ваш дом, покажите мне, где у вас книги и куры!  - упала от смеха с дивана и выдохнула: «Вот это кадр!»

Я не очень вдавалась тогда к тому что происходило, но с того времени, я стала жить у бабы Тоси, и читала все деду книжки до изнеможения, потому что баба Тося не очень разбиралась, что и когда нужно читать, понимала главное, что читать – это хорошо!

Как то все ушли, а меня заперли. Играя, среди фиалковых горшков мой детский взгляд прикипел к ножу... И мне так захотелось покормить зайчика и лисичку, что тоненькие ручонки пилили ножищем яблоко. А дальше, я со страшным испугом в глазах мотала окровавленный палец по всему дому то накрахмаленной занавеской,то вышитой цветами салфеткой; в панике искала вату, а кровь проступала сквозь нее, и когда уже весь дом был в ляпах моего ужаса, я сумела открыть форточку и крикнуть: «Люди добрые помогите!»

Кричала я, видимо, очень громко, потому собралась вся деревня и вскоре прибежал сосед и вытащил меня на улицу через форточку. Баба Тося вернулись с Валькой под вечер. Слух по деревне пошел, что ее внучка чуть не истекла кровью.

- Крохотка моя, лапочка, покажи, где болит?

А у меня уже и не болело. Паника прошла, и я спокойно гуляла с Сережей, сыночком соседей.

- Люда! Бросалась бабушка соседку обнимать, век не забуду!
Ласточка моя золотая, цветочек мой.

Дальше уже становилось страшно, потому что меня так красиво еще никогда не называли, а еще как-то лезли в голову мысли разные, ужас в доме, и от крови грязно и мерзко...

-Вот зараза! Жила бы ты со своей мамой, ей бы дом обляпывала, - орала, как резаная Валька, как тебе в голову пришло нож взять? Ма! Глянь, эта дрянь и в зале все обляпала, и гардины, и платье мое! У меня встреча с Васькой! Я тебе сейчас, гадюка устрою!

Я лишь видела, как ее рука схватила дедов ремень, и его блестящая бляшка приближалась ко мне с бешеною скоростью. Баба Тося расставила руки, как птица и заслонила меня всю, словно солнце землю.

 -Убью! – упало камнем бабушкино слово, и ремень, и Валька были уже не такие страшные, - иди, воды принеси! Завтра на свидание сходишь, только гульба на уме! -  и мое тело обмякло в ее кротких сильных объятиях.

Потом все изменилось. Я выросла. Дед умер, а от мамы, узнала, что баба Тося сошла с ума. Отец, забил окна и двери, чтобы она не убегала. Мама и Валька носили ей еду, мыли, убирали, и к ней не пускали.

-Давай заедем, - сказала я мужу.
-Детей, хоть не тяни! - с укором смотрела мама. Не узнает она тебя.

В доме было тихо. Баба Тося лежала привязанная к кровати, в халате и нежная кожа, как у ребенка, светилась, как молодая, и взгляд проталин не спал.

-Ба...- Молчание.
-Ба!
-Ба!!!

И ее васильковые глаза засияли, и узнала сразу же.

-Надя? Наденька моя! Красавица!

И все, больше мы ничего не могли, плакали, бинты убитыми змеями валялись на полу, а я кормила ее, как ребенка, конфетами, словно дыры в собственной совести зашпаклевывала... Рассказывала о детях, работе не женской, о том, как гуси не летели этой осенью над прудами, о том, как чисто и красиво в доме у меня, и занавески с пионами, и цветы заморские, и пирожки с картошкой...

Ее макушка с душой уснула со слезинкою счастья на моих руках.
Были похороны.
Был новый день.
И теперь, когда мои дети ложатся спать, я крещу их русые головки и говорю: «Спите с Богушком», как когда-то говорила мне моя золотая баба Тося, ибо вера, что люди хорошие должна расти вместе с детским сердцем, как синие цветы, как розовые, как красные. Не завтра. Не знаешь, что будет потом. Вот это и есть наша жизнь, как у людей...