Три письма

Вот это и есть то,
Что называется любовью?
Так это зовется?
Так пишется?
Это и есть?..
Вы руки тяжелые закинете к изголовью,
ночь не ответит.
Дождь забарабанит о жесть.
Будут зимы, и вьюги,
и росы на травах,
и звезды, и радости будут.
Разрывы придут.
И только не будет
ни виноватых,
ни правых,
ни знающих,
ни умудренных,
ни лечащих тут.
М. Луконин.

I
Из окна ему открывался величественный вид Жигулевских гор. Горы неровной цепью уходили на восток. Покрытые снеговыми шапками они казались ему седыми великанами, отдыхающими на ледовой постели Волги после утомительного пути. Светило незамутненное облаками январское солнце, снег искрился, даже здесь в комнате он чувствовал свежий запах морозного воздуха. Все это навевало лирическое и сентиментальное настроение на сидевшего за письменным столом Сергея Ивановича Ковалева. Дома никого не было. Жена рано утром ушла на работу, дочери, еще с вечера, решившие отправиться на улицу, в прихожей долго спорили, какие взять санки, потом с криками и шумом стукнули дверью, и в квартире воцарилась тишина. Было время зимних школьных каникул, поэтому ему, как директору школы, можно было не торопиться к своим повседневным учительским делам.
Положив перед собой на стол лист бумаги, повертев ручку в ладони, как будто согревая ее перед началом работы, он начал писать.

«Здравствуй, Володя. Время так быстротечно, что незаметно прошло почти полгода, как мы с тобой не виделись, заедают и руководят нами постоянно какие-то дела, будь они неладны. А так хочется приехать к тебе, по-мужски посекретничать и рассказать в подробностях о случившихся событиях в моей непутевой жизни, которые не всегда доверишь перу и бумаге.
Но все-таки призываю на помощь эпистолярный жанр и начинаю рассказ о своей поездке на теплоходе в Ярославль. Участвовал я в работе областной конференции по реконструкции и улучшению педагогического воспитания учащихся старших классов. Конечно, ты удивлен, что после того-то чудовищного случая в моей школе с молодой учительницей, мол еще и в конференции участвуешь – учитель-недоумок. Поэтому не буду углублять тебя в наши учительские проблемы, а расскажу лучше о своей личной жизни. Пожалуй, тебе это будет интересней.
Так вот – теплоход под именем одного из наших полководцев, одноместная каюта, приличное общество областных коллег и целая неделя свободного времени. Тихий плеск волны, июльское солнце, лесистые берега в ярко зеленых нарядах, красноречивые картины прибрежного быта – сенокос, рыбаки, носящиеся моторные лодки, идиллия… Невозможно простыми словами выразить состояние души, освобожденной от повседневной школьной суеты, наконец-то получившей морально-физический отдых после двухсот семидесяти трех дней напряженного учебного года. Надо сказать, что среди обозначенного мной учительского контингента, я не встретил близких тебе знакомых, в основном – учителя и директоры сельских школ из отдаленных районов, и как я оказался в этой компании, не понимаю.
В первое утро своего речного круиза, а по-другому –конференции, я проснулся довольно рано. Вышел на палубу и стоя на корме средней палубы смотрел, как по зеленоватой глади шелка реки за теплоходом оставалась ровная стежка, над которой кружилась стая чаек. Кормовой флаг трепетал еле-еле, Волга спокойная и тихая, голубое небо, чуть подернутое утренними белесыми разводами перистых облаков, вдоль левого борта тянутся невысокие горы с сочной зеленой растительностью. На дворе июль и природа не расположена к приближению осени – деревья и не думают о ее ярких, радостных красках. Волжский утренний воздух прохладен, приятен и вкусен. Вот с таким лирическим настроением я встречал утренние красоты, поэтому так подробно тебе об этом пишу, чтобы ты почувствовал мое душевное состояние и радостную легкость созерцания и свободы.
Я стоял и смотрел на божественную красоту земли нашей русской, но вдруг почувствовал, что не один я этим любуюсь. Обернувшись, я увидел стоявшую рядом невысокую, стройную, великолепно сложенную и довольно миловидную женщину с огромными серыми глазами. Утреннюю свежесть привлекательного лица подчеркивала ясная доброта этих глаз. В женщинах в первую очередь поражает взгляд. Что-то торкнулось внутри меня, когда она окинула мою личность своим проницательным, умным и открытым взглядом. «Оценивает, - подумал я. Вообще-то правильно. Можно сразу понять и решить – стоит ли с человеком начинать разговор». Ты же знаешь, Владимир, мое правило: если человек сразу чем-то не понравился или видишь какую-то пустоту в глазах, лучше не заводить разговора, разочарование наступит после первых сказанных слов.
Но незнакомка первая заговорила со мной, значит мой взгляд внушил ей доверие и расположение. Разговор наш получился немного дежурно-обыкновенный. Мы восторгались замечательным волжским утром, прибрежной природой. Обменялись визитными словами, оказалось, что мы почти земляки – она учительствовала в небольшом правобережном волжском городке.
Но тут по теплоходному радио прозвучало приглашение на завтрак, незнакомка быстро ушла, а я остался на палубе, потому что меня пригласят на завтрак во вторую смену.
Я стоял и думал о случившемся. Что-то продолжало вибрировать у меня внутри. Нет я не собирался продолжить знакомство, просто прислушивался к необъяснимым ощущениям, всколыхнувшимся во мне. Не думай, это не от скуки, не от настроения свободного полета, но от мимолетного общения осталось необъяснимое послевкусие нечаянной встречи. Хотя по сути мы почти ни о чем не разговаривали.
Я весь день ходил под впечатлением утреннего события. Несколько раз обошел все палубы теплохода, но так и не встретил своей незнакомки. Так получилось, что я даже не успел узнать ее имя. В таком настроении я зашел в бар. Стою и думаю: «Надо успокоить себя хоть рюмкой коньяка». В баре я стал свидетелем одного разговора. За соседним столиком сидели двое мужчин – молодой и не очень. Понял из разговора, что речь у них идет о любви. Молодой горячился, рассуждая нетрезво и зелено, но не от выпитого, а от отсутствия понимания любви. Он рассуждал о любви, как о мимолетных знакомствах, принимая курортные романы за вспыхнувшие чувства. Не любовь, а скорее всего чувственность и стремление потешить свое самолюбие, показывая свою красивую подругу обществу – такие вот у молодого были понятия о любви.
А запомнились мне слова пожилого мужчины. Они, как будто специально были сказаны мне в объяснение охвативших меня чувств.
Он говорил:
«Трудно найти настоящее объяснение возникновения любви между мужчиной и женщиной. Мне до сих пор непонятно, откуда она приходит и, главное, что приносит с собой… И еще, приходит она обязательно. Тут очень важно не спутать ее с мимолетным флиртом, с игрой и притворством. Ведь в этом можно обойтись и друг без друга, а настоящую любовь чувствуешь- ты теряешь собственную свободу, не можешь жить по-иному, не можешь жить без любимого человека. Любовь – сильная болезнь!»
Утро следующего дня на причале небольшого правобережного старинного городка. Весь городок был виден, как на ладони и казалось он находится в дреме не от сна, а устав от прожитых лет, не хочет приветствовать нас и просыпаться. К украшению открывшейся местности можно отнести две церкви – над городом на горе возвышался Свято-Троицкий храм, в противоположной стороне города был виден купол Смоленского собора, без колокольни, в котором расположился местный краеведческий музей. Немного в стороне от дебаркадера пристани была видна небольшая шатровая часовня, построенная по приказу ПетраI в честь стрельцов города, которые участвовали в азовском походе, она так и называется - Стрелецкая.
Команда теплохода состояла в основном из молодых матросов. По всей видимости – практиканты речного техникума. Швартовка заняла около получаса: юные матросы никак не могли забросить чалку на пристань, она упорно не хотела долетать до причала, и вот уже в который раз падала в воду. Но когда уже совсем морячки отчаялись, с криком и руганью на палубу выбежал рассерженный боцман, в довольно приличных словах он выразил им все, что думал о них и их родственниках, и с первого броска достиг цели. Причалились.
Недалеко от пристани - базарчик с местными сувенирами, с рыбой разного приготовления – вяленая, копченая. Здесь и лещ, и окунь, и щука, и сом с налимом, и судак. Плетеные из лозы корзинки, шкатулки и поделки из бересты. В общем, базарчик меня ничем не привлек – ведь практически на всех волжских причалах один и тот же ассортимент товара – деревянные игрушки, кухонные разделочные и разрисованные доски, картины местных художников, самодельные ювелирные сувениры, изделия из серебра, различные поделки доморощенных умельцев.
Но внимание мое привлекли ни местные деликатесы, а появившийся на причале баянист. Он не спеша вытащил свой инструмент, что-то немного попиликал, и вот громко зазвучали завораживающие переливы над Волгой: здесь и современные мелодии, и русские песни. Я уже в это время вернулся из прогулки по городу и стоял на средней палубе напротив причала. Отсюда хорошо было видно всех моих коллег, возвращающихся на теплоход. Баянист продолжал наяривать, решив показать публике весь свой неистощимый репертуар, но народ проходил мимо, не удостаивая его наградой, то ли от безразличия, то ли от жадности. Сбор был не очень велик. Не знаю, что во мне всколыхнули людское равнодушие и несправедливость, но я решил помочь ему и стал сверху, с палубы призывать народ: «Товарищи, не проходите мимо, окажите посильную помощь местному представителю советского искусства, от на зависит возрождение народного творчества!». И проходившие, вняв моей истерике с риторикой, стали бросать в стоявшую рядом с ним картонную коробку кое-какую мелочь.
И вот в толпе возвращавшихся пассажиров я увидел ее – мою прекрасную незнакомку, она с причала глядела в мою сторону, узнала и помахала рукой, как старому знакомому. Я поспешил вниз навстречу людскому потоку, но ее уже не было в многолюдной, уставшей от экскурсий толпе.
Почему я так подробно рассказываю тебе об этом местном и не совсем удачливом баянисте? Да только его появление помогло мне поближе познакомиться с Юлией. Ведь в основе всех вещей лежит случай. Совершенно непредвиденные события и привели меня к тому, что я встретился с ней. Но немного терпения и ты узнаешь, как произошло наше знакомство с ней.
Как я тебе уже писал, пассажирами теплохода были только участники педагогической конференции, поэтому на нем почти не было никаких ограничений по времени проведения досуга и отдыха. Танцы продолжались до двух часов ночи. Я познакомился с молодым активным холостяком, завучем одной из сельских школ, он и не давал мне скучать.
Под вечер, на исходе дня, насмотревшись на закат, когда солнце скрылось за лесистым левым берегом Волги, что-то вдруг загрустилось, и я ушел к себе в каюту. Но мой новый знакомый и здесь нашел меня. Он ворвался, неся в себе приподнятое настроение и решимость развлекать меня. Для начала мы посетили бар, потом прогулялись по средней палубе, верхняя палуба привлекла нас громкой разухабистой музыкой. Веселье было в самом разгаре – волжские просторы были наполнены шумом от этого веселья. И каково же было мое удивление, когда здесь я и увидел ее – таинственную незнакомку, уже в третий раз за время нашего круиза. Здесь под звуки надрывных и лирических песен о любви и состоялось наше знакомство, нечаянное, негаданное, но чему, как ты понял правильно, я был рад. В гудящем от музыки и людского говора зале невозможно было поговорить, и я предложил ей покинуть этот шумный балаган и выйти на палубу, на свежий речной воздух в ночную прохладу под звездное небо волжского простора.
Ты знаешь, я не мог ей этого не сказать. На меня действительно нашло помрачение и понес какую-то ахинею:
- Я не знаю Вашего имени, я не знаю – кто Вы, но я знаю одно – Вы прекрасная женщина и замечательный человек, и пусть мои слова сейчас банальны и неуместны, но я не мог их не произнести.
Я говорил, и словно забыл то, что я уже двенадцать лет женат, и что у меня две славные дочурки, и не думал, что и у нее своя организованная жизнь. В общем, полное наваждение. Но то, что я услышал в ответ окончательно ошеломило меня:
- Знаете, - отвечает она, - и я с самой нашей утренней встречи, почему-то тоже весь день думала о Вас. Может, вы мне объясните, от чего это? Я не понимаю.
Ничего мне не пришло на ум, как ответить ей шуткой:
- Пожалуйста, говорите тише, за нами следят.
Она удивилась, оглянулась, и спросила немного испуганно:
- Кто?
- Вон та – яркая и красивая незнакомка, она нам широко улыбается, не смущаясь при этом.
И я показал ей на полную луну, ярко светившую над лесистым правым берегом Волги.
Мы не вернулись на танцы, стояли и разговаривали под тихий плеск волжских волн, разрезаемых носом теплохода. Так я и узнал ее имя – Юлия, и то, что она замужем уже около десяти лет. оказалось, что и живем мы совсем недалеко друг от друга. Каких-то километров тридцать всего. Вот такие, друг, дела. Через неделю наша плавучая конференция закончилась. Но не закончились наши встречи. Не знаю, что это все для меня и для нее, как все будет дальше, и, главное, не знаю, как мне быть? Вот уже полгода, как мы встречаемся, почти каждую неделю я езжу в тот дивный городок между Жигулевских гор. Я не знаю, что происходит со мной, но и освободиться от нахлынувших на меня чувств не в состоянии. Такие, Володя, у меня новости и изменения в жизни. Пиши, твой друг детства, юности и всей продолжающейся жизни. Я не хочу вдаваться в подробности в письме о моих отношениях с Юлией. Надеюсь, что мы с тобой все-таки организуем свои дела и встретимся, тогда ты узнаешь значительно больше о моих с ней отношениях. Январь.1986 год».

II
Не спалось. Он лежал с открытыми глазами и думал, думал… Чтобы не беспокоить и не разбудить жену, потихоньку встал и вышел на лоджию. Прикрыв за собой дверь, Сергей Иванович открыл окно, прохладный и влажный воздух приятно освежил его. Он вспомнил, как в годы учебы в институте перед экзаменом, когда не спалось, он использовал проверенный способ восстановления сна – сбрасывал с себя одеяло и лежал до тех пор, пока не замерзал, потом укрывался и приходящее тепло вновь навевало и возвращало сон, забывалось волнение о предстоящем экзамене.
«Но что мне делать сейчас? – думалось ему неотступно, - и кто мне устроил нынешний экзамен? Жизнь? Очень легко мы ставим знак вопроса после слова «жизнь». А еще легче киваем на нее, вот, мол, кто виноват. Сами запутываемся в своих делах, а говорим: - «Виноваты не мы, а такая жизнь». Но жизнь-то наша, и мы ее такой делаем!»
 И вновь, в который раз, он мысленно перечитал письмо Юлии.
«Такая путаница получается в моих отношениях с женой и с Юлией, с обеими я сейчас в уме разговариваю. Называю одну любимой, дорожу ее чувствами и кажется, что она мне близка. А что мне сказать жене моей, с которой я вместе более десяти лет, женились мы по любви, по истинной любви – никого не было у меня родней и любимей ее тогда. А теперь? Да и теперь. Ведь если вдруг сейчас что-то случится с ней, я брошу все, брошу эту женщину, и все буду делать для жены, буду для нее и опорой, и нянькой, и сестрой милосердия. Ведь никакая другая женщина не заменит мне этой потери, не дай бог, конечно, чтобы этого никогда не случилось. Или вот - дети мои, девочки мои, да я их люблю неизмеримой отцовской любовью – они - мой якорь, они - моя судьба, долг мой. И как совместить все это в одной жизни? Никто не сделает за меня выбор. Это подло и гнусно воедино совмещать в себе все чувства и к семье, и к жене, и к женщине, называя ее любимой.
А какая у нас была любовь с женой еще в институте? Когда я относился к ней, как к самой любимой, самой лучшей. Вспомни, как мы сходили с ума друг без друга. Дня я не мог прожить, не видя ее глаз, не чувствуя ее рук, не касаясь ее губ своими губами.
А когда я обидел ее однажды, грубо накричав, и она мне сказала: «Уходи». Жизнь для меня перестала существовать, я не представлял себя без нее. Какие это были минуты и часы, ужасные для меня, душу в комок свело, когда я целый день вымаливал у нее прощения? Она вернула мне новое восприятие жизни, простив непутевого меня.
А что же теперь? Как мы живем? Какой он, наш сегодняшний день, - заботы о работе, о быте, некогда поглядеть в глаза друг другу, некогда словом ласковым порадовать друг друга. Мы все преступники перед собой: мы предаем себя, предаем любимых, свои мечты. Трясина какая-то!»
Письмо от Юлии он спрятал в свой ящик с инструментами, который стоял здесь же, на лоджии. Сергей Иванович вынул из ящика письмо, осторожно прошел на кухню, включил свет и стал его читать, уже, наверно, в десятый или одиннадцатый раз.
«Дорогой Сережа! Милый мой Сереженька, здравствуй!
Написала эти слова и задумалась, и представила себе, что я еду в поезде, сижу у окна и смотрю на пробегающие за ним картины. Вот за окном промелькнула станция с простым названием «Встреча» - там я впервые увидела тебя. Потом замелькали пейзажи, на которых леса, горы. Вот река. Вот огромная луна на полночном небе… А потом пошли однообразные станции одна за другой с одинаковыми названиями: «Расставание», «Встреча», «Расставание», «Встреча» … Неужели это все, что нам с тобой досталось в жизни? Дорогой мой, я понимаю, что тебе тоже нелегко, но, надеюсь, ты помнишь то, что я сказала тебе однажды: «Я не хочу быть разлучницей, не хочу сделать несчастной твою жену. Ведь у нее жизнь остановится в то самое мгновение, когда ты уйдешь от нее, собрав вещи, и начнешь новую жизнь. И я прекрасно осознаю, что свое счастье я не воздвигну на развалинах счастья другого человека». Это как шарф на шее, который будет виться за мной на ветру, и однажды может случиться роковое несчастье и со мной, и я буду задушена этим шарфом, зацепившимся на повороте за случайное дерево, когда ты вновь встретишь кого-нибудь на своем пути… Видишь, какие у меня возникают сравнения и размышления. Как поется в одном фильме: «Но не построится и не устроится счастье твое на несчастье чужом». Да и тебе нелегко будет. Ведь семейную жизнь порушить – все равно, что жилы себе порвать.
Не надо клясться, что этого никогда не случится, нам не дано знать, что может случиться завтра, послезавтра, через год… Как бы ты не хотел, но все равно будешь раздваиваться, сравнивать… Ты поверь, мне сейчас хорошо с тобой, поэтому так страшно от мысли о нашем будущем. Что нас ждет?
Теперь о серьезном, Сережа. Я так решила – это письмо будет последним к тебе, поэтому буду с тобой полностью откровенна. Дело в том, что я подала заявление на развод с мужем. Десять лет совместной жизни с ним ни к чему не привели. У нас с ним нет и может быть детей, это неоспоримо подтвержденный медициной факт. Но, дорогой мой, я беременна. «А кто же в этом виноват? Конечно, капитан». И поэтому, уходя от мужа, я расстаюсь и с тобой. Дальше так продолжаться не может. Родившийся ребенок будет моим счастьем, будет моей памятью о тебе. Не пытайся что-либо изменить. Надеюсь, что ты хоть немного узнал меня. Своего решения я не изменю. Будь счастлив мой дорогой Сережа, мой Сереженька. Прощай. Не ищи со мною встречи. Никогда. Юлия. Апрель. 1986 год».

III
Вынужденный отпуск заканчивался. Отпуск братья-близнецы Кареловы получили совсем неожиданно. На имя командира части, где они служили уже второй год, пришла телеграмма от сестры матери, Натальи Анатольевны, в которой сообщалось, что мать их Карелова Юлия Анатольевна тяжело больна. Сестра, узнав о болезни Юлии приехала в их родной город, чтобы ухаживать за ней в больнице.
Сыновьям предоставили отпуск. Они приехали вовремя, увидели мать, она как будто ждала их, но на другой день ее не стало. После похорон сестра вернулась домой, ведь там ее ждали семья и муж. За время отпуска братьям пришлось многое пережить, ведь они узнали много неожиданного и трагического о себе и о матери. Они решили написать перед отъездом письмо своей тетке.
«Здравствуйте, уважаемая тетя Наташа! Пишут Вам братья Петр и Павел Кареловы.
Кончается наш отпуск, десять дней пролетели практически незаметно. После похорон нашей мамы, мы перебирали ее бумаги, старые письма, фотографии и нашли несколько писем написанных маме от неизвестного нам мужчины по имени Сергей. Тетя Наташа, так вот что скрывала мама от нас, из писем мы поняли, что этот человек и есть наш отец. Письмам уже более двадцати лет. И хотя на всех конвертах не указан обратный адрес, мы, прочитав их, поняли, что писал их человек серьезный, любивший нашу маму. Совершенно случайно, на одном конверте сохранился штамп, на котором ясно пропечатался номер почтового отделения. Мы, конечно, поняли, откуда эти письма. Сообразили, не зря прошли самую трудную пору в армии – курс молодого бойца, прибавляет он не только силу, но и сообразительности. Мы ездили в тот городок. Это оказалось совсем недалеко, в полутора часах езды от нашего города на автобусе. Поскольку из его писем мы поняли, что работал он учителем в школе, то и узнать все остальное не представляло труда. Так вот, тетя Наташа, оказалось, что его давно уже нет в живых. Пятнадцать лет назад он погиб при странных обстоятельствах на Волге. То ли моторная лодка, на которой он рыбачил, перевернулась, то ли попала она под другое судно, в общем, утонул он. нашли мы и могилу его на местном кладбище, показала одна старенькая учительница, которая раньше работала в той же школе. Зовут ее Мария Владимировна.
Тетя Наташа, письмо пишем второй день. Не успели вчера закончить. Сегодня вечером отбываем в воинскую часть, дослуживать. А осталось нам служить полгода. Как-нибудь протопаем эти полгода в казенной обуви и будем представлять себе, как хорошо на «гражданке» - гулять вечерами, тихими и теплыми по улицам, залитым лунным светом.
А в армии нет даже времени написать письмо. Это целый детектив происходит. Утром пишешь – наряд, в обед пишешь – три наряда, вечером пишешь – пять нарядов. Заставляют учить уставы, а не пачкать бумагу. Вот и пишешь письмо два или три дня. Но ничего – дембель неизбежен, как восход или закат солнца.
Вот такой у нас отпуск получился, тетя Наташа. И маму похоронили и про отца узнали, которого тоже уже нет в живых на этом свете.
После армии будем поступать в институт, за полгода определимся – в какой. Мы поняли, что учиться гораздо забавнее, чем петь строевые песни днями и ночами, в жару и в мороз. Хотя не очень-то и переживаем по этому поводу. Жизнь есть жизнь, какой бы она не была. Будьте здоровы, тетя Наташа. С армейским приветом, Петр и Павел Кареловы, братья-близнецы. Сентябрь. 2007 год».