Надежда

В темной комнате, пропитанной въевшимся запахом детских испражнений, ворочалась с боку на бок и прислушивалась к дыханиям своих подопечных Надежда Михайловна, няня. Она уже давно вырастила своих родных детей, они разлетелись по миру и лишь изредка навещали её, поэтому постаревшая одинокая женщина перебралась в дом малютки ухаживать за сиротками. Вдоль стен на небольшом расстоянии друг от друга стояло пять детских кроваток. Пять выброшенных птенцов сопели, кряхтели и ворочались под натиском беспроглядной ночи. Надежда Михайловна то и дело вскакивала с постели, как родная мать, укрывала, качала, гладила спинки, давала пустышки. А ещё она отдавала им всю себя, потому что кроме неё им никто ничего дать не мог. У няни было такое большое сердце, что туда целиком помещалось всеобъемлющее сострадание, величайшее милосердие и огромнейшая безропотная любовь.

Сквозь окошко шел слабый свет, отраженный от искрящихся под фонарями сугробов. Надежда Михайловна подошла к окну, поскоблила пальцем морозную наледь и посмотрела в пустую улицу: да рассвета было ещё далеко. Тогда она снова попыталась заснуть. Казалось, вся прошлая жизнь решила явиться ей во сне, жизнь, которой больше нет, да и была ли она на самом деле. Может быть, это только ложные воспоминания.

Первым проснулся Серёжа. Ему было пять лет, но выглядел он не больше, чем на два года. У Серёжи была заячья губа и волчья пасть, поэтому кормился он через специальную трубку, остальное тело мальчика было так же нафаршировано различными врожденными пороками, и неудивительно, что родители испугались принять его - принять этот крест значило бы отказаться от собственной жизни, которая каждому дорога. Жизнью Серёжи никто не дорожил. Сначала врачи пообещали убрать безобразия на лице, но оказалось, что ребенок не перенес бы столь сложного реконструктивного вмешательства, поэтому операцию отложили до лучших времён, которые никогда не настанут. Надежда Михайловна взяла мальчика на руки, прижала к груди на несколько минут (она всегда так делала, когда дети просыпались) и заметила, что Серёжа тяжело дышал.
- Ты что это у нас заболел, малыш?
Но он не мог ей ответить, потому что всё, что он мог, это издавать мычания, плач и другие нечленораздельные звуки. Даже глаза его молчали и ничего не выражали, будто бы зеркала души преломляли лучи жизни во внутрь себя и никогда не исходили наружу. Иной зритель, увидев такое существо, сказал бы, что там и нет никакой души. Конечно, это было не так, ибо душа рождается искрой жизни, когда человек представлен только лишь клеточкой, из которой по чудесному Промыслу образуется целый организм. Иногда клеточки сбиваются с толку, и тогда рождаются такие невезунчики, как Серёжа.

Надежда Михайловна почистила мальчика, поменяла одежду, покормила через трубочку, отнесла на медицинский пост, а сама вернулась к другим деткам, которые нуждались в ней ничуть не меньше. Войдя в спальню, няня обнаружила, что все проснулись и начали безобразничать в своих кроватках, благо бортики были высокие, и никто не имел ни малейшего шанса оттуда выбраться.

Маруся была самая младшая, ей было восемь месяцев. Почти все восемь многострадальных месяцев девочка провела в клиниках, где доктора пытались всеми силами исправить ошибки природы, но природа всегда оказывается сильнее и всегда бывает жестокой в ходе своего естественного отбора. Грудь и живот ребенка были исполосованы послеоперационными рубцами, на которые Надежда Михайловна не могла смотреть без слёз. Она привела Марусю в порядок, покормила из бутылочки и подумала, как это больно, когда нет родной мамы, которая бы обняла беспомощное тельце и сказала: «Что бы не случилось, я буду с тобой до конца».

Потом няня занялась близнецами, которые были совсем друг на друга не похожи. Полуторагодовалые Вова и Витя вышли из одной утробы, были оба брошены и по жизни не хотели расставаться. У Вовы была гидроцефалия, на его огромную голову с трудом натягивали шапочки. Он почти всегда долго и протяжно скулил, особенно на смену погоды – мучительная головная боль. У Вити внешне не было изъянов, казалось, что он случайно попал в эту странную компанию уродливых сирот. Братья часто просовывали ночью друг другу руки, так и успокаивались, их кроватки были совсем рядом. Надежда Михайловна сильно переживала, что если с одним что-нибудь случится, то второй этого не переживет.

Тане было три года. Среди других её разум был самый светлый. Никто бы не подумал, что девочка чем-то отличается от своих сверстников, такая была она умница, всегда помогала няне успокаивать малышей. Но только ниже пояса у Тани влачились непослушные ножки, как ненужный, вечно мешающийся омертвевший орган. Спина бифида – таков был приговор Тани, из-за которого нижняя часть тела оказалась парализованной, но девчушка и не представляла, как бывает иначе, потому что такой себя знала с рождения.

Надежда Михайловна всем раздала по порции своей ласки и внимания, провела утренние ритуалы и отнесла детей в игровую, где ее сменила ненадолго другая няня.

Доктор вызвал Надежду Михайловну в кабинет, сказал, что Серёже срочно нужна госпитализация, подозрение на пневмонию, а ещё ему нужен заботливый сопровождающий. Женщина без всяких раздумий решила ехать с мальчиком в больницу.

В приемном покое детской больницы Серёжу осмотрели, определили в отделение вместе с няней. Надежду Михайловну спросили:
- Вы будете все время находиться с ребенком?
- Да, я останусь с ним столько, сколько это будет нужно.
- А что же, вы совсем не торопитесь домой?
- Дома я никому не нужна, да и Серёжа без меня не сможет.

У мальчика действительно подтвердилась пневмония. Его лечили долго и упорно, но болезнь вытягивала остатки жизни. Няня терпеливо ухаживала за Серёжей, каждый раз спрашивала, не больно ли ему, когда тому выполняли всякие процедуры, так как он не мог ничего сказать и отреагировать. Потом состояние ребенка стало ухудшаться, его перевели в реанимационное отделение и через несколько дней сообщили, что Серёже больше не больно и что он находится в вегетативном состоянии. Надежде Михайловне можно было ехать домой, больше её помощь не требовалась. Она уже не в первый раз провожала своего воспитанника в последний путь, но в этот раз в большом и добром сердце что-то перевернулось, и оно все чаще стало подводить. Сколько бы чаша не вмещала, она рано или поздно переполнится.

И постаревшая няня попросилась сначала на больничный, а потом в отпуск. Тут скоро и весна подоспела, объявились её родные дети, привезли внуков, и Надежда Михайловна уволилась из дома малютки. Лето она провела в деревне, в старом родительском доме, с внучатами. Потом все разъехались, и наступило тупое бессмысленное одиночество. Никогда Надежда не жила для себя, да и не нужно ей было такое существование. Не выдержала. Дождливой тоскливой осенью она снова вернулась на должность няни к своим осиротелым птенцам, для которых была единственным лучом света и последней безвременной Надеждой.