Кузнецы Корректоры 11

Как это ни странно, то богатое событиями лето запомнилось мне, в основном, бесконечными разговорами. Мне кажется, я запомнил их все, до самого ничтожного вроде бы и неважного слова, и до сих пор часто все вспоминаю. С возрастом у меня появилась странная привычка: я стал наслаждаться отмершими чувствами. Я до сих пор тоскую по маме, но и те тяжелые дни, когда она лежала в больнице - парализованная, беспомощная, немая и снова безумная, но уже не из-за умершего сына, а благодаря инсульту - коварному и беспощадному, я вспоминаю с радостью по одной простой причине: они уже прошли и повториться им не суждено. Когда она умерла ("отмучилась", - шептали и соседи, и мамины подружки, и даже врачи, я с ними согласился много позже) вместе с бесконечным и таким горьким горем, что я думал, мне тоже не жить, внезапно, к своему стыду и изумлению, я почувствовал радость от того, что такой огромной потери в моей жизни больше уже не будет, что я уже испытал его - самое горькое и неисправимое несчастье. Любовь к маме - настолько огромная, неизмеримая, осталась со мной и я не собирался отдавать свое сердце кому-либо еще, чтобы потом не получить его обратно в таком же раздробленном состоянии. Непонятные чувства, странные, я их стыдился и никому не говорил об этом. Я искренне оплакивал маму. Она была моим человеком, одной из моих людей и так получилось, что она последняя ушла на ту сторону. Она была очень хорошей и я надеюсь (я не стал использовать свои связи и уточнять, что же с ней произошло ТАМ, куда ее определили, откровенно сказать, я струсил. Мне стало страшно. Вдруг моя мама, такая светлая и добрая, хлебнувшая в жизни столько горя, что на целую семью хватит, ТАМ тоже страдает... Я решил остаться в неведении.), ее возвращение на эту землю будет счастливым.

Я одинок и, как я думал до недавнего времени и как уже сказал, надеялся, что не буду больше ни от кого зависеть, не буду страдать и терять. Я ошибался. К счастью или нет, время покажет. Но вернусь к рассказу о прошлом. С какой-то непонятной радостью, смолотой вместе с горем и страданием в воняющий фарш, я вспоминаю те дни. Врачи сразу вынесли вердикт: мама не жилец, даже добавили, что чем быстрее она отмучается, тем лучше для всех. Я с трудом сдержался, чтобы не дать в морду самонадеянному мерзавцу, который шепотом сообщил мне эти новости. Конечно же, я был неправ, он хотел как лучше и, что самое главное, он был честен со мной. Потом мы с этим Валентином Ивановичем, Валькой очень подружились, и когда я признался ему, как он близок был в тот день к моему кулаку, он только усмехнулся и сказал, что был готов к такому повороту.

- В такое никто не хочет верить, это страшно. Бывают чудеса, вытягивают и с того света, но... Вот только представь себе яблоко: ты ударил его слегка, образовалась вмятинка, потом пошла легкая гниль, ты ее вырезал, но она уже распространяется по всему яблоку и ничего ты сделать не можешь.

Так он мне на пальцах, то есть на фруктах, объяснил, что с мозгом после инсульта происходит. Я с ним и тогда не согласился и сейчас могу поспорить. Видел примеры. Человек - существо жадное до жизни, живучее и ушлое, если жить захочет, извернется, наизнанку вывернется, но добьется своего. Валька со мной никогда не спорит. Он что-то про меня просек и иногда странно на меня посматривает, даже изредка просит прийти к нему в реанимацию и просто походить по палате, хоть это и против всех правил.

- Ты смерть отпугиваешь, - как-то разоткровенничался Валька, мы тогда сильно с ним напились. Была у нас такая полоса. Мы оба одновременно умудрились потерять и смысл жизни, и дорогу. Настоящую, ту, которая, как нитка Ариадны ведет человека в жизни.

- Не знаю, может быть я просто брежу, но когда ты приходил, еще в тот, первый раз, когда Вера Васильевна у нас лежала, то...

- Ее смерть я не отпугнул, - перебил я Вальку.

- У нее не было шансов, понимаешь? Таких чудес не бывает. Я не могу воскрешать и никто не может. А ты когда приходишь, воздух в коридоре меняется. Только никому не говори, засмеют меня. Мы стараемся не говорить про это, знаешь, можно спугнуть...

- Как меняется? - перебил я Вальку, мне стало интересно насколько по-разному мы видели болезни и смерть.

Для меня все больницы наполнены тенями и искрами. Тени - это души умерших, будете смеяться, но больницы их часто не отпускают, я не знаю, почему они остаются пленниками и после смерти. Думаю для того, чтобы валом навалиться и утащить к себе непокорных людишек, которые все-таки цепляются за жизнь, когда уже все шансы потрачены. Среди этих теней бродит и сама Хозяйка с косой. Смеюсь, нет у нее никакой косы и лица нет, ничего нет. Она - черная дыра, воронка, водоворот, который высасывает из человека те самые искры и тушит их. Ее ненавидят, я и сам ее недолюбливаю, но что есть жизнь без смерти? Вечное бултыхание в рутине? Так вот, меня эти все тени почему-то побаиваются, и когда я иду по коридору, он становится светлее, потому что они все смываются в другие отделения. Иногда человеческому телу нужна передышка от страдания, боли и этих теней, наверное, я так и помогаю и люди, бывает, выздоравливают только из-за этого.

- Дышать становится легче, - ответил Валька, - знаешь, будто бы окно открывается в душной комнате. Ты чувствовал, как в больнице меняется вкус любой еды, запах, свет, там все другое, слишком преувеличенное. Свет - болезненный, слишком яркий, сумерки - как безлунная ночь, такой плотный мрак, густой, как кисель в детском саду, - ответил Валька и облизнулся, он очень кисель любил, и это сравнение было скорее лестным для больничной тьмы, - и привкус во рту всегда особенный. Знаешь, я спрашивал коллег, никто это не чувствует, высмеяли меня, посоветовали магарычовый коньяк лучше закусывать. Но я думаю, они просто испугались, есть вещи о которых мы стараемся не говорить. Например, когда при тебе пациент умирает и ты вроде бы не виноват, сделал все, что мог, но какая-то нить тянется от тебя туда, за грань и надо вовремя ее обрубить, чтобы не питать небытие своими силами.

- Нет там небытия, - ляпнул я, не подумав.

- А что там? - Валька так заинтересовался, что рассеянно отобрал у меня последний бутерброд и быстро съел.

- Там другой мир, похожий на наш. Мне иногда кажется, что там что-то вроде зала ожидания.

- Чистилище?

- Нет, весь этот загробный мир, это другая страна, но там жизнь кипит, как и у нас и люди, вернее, души, живут... странно звучит, ладно не живут, существуют там. Некоторые возвращаются, некоторые вообще исчезают, их перемалывают на запчасти для всего нашего мира.

- Перемалывают? Жестоко как-то, - не одобрил Валька правила потустороннего мира.

- Жестоко... - повторил я и Валька умолк. Не знаю, что на меня нашло, но я рассказал ему все, почти всю свою жизнь, особенно подробно говорил о том самом лете, когда я познакомился с Прохором Матвеевичем, Ривкой, бабой Нюрой и стал Кузнецом.

Кузница мне очень полюбилась. Было в ней спокойно, я чувствовал там себя в абсолютной безопасности, несмотря на огонь, жар, пот, натруженные руки и незначительные травмы. Кто ж знал, что паром тоже можно обжечься? Для меня это явилось новостью, такой я был темный и неопытный. В кузне я чувствовал себя дома и вроде бы как на своем месте. Бывает так, зайдешь в чужой дом и тебе так там хорошо, словно это твой собственный и уходить не хочется, а иногда и из своего родного бежать хочется без оглядки. Появляются в воздухе какие-то существа, которые меняют саму сущность жилища, вот про них до сих пор ничего не знаю и мне даже интересно как-нибудь поймать и расспросить их, но это потом. Сейчас о том лете.

- Осмотрись, что тебе тут больше всего по сердцу? - спросила меня грязноликая Ривка, в тот день, когда мы увиделись во второй раз. Мама уже уехала, строго приказав не нагружать ребенка - меня и рассказать ему, как воспитанные люди решают проблемы без кулаков и мордобоя. Прохор Матвеевич только сурово пошевелил бровями и усмехнулся, слово чести дал, но я увидел, как он по-детски скрутил фигу за спиной и понял: нотации мне никто читать не будет.

Я послушно и внимательно огляделся. Много каких-то железок, инструменты, жаркий огонь. По сердцу мне было все, но небольшой нож, который был спрятан на высокой полке, завален тряпьем, я даже не нашел, он меня приманил сам.

Ривка улыбнулась, а баба Нюра пробормотала что-то про мальчишек, которым только в ножики поиграться, иголка, мол, сподручнее была бы.

- Молодец, - почему-то похвалил меня Прохор Матвеевич и словно помолодел. Я увидел, как разгладились морщины на его лице и взгляд стал светлее, увереннее. - Говорил же, что он - наш. Ничего не бывает случайного, - сказал он Ривке и бабе Нюре. - Теперь будем учиться. Быстро и качественно, и я наконец-то смогу уйти. Надоело мне все до чертиков! - непонятно продолжил Прохор Матвеевич, а я его толком и не слушал. Нож притягивал меня, я держал его, крепко сжимал в ладони, мне хотелось, чтобы мы с ним подружились. Почему-то я вспомнил маму, тот первый раз, когда пришел к ней на работу и увидел, как она, словно древняя жрица, подкармливает огонь хлебом и мясом, просит его не униженно, а почтительно, словно бы она ему почти ровня. Не думая, не подозревая, что сейчас сделают мои собственные руки, я полюбовался острым лезвием и, не колеблясь, легонько полоснул им по левой ладони. Вроде бы несильно хотел, но кровь мгновенно даже не выступила, выплеснулась и мне показалось, что нож довольно зашипел, впитывая красную влагу.

- Зря ты это, - нахмурился Прохор Матвеевич и снова постарел, - сам себе судьбу выбрал, теперь... - он не договорил и безнадежно махнул на меня рукой, как на тяжело-больного, почти умирающего человека.

Я ничего не понимал. Я был уверен, что сделал все правильно, что нож теперь продолжение моей руки и мы теперь будем биться вместе. С кем? Я не имел ни малейшего представления. Промелькнула мысль о каких-то врагах, но быстро исчезла. Какие у меня могут быть враги?

- Как какие? - ответила на мои мысли баба Нюра, - Корректоры, кто же еще? И вот интересно получается: вроде бы и они нужны, но редкостные поганцы. Дать им волю, все будет чинно, строго, спокойно и предсказуемо. Это ж такие паразиты, которые носы свои в Книги уткнут и ползают по строчкам, как муравьи по дереву, выискивают малейшие несоответствия и тут же карают сильно смелых. Вон, на нее посмотри! - она ткнула пальцем в Ривкин бок. Девчонка только засмеялась. Несмотря на мою просьбу, она так и не умылась и мне снова захотелось самому оттереть ее прекрасное личико от грязи и копоти.

- Смотрю, - несколько грубо ответил я бабе Нюре. Она мне не очень нравилась, я вообще старух не любил. Наши, городские, обзывались и шипели мне в спину всякие гадости, а в лицо притворно ласково спрашивали как мне живется с придурочной Веркой, - но ничего такого не вижу.

- Тьфу, тупой, как пробка, а еще Кузнец, - баба Нюра подтвердила мою нелюбовь к их старушечьему роду. - Прошка, ты ему ничего не рассказал, что ли?

Я тут же хотел наябедничать и сказать, что кузнец меня изводил работой, поучениями и нотациями, но ни словом не обмолвился о призраках, как я его не умолял. Но посмотрел на названного дядьку и смолчал. Он еще больше состарился и глядел на меня с такой жалостью, что я начал подозревать: зря я ножу потворствовал, зря дозволил крови попить.

- Ривка, чего молчишь? Давай, рассказывай, как ты от Смерти бегала и почему тут оказалась.

История этой девочки меня заворожила даже не кульминацией, не смертью. заворожила жизнью и несправедливостью. Я представил ее семью, ее тихую, размеренную жизнь и непоколебимую уверенность в своем призвании. Я очень этому позавидовал, я всегда изумлялся, когда мои ровесники твердо говорили, что обязательно станут инженерами или врачами. Такая нацеленность казалась мне чудом и втройне было обидно, что Ривка - талантливая и целеустремленная, была убита так рано.

- Судьбу можно обмануть. Навсегда ли, на время, на то воля Господа Бога, который, как мне кажется, и сам не в восторге от этих самых Корректоров, - баба Нюра смотрела на меня также жалостливо, как и Прохор Матвеевич и мне стало тревожно. Что она во мне видит? Что меня ждет?

- Зачем же он их создал? - спросил я ее. Она говорила так уверенно, словно когда этот мир создавался, лично стояла рядом с Творцом и указывала ему на недостатки.

- Затем, что самое главное в мире - баланс и порядок. Как только ты это осознаешь, ты сможешь выбросить этот нож в самое глубокое озеро и с разными проблемами будешь разбираться шутя, одной левой, которая у тебя все еще кровит. Прошка, дай ему тряпку, пусть замотает.

Так и началось мое ученичество. В основном я слушал. Чудно все это было и поверить в происходящее я не то, чтобы не мог, не хотел. Слишком это было непонятно и странно. Жизнь - привычная, обыденная, в которой я должен был учиться, потом работать, возможно создать семью и воспитывать детей, вдруг оказалась другой. Она была наполнена призраками, тенями, странными персонажами и моей неожиданной ролью в ней. Прохор Матвеевич сказал мне, что мое предназначение - быть Кузнецом. Помогать призракам и ковать оружие. Не настоящее, вернее, это оружие не обязательно будет иметь форму меча или ножа (я уважительно посмотрел на свой, не знаю, почему, но я был уверен: этот нож - мой и он сам не примет другого хозяина), оно может быть любым, вернее правильно выкованный предмет из верного материала может стать смертельным оружием. Бабка Нюра оказалась права, иголка была самой надежной. Закрепил ее на одежде, ниткой обмотал, чтобы не потерялась (в эту глупость я поначалу поверил, а потом уже понял: у Защитника оружие не теряется, они связаны друг с другом, поэтому иголку можно просто приколоть к лацкану пиджака и никуда она не денется) и смело жди встречи с Корректорами.

- Я так и не понял, зачем все так запутанно происходит? Есть Книги, в них написаны черновики судеб людей, правильно? За строгим исполнением предсказанного следят Корректоры. И что такого, если человек идет против своего черновика? Наверняка Творец создал волшебный ластик, которым можно подчистить любой черновик. Но вот Корректоры... Насколько я понял, они ненавидят такие изменения и всячески их пресекают. Кстати, как эти зануды выглядят? Почему-то мне представляется бухгалтер маминого детского сада - Сергей Саркисович, он всегда в сером костюме и шляпе, даже в самую жару так ходит, а еще портфель...

- Никто не знает, - перебила меня Ривка, я замолчал, не в силах поверить в то, что Кузнецы, да и не только они, бьются с кем-то непонятным, но баба Нюра кивнула, подтверждая ее слова, - они просто сила, которая удерживает весь мир в равновесии.

- А Кузнецы тогда кто?

- Тоже сила и тоже равновесие, - объяснила Ривка. Я даже стеснялся с ней говорить, она была умной, намного сообразительней меня, но вот это ее объяснение не прояснило ровным счетом ничего. Я поколебался, стоит ли выставляться перед ней дурачком, но все-таки решился.

- Я не понимаю. Две силы, зачем они? Не проще было бы...

- Сил намного больше, они растягивают этот мир как лебедь, рак и щука, поэтому мир до сих пор и существует. Ему не дают завязнуть в сером, блеклом, упорядоченном существовании.

- Но зачем? - я уже кричал, представив, как некто могущественный создал все это безобразие и теперь...

- Ты никак не можешь понять одну простую вещь, - спокойно ответила мне Ривка.

- Какую?

- Создатель всего этого, - она показала мне раскрытые ладони, на которых клубился, я был готов поклясться, крохотный космос, я сморгнул и видение исчезло, ее ладони оказались пусты, - терпеть не может одну единственную вещь, - и замолчала, негодяйка. Я куснул губу от нетерпения и уже готов был дернуть ее за волосы.

- Какую же? - снова завопил я.

- Он ненавидит скуку, - тихо ответила Ривка и очень грустно улыбнулась.
Продолжение следует